сделать  шаг.  Каждый понимал:
поспешность  опасна,  если  их обнаружат  - в узком туннеле  деться  некуда,
кругом бетон и  кирпич, несколько пулеметных или автоматных  очередей уложат
всех.  Вскоре  рука  Шовкопляса  ощутила  конец  стенки, дальше была  черная
пустота.
     - Якась дыра, скилько ни мацав, упереди стенки не чую.
     Остановились, напрягли  слух - ничего, кроме мягкого  бульканья  у ног.
Подготовив  оружие, Ромашкин  на короткий  миг включил  фонарик.  Оказалось,
вышли к перекрестку. Темные своды  туннелей отходили вправо и влево. Василий
проверил направление по компасу. Стрелка не  обманывала - Ромашкин и наверху
определил, что идти надо прямо.
     Вдруг всех остановил угрожающий рокот.  Казалось, навстречу им  неслась
какая-то лавина. Разведчики включили фонарики. Ромашкин подумал, что фашисты
открыли шлюзы  и затопляют туннель. Вот-вот вода  плотной  стеной кинется на
них из-за  поворота, а люка, чтобы выскочить,  поблизости нет. Гул продолжал
нарастать. Вскоре  он приобрел какой-то  металлический звук и  покатился над
головами. Ромашкин все понял и облегченно вздохнул: это по улице шла колонна
танков.
     Разведчики довольно быстро продвигались вперед. По  расчетам Ромашкина,
над головой  уже  была Фоссштрассе.  "Может,  где-нибудь  рядом с люком,  из
которого вылезем, окажутся удобные подходы к убежищу  Гитлера?  Если удастся
его поймать, мы по этим же ходам утащим его к себе".
     Нашли  выложенный кирпичом колодец с  железными  скобами и благополучно
выбрались из-под земли. Вошли в темный подъезд с массивной дверью с фигурной
решеткой.  Раньше  решетка  защищала  стекла, сейчас  от  них  остались лишь
толстые,  похожие на лед осколки. Над  подъездом белела табличка  с надписью
крупными готическими буквами: "Фоссштрассе".
     Решили подняться на самый верхний этаж - там безопаснее - есть путь для
отступления  на чердак,  на крышу. Двери на самой верхней площадке оказались
заперты.  Но  разве  замок  преграда разведчику, особенно такому,  как Вовка
Голубой?  Он склонился над замочной  скважиной, что-то сделал ножом, и дверь
послушно  отворилась.  Помещение оказалось  жилой квартирой. Дорогая мебель,
ковры,  одежда - все  на своих местах. Видно, здесь  жильцы  были богатые. В
просторном зале лежал большой ковер, в центре -  полированный стол, стулья с
высокими спинками. Фонарики  выхватывали из темноты  резной буфет с посудой,
картины  в  золоченых  рамах,  бронзовые  статуэтки.  В  спальне  широченная
кровать, на которую немедленно бросился Саша. Качаясь на пружинах, сказал:
     - На такой с отвычки не заснуть, уж больно мягкая, подлюка!
     Кабинет,  еще одна  спальня, кухня,  ванная -  все обжитое, нетронутое.
Ромашкину стало  грустно от этого благоустроенного  и  покинутого  хозяевами
жилья.  Где-то  далеко, по ту сторону войны, и у него осталась своя  мирная,
благоустроенная жизнь.
     Решили  остаться  в  этой квартире  до  утра,  отдохнуть,  поесть,  а с
рассветом определить, где находится рейхсканцелярия, и потом уж искать к ней
подходы.
     Саша Пролеткин так и не лег на кровать, он приткнулся рядом на  коврике
и тут же торопливо засопел.
