бы он пропустил вас к скамейке.
     - Не надо, мадам. Поверьте мне, не надо.
     - Herr Offizier, {господин офицер (нем.)}- произнесла Агнесса, выступив
вперед.
     Извинившись,  она в коротких словах объяснила офицеру, что женщина ждет
ребенка и ей необходимо присесть,
     -  Niemand  auf  den Bahnsteig {на перрон запрещено выходить (нем.)}, -
бросил офицер, даже не повернув головы.
     Агнесса  решила, что она неудачно построила фразу, и пояснила, что дело
идет  просто о... Немец повторил, что на перрон выходить запрещается, но уже
повысив  тон,  и так взглянул на говорившую, что она осеклась. Агнесса снова
заняла  свое место среди притихшей толпы и тут только поняла, сколь серьезен
ее  промах, именно потому, что никто даже не улыбнулся, когда ей дали отпор.
Только беременная женщина жалобно пробормотала:
     - Я вам говорила не надо, я же вам говорила...
     "А однако она не за себя испугалась, - подумала Агнесса. - И не за меня
тоже".  Тут  ей вспомнилась сцена в книжном магазинчике. Нет, правильно, она
получила  по заслугам. Чего ради она вечно вмешивается в чужие дела. "И чего
ради  я  вмешиваюсь!"  -  некогда  восклицала  тетя  Эмма,  проявив излишнюю
инициативу, и, по правде говоря, так оно и было.
     Когда  немцы  открыли вагонные двери, Агнесса нашла себе сидячее место.
Поезд  отнюдь  не  походил  на переполненные составы, груженные человеческой
магмой, забивавшей все коридоры, купе и даже ватер-клозет. Этот поезд шел из
Виши.   Воздуху  было  достаточно.  Пассажиры  были  хорошо  одеты,  и  дочь
Буссарделей  подумала про себя, что окружающие ее люди не вламывались в этот
вагон с билетом второго или третьего класса, как в позавчерашнем поезде. Кто
знает,  возможно, пройдя по коридорам, она заметит знакомые лица кого-нибудь
из  парижан?  Агнесса  подумала также, что в таком поезде должен обязательно
быть  вагон-ресторан  и  ей  удастся пообедать. И, успокоенная этой приятной
перспективой, она задремала.





        "Глава VI "


     Агнессу  разбудила  поднявшаяся  вокруг  суматоха.  Пока она спала, уже
наступил  вечер.  Купе  превратилось  в  наглухо  запертый  ящик с тщательно
задернутыми   шторками   на   окнах,  освещенный  только  одной-единственной
лампочкой.  Пассажиры  стояли.  Один  из  них  торопливо вытащил из чемодана
какую-то бутылку и сунул ее в карман пальто. Соседка Агнессы, сидевшая возле
окна,  осторожно  отодвинула  краешек  шторы  и прильнула глазом к щелке. Не
поворачивая головы, она кинула:
     - С этим black-out ровно ничего не поймешь: тьма кромешная!
     Агнесса,   внимательно   присматривавшаяся   к   этой  суете,  невольно
приготовилась к каким-то новым неприятностям. Однако поезд шел все с прежней
скоростью. Только стук колес вдруг стал звонче, как бывает, когда проезжаешь
мост, и соседка Агнессы оторвалась от окна.
     -  Так и есть, - произнесла она. - Проехали заставу Шарантон, уже Берси
- подъезжаем!
     Неожиданность,  тревога  приковали  Агнессу  к  месту. Оказывается, она
проспала  весь  путь  от  Мулэна, сраженная трехдневной усталостью. А теперь
прибытие поезда захватило ее врасплох. Не успела даже приготовиться. Она все
еще  была  во  власти  первых  своих впечатлений от оккупированной зоны, еще
чувствовала  облегчение  от  того, что удачно удалось перейти демаркационную
линию,  а  Париж уже стремительно приближался, был здесь, всего в нескольких
оборотах  колес...  А  ведь она рассчитывала именно на эту часть пути, чтобы
разобраться в своих чувствах как можно обстоятельнее, подумать о том, как ее
примут  родные,  как  ей  самой  себя с ними вести. И не успела ровно ничего
решить, привести в ясность. Путешествие длилось три дня и две ночи, а она не
подготовилась.  Даже не знает, где придется ночевать, не знает, придут ли ее
встречать,  как она просила в своей телеграмме из Мулэна. Мерный ход вагонов
разладился, дорожный ритм затихал: поезд входил в вокзал.
