-
"релякшн",  как  когда-то  говорили  ее  американские  друзья. Ароматический
целебный  воздух,  пение  птиц,  майское солнце изливали на них и вокруг них
свое благо; время шло к полудню, и лечебные процедуры заканчивались. Агнесса
заговорила  о  наступающем  празднике пасхи, о том, что в эти дни в Пор-Кро,
конечно, понаедут гости; в местной гостинице уже поселилась одна супружеская
чета.   Скоро,  должно  быть,  повсюду  заснуют  купальщики,  заполнят  все.
Заканчивая  эту  беседу, Агнесса предложила Эмильену провести несколько дней
на мысе Байю.
     -  Спокойнее  нашего  места  нет,  согласитесь  сами.  Далеко от людей,
которые вам докучают и которых вам не хочется видеть. Моя Викторина дружна с
вашей  матерью  с  детских  лет,  вы  у нее будете как сыр в масле кататься.
Обедать  будете  с  ней  и с Ирмой, а поселим мы вас в отдельной комнатке на
первом этаже. Я там даже поставлю маленький американский радиоприемник, сама
я пользуюсь приемником, который остался мне от мужа.
     Видя его недоумение, Агнесса притворилась, что она, мол, тоже находится
в затруднении, колеблется.
     -  Послушайте, Эмильен, - сказала она наконец, - позвольте мне говорить
с  вами  без  обиняков.  Лечение,  как  мне  кажется, идет вполне успешно, я
довольна  состоянием  вашего  рубца,  да вы и сами говорите, что в последнее
время  прежние  боли  почти  исчезли. Уколы в сочетании с солнечными ваннами
пошли на пользу. Значит, надо продолжать их. Но, должна признаться, мне куда
проще было бы лечить вас у себя на мысе Байю, не отлучаясь из дому.





        "Глава IV "


     И  все  же  в  первые  дни  переселения  Эмильена  на  мыс Байю Агнессе
казалось,  что, пригласив его сюда, она поступила весьма необдуманно. Не то,
чтобы  Эмильен мешал кому-нибудь или был навязчив; да и комната его выходила
на  утрамбованную  площадку, вернее, в маленький тенистый дворик сразу же за
домом,  - здесь Эмильен мог жить так, как ему хотелось, даже не встречаясь с
Агнессой.
     Но  она  чувствовала,  что  сама  дичится  этого гостя, как дичилась бы
любого  гостя  в  своем  доме,  и  не могла справиться с этим чувством, хотя
первая   предложила  Эмильену  гостеприимство.  Привыкшая  когда-то  ревниво
оберегать   свое   одиночество  в  кругу  родных,  а  затем  свое  островное
затворничество,  Агнесса  десятки  раз  становилась жертвой кошмара, который
упорно  не  отступал от нее всю жизнь. Ей представлялось, что она только что
возвратилась  из  далекого путешествия, а то и просто из соседней лавочки, и
даже  еще  проще: проснулась и, выйдя из своей спальни, обнаружила, что весь
дом,  вплоть до последнего уголка, наводнила толпа незнакомых людей, которых
ей  ни  за  что  не  выставить  за  дверь. Обычно в дни, следовавшие за этим
кошмаром,  она,  если  нужно было принять гостей, лишь с трудом брала себя в
руки.
     Кроме   того,  ее  поначалу  тревожило,  что  Рокки  будет  общаться  с
Эмильеном.  Впрочем,  эта  тревога вскоре исчезла. Сыну ее, как он сам любил
говорить в подражание матери, исполнилось уже "два года с полгодиком", но не
больше.  Появление  в их доме безногого человека сначала ошеломило Рокки, он
притих и не искал общества странного дяди. Как и прежде, ребенок предпочитал
бывать  с  Ирмой, обожаемой и всегда доступной Ирмой. Когда Ирме приходилось
развлекать  ребенка,  она  и  сама  развлекалась  не меньше его. Рокки был в
восторге,  и  трудно  было  сказать,  кто  из  них  кричит  громче.  Агнесса
одобрительным  оком  взирала  на  эту  дружбу и старалась освободить Ирму от
излишних забот по дому.
