ова
замкнулась  в  обычном кругу повседневных забот. Остров, осажденный волнами,
все  туже  сжимал  свое кольцо вокруг хозяйки мыса Байю. И вдруг в ноябре из
этого  состояния  относительного  покоя  ее вывела новость о высадке союзных
войск  в  Марокко  и  Алжире. Сидя на террасе, обращенной к югу, Агнесса, не
отрываясь,  смотрела  на  Средиземное  море  и  твердила про себя, что прямо
напротив  нее,  на  этих  далеких берегах союзные знамена уже развеваются на
французских землях.
     Она  плохо  представляла себе, что в сущности происходит в неведомых ей
краях  и  городах,  но ей казалось, что события развертываются совсем рядом,
близко  от нее, гораздо ближе, чем события в оккупированной зоне, от которых
ей удалось улизнуть и к которым она повернулась спиной.
     Однако  события  эти  три дня спустя докатились и до нее. Немцы перешли
демаркационную   линию,  потоки  оккупационной  лавы  достигли  юга,  залили
Лазурный  берег  и  остановились  только у синего моря. Не участвовавшие уже
давно  в войнах средиземноморские департаменты пробудились в один прекрасный
день  от  ожогов этой лавы и под ее тяжестью. Жители департамента Вар упорно
считали,  что  их  неоккупированный  Тулон официально охраняется французской
эскадрой,  продолжавшей  стоять на рейде, и этот чрезвычайный статут казался
им  вполне  справедливым  и логически оправданным. Если во Франции хоть один
город  останется  свободным,  разве не ясно, что им должен быть Тулон? И они
гордились этим.
     Но  в  последних числах октября на рассвете, когда дул легкий мистраль,
мощные  и  сердитые удары гонга дошли до западного побережья Пор-Кро. Жители
выскочили из домов и стояли, повернувшись спиной к первым бледным проблескам
зари.  Они  глядели  в  сторону  Тулона.  Кое-кто  взобрался на скалы. Когда
наконец рассвело, островитяне увидели лишь темные клубы дыма, которые висели
в  воздухе  за Жиенским полуостровом и медленно ползли в сторону Пор-Кро. Их
безоблачное небо омрачилось.
     Целое   утро   по   острову   ходили   самые   противоречивые  слухи  и
предположения.
     -  Все  равно  мы ничего не узнаем, пока не заговорит Радио-Соттанс, -
заявила Агнесса.
     В час передачи люди собрались перед домом Агнессы. Ее приемник считался
на острове самым лучшим.
     По этому случаю почти все, кто находился в порту, пришли на мыс Байю, а
с  ними  несколько местных жителей. Всего собралось человек тридцать; многие
еще  не  бывавшие  ни  разу  у  Агнессы, скромно остановились на террасе, но
хозяйка  предпочла  пригласить  всех в дом, чтобы можно было закрыть двери и
ставни.
     Пришедшие,  понизив голос до шепота, входили в комнаты нижнего этажа. В
кабинете  они  столпились полукругом, словно зачарованные тускло светившимся
щитком  радиоприемника, и весь дом, вдруг онемев, стал слушать репортаж Рене
Пэйо.  Женщины  плакали,  кое-кто  из стариков последовал их примеру, слушая
рассказ  о  военных  кораблях,  которые  сами взрывали себя один за другим в
предрассветном сумраке, прорезаемом яркими вспышками взрывов; а тем временем
немцы захватывали арсенал.
     Когда  передача  окончилась,  когда  был  выключен приемник и потух его
глазок,   все  переглянулись,  не  находя  слов.  Ночные  гости  в  молчании
распрощались  с  мадам  Агнессой  и  пошли  по  домам, сторонясь проселочной
дороги.  Люди  разбились на маленькие группки и разбрелись по узким тропкам,
точно вдруг чего-то испугавшись.
     Два последующих дня все ждали, когда к берегу прибьет мазут. И вот море
принесло   его   на   гребнях   волн.  В  порту,  в  заливчиках,  на  рыжих,
отполированных  вековым  лобзанием  волн  утесах появилась черная, ядовитая,
цепкая блевотина, и нередко в ней попадалась дохлая рыба, увязшая в мазуте.