     Тут  только  Агнесса  поднялась,  сняла  с сетки чемодан. Пассажиры уже
теснились в коридоре. Поезд остановился. И вдруг Агнесса вспомнила, что дядя
Теодор умер, и застыла на месте, сердце у нее забилось, дыхание перехватило.
Боже  мой!  Умер дядя Теодор, а она о нем даже не подумала ни разу... А ведь
ради того, чтобы проводить его в последний путь, она предприняла эту поездку
в  Париж  и  встретится  сейчас  со  своими.  Дядя  Теодор - один из столпов
буссарделевской  династии, в сущности даже глава семьи; Агнесса, порывшись в
своих  самых  ранних воспоминаниях детства, обнаружила там его лицо, высокую
его  фигуру, пышную бороду и знаменитую велеречивость; старший из пяти детей
бабуси,  тот,  кто  унаследовал  отцовскую контору пополам с младшим братом,
отцом   Агнессы,   и   тем   самым  поддержал  столетнюю  традицию  "братьев
Буссардель",  ибо  еще  со  времен Луи-Филиппа, из поколения в поколение эта
классическая  упряжка  вновь  и  вновь  находила  себе  смену с постоянством
биологических законов...
     Агнесса  поспешила прогнать прочь эти мысли, которые уже давно стали ей
чужими.  Она  вступала  в  забытое царство, где во время ее отсутствия жизнь
продолжала  идти  своим  чередом, да и смерть тоже. Агнесса вышла в коридор,
вагон  уже  опустел;  она  заторопилась.  Когда  она ступила на подножку, ее
удивил  голос,  идущий  снизу,  с платформы, а главное, произнесенные слова:
"Вам носильщика?" Она позволила взять свой чемодан.
     - Вас на метро? - осведомился носильщик.
     - Сама не знаю.
     Остановившись  на вагонной ступеньке, Агнесса вглядывалась в окружающую
ночь, в тьму оккупации.
     -  Сама  не  знаю,  будут  меня встречать или нет. Может быть, придется
зайти в какой-нибудь ближайший отель.
     Темнота была непроглядная. Агнесса вслепую спрыгнула с подножки вагона.
Состав  был  очень  длинный  и  не  мог весь поместиться в вокзале. Пришлось
шагать через стрелки. Агнесса вытащила свой электрический фонарик.
     -  Лучше  не надо, - предупредил носильщик. - Он у вас не синий, как бы
не было неприятностей.
     Агнесса  потушила фонарик, глаза ее уже стали привыкать к темноте, да и
впереди  шагал  носильщик.  Они  добрались до пологого ската, значит, сейчас
будет  платформа. Далеко-далеко черной подковой лежало здание вокзала, и там
не блеснуло ни огонька. Только темень встречала путешественницу, прибывшую к
месту  назначения.  Но  по  мере  того как они шагали по платформе, из мрака
возникали  фигуры людей, двигавшихся суетливо, но бесшумно, как в аквариуме,
и аквариум этот заполняла дымка света, падавшего неизвестно откуда.
     -  Значит,  перронные билеты отменены? - спросила у носильщика Агнесса,
заметив, что ни одна живая душа не спешит навстречу пассажирам.
     - Отменены. Если вас пришли встречать, то они ждут у выхода.
     У  контроля,  отбиравшего  билеты,  выстроился  хвост.  Поверх  барьера
Агнесса  видела пустое пространство, где огромным пятном лежал снег, и горло
у  нее сжалось. Там, на почтительном расстоянии от входа, ждала кучка людей,
выстроившихся   полукругом   на   самой  границе  света  и  тьмы,  и  первым
впечатлением  от  оккупированного  Парижа остался для Агнессы этот необычный
строй,   в   котором   было  что-то  полицейское.  Она  отдала  свой  билет,
нерешительно шагнула вперед в освещенный круг, и вдруг ее охватило небывалое
волнение: здесь, в первых рядах встречающих, она узнала три черных силуэта -
тетя Эмма, брат Валентин, племянник Бернар.
     Она  бросилась  к  ним,  переходила  из одних объятий в другие. Что-то,
затиснутое  в  самую  глубину, вдруг прорвалось. Она зарыдала. Она понимала,
что  на  нее  глядят, что зрители, наверное, уже сочинили себе целую драму -
возвращение  под  отчий кров, бегство, но это было сильнее ее, она дала себе
волю.
     - Я думала... думала, что мне ни за что не удастся перейти, - бормотала
она,  вцепившись одной рукой в плечо брата, а другой обняв тетину талию. - Я
выехала во вторник утром. Вы себе и представить не можете, как это трудно...
