.  Это было очень кстати.  Бойцы  опять принялись рыть
"лисьи норы". Несколько  человек Пряхин  посла собирать трофейные  автоматы,
патроны к ним, гранаты.
     - Теперь перебьемся!  - сказал неунывающий  сержант,  подавая Ромашкину
немецкий автомат и снаряженные магазины.
     Буря в океане, ураган в песках, землетрясение в горах - если бы все это
объединить,  получилось  бы, пожалуй,  нечто  похожее на  то,  что творилось
здесь. Контратаки следовали одна за другой. Ромашкин едва  успевал  менять в
автомате магазины. Даже пикировщики заходили два раза.
     Появилось много раненых. Были и убитые. Из разведчиков погибли Цимбалюк
и  Разгонов.  Василия  тоже  зацепило  осколком  в  руку.  Кончились  бинты,
перевязывать раны пришлось нательными рубахами.
     Над Днепром  плыла сплошная  завеса пыли  и дыма. Под  прикрытием  этой
завесы с  восточного берега попытались подкинуть  подкрепление. Но вражеская
артиллерия опять разнесла плоты в щепки. Только двое солдат вплавь добрались
к Ромашкину. Мокрые, раненые, едва живые от усталости, они спрашивали:
     - Ну, как вы здесь? Держитесь?
     - Держимся.
     - Вот и хорошо. Мы к вам, товарищ старший лейтенант, на подкрепление.
     Василий невольно  улыбнулся. Хоть и  невелика  помощь - два солдата, но
они как  бы олицетворяли порыв, которым были  охвачены люди  на том  берегу.
Больше верилось теперь, что оттуда поддержат при первой возможности.
     По радио тоже подбадривали. Майор Гарбуз спокойным баском говорил:
     -  Передайте  всем:  форсирование идет  успешно на  широком фронте.  Мы
гордимся вами. Все вы представлены к правительственным наградам.
     А гитлеровцы неистовствовали. Тоже понимали, что ночью сил на плацдарме
прибавится, и старались ликвидировать его засветло. Атаковали уже и танками.
Особенно угрожающее  положение создалось на  правом фланге. Ромашкин кинулся
туда,  но, пока добежал, опасность миновала. Рогатин вытирал взмокший лоб, а
Саша  Пролеткин нервно  раскуривал  цигарку.  На дне траншеи валялись  трупы
фашистов.
     - Паскуды, -  дрожащим голосом ругался  Пролеткин, - чуть не затоптали!
Здоровые, как жеребцы!
     Рогатин смотрел на своего дружка с восхищением, пояснил командиру:
     - Когда эти гады свалились на  нас,  я троих на себя  принял.  А  Сашок
упал, будто мертвый. Лежит, шельмец, и снизу постреливает. Придумал же!
     Саша, напуская на себя суровость, отпарировал сердито:
     - Хорошо тебе, ты вон  какой: махнул прикладом - бац! - двое лежат. А я
что  с  ними  сделаю? Один по  мне  пробежал,  до сих  пор вся грудь  болит.
Наступил сапожищем, чуть не  растоптал!  - Саша  лукаво подмигнул: - Ну, и я
ему снизу  в  сиделку  как дал  очередь, так  он из  траншеи без  помощи рук
выскочил! Вон лежит. Ишь, харя до сих пор обиженная.
     Ромашкин выглянул из траншеи,  там действительно лежал рослый фашист  в
багровых от крови штанах.
     Да,  разведчики умели шутить даже в таком аду! И Василий был благодарен
им за это. С такими людьми и в пекле не страшно.
     В коротких перерывах  между контратаками ребята  успевали  доложить ему
обо  всем,  что  заслуживало  внимания разведки.  Жук  непрерывно  передавал
добытые сведения на левый берег...
     С  наступлением ночи через  Днепр снова поплыли лодки,  паромы,  плоты.