     Вовка Голубой незаметно  выскользнул из комнаты, где была вся группа, и
принялся лазить по шкафам, вскрыл все ящики в письменных столах, переворошил
чемоданы. Бывший вор был  в полной растерянности: кругом  такое  богатство -
дорогая одежда,  деньги, часы, ковры,  и  вот, оказывается,  все это никакой
ценности не  представляет. Он хотел  прихватить что-нибудь самое дорогое, но
не  мог  решить, что  же  взять? Да и куда потом это  деть? "А если командир
узнает?  Воровство,  скажет,  и на войне воровство.  А  ну их к дьяволу, эти
шмутки!  На всю  жизнь  не  запасешь,  а пока всем  обеспечивают. Концы! Нет
больше  вора Вовки- Штымпа. Зачем это барахло,  когда  рядом  люди  умирают?
Завязано!  - подумал Голубой, улыбнулся и весело закруглил мысль: -  Ну,  во
всяком случае, до конца войны, а там, как говорится, будем поглядеть!"
     Жук долго  настраивал  радиостанцию, но, так и не установив связь, тоже
лег спать. Рогатин, прежде  чем лечь, подпер  дверь на всякий случай тяжелым
диваном.  Обследовал,   куда  выходят  окна,  есть  ли   балкон,  близко  ли
водосточные трубы и  пожарные лестницы, нет ли выхода на  чердак. В общем, к
тому моменту, когда  Саша уже выспался, Рогатин  только начинал основательно
укладываться.  На кровать тоже не лег - мягкость была непривычной и ему.  Но
угол,  облюбованный  для ночлега, Иван застелил  одеялом, под голову положил
подушку. Прежде чем заснуть, сказал:
     - Ложитесь, товарищ старший лейтенант, утро вечера мудренее.
     А Василий, всю войну привыкший действовать по ночам, думал -  правильно
ли он поступает? Может, надо, пользуясь темнотой, искать убежище Гитлера? Но
люди и сам он едва держались на ногах.
     Рогатин хотел помочь командиру, не унимался:
     -  Точно вам  говорю,  товарищ  старший  лейтенант, утром голова  варит
лучше.
     Вдруг откликнулся и Пролеткин, весело сказал:
     - Правильно. Я тоже замечал, люди с утра всегда умнее.
     Иван насторожился:  Саша обязательно подковырнет именно его.  Пролеткин
между тем продолжал:
     - Вот Рогатин, к  примеру,  как утром проснется, так  сразу самые умные
слова говорит.
     Все притихли, ждали. Дальше должен  последовать  вопрос Ивана,  но тот,
зная Сашины повадки, молчал. Не дождавшись вопроса, Пролеткин пошел шарить в
темной кухне.
     В комнате,  где располагалась группа, был полумрак, ее  освещал отблеск
пожарища.  Ромашкин  назначил  Шовкопляса дневальным, а сам  лег на кровать.
Двери нескольких комнат  выходили  в зал - их  оставили  открытыми.  Рогатин
кряхтел, видно, не мог заснуть, озадаченный словами  Пролеткина. Наконец  не
выдержал:
     - Саш!..
     - Чего?
     - Какие слова?
     - Ты о чем?
     - Ну, какие у меня слова утром самые умные?
     - "Доброе утро, Сашенька, вставай завтракать!" Вот какие.
     Рогатин минуту помолчал и сердито буркнул:
     - Трепло.
     А Пролеткин тут же отозвался:
     - Сейчас не утро, ничего хорошего ты сказать не можешь.
     Ночь прошла  для группы спокойно,  ее не обнаружили,  никто не  пытался
войти  в квартиру, ни  снаряд,  ни  бомба не  угодили  в их дом. А в  городе
продолжал греметь бой. Ночью он стал только чуточку глуше. Где-то неподалеку
часто и сипло кашляли зенитки.
     Утро 28 апреля было дождливым. Дождь гасил пожарища,  дым стал  сырой и
едкий.   Ромашкин  рассматривал  в  бинокль  серые,  угрюмые  дома,  которые
находились  поблизости.  Напротив, за  неширокой площадью, высилось огромное
здание  с  колоннами,  облицованными  мрамором.  Во  дворе  мелькали  фигуры
эсэсовцев. Наверное,  там размещалась какая-нибудь воинская часть. Соседство
не из приятных! У дома, стоявшего наискосок, не было одной стены, лестничные
клетки  и квартиры на всех этажах просматривались до внутренних перегородок.