Но  у  меня  бумаги  в  порядке.  У меня аусвейс... Главное доехала! Все уже
позади.  Как  мило  с  вашей  стороны,  что  вы пришли меня встретить! Я так
устала!  -крикнула  она,  тяжело  опершись  на плечо брата, и действительно,
только  безмерным  изнурением  объяснялось то, что она уступила этому потоку
чувств и слов.
     Умолкнув, она повернулась к племяннику и снова его поцеловала.
     -  Бедняжка  Бернар! И я еще смею хныкать! В твоем присутствии! Дедушка
так  тебя  любил...  Как  вы, должно быть, замучились... Столько здесь у вас
горя!  А  знаете, вы все страшно похудели. Боже мой, какой ужас эта война!..
Но  как  это  случилось?  -  спросила  она уже спокойнее и покорно отошла за
своими в сторону. - Долго он болел? Очень страдал? Знал, что умирает?
     -  Успокойся, кисанька, успокойся, - приговаривала тетя Эмма, хлопая ее
по руке.
     Растерявшись  в  первую  минуту  перед  этой  вспышкой чувствительности
малочувствительной  Агнессы,  особенно  после  того, как про себя тетя Эмма,
несомненно, прикидывала в уме, насколько холодным получится первое свидание,
старая  девица  сразу  успокоилась, услышав, что племянница задает именно те
классические  вопросы,  какие задают во всем мире, говоря об усопшем. В этой
общепринятости  тетя  Эмма  обрела себя, что далось ей тем легче, что она не
обрела  в  лице  Агнессы  прежней  бунтовщицы.  Утерев  глаза платочком, она
немногословно  рассказала  о  кончине  своего  брата Теодора, потом сообщила
новости  о  Симоне и прочих родственниках. Но Валентин посоветовал родным не
мешкать:
     - Давайте сразу спустимся в метро. Тогда мы попадем на "полупик".
     - Какой "полупик"? - спросила Агнесса.
     - Верно, дядя, - обратился к Валентину Бернар. - Ведь Агнесса ничего не
понимает.  Последний  поезд метро называется "пик", там смертельная давка, -
пояснил  он. - Поэтому все стараются попасть на предпоследний - он-то и есть
"полупик",
     - Ах вот как!
     Тут  только  она заметила, что носильщик с ее чемоданом спустился вслед
за ними по лестнице метро.
     - Зачем это? - сказала она. - Чемодан не тяжелый: я его таскаю с самого
вторника. Признаюсь, я не ждала, что сейчас
     есть носильщики. Он что же с нами через весь Париж поедет?
     -  Да-да, пускай его, - подхватила тетя Эмма. - Только эти удобства нам
и  остались.  Теперь  это  принято  -  довозить  багаж  до  дома. И компания
разрешает.  И  такса  установлена, - добавила она. - Поедете с нами до дома,
дружок. Авеню Ван-Дейка, парк Монсо.
     Так Агнесса узнала, что семья предлагает ей свое гостеприимство и кров.
Носильщик  расстегнул  кожаный  пояс,  надел его, как принято, через плечо и
прицепил к нему чемодан.
     -  Твой  поезд  опоздал всего лишь на час тридцать пять минут, - сказал
Валентин.  - Поверь мне, такое незначительное опоздание по нынешним временам
просто  редкость.  Вообще  нам  здорово  повезло. Дольше мы тебя не могли бы
ждать. Из-за комендантского часа.
     -  А  тебе,  тебе  бы  выдали  ночной  пропуск,  -  пояснил Бернар; ему
исполнилось  всего  семнадцать  лет,  и ему не терпелось посвятить Агнессу в
оккупационные правила, среди которых он вырос.
     - Как так?
     -  Да  так.  Все пассажиры, которые приезжают слишком поздно и не могут
попасть  домой  до  полуночи,  получают  специальный аусвейс. Только на одну
ночь.  Предположим, тебя остановит немецкий патруль, тебя отпустят. А нас он
сцапает. И отправит в ближайший полицейский участок. И если ночью произойдет
покушение  на немецких солдат, расстреляют заложников, набранных в участках.
Нет, верно-верно! - добавил он, рассмеявшись.
     И  вот  четверка  Буссарделей  в  сопровождении  носильщика зашагала по
коридорам  метро.  Людской  поток,  стиснутый  между стеной и поручнями, еле
продвигался  вперед.  А  параллельно  течению  по запасному проходу легким и
свободным шагом проходили немцы в военной форме.
     - Ну и толпа! - удивилась Агнесса.