Фашисты  отбивались  отчаянно.  Но  с   разбитых  плотов  уцелевшие  солдаты
выбирались только  вперед. Недалеко  от  Василия  разорвался  снаряд.  Опять
оглушило. Стряхивая землю,  осыпавшую его при  взрыве, почувствовал - кто-то
тянет  за  рукав.  Перед  ним  стоял  Жук.  Его  осунувшееся  небритое  лицо
расплывалось в улыбке. Радист делал какие-то  знаки, губы его шевелились,  а
слов Ромашкин не слышал, в ушах стоял звон.
     Жук приблизился вплотную и крикнул в самое ухо:
     -  Всех нас  к  наградам  представили!  А  вам  с  сержантом  Пряхиным,
наверное, Героя дадут. Точно говорю!
     Ромашкин не верил: "Ошибка, наверное..."
     А у  Василия  в ушах теперь не звенело, там будто свистел зимний ветер.
Изо всех  сил Ромашкин старался  устоять  на ногах, стыдно было падать:  Жук
может подумать, что от  радости лишился чувств. Однако  контузия брала свое,
земля колыхалась, как плот  на воде. Василий ухватился  за край  траншеи.  И
траншея раскачивалась вверх-вниз,  вверх-вниз, словно качели.  Наконец земля
опрокинулась,  и Ромашкину  показалось, что  он  ударился  спиной  о твердое
небо...
     Сознание возвращалось к нему урывками. Иногда  при этом он слышал треск
автоматов, совсем надорванный фальцет Кузьмы Пряхина. Надо бы встать, помочь
сержанту, но не было сил.
     Потом совершенно неожиданно для себя Василий оказался на мокром берегу.
Рядом  хлюпает  вода. Мелькает  множество ног  в  солдатских  обмотках:  они
валятся с плотов, бегут по отмели, лезут  на крутой обрыв. И  совсем рядом -
голос майора Гарбуза:
     - Берите свободную лодку и срочно везите его в санбат. Да осторожнее!
     Содержание  Проект "Военная литература"  Проза войны

     -------------------------------------------------------------------------
-------
        "V"
     Бело вокруг. Ромашкин будто в заснеженном зимнем поле.
     Над ним  склоняется какой-то тоже  белый шар. Из  шара смотрят знакомые
веселые глаза.
     - Ну как, товарищ старший лейтенант, выдюжили?
     Глаза сержанта  Пряхина.  И  голос его  же, писклявый. "Что это,  бред?
Почему летом выпал снег? Почему  так тихо? Наверное, немцы к  новому  штурму
готовятся?"
     Василий огляделся.  Небольшая изба, бревенчатые стены обтянуты  старыми
простынями.  Кузьма  с  забинтованной  головой  сидит  на   соседней  койке.
Напоминает:
     - Это  я, Кузя  Пряхин. На плацдарме вместе  хрицам  прикурить  давали.
Помните?
     "Помню... Теперь все помню. Только чем там кончилось? Не сбросили нас в
Днепр?"
     -  Как  фор... форсир...  - У  Василия  не хватило  сил  выговорить это
длинное слово.
     - Порядок! Хворсировали! Наши жмуть на запад! - прокричал Кузя.
     И  Василий почувствовал, что  засыпает. Спокойно засыпает,  а не теряет
сознание.
     "Не напрасно,  значит,  стояли  мы насмерть!"  - как в  тумане проплыла
последняя мысль.
     Ранение  у  Ромашкина  было не  опасным, а  контузия оказалась тяжелой:
голова была какая-то пустая, он ничего не соображал. Потом выяснилось, из-за
смертельной усталости  это:  не  спал  же трое  суток.  А  когда  отоспался,
отмылся, побрился, все как рукой сняло. Через неделю встал.
