зимы.  Рокки  исполнилось  десять  лет. Все отношения между Агнессой и авеню
Ван-Дейка  были  прерваны;  Луиза  Жанти, время от времени писавшая Агнессе,
сообщала  ей  только,  что  Эмма  еще  жива,  - вернее, ест, пьет, дышит, но
по-прежнему  ничего  не  сознает.  Так  как  Агнесса  ничем не отозвалась на
вынесенный  судом приговор об опротестовании отцовства, в декабре следующего
года этот приговор вступил в силу.
     Прошло  еще  немного  времени, и тетя Эмма наконец умерла. Агнесса была
подготовлена  к  этому  письмом  супругов  Жанти,  которое  она  получила за
     -  Мне приехать на похороны? - переспросила Агнесса, много думавшая над
этим  после  тревожного  письма. - Встретиться там с матерью, стоять у гроба
рядом  с  ней.  Оспаривать место у моих невесток, у всех этих людей, которые
спокойно  наблюдали,  как мать затеяла в суде тяжбу против меня? Надеюсь, ты
понимаешь, тетя Луиза, что к тебе это не относится...
     -  Ну,  конечно, понимаю. И даже скажу тебе по секрету... Ты не хотела,
чтобы я сообщала об этом в письмах, но по телефону-то мы с Александром можем
сказать  тебе два слова - дядя твой как раз рядом со мной... Так вот, мы уже
три года почти не бываем на авеню Ван-Дейка. В последний раз мы их посетили,
когда Манюэль женился на младшей Мофрелан. Помнишь, я тебе об этом писала?
     И  в  самом  деле, Агнесса узнала об этой свадьбе только из письма тети
Луизы. Никто даже не подумал прислать ей приглашение.
     -  Кстати,  и  этот  брак  не  пришелся  бы  по  душе  бедняжке Эмме, -
продолжала  тетя  Луиза.  -  Семейство  Мофреланов  было для нее чуть что не
пугалом.  А  потом,  что  это  за брак, когда жениху двадцать лет, а невесте
двадцать  один!  Я  твердила  и  буду твердить - разница в возрасте супругов
должна быть больше, и притом в обратную сторону. Но что тут скажешь? Манюэль
тоже  слишком  самостоятельный  молодой человек. Вот оно так и получилось...
Дядя  стоит  рядом и толкает меня: по его мнению, я слишком долго болтаю. Но
ведь  столько  времени,  детка,  я  не  слышала  твоего голоса... Значит, не
приедешь? Наверняка не приедешь? Совсем я буду одна на этих похоронах. В мои
годы  чувствовать себя чужой в своей собственной семье - это грустно, детка,
пойми,  очень  грустно. Тут моей вины нет. И подумать только, как все было у
нас раньше...
     Застыв  с  телефонной  трубкой  в  руках,  Агнесса  испытывала гнетущую
печаль.  В  довольно  бестолковых  жалобах  старухи  тетки Агнессе слышались
стенания распадающейся семьи. Ее родной семьи, которую она по-своему любила.
Один  за  другим совершались там браки, разрушавшие семью, судебные процессы
разрывали  узы близости, внешне еще соединявшие родственников: представители
старшего  поколения,  хранители  семейных традиций, один за другим сходили в
могилу, живых разъединяла жизнь. Тетя Эмма сначала впала в детство, а теперь
вот  умерла,  тете Луизе шел семьдесят шестой год, и это чувствовалось по ее
разговору. Самой Агнессе уже было тридцать пять лет.
     -  Нет, тетя Луиза, я не приеду. Случись это на несколько лет раньше, я
все  же  поехала  бы,  даже при таких обстоятельствах. И не только для того,
чтобы  проводить в последний путь тетю Эмму, хотя то, что оставалось от нее,
уже  давно  перестало  ею  быть.  Вероятно, мне захотелось бы бросить вызов,
померяться с ними силами. Теперь меня это не увлекает. Старею.
     Агнесса  попросила  послать два венка - один большой, другой поменьше -
от нее и от ее сына.
     -  Только  не  посылай  при  этом  карточки  с  моим именем, а то милые
родственники способны отказаться от моих цветов.
     -  О  нет!  Твои венки повезут за катафалком. Уж за это я ручаюсь. Сама
прослежу.  Как-никак, я ей сестра. И дома и в церкви я буду занимать у гроба
то место, какое мне подобает, - впереди всех дам.
     "Она  все еще истая Буссардель", - подумала Агнесса, повесив телефонную
трубку.
