траха перед авиацией не осталось и
следа, он  совершенно  забыл о бомбежке.  Позади где-то  грохали  взрывы,  а
Василий  во  все глаза  смотрел  на хохочущих  немцев.  Это  были совсем  не
трусливые  вояки,  которых  он  собирался  убивать  "пачками",  а  здоровые,
спортивного  сложения солдаты,  в  хорошо  сшитых  и подогнанных  по фигурам
шинелях, в хромовых сапогах.
     -  Шнель,  шнель, рус, ложись земля,  рейхсмаршал  Геринг сделает  тебе
капут! - кричал голубоглазый немец с мощн=CFй шеей и плечами атлета.
     Остальные опять громко захохотали.
     - Ах,  гады!  -  вдруг  выдохнул со  свистом  в  горле  невесть  откуда
появившийся Куржаков. Василий мельком увидел его ненавидящие глаза с черными
кругляшками   зрачков.  Мгновенно  Григорий   рванул  пистолет,  не  целясь,
выстрелил. Немцы сразу  попадали  на землю и замерли, словно  все были убиты
одной пулей.
     К Куржакову подскочил  лейтенант  из  конвоя,  заслоняя  собой  немцев,
решительно крикнул:
     - Нельзя, товарищ! Нельзя! - И тут же с угрозой: -  Вы за это ответите!
Под трибунал пойдете!
     - Я за фашистов под трибунал? Да я тебя, гада, самого!
     Куржакова  схватили  за  руки.  Немцы  поднялись  с  земли.  Теперь они
испуганно  топтались,  сбившись  в кучу. К счастью,  лейтенант  промахнулся.
Старший конвоя пытался выяснить фамилию и записать номер части. Но пришедший
на шум комбат Журавлев сказал ему:
     -  Уводи  ты  своих пленных подальше.  А  то  разозлишь  людей  -  всех
перебьют.
     Лейтенант поспешил на дорогу, все еще угрожая:
     - Вы ответите! Я все равно узнаю...
     А от поезда уже кричали:
     - Отбой! По вагонам!
     И  опять Ромашкин мчался  в  поскрипывающем  вагоне к  фронту  и  жадно
смотрел  в окно.  В дачных  поселках,  в  открытом поле, в рощах и заводских
дворах  -  всюду  стояли войска - зенитные, танковые, артиллерийские  части,
крытые брезентом автомобили и повозки. "Сколько у нас людей, столько техники
и всего горсточка пленных. Что происходит? Почему они нас бьют?" - с болью в
сердце думал Василий.
     Ехали после бомбежки недолго, не успели обогреться, уже вот он - фронт.
"Выходи!" В лесу у дороги старшины выдали боеприпасы. Ромашкин набил карманы
новенькими красивыми патрончиками для своего ТТ. Здесь же пообедали. Горячий
суп и макароны показались очень вкусными на морозе.
     Дальше  пошли в пешем строю.  Уже слышался гул артиллерийской стрельбы,
бой гремел впереди совсем близко.
     Полк  занял  готовые,  кем-то   заранее  отрытые  траншеи.  Не   успели
изготовиться к обороне, прибежал какой-то суматошный связист, затараторил:
     - Товарищ лейтенант, в  роще немцы. Я вдоль кабеля шел, порыв  искал. А
он, гад, бах в меня. Хорошо - промахнулся!
     - Где немцы? - недоверчиво спросил Куржаков. - Ты мне панику не наводи!
     - Вот в той роще.
     - Откуда там немцы? Мы недавно проходили через эту рощу.
     - Так стреляли же в меня!
     - Сколько их?
     Связист помялся:
     - Одного я видел.
     - Лейтенант Ромашкин, - приказал  Куржаков, - возьми отделение, прочеши
рощу.
     Василий, хоть и устал за день, отличиться всегда  был  готов. Прихватив
отделение, он впереди всех поспешил за связистом, который все тараторил:
     - Я только вышел на поляну, а он в меня - бах! Я вдоль кабеля шел...