Ромашкин вглядывался в даль,  стараясь определить, куда  вышли наши  войска.
Если судить  по  хлестким выстрелам танков, линия фронта с востока подошла к
Александерплац и полицейпрезидиуму, а с севера - вплотную к рейхстагу. Наших
отделяла  от него  только  река  Шпрее да площадь.  В парке Тиргартен  немцы
копали траншеи. Глядя на план, Саша Пролеткин читал названия улиц:
     - Герман Геринг штрассе. Шлиффен Уфер, Унтер ден Линден.
     -  А что  означает  "Тиргартен"?  -  спросил  Голубой.  - Тир  там  для
стрельбы, что ли?
     - Тиргартен в переводе "Зоологический сад".
     - Стало быть, звери живут?
     - Туточки кругом звери, куцы ни повернись, - заключил Шовкопляс.
     - Не зря название такое дали: логово, - вставил Рогатин.
     - Вот бы антилопу какую-нибудь прикастрюлить! - мечтательно  воскликнул
Пролеткин.
     - А  еще краше - кабана, - поддержал Шовкопляс. Рогатин  неодобрительно
покачал головой, с укором бросил Пролеткину:
     -  Жирафа  забыть  не можешь,  опять  из  зоопарка  хочешь  кого-нибудь
сожрать.
     Ромашкин  продолжал  разглядывать  улицу.  "Где  же  находится  Гитлер?
Фоссштрассе - вот она, а в каком доме эта чертова рейхсканцелярия? - Вдруг у
него  мелькнула мысль: - Нужно  взять пленного, он расскажет! И как я раньше
не додумался? Всю  войну  таскал  "языков" для  других, а когда  понадобился
себе, сразу и в  голову не пришло!  Ночью пленного захватить было легче. Ну,
ничего,  гитлеровцы  и сейчас бродят,  как мокрые  курицы.  И  не  с  такими
справлялись".
     О своих намерениях он  рассказал  разведчикам. Саша  схватил автомат  и
сразу направился к выходу.
     - Да цыц ты! - прикрикнул на него Рогатин. - План нужно придумать.
     - Какой тут план? Выйдем в подъезд, я пальцем поманю фрица, который вам
больше  понравится.  А вы тюкнете его по балде и поволокете сюда. Вот и весь
мой план.
     Для  разведчиков  такая простота  была непривычной:  прежде  ползли  по
нейтральной  зоне,  снимали мины,  резали проволоку, бросались  на  часовых,
отстреливались, а  тут действительно: позови  - любой  подойдет. Но Ромашкин
возразил:
     - Во-первых, нам  любой фриц  не годится. Нужен здешний, который хорошо
знает Фоссштрассе.  Во-вторых,  нас могут увидеть из дома напротив.  А  если
пленный окажет сопротивление и станет орать? Что тогда?
     -  Ну,  насчет  сопротивления  не  сомневайтесь,  -  успокоил  Рогатин,
показывая свой тяжелый кулак.
     - Ты смотри, не до смерти, - предупредил Жук.
     - Опыт имеем - в четверть силы, - усмехнулся Рогатин.
     - Хорошо бы взять эсэсовца из дома напротив, - сказал  Ромашкин:  - Они
здесь должны все знать.
     Разведчики  стали  наблюдать  за  немцами  во дворе  и в  саду, который
окружал дом  с  колоннами. Солдаты  и  офицеры  под дождь без  надобности не
выходили. Через  каждые два часа отсюда по разным  направлениям отправлялись
небольшие  колонны, силой до взвода,  вскоре к  дому  возвращались  такие же
маленькие отряды - эта  часть определенно несла караульную службу. У ворот и
в траншеях,  вырытых на  ближайших перекрестках,  охрана  менялась в это  же
время.  Иногда  подкатывала машина, и офицеры торопливо пробегали в  здание.