     Неделю  спустя нотариус тети Эммы привез Агнессе, как законной опекунше
Рено  Буссарделя,  уведомление,  что  покойная оставила завещание, в котором
назначила Рено единственным наследником.
     Это   завещание,  перечеркнувшее  все  прежние  ее  распоряжения,  было
составлено   в  мае  1944  года.  Такая  щедрость,  такая  черта  внутренней
независимости  -  желание  избавить  своего  незаконного внука от унижений -
глубоко  тронули  Агнессу.  Не  менее  приятно  было  ее материнскому сердцу
сознание,  что  отныне  будущность ее сына надежно обеспечена. Но все это не
мешало  ей, однако, испытывать и менее возвышенные чувства, с которыми она и
не   пыталась  бороться.  Ведь  она  нанесла  Буссарделям  поражение  на  их
собственной  почве,  хотя  вовсе  к  этому  не  стремилась.  Ведь  ни одного
мгновения  -  ни  во  время  знакомства маленького Рено с больной старушкой,
прикованной   параличом   к   креслу,   ни   позднее,  когда  стало  заметно
благосклонное  ее отношение к ребенку, ни в месяцы, предшествовавшие второму
апоплексическому удару, - Агнессе и в голову не приходило, что привязанность
тети  Эммы к ребенку может выразиться в таком значительном даре. Эмма не раз
давала  понять,  что  наследство  сна  оставит  детям своего покойного брата
Фердинанда,  с  которым  она  прожила  вместе  всю  жизнь  - то есть Симону,
Валентину  и  Агнессе.  Но  затем это завещательное распоряжение в ущерб ей,
Агнессе,  было,  вероятно,  изменено после семейного скандала, вызванного ее
беременностью  и  той драмой, которая за сим последовала. Разве в те месяцы,
когда Агнесса ждала ребенка, отцом которого не мог быть Ксавье, тетя Эмма не
обвиняла ее в намерении обмануть доверчивого кузена? И вот эта же тетя  Эмма
так   полюбила   чужого  ребенка,  что  завещала  ему  все  свое  состояние!
Несомненно,  ее осаждали со всех сторон. И родня по линии Симона, окружавшая
ее своим корыстным вниманием, и заботливые родственники из лагеря Валентина.
Но  тетю  Эмму в конце концов покорило спокойное мужество Агнессы и невинная
прелесть  маленького  Рено,  мало  походившего  на  Буссарделей.  Если  б не
удивление,  умиленность,  уважение,  которые вызывало в ней решение покойной
тетки,  Агнесса,  думая  о  Буссарделях, лишившихся наследства, дала бы волю
злорадству.
     Недолго  длилась  эта  радость. Пришел еще пакет из шероховатой бумаги,
казалось,  тот  же  самый,  что  и  три  года  назад, с той же самой печатью
судебного  исполнителя.  В  нем оказалось новое уведомление о судебном деле,
начатом  против  нее  по  иску  четверых  детей Симона-Жильберты Сиксу-Герц,
Манюэля,  супруга  юной  Мофрелан,  и  Жанны-Симон  в  качестве  опекунши  и
представительницы  интересов  двух  маленьких  ее отпрысков. Весь этот отряд
атаковал завещание тети Эммы.
     Они  основывались на непризнании отцовства Ксавье, которого добилась их
бабушка в тяжбе, начатой четыре года тому назад, а также ссылались на письмо
Эммы  к своему брату, биржевому маклеру, которое приложено было к завещанию.
Завещательница   объясняла  в  этом  письме,  что  она  избрала  Рено  своим
наследником  в  память  своего  крестника  Ксавье, смерть которого для нее -
неутешное  горе.  Таким изменением завещания старуха хотела все поставить на
место   и,   одарив  ребенка,  искупить  зло,  причиненное  ею  крестнику  и
послужившее  причиной его смерти, но эффект получился прямо противоположный.
А  слова  "в  память  о Ксавье, отце Рено", которыми она думала" оправдать и
усилить  свое  распоряжение,  использовали  для  того,  чтобы  опротестовать
завещание.  Не напиши она этих шести слов, истцы были бы обезоружены. Теперь
же  они утверждали, что завещание, сделанное в пользу Рено, как сына Ксавье,
уже  не  действительно,  так  как  судебным постановлением, которое является
окончательным,  отцовство  Ксавье Буссарделя опровергнуто, и, следовательно,
Рено уже не может считаться его законным сыном.