     - А ты почему не стрелял?
     - Так у меня винтовка на ремне за спиной.
     - Я  снял,  а  потом  думаю:  кто знает,  сколько их там? Может, десант
целый. Убьют меня - и наши их не обнаружат. Решил доложить.
     - Правильно сделал.
     Василия и его группу встретил пожилой небритый старшина-артиллерист.
     - За немцем, товарищ лейтенант?
     - А вы откуда знаете?
     - Это наш немец.
     - Как ваш?
     -  Его  самолет  сбили,  а  он  с парашютом  сиганул. Вот  и  держим  в
окружении. Пока патроны не расстреляет, брать не будем. Зачем  людей губить?
Он тут  рядом, глядите.  - Старшина слепил снежок,  кинул в  заросли молодых
елочек. Оттуда щелкнул пистолетный выстрел. - Нехай все патроны расстреляет.
     - Зачем же вы связиста на него пустили?
     - О,  так  это ты утикал? - засмеялся старшина, разглядывая связиста. -
Мы его не пустили, товарищ лейтенант,  он не по дороге шел,  а по целине, мы
не заметили сначала. А когда утикал, стали звать, так он и нас, наверное, за
немцев принял.
     - Вот видите, старшина, связист утек, и немец может уйти. Тем более уже
смеркается. Надо сейчас брать. Он один - это точно?
     Старшина подтвердил,
     - В  цепь разомкнись! - скомандовал Ромашкин.  - Стрелять выше  головы!
Прижмем к земле, может, живым захватим.
     Красноармейцы   защелкали   затворами,   недоверчиво   посматривая   на
лейтенант.
     - Стрелять?
     - Огонь!
     Выстрелы хлестнули по лесу, и звонкое эхо, как ответный залп, донеслось
издалека. Бойцы, с хрустом обламывая корку на снегу, пошли в лес.
     - Еще стрелять? - весело крикнул ближний к лейтенанту боец.
     - Да стреляйте, чего спрашиваете, на войну приехали!
     Красноармейцы  заулыбались и  с явным  удовольствием стали беспорядочно
палить в гущу деревьев.
     Ромашкин  не слышал ответных выстрелов и удивился,  когда боец, который
весело спрашивал, стрелять или нет, вдруг ойкнул и упал.
     - Что с тобой?
     -  Что-то ударило. - Боец прижимал руку  к бедру, а  когда отнял - рука
была в крови.
     - Ранен я, товарищ лейтенант, - удивленно и виновато сказал он.
     -  Перевязывайся. Сейчас  мы его  возьмем.  Вперед!  - властно  крикнул
Василий, опасаясь, как бы раненый не повлиял на боевой дух красноармейцев. -
Вперед! - И побежал к зарослям.
     -  Лейтенант,  лейтенант!  -  звал  его старшина-артиллерист,  поспешая
следом. - Не надо бы так! И себя и людей погубишь...
     Но Ромашкина уже охватил азарт. Пробежав сквозь низкие елочки, он вдруг
увидел  перед  собой  немца.  Одежда  на  летчике  была изорвана  и  кое-где
обгорела,  белые волосы трепал ветер, в голубых глазах - никакого  страха. У
летчика кончились патроны, а то  бы он выстрелил почти  в упор. Сейчас немец
стоял с ножом в руке.
     Ромашкин крикнул своим:
     - Не стрелять! - И сам остановился, не зная, что делать, как же брать в
плен, ведь немец будет отбиваться ножом.
     Старшина-артиллерист спрятал улыбку, подошел к бойцу, буднично сказал:
     - Дай-ка винтовку...
     Взял ее,  как дубинку,  за ствол,  спокойно, будто делал это много раз,
подошел к немцу и, когда тот взмахнул ножом, ударил его бережно прикладом по
шее. Немец упал. Старшина великодушно молвил:
     - Теперь берите.