Или  наоборот,  пустая машина  подъезжала  по блестящему  асфальту, и офицер
выходил  из подъезда ей навстречу. Окна  верхних этажей  были пусты, выбитые
стекла усыпали подоконники.
     Разведчики  спустились вниз. В квартире остался только  Жук, пытавшийся
установить связь.
     Убедившись,  что никто  не  помешает, приоткрыли  дверь,  выходящую  на
улицу. Первое, что привлекло внимание  Ромашкина и даже удивило,  - это рост
эсэсовцев. Они  были как на подбор: высокие, плечистые,  здоровенные, каждый
не ниже Рогатина.
     - Видно, отборная часть, - шепнул Василий разведчикам.
     - Породистые, сволочи, - согласился Пролеткин.
     Немцы  появлялись  во  дворе,  уезжали  и  приезжали  на автомобилях  и
мотоциклах,  а  за  ограду  выходили  редко.  Вероятно,  им  не  разрешалось
отлучаться, а может, не хотели мокнуть под дождем.
     Пришлось вернуться  в свою квартиру ни  с  чем. Ромашкин стоял  у окна,
жевал  безвкусную  волокнистую тушенку и  продолжал следить за домом. Сверху
было  виднее,  внизу  мешала  ограда, отвлекали  проезжающие  машины, танки,
шагающие  колонны. А  здесь  двор  и  сад  просматривались  глубже.  Правда,
загораживали  ветки  деревьев.  Из  сада  поднималась  металлическая  мачта,
по-видимому,  антенна  мощной  радиостанции или громоотвод,  а может быть, и
флагшток.
     Когда стемнело, пошли вниз. Ромашкин повел группу строем. Правда, строй
жидковат, всего  три человека, но так  они  выглядели менее подозрительно  -
похожи на патруль или смену караула.
     Пересекли улицу и зашли  во  двор, примыкающий к саду. Ромашкин знал  -
двор  не  охранялся.  Помогая  друг  другу,  перелезли  через  ограду.  Если
обнаружат,  едва  ли удастся  уйти. И это  в последние  дни войны! Несколько
минут  все  стояли  не двигаясь,  привыкали к  месту.  Такое с  разведчиками
случается, это состояние похоже на спортивный страх: гулко и часто колотится
сердце,  пробегает  по   телу  нервная   дрожь;  пройдет   минута,   другая,
самообладание восстановится, и в голове снова побегут четкие быстрые мысли.
     Когда обрели такое состояние, Ромашкин показал Пролеткину жестом, чтобы
тот заглянул за угол дома. Саша, ступая осторожно, ушел и вскоре возвратился
более смелой поступью, - значит, никого нет.
     - Наблюдайте! - приказал ему и Шовкоплясу Ромашкин.
     Они  ушли к повороту.  Рогатин  ощупал  раму  окна,  всунул  в  щелочку
топорик,  прихваченный с кухни.  Этим топориком хозяйка квартиры,  наверное,
отбивала котлеты. Слегка покачивая  топориком, Иван  расширял щель и пытался
открыть  одну створку.  Дерево  хрустнуло, но  створка не двигалась. Рогатин
налег   на  свой  инструмент,  гвозди   взвизгнули   и  чуть-чуть  подались.
Раздавшийся скрежет был похож на царапание ножом  по  стеклу  - у  Ромашкина
свело челюсти, колючие мурашки побежали по спине.
     В это время из-за угла выскочили Пролеткин и Шовкопляс, предостерегающе
замахали руками. Все затаились и услышали тяжелые шаги.  Шел один. Наверное,
кто-то  из здоровяков  эсэсовцев.  Саша  глянул за угол, тут же отшатнулся и
выдохнул:
     - Офицер!..