     Полевой  госпиталь  располагался в  деревне:  избы  -  палаты,  клуб  -
столовая, правление  колхоза - штаб  госпиталя. Меж рубленых домов  мелькали
сестры в белых халатиках. Раненые в нижнем белье  шкандыбали  на костылях по
садам и  огородам - приелась окопная пресная пища. Яблочко, морковка, паслен
у  плетня - все  это лакомство. Местных  жителей  в  деревне не было:  то ли
фашисты истребили, то ли угнали, а может, ушли сами, когда наши отступали на
восток.
     Проворный Кузьма приносил Ромашкину репу, а однажды  притащил пригоршню
розовой малины.
     - Ешьте,  товарищ старший лейтенант. Солдаты все кусты по краям начисто
обобрали. А  я в заросли  полез - колется, проклятая,  не пускает, но лез, -
сам наелся от пуза и вот вам набрал...
     - Кто здесь Пряхин? Иди в штаб, вызывают! - крикнул от двери посыльный,
такой  же,  как и все,  раненый, с бинтами  на  шее и в  белых подштанниках.
Только заношенная красная повязка на руке показывала, что он при  исполнении
служебных обязанностей.
     - Зачем это я понадобился? - изумился Кузьма.
     -  Иди,  там  узнаешь,  -  сказал  Василий  и тревожно подумал: "Уж  не
похоронка ли? Может, у него брата убили. Или отца..."
     Пряхин убежал. Он всегда передвигался бегом.
     А по деревне уже гуляла новость:
     - Героя дали!
     - Кому?
     - Да тому конопатому, у которого башка в бинтах.
     - Говорят, здорово на плацдарме воевал, полку переправу обеспечил...
     Пряхин вернулся в хату, сияя  глазами, словно голубыми фарами. Подбежал
к кровати Василия, виновато затараторил:
     - Как же  так,  товарищ старший лейтенант?! Кабы не вы, нешто я удержал
бы тот  плацдарм? И  теперь  вдруг я Герой, а  вы нет. Не по  справедливости
получается.
     Смотрел Ромашкин  на  его  веснушчатый нос  и сияющие голубые глаза, на
бинты, испачканные у рта борщом, на рубаху с тесемками  вместо пуговиц, и не
верилось,  что  это Герой Советского Союза, тот самый  Пряхин,  которого  он
когда-то не взял в разведку.
     - Поздравляю тебя, - с чувством сказал Ромашкин.
     - Чего же поздравлять-то?.. А как же  с вами? Напишу товарищу Калинину,
не по справедливости выходит.
     - Брось ты кудахтать. Рассказывай по порядку.
     -  Ну,  вызвали, я доложился.  Сказали,  Указ,  мол, есть и  звонок  по
телефону был: как  поправлюсь, ехать  в Москву за высшей  наградой... А что,
если я там, в Кремле, скажу про вас Калинину?
     - Не  надо. Там не полагается об этом  говорить. Начальству виднее, кто
Герой, кто нет.  Да ты сам  вспомни, через какое пекло прошел. Заслужил.  Не
сомневайся!
     - Так вы же рядом были и командовали больше меня.
     - Разберутся...
     Пряхин стал знаменитостью в госпитале. Ему выдали все новое со склада -
белье, простыни, даже  одеяло. В процедурной девушки размотали на его голове
бинты,  чтобы  взглянуть   на  Героя.  Им  открылась  веснушчатая,   лукавая
физиономия с щербатыми зубами и озорными голубыми глазенками.
     Девушки   захихикали,  и   каждая  втайне  отметила:  "А   он   ничего,
симпатичный..."
     Ромашкин  радовался за сержанта, а в глубине души  копилась обида. "Что
же  получается? На плацдарме всеми командовал  я. И Пряхиным командовал.  Но
вот Кузя Пряхин - Герой, а меня обошли". Захотелось сейчас же уехать в полк.
Не для того чтобы выяснить, как все это произошло: неловко стало  находиться
рядом с Пряхиным - и ему радость омрачаешь, и у самого душу саднит.