     До траншеи летчика тащили под руки, волоком, он еще  не пришел  в себя.
Ромашкин радостно доложил Куржакову:
     - Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнил, немец взят живым. У меня
ранен один боец.
     - Кто? Куда ранен?
     -  Да  я, собственно,  фамилию  его  не  запомнил. В  ногу вроде бы.  -
Ромашкин даже не смутился, ему все это казалось неважным, главное, он  немца
поймал живого! Летчика!
     А Куржаков, явно желая смазать  боевую заслугу Василия, продолжал все о
том же:
     - Где раненый?
     - Ведут его. Отстал.
     - Перевязку сделали?
     - Да, сделали. Вы немца оглядите, может быть, он офицер.
     - Чего мне  глядеть?  Жаль, не добили  гниду. Теперь будет в тылу  хлеб
жрать, который лучше бы твоей матери отдали. Я бы их, гадов, ни одного живым
не брал.
     А  летчик  между  тем пришел  в себя.  Он сел  на снег, обвел  красными
глазами бойцов, которые его с любопытством рассматривали, потом вдруг закрыл
лицо испачканными  в  гари руками  и  зарыдал. Ромашкину  стало жаль  его. А
немец, немного порыдав, вскочил и стал выкрикивать, как на митинге, какие-то
фразы.  Ромашкин в  школе изучал немецкий: поняв отдельные слова, разобрал и
общий смысл.
     - Я не боюсь вас,  русские  свиньи! Я,  майор  Шранке, презираю вас! Со
мной  недавно  говорил сам  фюрер!  Я  кавалер Рыцарского креста! Я не боюсь
смерти! Хайль Гитлер! Хайль! Хайль!..
     Ромашкина очень удивило такое поведение пленного. Никто из русских даже
не подозревал,  какой крах переживал сейчас пилот.  Беда даже  не в том, что
сбили. Совсем недавно произошло следующее.
     Рано утром Гитлер подошел к огромному полированному приемнику - подарок
фирмы "Телефункен" -  и повернул  ручку. Бодрая, ритмичная  музыка  русского
военного  марша  заполнила  комнату.  Сквозь музыку  пробивались глухие шаги
торжественно  проходящего  строя,  слышался  неясный говор,  выкрики далеких
команд.
     Гитлер сразу все понял и быстро подошел к телефону. Ругать приближенных
не  было  времени.  Он  приказал  немедленно вызвать  штаб  группы  "Центр",
фельдмаршала Бока. Услыхав  чей-то голос,  стараясь  быть спокойным, чтоб не
напугать отозвавшегося, ибо это лишь затруднит дело, сдержанно сказал:
     - Здесь  у  телефона Гитлер,  соедините  меня  с  командиром  ближайшей
бомбардировочной дивизии.
     В трубке  ответили: "Есть",  и некоторое  время  Гитлер  слышал обрывки
фраз,  щелчки  переключения  на  коммутаторах. В  эти  секунды  в нем, будто
переключаясь со скорости на скорость, разгорался гнев. "Мерзавцы, обманывают
не только красные, но и свои. Ну погодите, я вам покажу!"
     Взволнованный голос закричал в трубке:
     - Где, где фюрер, а его не слышу!..
     - Я здесь, - сказал Гитлер. - Кто это?
     - Командир двенадцатой бомбардировочной авиадивизии генерал...
     - Вы осел, а не командир  дивизии.  У  вас под носом  русские  устроили
парад, а вы спите, как свинья!
     - Но погода, мой фюрер... она нелетная... снег, - залепетал генерал.
     - Хорошие летчики летают в любую погоду,  и я докажу вам это. Дайте мне
немедленно лучшего летчика вашей дивизии!
     Лучшие летчики были далеко  на полковых аэродромах, генерал,  глядя  на
трубку, поманил  к себе  офицера, случайно  оказавшегося  в кабинете. Офицер
слышал, с кем говорил командир дивизии, лихо представился:
     - Обер-лейтенант Шранке у телефона!