     Зато  Викторина  сразу  взяла  сторону  Эмильена:  взяла из принципа, с
первой  минуты  и  притом  громогласно. И не потому, что он свой, местный, а
потому, что он сын булочницы Бегу. Хотя Пор-Кро был свободен от многих тягот
и  порядков, порожденных разгромом, хлебные карточки здесь существовали, как
и  повсюду,  и  с наступлением эпохи ограничений и ущемлений чета Бегу сразу
выдвинулась   среди  островитян  в  ряды  сильных  мира  сего.  По  расчетам
Викторины,  внимание,  которым окружали жители мыса Байю своего юного гостя,
непременно  обеспечит  им  привилегированное положение как клиентам булочной
Бегу.  Родители  Эмильена  с  утра  до  вечера  славили  ту,  чьими заботами
преобразился  их  сын, который находился ныне на пути к выздоровлению, - вот
Викторина и решила, что, пока он в их доме, здесь хлеб не переведется.
     Агнесса  перестала  беспокоиться  насчет поведения своих домашних и вся
отдалась перевоспитанию Эмильена, уделяя юноше все больше и больше внимания.
Она  вспомнила,  что в доме лежат целые груды американских журналов, которые
она  получала  довольно регулярно из Нью-Йорка даже несколько месяцев спустя
после  заключения  перемирия. Не только верность воспоминаниям о Калифорнии,
но  и  чувство  солидарности  по отношению к союзникам заставляло ее хранить
американские  издания.  Агнесса  вспомнила  также,  что  в журналах помещены
любопытные  фоторепортажи,  целая  галерея  портретов людей, пострадавших от
войны,  мужчин  и  женщин:  не мучась никакими комплексами, они, наоборот, с
улыбкой  выставляли  напоказ  свои протезы, ловко действовавшие механические
конечности,  руки  роботов,  страшные,  как  панцири, корсеты, пластмассовые
челюсти  и  подбородки;  ничто  не  мешало  им  заниматься  делами,  снимать
кинофильмы,  жениться  и  обзаводиться  потомством.  Особенно ей запомнилась
серия  моментальных  снимков в чисто американском вкусе: со скоростью в одну
тысячную  секунды  фотоаппарат запечатлел движения гарлемской знаменитости -
чернокожего  танцора  на  деревянной  ноге: отталкиваясь своей деревяшкой от
земли, он совершал сальто-мортале.
     Однако  на  Эмильена  все  эти  примеры  не  возымели того действия, на
которое  рассчитывала Агнесса. Она убедилась в этом, незаметно наблюдая, как
Эмильен  перелистывает  старые  журналы:  он  ни  разу не задержался на этих
чудо-репортажах. Оказалось, что он предпочитает комиксы, хотя в журналах они
помещались  на месте объявлений, да и текст их не мог быть понятен Эмильену.
Агнесса  отказалась  от  своей  затеи и заперла нью-йоркские издания в шкаф.
Впрочем,  Эмильен  сразу  нашел  себе другую духовную пищу: детские журналы,
которые  собирала  Ирма. Агнесса не раз наталкивалась на Эмильена, сидевшего
на  пороге  своей  комнаты  или  в  кухне,  или  где-нибудь в уголке двора и
погруженного в историю приключений Бекассина и Биби Фрикотена.
     За  это  время рана окончательно зарубцевалась, и с наступлением теплых
дней  Агнесса  уговорила  Эмильена начать купаться. Надо было заново научить
его  плавать. В окрестностях бухты Пор-Ман, которую облюбовала себе Агнесса,
не было других домов; в сущности, этот пляж принадлежал владельцам мыса Байю
и  обычно  был  безлюден.  Рыбаки, давно сидевшие без дела, перестали ходить
сюда  на своих баркасах, а случайные купальщики предпочитали противоположный
склон,  то  есть  Палю  и  Южный  пляж,  но  чаще  всего  они  теснились  на
продолговатой косе вблизи старой церкви.
     Если  не  спешить,  Эмильен  без  труда  мог  одолеть пятьсот метров от
Пор-Ман   до  дома  по  дороге,  проложенной  таможенниками.  Он  уже  начал
пользоваться  протезом,  но для этих вылазок на пляж Агнесса посоветовала не
брать  протеза, в противном случае пришлось бы снимать его при посторонних и
оставлять на песке.
     В   послеобеденные   часы  они  вчетвером  отправлялись  к  морю.  Шли,
оглушенные  концертом  стрекоз,  среди  сосен.  В  Пор-Ман Рокки, голенький,
плескался в воде вместе с Ирмой, которая не без гордости впервые в этом году
надела  купальный костюм с бретельками. В прошлое лето она вполне обходилась
старыми  трусиками, как мальчишка. Агнесса в сопровождении Эмильена доходила
до конца песчаной полосы, где начинались скалистые выступы и было достаточно
глубоко, чтобы плавать и даже нырять.
     В  воду  Эмильен входил, опираясь на костыли. Затем делал рывок вперед,
Агнесса ловко подхватывала костыли и укладывала их на берег, туда, где им не
угрожала волна.