     Только каким образом выбраться досрочно  из  госпиталя?  В прошлый раз,
под Москвой, помог  военврач.  Там учли  гибель отца, подавленное состояние.
Здесь никто не поможет, причин нет.
     Однако разведчик и в своем тылу остается разведчиком: он наблюдательней
и находчивей других.
     В  госпитале  работников  не хватало, раненые  многое делали сами.  Как
только встал на ноги, берись за работу:  на кухне,  в управлении,  в палате.
Медсестры перевязывали  только неходячих. Остальные сами  разматывали бинты,
стирали их,  сушили на  деревьях. Раны показывали врачу, он  говорил сестре,
какую наложить мазь, сестричка мазала, а перевязывали сами друг друга.
     Ромашкин  постоял в  процедурной, послушал  разговоры.  Многие  просили
выписать их раньше, но врач - пожилой, толстый, в очках  с массивными, точно
лупы, стеклами - говорил:
     - Полежишь еще десять дней. Все. Иди.
     Были и такие, кто не прочь оттянуть срок выписки.
     - Эх ты, сачок! - сердился врач, разглядывая ловкача через свои очки. -
Иди  в  управление к Нине Павловне, скажи, майор  Шапиро приказал немедленно
отправить тебя в часть. Следующий.
     Ромашкин вернулся в палату. Собрал вещички,  спрятал бинты, завязал все
тесемочки  на  рубашке  и  с  полной  уверенностью  в  успехе  направился  в
управление госпиталя.
     Нина  Павловна,   моложавая,  красивая  женщина  со  строгими  глазами,
работала споро. Когда подошла очередь Ромашкина, он, глядя прямо в глаза ей,
с напускной вялостью сказал:
     - Шапиро-велел выписать.
     - Вы вроде недавно у нас, - сочувственно отметила Нина Павловна.
     Ромашкин  испугался,  как бы  не  разоблачили. Решил избавиться  от  ее
сочувствия и, разыгрывая нахала, заговорил вызывающе:
     - Вот  и  я  толкую  ему,  что недавно  прибыл, а он  ноль внимания. Не
вылечат, понимаешь, и уже гонят! Окопались тут в тылу...
     - Ну, ты не очень-то! - осадила Нина Павловна. - Как фамилия?
     - Ромашкин.
     - Если майор Шапиро велел выписать, значит, пора!
     -  Она  вписала фамилию  в  заранее заготовленные  бланки  и  подала их
Ромашкину.
     - Получай обмундирование и на фронт шагом марш. Вояка!..
     Ромашкин был настолько опытным фронтовиком, что не нуждался в указаниях
о маршруте к  месту назначения. Он, конечно, не поехал в  резерв офицерского
состава,  куда выдали предписание, а  вышел на шоссе,  на  попутных  машинах
добрался до своей дивизии и к вечеру очутился в родном полку.
     Встретили  его  радостно   и  начальники  и  разведчики.   Должность  в
разведвзводе была свободна, специально для него сохраняли.
     - Очень уж быстро вылечился! - подозрительно сказал Гарбуз, вглядываясь
в похудевшее лицо Василия, и позвал его в свой блиндаж: - Пойдем, чаем  тебя
напою и обрадую.
     У Ромашкина так и подпрыгнуло сердце: "Могло случиться,  Пряхин в одном
Указе, а я в другом".
     Гарбуз  усадил его к  столу, сбитому  из  снарядных ящиков.  Пододвинул
стакан с чаем. Начал расспросы:
     - Что, парнишечка, невесел? В госпитале ничего не натворил?
     - Все в порядке, товарищ майор, вылечили.
     - Хорошо,  если так.  Ну, ладно, я очень рад тебя видеть  -  это раз. И
поздравить с правительственной наградой - это два.  Орденом Красного Знамени
тебя наградили  за  форсирование  Днепра. Орден  будет  вручать  командующий
армией.
     Гарбуз пожал  руку  Василия  и опять  испытующе  глянул  ему  в  глаза.