     Гитлер  подавил гнев  и  заговорил очень  ласково,  он  вообще разносил
только высших военных начальников, а с боевыми офицерами среднего и младшего
звена всегда был добр.
     - Мой  дорогой Шранке, вы уже  не обер-лейтенант, вы капитан, и даже не
капитан,  а майор.  У меня  в  руках  Рыцарский  крест  -  это ваша награда!
Немедленно поднимайтесь в  воздух и сбросьте бомбы  на Красную  площадь.  Об
этом прошу я - ваш фюрер. Этой услуги я никогда вам не забуду!
     -  Немедленно вылетаю,  мой  фюрер!  -  воскликнул  Шранке  и побежал к
выходу. В голове  его мелькали радужные картины: он бросает бомбы на Красную
площадь, фюрер  вручает  ему  Рыцарский  крест, вот  он уже  генерал,  фюрер
встречает его с улыбкой, вот уже рядом сам  рейхсмаршал авиации Геринг,  вот
уже...  Да разве можно  предвидеть все, что  последует после  того,  как сам
фюрер сказал: "Я никогда не забуду этой услуги!"
     Услыхав потрескивание в  трубке, командир дивизии поднес  ее к уху, там
звал его голос Гитлера:
     - Генерал, генерал, куда вы пропали?
     -  Я  здесь, мой фюрер,  -  сказал  упавшим голосом генерал  и тоскливо
подумал:  "Сейчас  он меня разжалует". Гитлеру  действительно очень хотелось
крикнуть: "Какой вы, к черту, генерал, вы полковник, нет, даже не полковник,
а  простой майор  интендантской службы!" Но Гитлер понимал: сейчас главное -
успеть разбомбить парад,  времени  для разжалования и нового назначения нет,
надо подхлестнуть этого дурака  генерала, чтобы он, охваченный беспокойством
за свою шкуру, сделал все возможное и невозможное.
     - Генерал, даю вам час для искупления  вины. Если вы не сбросите  бомбы
на Красную площадь, я вас разжалую и  сниму с должности. Немедленно вслед за
рыцарем,  которого я послал, вылетайте всем вашим  соединением.  Ведите  его
сами. Лично! Жду вашего рапорта после возвращения. Все!
     Вновь испеченный  майор Шранке через несколько минут был уже в воздухе.
Он видел,  как вслед за ним взлетали  тройки других  бомбардировщиков.  "Все
равно  я буду  первый. Все равно фюрер  запомнит  только меня", -  счастливо
думал Шранке. Облачность была плотная, ничего не  видно вокруг. "Ни черта, -
весело думал Шранке, - это для меня  же лучше. Пойду по компасу и по расчету
дальности". Он приказал штурману тщательно проделать все расчеты для точного
выхода на цель.
     Шранке уже слышал, видел, представлял, как по  радио, в кино, в газетах
будут  прославлять рыцарский подвиг аса Шранке,  который один сумел сбросить
бомбы на Красную площадь.
     Шранке   не  долетел  до  Москвы,  его  самолет  и  еще  двадцать  пять
бомбардировщиков сбили на дальних подступах, остальные повернули назад.
     Шранке не  мог вынести таких  потрясений  за короткий срок:  разговор с
фюрером,  награда, звание майора, надежды на  лучезарное будущее и  -  плен,
может быть,  смерть.  Все  рухнуло,  стало  куда  хуже, чем  до  разговора с
Гитлером.  Шранке явно сходил  с  ума, он то истерически  кричал, то плакал,
наконец повалился на спину  и  забился в конвульсиях,  серая  пена с  кровью
выступила на его губах.
     - Псих какой-то, - растерянно сказал Ромашкин.
     -  Вот видишь,  а  ты за  него  бойца загубил, -  упрекнул  Куржаков. -
Отправляйте в тыл раненого и этого.
        "x x x"
     Ночью лейтенант Куржаков вызвал взводных на свой наблюдательный пункт.