        "Глава XI "


     Для  жителей Пор-Кро, для хозяйки мыса Байю самоубийственное потопление
Тулонского  флота ознаменовало начало новой эры. Не то чтобы на островитянах
так  уж  сильно  отразилась  оккупация  Лазурного берега. Разместившиеся там
немецкие  части  почти  не обращали внимания на местных жителей, и казалось,
оккупация  здесь  преследует  свои особые цели. Но изменилась сама атмосфера
повседневной  жизни  - так на сцене меняется освещение, а декорация остается
неизменной. Юг зашевелился. Равнодушных становилось все меньше, люди приняли
для себя то или иное решение. В этом словоохотливом краю стали реже говорить
о событиях, ибо осторожность, которую южане до сих пор считали пригодной для
других,  теперь  понемногу  вплелась в будничную основу их жизни. Теперь уже
каждый  знал, "за кого" его сосед или собеседник, и это определяло отношения
между людьми.
     В  этом  новом  состоянии духа Агнесса мучилась тем, что ее отделяют от
Мано  полтораста  километров,  и, не дождавшись условленного срока свидания,
отправилась  в  Кань.  Там только она поняла, как тесно ее подруга связана с
теми, кто борется против оккупантов. Мано сказала, что приказ о взрыве флота
был  дан  еще  в сороковом году и что за несколько часов до роковой ночи его
вновь  подтвердили;  она  объяснила также, что оккупация свободной зоны была
предусмотрена  и  подготовлена  тогда  же,  и, хотя немцы отложили ее на два
года,  они  с первых же дней рассчитывали наложить лапу на французский флот.
Агнесса не спросила, знала ли об этом Мано с первых же дней, не спросила и о
том, откуда она все это узнала. Иной вопрос жег ей губы.
     - Вы можете мне не отвечать, Мано, если не сочтете нужным... Но как это
вы,  вы,  которая  всегда  утверждала,  что вам все безразлично, вы, которая
твердила,  что  вы  в душе интернационалистка, как вы пришли к этому, я хочу
сказать,  почувствовали себя патриоткой? Вы сами понимаете, я не в упрек вам
говорю.
     -   Но,   миленький,  ответить  на  это  проще  простого.  Все  сделали
обстоятельства.  Я  же  вам  рассказывала, я хотела сохранить лучшие полотна
мужа. А устроить это можно было, лишь доверившись людям, которые были против
немцев.  А  они  свели  меня  с другими, того же толка. Так оно и пошло... И
вполне естественно, что меня в свою очередь просили о тех услугах, которые я
в   силах   оказать.   Так   что  теперь  -  я  от  вас  не  скрываюсь  -  я
скомпрометирована  и  не  жалею  об  этом.  Это меня занимает и ограждает от
тоски. Ведь вы сами видите, у меня не так-то весело.
     Они  сидели  в  мастерской со стеклянной крышей, где было теплее, чем в
прочих  комнатах; особенно приятно было проводить время здесь поздней осенью
или  ранней  весной.  На  огромных панелях, где еще на памяти Агнессы висели
чудесные картины и откуда в один прекрасный день исчез Сезанн, сейчас уже не
осталось   ни  одного  ценного  полотна.  Мано,  проследив  взгляд  Агнессы,
пояснила, что она нарочно размалевала стены, чтобы скрыть следы снятых рам.
     -  Знаете, то, что я рассказывала вам о своей работе, - продолжала она,
-  это вообще обычная для всех нас история. Только не воображайте, что перед
тем,  как  приступить  к  делу,  с  вас  берут  торжественную клятву, что вы
проходите   искус,  а  потом  ждете  посвящения.  Боже  мой,  конечно,  нет!
Обстоятельства  и  только  обстоятельства.  Сначала  какое-нибудь пустяковое
поручение,  потом  мы втягиваемся и продолжаем работать. Берешь на себя одно
поручение,  затем  другое.  Так вот, говорю вам по секрету, это я два месяца
тому назад помогла господам Сиксу-Герц.
     -  Как?  Вы водитесь с этими людьми? Когда я ехала в Париж, я встретила
двух  молодых  Сиксу-Герцев  в  поезде  между  Тулоном  и Марселем, они пили
шампанское.  Вели себя вызывающе до неприличия. Так, что я даже сделала вид,
что их не замечаю.
     И Агнесса рассказала всю эту сцену.
     -  О,  это  вполне  в их стиле, - подтвердила Мано. - И все равно нашим
милым  молодым  людям  необходимо  было  смыться.  Они пробрались в Испанию,
теперь  я  могу  вам это сказать. Через небольшой перевал Валлеспир. Если бы
они  остались здесь, их при теперешней ситуации, возможно, сослали бы. Такие
повсюду  будут  кривляться,  чему вы стали свидетельницей, и рисовать в пути
губной  помадой  букву  "V", зная, что впереди их ждет пуля пограничника или
коварство  проводника, которому ничего не стоит их убить с целью ограбления.