     -  Тоже  сказала! - снисходительно заметил Бернар - Разве это толпа! Да
тут  просто  пустыня  по  сравнению  с  пересадочными станциями. Все рекорды
побили  станция  Оперы  и Сен-Лазар, - уточнил этот юный буржуа, досконально
изучивший маршруты метро.
     - Неужели в Париже столько народу?
     Валентин, давнишний любитель статистики, шагавший впереди, бросил через
плечо:
     -  Знаешь,  Агнесса,  что  в  июле  сорокового  года,  после  исхода, в
департаменте  Сены  не насчитывалось даже двух миллионов жителей? А до войны
было  пять  миллионов.  Через  месяц  их  стало два миллиона шестьсот. Цифры
абсолютно точные. Кривая продолжала непрерывно подниматься, и теперь, как ты
сама  можешь  убедиться,  все  вернулись  обратно. Во всяком случае, в нашем
кругу.
     Первый  зуд  многословия, охвативший Агнессу, поутих. Она смотрела, она
слушала, но по-своему воспринимала объяснения брата и племянника. Ее трогало
не  так то, что они ей говорили, как то, о чем они не говорили. Да, впрочем,
ей  хватит  времени  изучить обычаи и нравы оккупированной столицы, и сейчас
она  не  Париж  открывала  для  себя, а узнавала своих родных. И узнавала их
сразу  по  этому  непринужденному  разговору,  по  их  нежеланию хныкать над
покойником.  Семейство  Буссарделей  было  столь  многочисленно,  что частые
смерти  стали  для  него  своего  рода  закономерностью  и,  если  так можно
выразиться,  признаком  значительности и плодородия клана. Никогда смерть не
заставала  их  врасплох.  Как только в семье кто-нибудь умирал, каждый знал,
что  делать: родные тут же смыкали свои ряды вокруг вдовца, или вдовицы, или
сирот  -  старались  помочь.  И  никогда  никто  не  считался с расходами на
похороны.  Похоронный обряд предоставлял Буссарделям прекрасный случай явить
миру  сплоченность  клана  и  положение,  которое  он занимает в Париже. Дни
траура  становились  днями  представительства - и еще какого! Это тоже стало
своего  рода  традицией,  за  всем этим не следует забывать о еде и питье. А
главное  -  не  превращать  все  это  в  спектакль.  Истинное горе отнюдь не
измеряется  внешними  проявлениями.  Это  хорошо  для простолюдинов, которые
собираются вокруг гроба и голосят. И Агнесса, которая сотни раз слышала, как
ее  близкие  излагали  свои житейские правила, вспомнила, что, по их мнению,
ссоры между родственниками - признак величайшей вульгарности. Завет, который
был   сегодня   ей  блистательно  продемонстрирован.  Трое  посланцев  семьи
встретили  ее  без всякого ломания, без малейшего неприятного намека, и ясно
было,  что  сегодня и во все последующие дни никто не вспомнит прошлого. Они
удовольствуются  этим  жестом - никаких объяснений, просто откроют ей ворота
на  авеню  Ваи-Дейка.  "В  этом есть свой стиль, - подумала Агнесса. - У них
определенно  есть  стиль".  Наконец  в  глубине туннеля послышался грохот и,
проскрежетав на повороте, показался поезд.
     - А теперь на абордаж! - бодро крикнула тетя Эмма.
     В  вагонах  было  не слишком много народу, но зато на перроне собралась
огромная  толпа:  перед  угрозой  "пика"  контролеры не решались задерживать
публику, хлынувшую вниз по лестнице.
     -  Да мы ни за что не войдем, - сказала Агнесса, беспомощно оглядываясь
вокруг.
     - Войдем! - успокоил ее Бернар, - Сейчас сама увидишь. Тут нужна особая
техника.
     Он  стал  таким  образом,  что  напором  толпы их внесло внутрь вагона.
Очутившись  в вагоне, он ловко свернул в бок и оттеснил Агнессу в проход. Он
держал  ее  за  плечи,  тесно прижав к себе. Валентин точно таким же манером
опекал  тетю  Эмму, и они образовали точно такую же тесно прижавшуюся друг к
другу  пару.  Носильщик,  пятясь,  тоже  попал  внутрь, и чемодан всей своей
тяжестью прошелся по человеческим плечам и спинам.
     -  Это,  пожалуй,  пострашнее,  чем  в  поездах,  -  произнесла  еще не
отдышавшаяся Агнесса, уткнув лицо в воротник Бернара. - Воображаю, каково же
здесь в "пик"!