     -  Собирайте  бойцов.  Через тридцать  минут двинемся в первую траншею.
Будем менять тех, кто там уцелел.  Наш участок вот здесь. - Куржаков показал
на карте, где  должна занять оборону рота и каждый взвод. - на месте уточню.
Ну, братцы, завтра будет нам крещение.
     Роты во мраке шли по разбитой проселочной  дороге, под снегом бугрились
застывшие  с осени комья  грязи. Впереди  было  тихо и  темно, только иногда
взлетали  ракеты.  Чем  ближе к передовой, тем больше воронок  -  широких  и
малых, старых, с замерзшей  водой,  и совсем  свежих, черных внутри. Деревья
были похожи  на  чтобы, ветви  их  срезало  осколками снарядов.  Два  черных
дымящихся квадрата Ромашкин принял  за домики, в которых топят печки, но это
были подбитые догорающие танки.
     Первая  траншея  показалась  Ромашкину  пустой. "Кто же  здесь  воевал?
Почему  фашисты не  идут вперед? Тут никого  нет". Но  за третьим  поворотом
траншеи  встретил  красноармейца  неопределенного  возраста, с  небритым  и,
видно, давно не  видавшим воды и мыла лицом. Уши  его шапки были  опущены  и
тесемки  завязаны,  испачканная  землей  шинель,  покрытая  на груди  инеем,
походила на промерзший балахон.
     - Ты здесь один? - удивленно спросил Ромашкин.
     - Зачем один? Народ отдыхает. Вон там, в землянке.
     - Показывай где. Мы сменять вас пришли.
     - Это хорошо.  На  формировку отойдем, значит. - Красноармеец подошел к
плащ-палатке, откинул ее и крикнул в черную дыру:
     - Эй, народ, выходи, смена пришла!
     Из  блиндажа вылезли  четверо в грязных шинелях, с лицами, испачканными
сажей коптилок.
     - Смена? - спросил один. - Ну, давай принимай, кто старшой?
     - Командир взвода лейтенант Ромашкин.
     -  Командир  взвода рядовой Герасимов. Пойдем,  лейтенант,  покажу тебе
участок.
     Василий пошел  за ним  по  траншее.  Окопы  здесь  были  не  такие, как
оставленные позади, там  - ровненькие, вырытые, будто  на учениях, а здесь -
избитые снарядами, кое-где полузасыпанные, с вырванными краями,  с глубокими
норами, уходящими под бруствер.
     Герасимов  шел вперевалочку,  не  торопясь,  как усталый  мужичок после
утомительной работы, он  по-хозяйски,  просто  объяснял  лейтенанту, говорил
"ты", будто не знал об уставном "вы".
     - Место перед тобой будет  ровное,  танки идут  свободно. Справа овраг,
окопов наших там  нету, стало быть, разрыв  с соседом. Поставь у оврага  для
пехоты пулемет.  Для танков мины уже накиданы.  Как забомбят или  артиллерия
начнет  гвоздить,  людей  вот в  эти  норы поховай,  - он показал на дыры  в
передней стене траншеи.
     - Когда  танки через голову  пойдут,  там  - в этих норах -  бутылки  с
горючкой припасены.  Только  гляди: кверху горлом кидайте, а то  у  нас один
себя облил, сгорел сам заместо танка.
     Когда  вернулись  к  землянке,  Василий,  как  учили на  курсах,  хотел
начертить схему обороны и подписать: сдал, принял.
     -  Ни  к  чему  это, - сказал Герасимов, - да и  не  кумекаю я  в твоих
схемах, товарищ лейтенант.  Позицию тебе  сдал. Мы  ее  удержали.  Теперь ты
держи, пока тебя сменят. Ну прощевайте.
     - А где же твой взвод?
     - Вот он, весь тут. Три дня назад у нас и лейтенант был и сержанты...
     Герасимов махнул рукой, и четверо  красноармейцев  двинулись за ним так
же, как он, раскачиваясь из стороны в сторону.