     Разведчики  приготовились. В  следующий  миг эсэсовец,  опрокинутый  на
спину, уже  хрипел в  цепких  руках Рогатина. Саша быстро захлестнул фашисту
ноги ремнем,  а Голубой  скрутил  руки. Все это  произошло  так быстро,  что
эсэсовец не успел  опомниться. Он начал  извиваться и биться, когда связали.
Рогатин и Шовкопляс подняли добычу и поспешили к ограде.
     В квартире гитлеровец оглядел разведчиков,  а они пленного. Обе стороны
были одинаково  удивлены.  Немец  недоумевал,  почему  его  связали свои.  А
разведчики  были огорошены  тем,  что перед ними стоял не офицер,  а рядовой
эсэсовец, даже не ефрейтор.
     - Чего ж ты брехал? - надвигаясь на Пролеткина, спросил Рогатин.
     - Я думал, он не меньше генерала, уж больно представительный.
     Услыхав  русскую  речь, немец только теперь понял, что с ним произошло.
Он замотал головой, замычал и стал биться в своих путах.
     - Как будем допрашивать? - спросил Ромашкин. - Он может закричать.
     - Унесем его в дальнюю комнату, там нет окон, и  наготове подушку будем
держать, - посоветовал Пролеткин. - Как пикнет, сразу заткну ему кричалку.
     Пленного перенесли  в  ванную, прикрыли дверь и,  посвечивая фонариком,
еще  раз внимательно осмотрели. У "языка" оказалось необычное удостоверение.
Не  серенькое, как у  рядовых солдат, а в обложке из тонкой кожи, на плотной
дорогой бумаге. Да и сам пленный выглядел необычно. Мундир рядового эсэсовца
был  сшит  почему-то  из тонкого  добротного габардина.  Нет,  этот фриц  не
простая  птичка!   Вид  у  него   действительно  был  генеральский:  тучный,
животастый,  щеки обвисшие.  Может,  какой-нибудь крупный  чин  сбросил  все
регалии и надел  погоны рядового, чтобы удрать, когда наступит последний час
рейха?
     -  Пусть  немного  освоится, -  сказал  Ромашкин,  -  сейчас  он  плохо
соображает.  Все   пока   отдыхайте,   Шовкопляс,  останься   здесь.   Будем
приглядывать по очереди.
     Посвечивая фонариком, Василий  стал  читать документы пленного. Это был
Ганс Краузе, 1910 года рождения, член фашистской партии. В графе, где обычно
ставится номер полка и  дивизии, были какие-то загадочные цифры и две буквы:
"А-Н".
     Успокоившись после опасной вылазки, Ромашкин стал обдумывать, как вести
допрос.  Ему хорошо запомнился испуг офицера, которого он спросил напрямик о
Гитлере. Нужно вопросы задавать так, чтобы пленный не  испугался и рассказал
о том, что интересует разведчиков.
     Ромашкин  позвал  Рогатина  и Пролеткина.  Эта  мера  была  не  лишней.
Эсэсовец здоров как бык, и кто знает, какие у него намерения. Втроем вошли в
ванную.  Здесь  светила парафиновая  плошка,  которую зажег Шовкопляс. Немец
лежал в прежнем положении.
     - Как он? - спросил Ромашкин.
     - Кряхтит, - ответил Шовкопляс.
     Пленного посадили на край ванны. Он смотрел испуганно,  руки и ноги его
оставались связанными, во рту кляп.
     Василий сказал по-немецки:
     - Вам разрешал говорить. Но если закричите, будет смерть.
     Пленный  закивал головой. Когда вынули кляп, он облегченно  вздохнул  и
сказал густым сиплым голосом:
     - Развяжите.
     -  Не все  сразу.  Ваша фамилия? -  спросил Ромашкин, умышленно раскрыв
служебную книжку.
     - Ганс Краузе.
     - Год рождения?
     - Десятый.
     - В какой части служите?
     - Эскортный батальон Адольфа Гитлера! - с гордостью произнес немец.