     Итак, имелись основания объявить недействительным второе завещание Эммы
и  возвратиться  к  прежнему  ее  завещанию,  в котором она назначала своими
наследниками  двух  других  лиц  -  двух,  а  не  трех, ибо тетя Эмма, как и
предполагала  Агнесса,  в  предыдущем  завещании,  написанном  после  смерти
Ксавье,  се  самое  исключила  из  числа  наследников, оговорив это в особом
пункте. Полноправными наследниками остались два сына Фердинанда и Мари, а по
смерти  одного  из  этих  законных наследников, Симона Буссарделя, его права
перешли к четырем истцам.
     Вот  что  пришлось  прочесть Агнессе. Некоторые ходы в подкопе, который
вели  ее  противники  или  их  вдохновительница, для того чтобы добраться до
завещания,  еще  оставались  для  нее темными, зато теперь стали ясны многие
события прошлых лет.
     Как  тут  не  разгадать  бесцельного,  казалось бы, вероломства матери,
проявившегося четыре года тому назад в первом судебном уведомлении? Конечно,
то  был  обманный  ход,  преднамеренный маневр. Мари Буссардель загнала свою
дочь в тупик и, выждав нужное время, напала на нее.






        "Глава XYII "


     Агнесса  бродит  по  коридорам  Дворца  правосудия. Десятки растерянных
посетителей  шагают по галереям, бросаются в какой-нибудь проход, попадают в
пустынный   вестибюль,   идут  дальше,  разыскивают  сторожа,  останавливают
встречного  адвоката  в  мантии,  расспрашивают людей, которые показались им
осведомленными.
     -  Куда мне обратиться? - везде твердит она и объясняет, по какому делу
пришла,  объясняет  плохо,  -  ей  стыдно предъявлять чужим людям полученное
уведомление,  показывать, как копаются в ее личной жизни, в тайнах ребенка и
умершего человека, - все это напоминает своей жестокостью вскрытие в морге.
     - Спросите у сторожа.
     - Не могу его найти.
     - А вот он сидит на табурете.
     Она бредет дальше.
     - Куда мне обратиться?
     И  развернув  сложенное  уведомление, дает прочесть сторожу только одну
строчку:  "явиться  в  установленный  срок,  то  есть  не позднее, чем через
неделю".
     Идите в первую камеру. Спросите секретаря суда.
     - В первую камеру?
     - Ну да. Пройдете через зал ожидания.
     - Зал ожидания?
     - В конце коридора застекленная дверь налево, подняться
     по ступенькам.
     Она  входит  в огромное помещение, не то зал ожидания на вокзале, не то
кафедральный   собор.  Тут  несколько  статуй,  украшенных  цветами,  словно
кладбищенские  памятники.  Свет  весеннего солнца, проникающий сверху сквозь
высокие окна, тускнел в этих каменных стенах.
     - Где первая камера?
     - Перед вами.
     Агнесса  входит.  Идет  заседание  суда. Надо подождать, когда кончится
разбор  дела.  Долго  ли  еще?  Зал  напоминает убранством дворец, но дворец
буржуазный;  высокие  окна выходят на тесный и темный, как колодец, двор. На
глазах  Агнессы  люди, огибая ряды скамей, подходят к судейским-с правого, с
левого  конца  стола  -  и  -  что-то шепчут им на ухо. Адвокат тем временем
произносит речь, защищая обвиняемого.
     - Мне надо поговорить с секретарем суда.
     Ей отвечают жестом.
     Она  дерзает  приблизиться. Оказывается, это не секретарь, должно быть,
она плохо поняла. Она робко извиняется. Надо пройти в другой конец комнаты и
остановиться  перед  монументальной конторкой; кто-то стоит около конторки и
шепчется с секретарем; закончив разговор, выпрямляется.
     - Вы секретарь суда?
     - Да.
     Агнесса  приступает с расспросами. Слышит в ответ: ^- Вы по какому делу
вызваны?
     Агнесса  называет  свою  фамилию. Он ищет в списке, проглядывая длинный
столбец фамилий,
     - Нынче это дело не будет слушаться.
     - А на какое число назначено? Как же я узнаю?
     - Уведомление при вас?
     Он  протягивает  руку. Вспыхнув, она подает голубые листочки. Секретарь
равнодушно пробегает их глазами.
     - Ничего спешного. Срок еще не прошел. Сходите к адвокату.
     - К адвокату?
     -  Если  у  вас  нет  своего  адвоката,  обратитесь  в камеру присяжных
поверенных.