Но  этого  не случилось, мы их направили к одному надежному человеку в Сере.
Их  родители  -  отец и мать - убежали в Италию. Поодиночке, для верности. А
бабка осталась одна в Марселе. Так что придется мне ею заняться.
     - И они не увезли старуху с собой?
     -  Вообразите,  не  увезли. А я-то считала, что такие семьи сплоченнее,
чем все прочие, - грубое заблуждение.
     - И я тоже считала, - призналась Агнесса.
     -  А  оказывается,  мы  ничего о них не знаем. Не будем рассуждать, как
расисты,  не тот сейчас момент. Примем факт как он есть. Сиксу-Герцы удирали
из  своей  виллы  в  Антибах,  каждый как сумел. Красавица Сиксу-Герц - мать
ваших двух кривляк - увезла с собой только бриллианты, вынула их из оправы и
зашила  себе в штанишки. Переходя с помощью моих друзей границу Италии, она,
чтобы себя оправдать, сказала: "Поймите,
     для  нас  единственное  спасение - разбрестись в разные стороны". И это
говорит мать семейства, такого ведь нарочно не выдумаешь.
     Дочь  Буссарделей  задумалась.  И Мано, которая не зря упомянула в свое
время о цепи, поняла, что Агнесса Буссардель - последнее мыслящее звено этой
цепи,  еще  связанное  с  длинной чередою парижских буржуа, - вспомнила свою
семью.  Но Агнесса резко поднялась со стула, обошла мастерскую, прислонилась
к  лишившейся  картин  перегородке и медленно провела рукой по замалеванному
пустому пространству.
     -  Здесь  как  раз,  Мано,  висело полотно Вюйара "У открытого окна", -
сказала  она,  обернувшись.  -  Если  я  могу  когда-нибудь в чем-нибудь вам
помочь, рассчитывайте на меня.
     - Вот как? Ладно, - сдержанно отозвалась Мано.
     Обе женщины переглянулись и поняли друг друга.
     -  Что  ж,  разве  что для каких-нибудь несложных поручений, - добавила
Мано. - Я не хочу, чтобы у вас были неприятности, не бойтесь.
     - Я и не боюсь.
     - Вы не боитесь, но у вас ребенок.
     - Конечно... Словом, я вполне на вас полагаюсь.
     Они  распрощались, и все последующие за этой встречей недели Агнесса не
переставала  спрашивать себя: уж не вела ли она себя при тогдашнем разговоре
слишком  опрометчиво,  предложив  свои  услуги. А может быть, просто Мано не
очень-то  верит в ее способности, ибо Мано не отзывалась. "В ее глазах и как
была, так и осталась буржуазной, конформисткой, - думала Агнесса, - от этого
ярлыка не так-то легко отделаться. Что же в конце концов я могу сделать?"
     Но  в  феврале  позвонила  Мано и попросила приехать в Кань "Как только
сможете",  -  сказала  она,  и  Агнесса,  поняв  из этих слов, что требуется
приехать  как можно скорее, чуть вздрогнула от страха, а возможно от легкого
тщеславия.  Она  не  стала уточнять по телефону подробности. После оккупации
южной зоны не следовало забывать, что телефонные разговоры подслушивают.
     Агнесса снова отправилась в Кань. Благодаря этим телефонным разговорам,
состоящим   из   мгновенно   разгадываемых  полунамеков,  этому  постоянному
курсированию  между Пор-Кро и Кань, которым и ограничивались вылазки Агнессы
на  материк, между двумя женщинами установилась более тесная связь, и совсем
иная,   чем   просто  дружба.  В  Париже,  когда  Агнесса  была  еще  совсем
молоденькой,  она  наблюдала,  как  десятки  юношей  и девушек из буржуазии,
тяготясь   своими  семьями  и  своей  средой,  тянулись  к  деклассированным
элементам,  к  актерам,  к  так  называемым  свободным женщинам или к лагерю
левых,  восхищаясь  ими,  шли  в их фарватере, подчинялись их влиянию, но не
осмеливались  им  подражать.  Так  вначале  и  было  у  них с Манолой; но со
временем  расстояние  между  ними  уменьшилось, и подруги чувствовали, как с
каждым месяцем растет их близость.
     -  Так вот в чем дело, - начала Мано, когда они заперлись в ее спальне,
где  в  печурке  ярко  горели  поленья,  ибо в февральскую холодную погоду в
мастерской сидеть долго было невозможно.
