ой по столу.
     -  Этот еще куда ни шло, - возразил Жмаченко.  -  Ты немецкий трофейный
посмотри. По-моему, в нем наполовину опилки.
     Жмаченко принес из своего закутка буханку  в плотной бумаге. На  бумаге
было помечено: "Год выпечки - 1939".
     Севостьянов с любопытством осматривал это удивительное изделие.
     - Ты  на вкус попробуй, - потчевал Жмаченко. Буханка внутри была белая,
но когда Захар откусил кусок, совершенно не почувствовал хлебного вкуса.
     - Опилки!
     - Эрзац и есть эрзац, - подвел итог Рогатин.
     - Ну, а ты чего молчишь? - спросил старшина Хамидуллина.
     - Очередь не дошла, - дружелюбно ответил тот.
     - Тебя как звать?
     - Наиль.
     - А где ты жил, чего делал?
     - Жил в городе Горьком, на Волге. Делал автомобили-полуторки, "эмки".
     - Лучше бы танков побольше наделал, - буркнул Голощапов.
     - Не моя специальность, - отшутился Хамидуллин.
     - Семья есть?
     - Нет. Не успел обзавестись.
     - Это хорошо, - вздохнув, сказал старшина.
     - Почему?
     - В разведке лучше служить несемейному. Без оглядки работает человек...
Ну а, кроме автомобилей, чем еще занимался?
     - Спортивной борьбой. Второй разряд имею. Жмаченко оглядел разведчиков,
будто искал, кто бы испытал силу Хамидуллина.
     - Может, ты, Рогатин? - спросил старшина.
     - Ну его, он всякие приемы знает, - отмахнулся Иван.
     - Знаю, - подтвердил Хамидуллин, - и вас научу, если захотите.
     Саша Пролеткин не любил ничего откладывать. Вышел из-за стола, встал  в
проходе.
     - Давай показывай!
     Наиль осмотрелся, покачал головой:
     - Тут нельзя, я тебе ребра переломаю. На просторе надо.
     - Испугался! - выкатив грудь, петушился Саша.
     - Ну, хватит, братцы, -  вмешался Ромашкин. - Аида на занятия. Новичков
поучим и сами кое-что вспомним. В форме нужно быть...
        "x x x"
     И вот настала ночь, когда, по показаниям пленных, немецкая армия должна
ринуться в наступление.
     В наших окопах никто не спал, все были наготове. Ромашкин вглядывался в
темноту. Он знал лучше многих, какие огромные силы стянуты сюда противником.
     Легкий  ветерок приносил  с полей  запах созревающей пшеницы. Ночь была
теплая, но Василий иногда вздрагивал и поводил плечами в нервном ознобе.
     В  два  часа двадцать  минут советское  командование преподнесло  врагу
убийственный  "сюрприз":  черноту  ночи  вспороли   яркие  трассы   "катюш",
загрохотала ствольная артиллерия. Огонь и грохот контрартподготовки были так
сильны,  что  казалось,   будто  рядом  рушатся  горы.  За  несколько  минут
артиллеристы  израсходовали   боекомплект,   рассчитанный   на  целый   день
напряженного боя.
     -  Что  сейчас творится у  них там! Страшное  дело! -  крикнул Ромашкин
стоявшему рядом Люленкову, но тот в гуле и грохоте не расслышал его.
     Ромашкин   представлял   себе  вражеские  траншеи,  набитые  солдатами,
сосредоточенными для атаки. Им не хватает блиндажей,  чтоб укрыться от огня,
и  сейчас они лежат вповалку друг  на друге.  Танки,  выдвинутые на исходные
рубежи,   горят,  не   успев   вступить   в   бой.   Тысячи  тонн  снарядов,
предназначенных для  разрушения  и подавления нашей  обороны, взрываются  на
огневых позициях своих батарей, опрокидывая,  ломая, калеча все вокруг. "Да,
Сережа,  -  подумал  Ромашкин о  Коноплеве,  -  твоя жизнь  дорого  обошлась
фашистам. Мы  узнали  день  и  час  их наступления, и вот долбанули  в самый
опасный для них момент!"
     И все же, несмотря на значительные потери, в пять часов  тридцать минут
противник перешел в наступление.  На полк Караваева  по  созревшему хлебному
полю  двинулись  танки. Их было так много,  что они образовали  бы  сплошную
стальную стену, если б не построились в шахматном порядке в несколько линий,
накатывающихся одна за другой, как волны.