     Вот  что  означают  буквы "А-Н"! Теперь понятно,  почему эсэсовцы здесь
отборные и в таких костюмах.
     Пока все  шло  хорошо,  загадочные  буквы расшифрованы. Но  что  значит
"эскортный"? Стараясь не спугнуть Ганса Краузе, Василий безразлично спросил:
     - Какую задачу выполняет ваш батальон?
     - Мы охраняем фюрера, - гордо ответил немец.
     Он, вероятно, считал, что это известно захватившим его русским и вообще
все происходящее - лишь вступление к настоящему допросу. А у Ромашкина так и
запрыгало в  груди:  из личной  охраны Гитлера! Вот  она,  ниточка,  которая
укажет  дорогу  в  лабиринте  рейхсканцелярии.  Сделав усилие,  чтоб  скрыть
охватившую  радость, Василий  иронически улыбнулся и,  продолжая смотреть  в
удостоверение, пошутил:
     -  Вы охраняете пустой дом. Гитлер давно улетел  в  Испанию,  к  своему
другу Франко.
     Оскорбленный таким обвинением обожаемого фюрера, пленный твердо сказал:
     -  Неправда!  Я  его  утром  видел.   Он  здесь,  в  подземном  бункере
рейхсканцелярии.
     - Уверен - это другой человек с наклеенными усами. Он оставил двойника,
чтобы отвлечь от себя внимание, - настаивал Ромашкин.
     - А Ева Браун? - спросил эсэсовец. - Уж  ее никем не заменить. Ее фюрер
никогда не бросит. И личные пилоты фюрера Битц и Бауэр тоже здесь.
     - А где самолет Гитлера?
     - Не знаю. Этого я не знаю, - Краузе явно насторожился.
     - А что вы лично делаете в охране?
     - Я дежурил у входа в убежище.
     - Куда ходят караулы через каждые два часа?
     -  Это  батальон СС. Ему  поручена наружная  охрана,  их посты  в домах
вокруг рейхсканцелярии.
     "Значит, здесь кроме эскортного батальона еще и батальон личной охраны,
- отметил про себя Ромашкин. - Как же наконец выяснить, где рейхсканцелярия?
Если  немец поймет, что мы здесь  как  слепые  котята,  он перестанет давать
показания или начнет  врать.  Это уведет  нас по ложному  следу".  Продолжая
вроде бы ни к чему не обязывающий разговор, Василий, усмехаясь, спросил:
     - А Гитлер тоже выходит ночами погулять тайком?
     Подобная  вольность  в  обращении с  именем  фюрера показалась эсэсовцу
кощунством. Он посмотрел на Ромашкина с ненавистью и зло ответил:
     -  Оставьте в  покое  фюрера, мы с вами  очень  маленькие  люди,  чтобы
говорить о  нем. Можете не сомневаться, мы сумеем постоять за нашего фюрера!
- Немец кивнул в сторону дома, где его захватили.
     "Уж не  эта  ли серая  махина - рейхсканцелярия?" - подумал Ромашкин. И
строго сказал:
     - Ну, лично вам, Краузе, стоять за Гитлера уже не придется.
     У фашиста сразу поубавилось спеси, он спросил с затаенным страхом:
     - Расстреляете?
     -  Нет, здесь нельзя шуметь; мы вас  повесим, - Василий показал пальцем
на потолок.
     Краузе  совсем скис, жирные  щеки его дрогнули  и  обвисли. Понимая,  в
каком  состоянии  он  находится,  Ромашкин,  стараясь   быть  красноречивым,
заговорил о послевоенной жизни:
     -  Война закончится через несколько дней. Все вернутся к  своим  фрау и
детям.   Люди   будут  работать,  отдыхать.  -  Взглянув  на  большой  живот
собеседника,  Ромашкин подумал: "Он  определенно  обжора" - и добавил: - Все
будут  есть вкусную  пишу:  курица,  гусь,  поросенок. Хорошо!  Кофе, шнапс,
сигары. А