     - Благодарю вас.
     Снова она выходит в зал ожидания, снова ищет сторожа.
     - Где камера присяжных поверенных?
     - Здесь. Пройдите в конец зала, направо. За памятником погибшим.
     Она  идет.  Переступает  порог.  Перед  ней  что-то  вроде стародавнего
почтового отделения. За окошком пожилой человек разбирает письма.
     - На третьем этаже. Вам дадут список.
     Она  поднимается по лестнице - узкой, крутой, как в обыкновенных домах.
В  нижних  этажах  Дворца  правосудия  она  чувствовала  себя  как  в  лесу:
заблудилась,  попала в незнакомое место, а здесь как будто вторглась в чужую
квартиру.   По   ошибке  она  остановилась  на  втором  этаже,  оказалась  в
раздевалке.  На  третьем  этаже  опять  ошиблась  -  очутилась в библиотеке.
Наконец подошла к застекленному окошечку.
     -  Мы  не имеем права рекомендовать адвокатов. Вот вам список парижских
присяжных поверенных.
     Проглядывая список фамилий и разбросанные по всем районам Парижа адреса
адвокатов  -  многие из этих адвокатов, несомненно, приходились ей родней, -
Агнесса  поняла,  что  она  напрасно  так волнуется. Ей просто нужно выбрать
адвоката  и  откровенно рассказать ему свое дело. У нее есть свой, отдельный
от  Буссарделей  поверенный; он скажет ей, к какому адвокату он обращался по
поводу  ее  прошлой  тяжбы  с  матерью.  Она поблагодарила чиновника и пошла
обратно. Вновь очутилась в безобразном зале ожидания.
     К  выходу она шла уже более уверенным шагом. Но все эти двери с толстой
обивкой,  эти  застекленные  тамбуры,  эти охраняемые сторожами комнаты, эти
группы  людей  в  черной  мантии,  что с важным видом прохаживались по залу,
останавливались,   беседовали   между   собой   о   чем-то   непонятном  для
непосвященных,   эти   коридоры,   переходы,   повороты   и  лестницы,  этот
человеческий  муравейник,  этот  лабиринт  судебной  процедуры  - все здесь,
казалось,  говорило  об  особых  и  совершенно  чуждых ей, крепко охраняемых
обществом: порядках, к которым она никогда не приобщится и от которых всегда
будет отстранена.
     Заметив  волнение  Агнессы,  ее  поверенный  постарался освободиться от
некоторых  назначенных  заранее  встреч  и  в конце дня повел ее к адвокату.
Вышла она из его кабинета вечером, когда уже стемнело, и испытывала при этом
странное спокойствие, пришедшее на смену душевному смятению: мертвая тишина,
штиль  после  бури. Ведь ей доказали и она прекрасно это поняла, - что у нее
нет почти никаких шансов выиграть процесс, который ее родственники так ловко
подготовили и повели против нее.
     Она  взяла  такси, приехала на площадь Брезиль, отперла дверь квартиры,
заперла  ее изнутри, не отворила ни одного окна, не проветрила комнат, легла
на  незастланную постель, проглотила несколько таблеток снотворного, которые
всегда  носила при себе в сумочке, и ей недолго пришлось ждать, когда придет
сон.
     Утром, поговорив по телефону с адвокатом, она послала по пневматической
почте письмо Валентину:

     "Мой  адвокат,  наведя  справки,  сообщил мне, что ты лично не требуешь
причитающейся тебе доли в наследстве, оставшемся после тети Эммы. Впрочем, я
и  сама заметила, что судебный процесс начат против меня по жалобе, поданной
лишь детьми Симона. Из этого я, думается, могу заключить, что ты не согласен
с ними и что тебе лично противно опротестовывать в суде завещание, сделанное
в пользу моего сына. Если это верно, умоляю тебя, дорогой Валентин, предъяви
и  ты  свои  претензии  на  это  наследство.  От  того,  что ты отступишься,
положение  моего  сына  нисколько  не  улучшится,  а  наследство все целиком
достанется отпрыскам Симона. Твой отказ, которым ты, как мне кажется, хочешь
показать,  что мои близкие родственники дурно поступают со мной, право, меня
очень  тронул,  дорогой  брат,  и  этого  с  меня  достаточно. Ты не захотел
участвовать в махинации, подстроенной нашей матерью с целью ограбления моего
сына,  -  но  это  вовсе  не  причина  для того, чтобы и тебя тоже ограбили.