     -  Ух!  Вот уж действительно тут я совсем без вас пропал бы, - закричал
ей  калека  в первый день купания, отплыв на несколько метров от берега. - А
что? Захотите вы - и я уже до дому не доберусь. Так и буду валяться здесь на
песке, корчиться от злости, как скорпена, которая подыхает без воды. А я вот
покоряюсь, хоть и сильнее вас! Вот что значит доверие.
     Он  смеялся.  Так  он  еще  никогда не смеялся. Агнессу взволновал этот
смех,  а  может  быть,  просто  слова насчет доверия. Она натянула на голову
резиновую  шапочку  и  тоже  бросилась  в  воду.  Сразу  у берега начиналось
глубокое  место,  и тут волна подбрасывала их тела, и так бывало всякий раз:
их  застигал  врасплох  этот упругий напор, шедший из самой толщи прозрачных
вод.  Правда,  солнце  пробивало  и  эту  толщу,  придавая  ей  там,  внизу,
зеленоватый  оттенок.  Свет  пронзал  слои морской воды, где сверкали тонкие
слюдяные  блестки,  будто  драгоценная нить в расплавленной серебряной руде.
Купальщик и купальщица попадались в эту сеть, и только головы и плечи омывал
золотистый  воздух. Если бы не крики Рокки и Ирмы, барахтавшихся поблизости,
ничто  не  нарушало  бы  этих  мгновений  молчания,  сливавшегося  с тишиной
пор-манской косы, с этим мигом полного забвения. Агнесса и Эмильен держались
на  волне  почти вертикально, еле шевеля руками, чтобы не уйти под воду. Она
старалась не отплывать далеко.
     День  шел  за  днем,  а Эмильен еще ни разу не воспользовался дощечкой,
которую  Агнесса  посоветовала  ему держать в вытянутых руках, чтобы освоить
плавательные  движения  уцелевшей  ногой. Дощечка так и валялась в расселине
утеса.  Когда  Агнесса шла за ней, Эмильен каждый раз останавливал ее, прося
не торопиться.
     - Еще минуту, - молил он. - Подождите, спешить некуда. Тут так хорошо.
     Его  южное произношение казалось особенно звучным здесь, над сверкающей
поверхностью  моря.  Впрочем, он сам и довольно быстро выработал свои особые
приемы   плавания  без  всякого  стиля,  которые  восполняли  неустойчивость
одноногого  пловца.  Что  касается различных стилей, которые преподавала ему
Агнесса,  то все они казались ему слишком мудреными. Она не стала приставать
к  нему со своими уроками, но понимала, что без нее он никогда бы не решился
войти  в  воду;  а  в воде, как она и надеялась, к нему возвращалась прежняя
ловкость  и  свобода  движений, он отбрасывал прочь костыли, он не признавал
своего увечья.
     Однажды  утром  на  мысе  Байю  появилась  Люсьенна.  Агнесса видела ее
впервые,  но  что-то  сразу  подсказало ей, что это бывшая невеста Эмильена;
молодая  девушка направилась к террасе и огляделась, отыскивая, к кому бы ей
обратиться.  Агнесса  наблюдала за ней из окна своего кабинетика, где сидела
над  письмом  к  Мано. После смерти Ксавье Агнесса поселилась с сыном внизу.
Окна  здесь  были  затянуты металлической сеткой, и, к удовольствию Агнессы,
сетка  эта  не  позволяла видеть снаружи внутренность комнат. Ей не хотелось
показываться  Люсьенне. События шли своим чередом, ее хитроумный замысел вел
к  счастливой  развязке, и скоро Эмильен примирится с жизнью, примирившись с
Люсьенной.  Ее  вмешательство  больше  не требуется, теперь она была за него
спокойна.
     Агнесса  вышла  через  кладовую  во  двор  и  кликнула Ирму, игравшую с
ребенком в уголке сада, заросшем вереском.
     -  Это,  должно быть, невеста Эмильена? Пожалуйста, выйди к ней и скажи
Эмильену,  что если он хочет, пусть пригласит ее к завтраку. Сегодня как раз
у  нас пирожки, ей повезло. Попроси маму открыть коробку лангустов и набрать
салату. Если же
     Люсьенна  пожелает  зайти  ко  мне,  то,  будь  добра,  скажи,  что это
невозможно,  я сейчас занята. Я пока посижу с маленьким. Только, пожалуйста,
побыстрее, а то мне надо закончить письмо, я и без того его задержала.