Ромашкина обдало жаром. Нет, не этой награды он  ждал! Пытался ругать  себя,
успокаивать: "Недавно  с трепетом смотрел на Красное Знамя.  Самой  почетной
наградой  считал  этот  орден.  А  теперь  смотри  как  зазнался,  даже   не
радуешься!"
     Гарбуз тоже был почему-то невесел.
     - Да, брат, и я не того ждал, - вдруг сказал он.
     Ромашкин испугался: откуда замполит узнал его мысли.
     - Ты давно заслужил Золотую Звезду. Сколько уже "языков" натаскал? Штук
полсотни?
     - Сорок пять.
     - Вот  видишь.  Разведчикам, по-моему, надо, как летчикам, боевой  счет
вести. Сбил двадцать  пять  самолетов  врага -  Герой.  Привел двадцать пять
"языков" - тоже Герой. - Гарбуз явно был расстроен. - Звонил я в штаб армии.
Говорят, командиром  подразделения, которое переправилось  первым и удержало
плацдарм, был сержант Пряхин. А помогали  ему все. И вы в том числе, товарищ
Гарбуз,  что же,  и вам давать  Героя?  Вот  ведь  как меня подсекли.  Сразу
говорить расхотелось... Но ты не огорчайся, Ромашкин, мы тебя знаем. Впереди
еще много будет возможностей!
     Ромашкин никогда  не  видел его таким  расстроенным  и  вдруг сам  стал
успокаивать Гарбуза:
     - Не огорчайтесь и вы, товарищ комиссар, не за награды воюем.
     - Правильно,  Василий. Но если награды  существуют,  значит,  давать их
нужно по заслугам.
     - Сержант Пряхин, по-моему, честно  заслужил Золотую Звезду - он дрался
геройски,  командира роты  заменил!  И  после  того, как меня  ранило,  один
командовал, плацдарм отстоял!
     Гарбуз досадливо отмахнулся:
     - Не о том речь. Пряхин молодец. Я в принципе...
     И  Ромашкин  почему-то представил  себе Гарбуза  в его  прежней роли  -
секретаря райкома партии - в поле, у трактора, среди колхозников. Там он был
таким же  - рассудительным, справедливым. И его любили. А после войны больше
любить будут, потому что стал он еще душевнее, еще умнее.
     -  Возьмите меня с собой после войны, - попросил Ромашкин, - правда,  я
не знаю, что там сумею делать... Гарбуз просиял:
     -  Поедем! С радостью тебя возьму. А что делать?.. Ну, первым долгом  я
бы  всему  району  тебя  показал, рассказал  бы  всем,  какой  ты  геройский
разведчик.  Потом  тебя  избрали  бы  секретарем  райкома  комсомола.  Ну, а
последнего  своего  "языка"  -  самую  красивую  девушку  на  Алтае  -   сам
высмотришь!  И  пойдет  она  к  тебе  в плен  без  сопротивления!  -  Гарбуз
засмеялся. - А пока отправляйся в свой взвод. Мне пора к Куржакову. Он после
ранения  даже  от медсанбата отказался,  в тылах пока  лечится.  От безделья
начал чудить: нацепил самовольно  четвертую звездочку на погоны, расхаживает
капитаном. По штату ему это звание положено, но не присвоили, - значит, жди.
А он говорит: не могу ждать, убьют - и капитаном не похожу!
     Ромашкин улыбнулся: это на Куржакова похоже! Попросил замполита:
     - Вы не ругайте его. Ругайте тех, кто не представил Куржакова к званию.
Сами же говорили: положено - дай!
     -  Ишь ты!  - удивился  Гарбуз. -  Быстро усвоил!.. Но правильнее будет
сделать так: присвоение  звания Куржакову ускорить, а самого его подправить.
Да, кстати, и ты поговори с ним, вы старые друзья.
     - Едва ли он со мной посчитается.
     - Почему же? Он тебя уважает.