Искренне прошу тебя, попытай счастья наравне с другими".

     Валентин  поговорил  с  сестрой  по телефону и днем приехал к ней. Он в
свою  очередь  заявил,  что  его  очень трогает отношение к нему Агнессы, но
добавил,  что ему еще надо подумать. "Хочет, чтобы я его упрашивала. Затем и
приехал".
     Нет,  Валентин,  оказывается,  приехал для того, чтобы встать на защиту
матери, которую Агнесса обвиняла в подлой махинации.
     -  Зачем  ты  всегда обвиняешь мать, когда у тебя бывают неприятности с
родными?
     -  Но  я не обвиняю, Валентин, а констатирую. Жильберта и Манюэль могли
решиться   на  это  только  по  наущению  матери.  Она  всем  руководила.  А
доказательство  налицо  -  прочитай-ка  их  уведомление. Чтобы опротестовать
завещание,  они  ссылаются на "непризнание отцовства". А этого "непризнания"
мать потребовала четыре года тому назад, затеяв процесс по поводу крошечного
клочка  земли, на который ей в высокой степени наплевать. Приговор вступил в
силу  три месяца назад, и она теперь может ссылаться на авторитетное решение
суда.
     Прямая связь между этими двумя процессами бросается в глаза.
     -  Да  нет! Сколько раз тебе говорить, что эту новую историю подняла не
только мама. Можешь мне поверить.
     Агнесса внимательно смотрела на брата. Сорок пять лет, но внешность еще
приятная, лицо сохранило кроткое выражение. Ей вспомнилось, какой разговор у
них  был  десять лет тому назад на авеню Ван-Дейка, как раз перед тем, когда
она  тайком  увезла  умирающего  Ксавье. Уже и тогда Валентин старался найти
оправдание  матери; теперь Агнесса не могла не отдать должное Буссарделям, -
и  враждебные действия, и союзы, и подготовка к бою, и самые бои повторяются
через определенные промежутки, схожи во всем, словно делаются по трафарету.
     -  Да,  кое-что  мне тут непонятно, - продолжала она.- Четыре года тому
назад   мать  подняла  в  суде  это  дело  об  отцовстве,  несомненно  желая
использовать  приговор,  если он будет в ее пользу, использовать именно так,
как  она  сделала  это сейчас. Но как она могла заранее все предусмотреть? В
тридцать  восьмом  году  была  сделана  оговорка  в завещании, лишавшая меня
наследства,  что увеличивало долю, причитающуюся Симону, и твою долю, - мать
об этом знала, ничего удивительного
     тут нет. Но в сорок четвертом году тетя Эмма написала новое завещание в
пользу  моего сына, и я не допускаю и мысли, что она уведомила об этом мать.
Даже  мне  она  ничего  не сказала. Полагаю, что вы узнали об этом завещании
только после ее смерти. Верно? Что же ты не отвечаешь?
     -  Да  зачем  все это ворошить? - промямлил Валентин. Из БуссарделеЙ он
меньше всех был способен скрытничать.
     Агнесса почуяла что-то неладное.
     -  Валентин,  скажи, когда вы узнали, что тетя Эмма решила все завещать
моему  сыну?  Даю честное слово, что этим не воспользуюсь, и ты же знаешь, я
ведь веду fair play. Доказательство - мое письмо к тебе.
     - Мы узнали о завещании четыре года тому назад. Да, да, после того, как
у  тети  Эммы случился второй удар. Врачи сказали, что к ней уже не вернется
сознание,  и  нам пришлось привести в порядок бумаги, лежавшие в ее спальне.
Делали   это  я  и  папа.  И  мы  нашли  запечатанный  конверт  с  надписью:
"Завещание".  Даже  дата была поставлена: апрель 1944 года. Как раз то самое
время,  когда тетя Эмма была прикована болезнью к своему креслу. Но голова у
нее  была  еще  совсем  ясная.  Твой  мальчик  навещал ее, тетушка очень ему
радовалась. Мама не присутствовала при разборе бумаг и не видела пакета.
     -  Валентин, она все выпытала у папы. Он не мог промолчать. А когда она
узнала про это новое завещание, про совпадение в датах, она все поняла: мать
у нас недурной психолог. Но ведь вы положили завещание в сейф.
     - Разумеется.
     -  Ей ничего другого не оставалось, как ждать и подготовлять нападение.
Отсюда  -  опротестование  отцовства. Ей захотелось обогатить детей Симона -
это  единственное,  что