     Василий  глядел  им  вслед  и  не  мог  понять,  как  эти   невзрачные,
закопченные  мужички  не   пропустили  механизированную  лавину  немцев?  Он
представлял фронтовых героев богатырями, грудь  колесом, в очах огонь - он и
Куржакова сначала невзлюбил за то, что тот не был таким. И вот, оказывается,
бьют  фашистов простые  мужики вроде этого Герасимова.  Ромашкину  жаль было
расставаться с  образом  лихого,  бесстрашного воина, наверное, потому,  что
даже перед лицом  смерти человек стремится  к хорошему, ему  не безразлично,
как он умрет и что скажут о нем люди.
     Василий  развел  отделения  по  траншее,  выбрал  огневые  позиции  для
пулеметов,  назначил наблюдателей.  Подумал: "Секрет бы  надо выслать, вдруг
ночью  немцы пойдут".  Но,  посмотрев на загадочную темную нейтральную зону,
решил: "Вышлю завтра, огляжусь, где и что".
     До  утра  Василий  так и  не  смог  заснуть.  Сначала  зашел  Куржаков,
проверил, как заняли оборону. Потом заглянул комбат - длинный, худой капитан
Журавлев. Когда они  ушли, Ромашкин все равно не лег, то  и  дело выходил из
землянки,  прислушивался,  вглядывался  во  мрак.  Казалось,  фашисты  могут
подползти и броситься в траншею.
     Но  впереди  было  тихо. "Неужели враг  так близко, на этом  вот черном
поле?  -  думал Василий. -  Ну ничего, завтра  мы  им покажем!  Пусть только
сунутся".
     Лишь перед самым утром, когда чуть начало синеть, Ромашкина свалил сон,
он забылся, сидя в темной прокуренной землянке.
     Проснулся Василий от  оглушительного грохота. Через края  плащ-палатки,
которая  закрывала  вход, сочился утренний  свет.  Будто горы рушились  там,
снаружи, страшно  было  выходить.  Но Ромашкин,  выхватив  пистолет, все  же
выскочил. С  неба  несся  пронзительный  вой,  который сковывал все мышцы  и
вжимал в землю. Втянув голову в плечи, Ромашкин нашел в себе силы посмотреть
вверх. Оттуда  черными  птицами  стремительно  шли  вниз,  один  за  другим,
пикирующие бомбардировщики, их было очень  много, они неслись  стремительно,
затем,  будто присев, сбрасывали  бомбы  и  круто уходили ввысь. Бомбы  тоже
выли, как самолеты. Потом они тяжело  бухались в  землю,  взрывались,  земля
вздрагивала,  казалось, даже прогибалась  от ударов и  вскидывалась  черными
конусами с огнем и дымом. А самолеты все выли и выли, скатываясь вниз, будто
по крутой горке на санках.
     "Сколько же их там? - подумал Ромашкин. - Надо сосчитать". Он приподнял
голову  и  обнаружил,  что  пикировщиков  не так уж  много. Они  построились
вертикальной  каруселью, непрерывно кружили, бросали не все бомбы  сразу,  а
порциями. На  смену одной эскадрилье пришла другая и тоже закружила, завыла.
Едкий дым  от разрывов,  запах  гари и  взрывчатки  затянул траншею.  Когда,
отбомбившись,  эскадрилья  улетела,  Ромашкин  собрался  было   вздохнуть  с
облегчением, но взрывы все долбили и долбили землю,  она  все  вздрагивала и
вскидывалась  черными веерами.  "Откуда  же летят  бомбы?  Самолеты ушли...-
поразился Ромашкин и понял:
     - Это бьет артиллерия!"
     Два снаряда угодили  в  окоп. Кто-то  по-звериному  завыл, новый разрыв
заглушил этот крик. "Добило, - с щемящей  жалостью подумал  Ромашкин. - Кого
же?"
     Одинокий  испуганный  голос