     За  неимением  чая  Мано предложила подруге выпить подогретого вина. По
дороге с вокзала к старому Кань, где на самом верху стоял дом художника, обе
женщины,  борясь со  злым мистралем,  судорожно цеплялись друг за друга и не
успели перемолвиться и десятком слов.
     -  Если  вы  согласны,  Агнесса,  мы  с  вами  еще до обеда, как только
стемнеет,  пойдем  в  пригород  Брегьер. К моим друзьям. На их даче прячется
один  человек.  Дольше  там  оставаться он не может. Его ищут, и те, кто его
ищет,  уже  обнаружили  его  в  наших  местах,  по крайней мере мы имеем все
основания  этого  опасаться.  Ведь  мы рядом с Ниццей, не забывайте. А также
рядом с Канном, а там полно евреев. Таким образом, в нашем секторе создалось
излишнее  оживление.  Власти не дремлют. Само собой разумеется, французские.
Потому  что  с  тех пор, как немцы вместо себя поставили итальянцев, здесь в
оккупационных   войсках  заметно  ослабела  дисциплина.  Старается  как  раз
вишистская  полиция,  жандармы.  А как у вас в Пор-Кро, очень за вами следят
или нет?
     - Да нет. У нас тоже итальянцы. Довольно безобидные. У них одно на уме:
как  бы  распродать свой паек и белье, все вплоть до носков. А чего вы ждете
от меня в связи с тем человеком, о котором говорили?
     -  Это  смотря  по обстоятельствам. Сначала надо побеседовать. Если его
удастся  переправить  на  остров,  как,  по-вашему,  сумеет  он  там прожить
незамеченным?
     -  Очень  возможно. Пожалуй, да, - сказала Агнесса и, подумав с минуту,
взглянула прямо в лицо Мано: - Вы хотите, чтобы я поселила его у себя?
     -  Нет,  миленький.  Вы  для  этого  слишком  на  виду, да и жители там
наперечет,  все ходят к вам полечиться или послушать Лондон... Потом на мысе
Байю  ребенок.  Нет.  Но  в  Пор-Кро  есть  настоящее  маки, - добавила она,
употребив  слово "маки" в том смысле, который в то время и для нее самой еще
     -  Верно, тайников там сколько угодно. Есть развалины старых ферм, есть
даже  гроты, я сама их знаю десятки. Наши итальянцы, а их немного, находятся
на  высотке  при редутной батарее. Поэтому прокормить человека, не привлекая
внимания,  там,  по-моему,  вполне  осуществимо.  Только  под открытым небом
сейчас не очень-то жарко. Надеюсь, ваш еврей не очень древний?
     - Но это не еврей, Агнесса, это цыган.
     - Цыган? Но что он мог такого сделать, почему им интересуются?
     Мано расхохоталась.
     -  Нет,  в вас силен еще парижский дух. Он рожден цыганом вот и вся его
вина. А разве вы не знаете, что в глазах этих господ цыгане низшая раса? Так
же,  как и евреи. Ученые мужи вам скажут, что цыганский язык восходит прямым
путем  к санскриту, то есть стопроцентному арийскому языку. И что существует
на земле раса, одна-единственная раса, кровь котором можно без всякого риска
переливать   любому,   -  цыгане,  так  сказать,  универсальные  доноры.  Но
полицейские  всего  мир третируют их как париев, а нацисты отправляют в свои
лагеря  смерти.  Если  вам и после этого требуются уточнения, могу сообщить,
что  тот,  о  ком  идет  речь,  всего  месяц  тому назад расправился с тремя
тюремными надзирателями.
     Чтобы  не  ехать  на  рейсовом  катере,  где  пассажиров  проверяют,  -
подхватила без передышки Агнесса, - я договорюсь со знакомыми таможенниками,
которые  выезжают  еще  до  зари.  Они на нашей стороне. Я им скажу, что это
сельскохозяйственный  рабочий, которого я наняла и хочу, мол, уберечь его от
угона  в  Германию на принудительные работы. У него есть, Конечно, фальшивые
документы?
     -  Миленький  мой,  -  сказала  Мано, высоко подняв стакан с подогретым
вином,  словно провозглашая тост в честь Агнессы, - вы делаете поразительные
успехи.