     Сражение  это  для  каждого из его участников имело  свои масштабы. Для
советского   Верховного   Главнокомандования    оно    представлялось    как
одновременное сокрушение двух сильнейших  группировок противника - орловской
и белгородской. Для командующего Центральным фронтом К. К. Рокоссовского это
было единоборством с 9-й  немецкой армией, рвавшейся  к Курску с севера. Для
командующего Воронежским фронтом  Н. Ф.  Ватутина -  недопущением прорыва  к
тому же Курску с юга  4-й танковой  армии неприятеля.  Для командира дивизии
Доброхотова и командира  полка Караваева  главный смысл состоял в  отражении
таранного  удара танков, обрушившихся на их  боевые порядки. А для взводного
Ромашкина  это  была  смертельная  схватка  с  одним-единственным  "тигром",
ворвавшимся в расположение разведчиков.
     Ромашкин  впервые увидел такую машину. Она была огромна и угловата. Уже
по формам ее  можно было судить,  насколько прочна и толста  броня "тигров".
При таком надежном броневом прикрытии обтекаемость не обязательна.
     За  "тиграми"  следовали  автоматчики  с засученными  рукавами.  Эти их
засученные  рукава действовали устрашающе  - шли вояки,  знающие свое  дело.
Шли, как на работу, с твердым решением не останавливаться ни перед  чем! Они
были  похожи на  тех гитлеровских  солдат, которых Василий впервые увидел на
шоссе под Москвой в сорок первом году!
     Но  времена  настали  другие, и  не  то  оружие  в  наших руках. Теперь
немецким пикировщикам, как  они ни старались,  не удалось построить карусель
над головами  обороняющихся. Едва  появились, как на  них  тут же обрушились
из-за  облаков  истребители.  Защелкали  скорострельные  пушки,  и  задымили
черными шлейфами "юнкерсы" и "мессершмитты", падая  на землю один за другим.
Падали и  наши  "яки" и "лавочкины".  Однако сбросить бомбы точно на  боевые
порядки наземных войск они не дали.
     Даже  "тигры" выглядели несокрушимой силой лишь издалека. А  как только
приблизились   на  прицельное   расстояние,  новые   наши  пушки  ЗИС  стали
пропарывать броню особыми снарядами и сжигать танки.
     Матушка-пехота  сидела в траншеях, не трепеща от волнения, хорошо зная,
что все это должно было двинуться  на  нее  именно в  тот час, именно с этих
направлений и в таком именно количестве. Под рукой у солдат лежали теперь не
хрупкие  стеклянные   бутылки  с  горючкой,  а  специальные  противотанковые
гранаты. И в каждом взводе были еще противотанковые ружья с длинными, словно
водопроводные   трубы,  черными  стволами.  Они  прожигали  шкуру  "тиграм",
ослепляли их, сбивали с катков гусеницы.
     "Да,  теперь мы не  те, - думал  Ромашкин, - теперь нас  так  просто не
возьмешь!  Народ  тертый, солдат  битый,  тот самый,  который  трех  небитых
стоит". Василий пристально взглянул на своих бойцов. Стоят молча, исподлобья
рассматривая  черные  кресты на  бортах  "тигров",  пушки  с набалдашниками,
скрежещущие и клацающие, начищенные землей до блеска траки.
     Василий понимал - надо, чтобы атака  захлебнулась на первой позиции. Но
от ощущения  спокойной уверенности в своих  силах  у  него возникло странное
желание: неплохо,  если бы  хоть один  из "тигров" прорвался сюда, во второй
эшелон  полка, где  как  обычно,  находился  в резерве  взвод  разведки.  Не
терпелось самому встретиться с этим чудовищем.
     Словно исполняя это неразумное желание, "тигры" дошли и до  первой и до
второй  траншеи.  Их подбивали, жгли, подрывали, но уцелевшие лезли  вперед,
сметая на своем пути все живое.
     И настал момент, когда "тигр" направил свой пушечный ствол прямо в лицо
Василию. Круглая дыра этого ствола оказалась такой необъятной, что заслонила
поле боя  и то, что творилось в небе. "Сейчас из этой  дыры вылетит огненный
сноп, и от меня не останется ничего", - мелькнуло в сознании Ромашкина.
     Уверенность,  которая  совсем  недавно   наполняла  его   душу,   вдруг
испарилась.  Желание  потягаться с "тигром" показалось глупостью, которая  и
привела к беде. "Сам, дурак, напросился, теперь получай!"