     Агнесса  так и не дописала письма. Ирма, выполнив поручение, освободила
ее  от Рокки, но Агнесса все еще продолжала стоять перед письменным столом и
несколько раз взглядывала в окно. В конце концов она уселась за стол и почти
машинально  взялась за давно начатую работу - свитер, который она вязала как
раз для Эмильена.
     Быстрые  шаги,  сухое  щелканье  подошв по камням, которыми был вымощен
двор  дома,  прервали  ее раздумье. Она вышла на террасу и увидела Люсьенну,
которая на ходу, не оборачиваясь, поправляла ремни сандалий.
     Агнесса  решила не входить на кухню, а лучше позвать Ирму или Викторину
и  расспросить  их  здесь,  в  кабинете.  Викторина,  не  проронив ни слова,
принесла  ей завтрак, да и Агнесса молчала, пока не кончилась трапеза. Затем
уложили  Рокки спать, Ирма освободилась и сама, без приглашения, постучалась
в дверь кабинета.
     -  Ну  да,  это  была  Люсьенна!  -  воскликнула  она  с  порога,  и ее
взволнованный  тон  говорил,  что любовная драма дошла до девичьего сердца.-
Да,  мадам,  это  была  Люсьенна.  Ей  пришлось добираться от полуострова до
Вье-Салена  на моторке. А потом еще пешком шла часа два, потому что автобусы
стояли  без  горючего.  И  что  же?  Этот  полоумный  даже  не пожелал с ней
поговорить.  Хотя  она  плакала  перед  ним,  не скрываясь, в три ручья. Она
плачет, а он ей одно твердит: незачем было при
     ходить,  я,  говорит,  тебя сюда не звал. Как я решил, так оно и будет,
никогда я от этого не отступлюсь. Раз я стал такой, как я теперь, я жениться
не  стану.  Я клятву дал! Я теперь не человек, - сказал он, - мне так обидно
за тебя, Люсьенна, что ты зря себя потревожила.
     - Она ему ничего не ответила?
     -  Она  ему все выложила! Откуда, мол, у него такие мысли... И, значит,
он  думает, что она совсем пустая девушка? И что он для нее каким был, таким
и  остается  и  останется навсегда. И что если уж так, то ладно, тогда и она
никогда  ни  за  кого  не выйдет. Много они оба от этого выиграют? Кончилось
тем, что он взял свои костыли да и ушел, Люсьенна стояла у дверей кухни, как
нищенка  какая-нибудь,  а  он  заперся  у себя в комнате. Бедняжке ничего не
оставалось делать, как уйти.
     - А тебе это рассказал сам Эмильен?
     -  Ну да! Он за завтраком ни словечка не проронил. Мама рассказала. Она
убиралась внизу и все слышала.
     Во  второй половине дня, когда они пошли на берег купаться, Эмильен все
еще  молчал,  и  Агнесса, заметив, что он снова впал в мрачность, удивилась,
почему  он  в  таком  случае  не  остался  дома. "Он, должно быть, ради меня
заставил   себя  прийти  на  пляж",  -  подумала  она.  Но  самого  Эмильена
остерегалась расспрашивать.
     Часов  в  семь,  когда  солнце  уже катилось к горизонту на той стороне
островка  и  первая  пелена  сумерек  поползла от долины к их пляжу, Агнесса
отошла  в  сторонку,  чтобы  переодеться.  Эмильен молчал, но как только она
вернулась,  он  решился  наконец  заговорить.  Не  входя  в  подробности, он
попросил прощения за то, что Люсьенна явилась к ним с визитом.
     - Я ее не приглашал, мадам Агнесса, я хочу, чтобы вы знали, чтобы вы не
подумали чего-нибудь: я ее к себе в гости в ваш дом не приглашал.
     -  Но  это  не  имеет  никакого  значения,  Эмильен. Вы вполне могли ее
пригласить. Мне ато ничуть не мешает.
     -  А  мне  мешает, можете поверить! Сидела бы лучше дома. Нашлась тоже.
Полезнее  было бы и для нее и для меня. А так мне пришлось ей бог весть чего
наговорить.  У  меня  все внутри перевернулось, когда я ее увидел. Теперь, я
знаю, всю ночь глаз
     не  сомкну.  Но пусть она только не думает, что я от своего отступлюсь.
Ни  за  что, - продолжал он, грозя указательным пальцем.-- Теперь, когда она
видела,  какой  я стал, теперь уж никто меня не уговорит. Знаете, было очень
жарко, и я сидел в одних трусиках.