     - Не замечал.
     - Мне  Куржаков сам  про тебя  говорил:  хороший парень этот  Ромашкин,
смелый и умный офицер...
     Гарбуз утаил  конец  этого  разговора, не  хотел напоминать о смерти. А
Куржаков сказал тогда: "Зачем каждую ночь этого мальчика гоняете на задания?
Привел "языка",  пусть  отдыхает.  Думаете, просто  каждую  ночь  в немецкие
траншеи лазить? Загубите парня, сами потом пожалеете".
        "x x x"
     В  Москве  гремели  салюты  в  честь  героев Днепра. Без  сна и  отдыха
работали  люди в тылу по двадцать часов в сутки  -  им  думалось,  что бойцы
действующей армии вообще не спят.
     У фронтовиков  действительно  случались периоды,  когда спать почти  не
приходилось.  Один  такой  бессонный  месяц был на Курской дуге, другой - на
Днепре. Утешали себя: "Ну,  форсируем  Днепр,  тогда  отоспимся".  Не тут-то
было! Немцы  старались удержать Восточный вал. Все их резервы,  все, кто мог
ходить и  стрелять,  были  брошены  на  ликвидацию  плацдармов,  захваченных
советскими войсками на западном берегу Днепра.
     На  фронт, к советским воинам, приезжали делегации с подарками, бригады
артистов.
     Гостей   допускали   лишь   до  широкой   днепровской  воды   и   здесь
останавливали. На том берегу продолжались тяжелейшие бои.
     Но гостей  все же надо было принимать  -  они выступали в госпиталях, в
резервных частях, во вторых эшелонах, в штабах, на аэродромах.
     Приехали гости и  в полк Караваева.  Кирилл Алексеевич был на НП, когда
ему доложил об этом по телефону начальник тыла подполковник Головачев.
     -  Хорошо, - устало сказал Караваев,  а  сам подумал: "Вот принесло  не
вовремя. Что же делать?" - Ну, вы  там организуйте обед, угощение, чтобы все
было на уровне.
     - Это понятно, все сделаем. Только они на передовую просятся. Вас хотят
видеть, героических бойцов.
     -  Ни  в коем случае! Тут такое творится, не продохнешь!  Сейчас шестую
контратаку  отбили.  Я  к  тебе Гарбуза пришлю, он разберется.  - И, положив
трубку,  сказал  замполиту: - Давай, Андрей Данилович, это по твоей части. Я
здесь как-нибудь без тебя обойдусь, а ты займи гостей.
     - Ладно,  -  мрачно согласился  Гарбуз.  - И что же там  прикажешь  мне
делать? Они ведь героев хотят видеть!
     - Не злись, Данилыч. У нас все герои. Собери в штабе свободных офицеров
да возьми  Ромашкина с  разведчиками - им сейчас тут делать нечего Забирай и
Початкина с его саперами. Вот тебе и герои!
     - Это же резерв.
     - Не одни они  в  резерве. Продержимся и без  них.  У фашистов тоже  не
бездонная бочка. Смотри, сколько их уложили за  день. - Караваев  кивнул  на
поле, усеянное  мертвыми  вражескими  солдатами.  -  Устоим.  Не беспокойся,
Андрей  Данилович.  Я еще в  первый батальон  позвоню, чтоб  к  тебе послали
натурального Героя - сержанта Пряхина. Вот и будет полный комплект...
     Так нежданно-негаданно Ромашкин попал в разгар боя в торжество.
     Переправившись на левый берег, разведчики забежали, конечно, к старшине
Жмаченко. Почистились, приоделись, нацепили ордена и медали.
     - Ось як  на украинской земле, воювати, так с музыкой!  - гордо  сказал
Шовкопляс.
     - Рано  мы пируем,  - возразил  Голощапов, - немец может такую "барыню"
сыграть, что в Днепр, как лягушки, прыгать станем.
     - Не для того  лезли  на  п