     Танк выстрелил. Огонь ослепил  Ромашкина, и сразу же наступила глубокая
тишина. Так бывает в кино, когда пропадает звук. Василий видел:  по-прежнему
вокруг  вскидывается  земля от  разрывов  снарядов,  солдаты  что-то кричат,
раскрывая рты, но все это беззвучно. "Лопнули перепонки", - будто не о  себе
подумал Василий, не отводя глаз от подползающего еще-ближе "тигра".
     Когда  жаркое  дыхание  машины коснулось уже  лица,  Ромашкин  деловито
метнул  гранату.  Беззвучно  вскинулся еще  один  фонтан земли и дыма.  Танк
непроизвольно крутнулся на исправной гусенице, а другая, перебитая, железным
удавом сползла на  землю. Василий,  а за  ним  Рогатин и  Шовкопляс кинулись
вперед. Знали - чем ближе к танку, тем безопаснее.
     Иван взобрался  на танковую  корму и  встал  над люком,  держа  автомат
наготове: экипаж попытается исправить гусеницу или  в крайнем случае удрать,
чтобы  не сожгли  в этой железной коробке.  Рогатин  мгновенно  сунул  ствол
автомата  в щель  и пустил внутрь машины длинную очередь. Крышка, теперь уже
никем  не  придерживаемая,  легко  поддалась сильному  рывку Шовкопляса.  Он
добавил  в чрево танка лимонку и тут же захлопнул  люк, чтоб  не попасть под
осколки.
     Василий не слышал взрыва  гранаты, только увидел желтый дымок, потекший
из  щели неплотно прикрытого  люка.  Шовкопляс и Рогатин  безголосо  двигали
губами. "Неужели  оглох  навсегда?" -  опять спросил себя  Василий и показал
ребятам на свои уши, помахал руками - ничего, мол, не слышу. Иван настойчиво
кивал куда-то назад. Оглянувшись,  Василий  убедился,  что немецкие танки не
только горели. Поредевший их  боевой порядок  все глубже вклинивался  в нашу
оборону. "Тигры"  и  сопровождавшая  их пехота уже  миновали и  штаб  и тылы
полка, устремлялись куда-то к дивизионным  резервам. "Как же нас автоматчики
не побили?"  - удивился Василий и спрыгнул назад  в окоп: приближались новые
немецкие  танки.  Только эти  шли уже не  сплошным  развернутым  фронтом,  а
отдельными подразделениями, рассредоточенно.
     "Что  же  происходит?  Мы в  окружении,  что  ли? Уцелел ли  полк?  Где
Караваев? Гарбуз?" Ромашкин посмотрел в бинокль на полковой НП. Там мелькали
чьи-то головы, похоже, в наших касках.
     - За мной! - скомандовал Василий и опять удивился:  он не слышит своего
голоса, а ребята поняли команду.
     К НП полка  стягивались  уцелевшие роты. Куржаков, как  всегда  в  бою,
возбужденный и веселый, энергично жестикулировал, но  Василий  не понимал, о
чем  он  говорит. Полковое  командование  тоже в  целости.  Караваев отдавал
распоряжения, показывая на холмы и овраги.
     С жалостью поглядев на своего  комвзвода,  Иван Рогатин написал пальцем
на рыхлой земле, вывороченной снарядом: "Занимаем круговую оборону".
     В ушах Ромашкина тишина сменилась каким-то гудением, будто их  заливала
вода. Голова болела.  Ломило  в затылке.  Разведчики повели его под  руки на
участок,  отведенный  для  обороны взвода. И  здесь сознание Ромашкина стало
гаснуть. Он лег в кусты и забылся.
     Немцы, не обращая внимания  на советские  части, оставшиеся в их  тылу,
все  рвались  и  рвались вперед. Только вперед! Стремились во что  бы  то ни
стало замкнуть свои клещи у Курска.
     Ромашкин иногда  приходил  в  себя,  открывал  глаза: к  нему склонялся
кто-нибудь  из  разведчиков,  давал  попить, предлагал  еду.  Василий  плохо
соображал, где он  и что происходит вокруг. Опять проваливался куда-то, и не
то в бреду, не то  в действительности ему виделось  бездонное жерло танковой
пушки. Он силился убежать от ее разверстой пасти и не мог - его держали.
     Эвакуировать контуженного старшего лейтенанта было некуда.
     На  шестой  день Василию  стало лучше.  Открыв глаза,  увидел  Гарбуза.
Попытался встать перед замполитом, но подняться не смог.
     - Лежи, лежи. - Гарбуз придержал его рукой. - Ну, как самочувствие?
     - Нормально, товарищ  майор, - ответил Ромашкин. Ему казалось,  ответил
громко и четко,  а на самом  деле Гарбуз едва понял  его тихую заплетающуюся
речь.