     Эмильен  отвернулся  и  замолк.  Агнесса  поняла,  что зря строила себе
иллюзии: он по-прежнему во власти своих мрачных мыслей, и путь предстоит еще
долгий  и  трудный.  Юноша  добавил наивным и упрямым тоном, который был ему
свойствен:
     -  Я  уже  сказал, что женщин для меня больше не существует, да, да, не
существует.
     Агнесса  тоже  провела  эту ночь без сна. В воздухе так и не посвежело,
даже  в  ночные  часы. Хотя на острова с закатом солнца спускалась прохлада,
мыс  Байю,  подымавшийся  по  ступеням естественного амфитеатра и обращенный
лицом к югу, никогда не знал передышки. Начались самые длинные дни в году, и
нередко лишь после восхода луны верхняя терраса и дом медленно освобождались
от  скопившегося  за  день  в  камне  жара,  и  мыс тогда напоминал огромную
курильницу,  белевшую в ночи под лунным светом. Ночами камни казались совсем
раскаленными,    быть   может,   оттого,   что   лучик   луны   оставлял   в
неприкосновенности  все  краски:  рыжее  золото  окрестных  скал и этрусский
багрянец   стен.   В   эти   часы  истинным  благословением  были  маленькие
вентиляционные окошки, устроенные во всех комнатах и обращенные к северу.
     Агнесса  улеглась  без  рубашки, покрывшись простыней, и лежала, вперив
глаза  в  темноту,  туда,  где сквозь открытые окна вступала в комнату ночь;
лежала и прислушивалась, стараясь уловить хотя бы мгновенный всплеск морской
волны,  но  ничего  не  было  слышно. "Теперь уже до двух часов утра жара не
спадет  ни  на градус", - думала Агнесса. И ей невольно представилось, как в
другой  части  дома,  среди таких же раскаленных стен, Эмильен, изувеченный,
весь в поту, ворочается с боку на бок в своей постели.
     Она не зажгла света, не взяла в руки книгу и стала дожидаться утра. Она
не  торопила  ночные часы и только изредка взглядывала на светящиеся стрелки
будильника.  Часам  к  двум  свежесть  стремительно,  чуть ли не в несколько
минут, вошла в дом и заполнила комнату. Агнесса встала, накинула халат пошла
в  детскую убедиться, что Рокки не сбросил с себя во сне простыню, и закрыла
окошко.  Затем  вернулась  к  себе  и мирно вытянулась на постели. Так она и
лежала,  пока  широкая  пепельно-синяя  полоса  на небосводе не возвестила о
конце ночи, и как раз в этот момент перед окнами промелькнул силуэт человека
на костылях. Быстрая тень неслышно скользнула по направлению к террасе.
     Ей  вспомнились  слова Эмильена, пересказанные Ирмой; в них звучала все
та  же  убежденность,  притворная  или  нет:  отныне  жалость - единственное
чувство,  которое  он,  калека,  способен  вызвать,  и  лучше  ему  навсегда
распрощаться  со  всеми  женщинами  на свете, жить одному. "Если бы я только
была  уверена,  -  подумала  Агнесса,  - что когда-нибудь после он не станет
хвастаться..."
     Но   тут  же  насмешливо  улыбнулась.  Ей  самой  была  смешна  Агнесса
Буссардель.  Как  опасения  эти  не  к лицу той женщине, которой она считала
себя,  и  как много в ней от "девицы из буржуазной семьи", которая сказалась
вся  в  этой  неожиданной  оговорке.  И  именно последняя мысль заставила ее
решиться.
     Во дворе стоял еще предрассветный сумрак. Все казалось ясным, простым и
естественным,   каким   может   быть  только  рассвет:  ласковость  воздуха,
смешавшиеся  в  один  аромат  запахи  моря и растений, тишина, темная лазурь
неба,  с  которого  уже  исчезла луна, но которого еще не коснулся солнечный
луч.
     Агнесса  поспешно вышла из дома, гонимая неотвязной, назойливой мыслью,
не  покидавшей ее с вечера. Она стала спускаться по лестнице, которая вела в
увитую  зеленью  беседку, где принимали солнечные ванны; Агнесса устроила ее
ниже  террасы,  среди  высоких  кустов,  надежно  ее  укрывавших.  Как она и
угадала,  Эмильен  был  здесь,  он  лежал  на  одном из матрасов, которые не
уносили  на ночь. Он приподнялся на локте, вглядываясь в возникшую перед ним
высокую женскую фигуру, облаченную в легкий халатик.
     - Мне тоже не спалось, - произнесла она глухим и спокойным голосом.
     Он  улыбнулся  и не ответил. Агнесса увидела, как неожиданно блеснули в
полумраке  зубы  Эмильена.  Она  прилегл