     В  полном  мраке они устремились навстречу порывам ледяного мистраля. С
трудом  ориентируясь среди улиц, потом, за чертой города, плутая по дорогам,
они  вырвались  из  зоны  бешеного ветра и попали в полосу затишья, где даже
воздух  казался  теплее.  Мано  толкнула  калитку какой-то старенькой дачки,
ничем  с  виду не примечательной; почуяв чужих, залаяла собака; обеих женщин
ввели  в  столовую,  убранную  более  чем  скромно, где под висячей лампой с
бисерными подвесками мальчик готовил уроки, разложив тетради на клеенке, еще
хранившей следы недавнего обеда.
     -  Вот  друзья,  о которых я вам говорила, - произнесла Мано, и Агнесса
заметила, что она не назвала ни ее имени, ни имени хозяев.
     -  Садитесь,  пожалуйста,  -  предложила  женщина,  которая  ввела их в
столовую.
     Это  была  особа  средних  лет,  в клетчатой кофточке, довольно грязный
лоскут  материи,  приколотый булавками, очевидно, заменял ей фартук. На шум,
поднятый гостями, вышел старик и пожал Мано руку. Агнесса тоже поздоровалась
с ним за руку и улыбнулась ребенку, глядевшему на нее во все глаза.
     -  И  у  меня  есть  хорошенький  мальчик,  -  произнесла  она, нарушая
воцарившуюся  в  столовой тишину. - Только он меньше тебя: он еще не ходит в
школу.
     Но Мано прервала Агнессу:
     -  Моя  приятельница согласна увезти испанца. Нельзя ли ей взглянуть на
него? Только поскорее. Мы должны вернуться домой до комендантского часа.
     - Адриан, - произнесла женщина, - спустись в погреб и приведи его.
     Мальчик выбежал из комнаты.
     -  Подай,  доченька, вина, - сказал старик и, подойдя к окну, заботливо
поправил  синюю занавеску в заплатах, по всей видимости просто перекрашенную
старую простыню, служившую для маскировки.
     Потом он встал и запер входную дверь.
     Снова  воцарилась тишина. Агнесса чувствовала на себе любопытные, но не
назойливые  взгляды друзей Мано, которых она представляла себе совсем иначе.
У  дедушки был вид крестьянина, хозяйка напоминала работницу; их южный говор
ее поразил.
     Наконец  дверь  открылась.  Мальчик  ввел  за  руку  цыгана, растерянно
моргавшего  при  свете  лампы.  Перед  Агнессой стоял мужчина лет тридцати с
небольшим,  худощавый,  длиннорукий  и  длинноногий.  Из разорванного ворота
фуфайки выбивалась густая темная шерсть, доходившая до ключиц и подымавшаяся
к  кадыку  узенькой  косицей,  которая  переходила  в  щетину давно небритой
бороды.  Агнесса заметила еще черную, неестественно блестевшую шевелюру, и в
это  остановившееся  мгновение  пер  вой встречи, когда, кажется, само время
замедляет  ход,  нелепая  мысль  промелькнула у нее в голове: как, а главное
чем,  сидя в погребе, он ухитряется помадить волосы? Но когда цыгана усадили
за  стол, ее поразил беспокойный взгляд, его глаза. Глаза красивого разреза,
и на выпуклом синеватом белке беспрерывно бегает черный зрачок.
     - Объясните ему, - попросила Мано.
     И  пока  старик  говорил  по-провансальски  с внимательно слушавшим его
цыганом, она нагнулась к Агнессе:
     -  Он,  кроме  своего  родного языка, понимает только провансальский, И
по-испански  он не говорит. Но мы ради удобства выдаем его за испанца. И тип
лица  у  него подходящий, и проще объяснять его незнание французского языка.
Так  что  ваш  дорожный  спутник будет не из болтливых. Теперь, когда вы его
увидели, не отказываетесь от своих обещаний?
     - Не отказываюсь.
     -  Моя  приятельница  согласна,  -  обратилась  Мано к старику, который
переводил ее слова цыгану.
     Тут  человек с черной как вороново крыло шевелюрой открыл наконец рот и
произнес несколько слов по-провансальски.
     -  Он  говорит,  -  перевел  старик,  -  что  постарается показать свою
благодарность  красивой  женщине.  Красивая женщина--это вы. Он просит также
довести  до  вашего  сведения, что он был мобилизован во французскую армию и
хорошо сражался.
     С  помощью  нескольких  рюмок  граппа  атмосфера  разрядилась.  Каждому
хотелось  поскорее  рассказать историю цыгана его будущей покровительнице, и
каждый  вставлял  свои  замечания,  кроме  самого  ц