     - Значит, ты меня слышишь? - обрадовался Гарбуз.
     - А как же! Говорю ведь с вами!
     - Верно. И даже мыслишь логично. Значит, все в порядке.
     - А как наступление?
     - Немецкое?
     - Наше.
     - Откуда  ты  знаешь  о  нашем наступлении?  Тебя  контузило, когда  мы
отходили.
     - Знаю. Должны мы наступать!
     Гарбуз был растроган этой уверенностью.
     - Дорогой  ты мой, все будет в свой срок. Фашисты выдыхаются. За неделю
всего на семь километров к Понырям продвинулись. А от  Белгорода чуть больше
тридцати.  Не  получилось  у  них   окружения.   Не  дотянулись  до  Курска.
Поправляйся, Василий, скоро наши погонят фрицев, и мы подключимся.
     -  Я  хоть  сейчас.  -  Ромашкин хотел  встать, но  земля с  обгоревшей
пшеницей,  черными,  закопченными  танками,  с Гарбузом и разведчиками,  его
окружавшими,  вдруг качнулась, накренилась, и он прилег, чтобы не покатиться
по этой качающейся земле куда-то к горизонту.
     - Ты лежи, не хорохорься, - приказал Гарбуз.
     Ночью  на Василия опять  полз  танк,  наводил  длинную и глубокую,  как
тоннель,  пушку,  а  гитлеровцы  с  засученными  рукавами  старались загнать
Ромашкина в эту круглую железную дыру.
     Навестил Василия и Куржаков. Усталый, он говорил с веселой злостью:
     - Вот, Ромашкин, как надо воевать! Научились!
     - Завелся! - ухмыльнулся Ромашкин.
     -  А  я,  брат,   всегда  заводной!  -  совсем  по-дружески   признался
Куржаков...
     Черный  удушливый  дым стлался над полями и перелесками, над яблоневыми
садами и сожженными  селами, над разбомбленными железнодорожными станциями и
взорванными, рухнувшими в реки мостами.
     Два  миллиона людей  днем и ночью кидались  в этом  дыму и пыли друг на
друга,   стреляли  из  пушек,  танков  и  пулеметов,  кололи  штыками,  били
прикладами.   Танковые  армады,   разбомбленные  авиацией   и  расстрелянные
артиллерией, горели в полях, как железные города.
     Наконец  фашисты  попятились.  Сначала медленно, то и дело  бросаясь  в
свирепые контратаки,  потом  быстрее,  но  все же организованно, от рубежа к
рубежу.  Наши войска преследовали  их  по пятам. Нет, не  только  дивизиями,
сохранившимися в резерве, а главным образом  теми же самыми, которые  стояли
насмерть в обороне. Усталые, небритые, пропитанные гарью бойцы день  и  ночь
теснили противника. Усталость накопилась такая,  что люди засыпали порой  на
ходу  и двигались вперед в полусне,  с  закрытыми глазами, держась рукой  за
повозку, пушку или соседа.
     Шагал среди них и Ромашкин со своим взводом.
     Контузия иногда  напоминала о себе, голова болела,  подступала тошнота,
но все же идти вперед  было  приятнее и веселее, чем  валяться где-нибудь  в
госпитале. И Василий крепился.
        "x x x"
     В  середине  сентября  Ромашкина вместе  с  Люленковым  вызвали  в штаб
дивизии.  Туда же, в небольшую рощу, съезжались офицеры-разведчики из других
полков. Кто  на коне,  кто  на трофейном  мотоцикле,  а кто  и  на  немецком
автомобиле.
     Знакомый  голос  окликнул   Ромашкина.  Обернувшись,  он  увидел  Егора
Воробьева - тоже командира взвода разведки.
     - Живой! - обрадовался Василий.
     Они виделись до того всего два раза, но встретились теперь,  как давние
друзья.  Ромашкину   нравился   этот   отчаянный  двадцатилетний  лейтенант,
выполняющий задания с особой лихостью. Выглядел Егор, как всегда, картинно -
в щеголеватых сапожках, в пятнистых брюках маскировочного костюма,  с  ножом
на поясе, в кубанке с алым верхом, несмотря на теплынь бабьего лета...
     Подошел  Володя Климов из дивизионной разведки. Сдержанно поздоровался.
Он  был  полной  противоположностью Воробьеву  -  строгий,  неразговорчивый.
Ромашкин впервые заметил, какие у Климова внимательные глаза.  Люди с такими
глазами обычно мало говорят, но много думают.