     Сумочку  она  поставила  на  выемку  плеча и прижалась к ней щекой. Она
только  дивилась,  как  под давлением всей этой массы не лопаются стеклянные
перегородки, почему женщины не вопят во весь голос, почему не слышно обычных
вагонных  ссор.  Но  люди,  входившие  в  вагон  поодиночке,  попав  внутрь,
казалось, растворялись в общей массе и превращались в некий единый организм,
повинующийся коллективным рефлексам. При отправлении, при остановках все это
человеческое   скопище   швыряло  в  одну  сторону,  никто  не  держался  за
металлические поручни, стоявшие валились на сидевших, которые даже не думали
огрызаться,  и  Агнесса  прочла  на лицах отсутствующее выражение, анестезию
всех  жизненных  центров.  Присутствие  двух-трех немецких военных мундиров,
вклинившихся   в   толпу,  придавало  этому  скопищу  какой-то  карательный,
дисциплинарный  характер.  Наконец-то  Агнесса увидела их, немцев, в Париже,
Она   невольно   восхищалась   теткой,  которая  время  от  времени  бросала
какое-нибудь   ехидное   словечко   насчет  способности  человеческого  тела
сжиматься беспредельно.
     В  Шатле  потоком  входивших  и  выходивших обе пары разъединило. Среди
новой  волны  пассажиров,  которых втолкнули в вагон после короткой схватки,
оказалось  несколько женщин с ярко размалеванными лицами, даже кое у кого из
мужчин  веки были тронуты синей тушью, а щеки - румянами. Агнесса подняла на
Бернара удивленный взгляд.
     -  Это  актеры,  -  пояснил  он. - У них не остается времени снять грим
после спектакля. Боятся пропустить метро.
     - Ах, ведь верно, театры действуют, - произнесла Aгнесса.
     --  Мало того, переполнены. Билеты раскупают за две недели вперед, и то
еще приходится стоять в очереди.
     У  Пале-Рояля теснота не уменьшилась, но толпа приняла более буржуазный
вид.   После   Конкорд   эта   перемена  стала  еще  явственнее;  Буссардели
приближались к родным пенатам; и Агнесса заметила даже, что какой-то мужчина
лет  тридцати,  приятной наружности и хорошо одетый, время от времени на нее
поглядывает.
     А  на  Этуаль, где вышло много народу, Агнесса и ее родичи выскочили из
вагона,  словно  за  ними  гнались.  Тетя  Эмма  присела  на  скамью,  чтобы
отдышаться  и  привести  себя в порядок, и Агнесса последовала ее примеру не
только из одного уважения к тетиной старости.
     Но  пересаживаться  уже  было  не  на  что:  последний поезд, идущий от
заставы Дофин в направлении Насьон, ушел.
     - Ушел? Скатертью дорога! - воскликнула тетя Эмма. - Нам все равно надо
было  выходить у Терн. Потому что, кисанька, хочу тебя предупредить, станция
Курсель закрыта.
     И  Монсо  тоже. Поэтому, когда будешь разъезжать по городу, выбирай или
Терн,  или Виллье, и, ей-богу же, они гораздо ближе, чем мы думали: пройдешь
парком и - пожалуйста!
     Носильщик,  поскольку  пересадка не состоялась и самое трудное было уже
позади,  попросил,  чтобы  его отпустили; если он не подымется из метро, он,
возможно,  еще сумеет попасть на последний обратный поезд, идущий от заставы
Венсен:  вокзальных  носильщиков  пускают.  Валентин  с  ним  расплатился, и
Агнесса  не  стала  протестовать.  Бернар  взвалил  чемодан  себе  на плечо.
Четверке Буссарделей предстояло пройти все авеню Гоша, и не следовало терять
зря времени.
     - Двадцать три минуты! - объявил Валентин, во всем любивший точность.
     -  Без двадцати трех двенадцать? - осведомилась тетя Эмма. - Это больше
чем  надо:  мы  ведь  хорошие  ходоки. Но ты прав, не будем мешкать. В путь,
нечестивцы!
     Начался  подъем  по лестницам. Агнесса цеплялась за перила. На сей раз,
твердила  она  про  себя,  на  сей  раз  она  действительно доехала. Шествие
замыкала  тетя  Эмма,  подгоняя  племянника и внука. Агнесса подсчитала, что
старой  девице  минуло  семьдесят  лет.  Но  какая  завидная жизненная сила!
Изменили  ли  ее  обстоятельства  или,  возможно, она разыгрывала новую роль
перед  блудной  племянницей?  Агнесса  никак  не  думала  обнаружить в своей
престарел