     Климов собирал всех прибывших в одно место - на поляну.
     Туда пришел  начальник штаба дивизии полковник  Стародубцев.  Обрисовал
обстановку в полосе наступления дивизии, рассказал, как поделена  эта полоса
между  полками, и потребовал, чтобы  разведчики,  держались по возможности в
границах своих полков, не мешали друг другу.
     -  Действовать  вам  придется  в  отрыве  от  главных  сил,  -  говорил
полковник. - На промежуточных рубежах противника не задерживайтесь. Основная
ваша задача - выйти  на  западный берег Днепра, разведать там оборону и силы
немцев. Назад до особого распоряжения не возвращаться. Поняли?
     Разведчики молчали. Днепр-то не рядом, до него еще далеко!
     Официально задание формулировалось так: вести разведку в преследовании.
А что это значило практически?
     В   преследовании  обе  стороны  непрерывно   перемещаются.   Противник
устраивает засады, минирует дороги, мосты, дома. На промежуточных рубежах он
непременно попытается  создать  видимость серьезной  обороны, чтобы подольше
задержать  наши войска. Ну,  а  разведчики,  двигаясь  то в его  тылу, то на
флангах, должны все это своевременно раскрывать и предупреждать своих.
     На сей раз  Ромашкин  взял  с собою  на  задание двенадцать человек.  В
группу были включены, конечно, самые опытные разведчики: Рогатин, Пролеткин,
Шовкопляс, Голощапов, Жук. На Жуке - особая ответственность: он радист. Даже
самые важные сведения, добытые разведкой, если их не передать в срок, теряют
всякую ценность.
     Жук так  нагрузился  своей аппаратурой и  запасными  принадлежностями к
ней,  что ноги  подламывались под  этой  тяжестью.  Пришлось  раздать  части
имущества другим.
     Выступили вечером, чтобы затемно пробраться поглубже в тыл противника и
с  рассветом приступить к  делу.  Сейчас  не  было  ни  развитой  траншейной
системы, ни проволоки, фронт имел  многочисленные разрывы. Гитлеровцы ходили
лишь по шоссейным и железным дорогам. Проселки  же и лесные тропы оставались
бесконтрольными.
     По одной из таких троп и проскользнула группа Ромашкина.
     На исходе  ночи  Ромашкин облюбовал  тихую балочку, выставил  охрану, а
остальным приказал ложиться спать.
     - Вот это приказ! - балагурил Пролеткин. - Побольше бы таких приказов!
     - Эх ты, детский  сад! У  тебя все думки только о  приятном! - вздохнул
Рогатин и, положив голову на вещевой мешок, тут же уснул.
     Саша  свернулся  клубком,  прижался  к  широкой  спине Рогатина и  тоже
задышал ровно и глубоко.
     Спали  все.  Только  часовые,  преодолевая  дрему, выползли на бугорок,
чтобы  их обдувало ветром. Василий специально  назначил парный  пост. Нельзя
надеяться на одного - люди так утомлены. Из-за этого ведь и привал устроили.
Начинать   разведывательные   действия   в  переутомленном  состоянии   тоже
рискованно: разведчику нужны ясный ум, мгновенная реакция.
     Проснулся  Ромашкин  первым,  когда  небо  только  начало  бледнеть  на
востоке. В  тенях  уходящей ночи  за  каждым  кустом,  в каждом овраге могли
притаиться  фашисты.  И вскоре  разведчики  действительно  обнаружили  их  в
близком соседстве - на дороге.
     Фашисты  шли  растянувшимся  строем.  Человек  пятьдесят -  шестьдесят.
Некоторые несли на плечах шестидесятимиллиметровые минометы. "Пехотная рота,
- определил Василий, - такие минометы на вооружении только в пехотных ротах.
Но  рота неполная.  Обычная ее численность более ста человек. Вероятно, один
взвод оставлен позади для прикрытия... Ну, а если идет  рота, значит, где-то
должен быть и ее батальон.  Скорее всего, главные силы  батальона уже отошли
под покровом темноты, чтобы  занять оборону на промежуточном рубеже. Рота их
догоняет..."
     Так вот, по деталям, раскрывается в разведке общая картина.
     Жук передал по радио  предположения  командира и  его  решение  идти на
поиски промежуточного рубежа.
     Шли  теперь  осторожнее. Впереди дозор  - Шовкопляс  и  Голощапов.  Они
пробирались  от кустов  к  роще,  от рощи  к  оврагу.  Открытое пространство
переползали. Достигнув очередного укрытия, подавали сигнал: "Путь свободен".
     В полде