ал. И весь его полк мы с комбатом защучили. Я с  танками в тыл  зашел, а
Спиридонов - в лоб. Они и лапы  кверху! Эти  в  траншеях сидели,  в  полевой
обороне. А те, которые в дотах, там еще сидят, огрызаются.
     - Кто вы? - спросил Караваев пленного.
     Майор Люленков встал между командиром и пленным, начал переводить.
     -  Полковник  Клаус  Гансен, командир  913-го  полка,  - с достоинством
ответил пленный, высоко держа седую голову.
     Караваев улыбнулся.
     - Действительно цифра "тринадцать" для  вас несчастливая.  Вашу оборону
мы  прорвали  тринадцатого  января. Номер вашего  полка оканчивается  цифрой
"тринадцать". И вот вы в плену.
     - Это случайность. Я попал в плен абсолютно случайно. Ваши танки обошли
укрепления  и  захватили  меня  на  командном  пункте.  Мой  полк  обороняет
порученные ему позиции,  и вам  не удастся их прорвать! - заносчиво  ответил
полковник.
     Караваев с сомнением поглядел на Куржакова.
     -  Не  в курсе  дела  он, - сказал Григорий.  - Всех, даже артиллерию и
минометы, захватили. Вон там в лесу, на дороге они стоят.
     Караваев усмехнулся,  но его почерневшее, пересохшее на  ветру и морозе
лицо не оживилось.
     -   Ну  вот  что,  господин  полковник,  у  меня  нет  времени  с  вами
препираться. Свой полк поведете в плен сами. Он  построен в полном  составе.
Вы понимаете: построены те, кто остался жив.
     - Этого  не может быть! - воскликнул полковник. В его  тоне было больше
удивления, чем заносчивости.
     - Идите, вам покажут ваш полк. Будете старшим колонны пленных.
     Полковник  отшатнулся.  Он минуту  молчал,  потом  сник, обмяк  и  тихо
попросил Караваева:
     - Вы  можете дать мне  один патрон?  Вы тоже  офицер,  командир  полка,
должны понять...
     - Об этом надо было думать раньше, - сурово сказал Караваев и приказал:
- Уведите!
     Спрятав полученные бумаги, Ромашкин торопливо побежал по жидкому снегу.
На ходу  он прикидывал, как быстрее получить  боеприпасы, заправить  танки и
где лучше проскочить в глубину расположения врага. Пролеткин еле поспевал за
ним, забегая то справа, то слева, спрашивал:
     - Новая задача?
     - Новая.
     - Куда мы теперь?
     - На линию Дейме.
     Ромашкин  подумал,   что  надо  знать  хотя  бы  в  общих  чертах,  что
представляет собой  эта линия, и решил пожертвовать несколькими минутами. Он
остановился,  из   полевой  сумки  достал  бумаги,  взятые  у  Колокольцева.
Посвечивая фонариком, стал читать вслух, чтоб слыхал и Саша:
     - "Линия Дейме проходит по западному берегу реки Дейме. Строилась сорок
лет.  Долговременные железобетонные  сооружения  вписаны в обрывистый  берег
реки. Доты многоэтажные, с  боекомплектом,  запасом воды  и  продовольствия,
толщина  стен  достигает метра. Приспособлены для  боя  в полном  окружении.
Могут вызывать огонь  артиллерии  на  себя. Глубина  линии 10-15 километров.
Между  долговременными  сооружениями  оборудована  полевая  оборона..."  Вот
здесь, Пролеткин, мы и пойдем! Пусть фрицы сидят  в своих дотах. В поле  они
нас теперь не удержат!
     ...Через три дня,  когда взвод  Ромашкина отдыхал в одном из бюргерских
домов уже  на линии Дейме, прискакал на мохноногом  немецком битюге старшина
Жмаченко. С трофейным конягой он порядком намучился.
     - Не понимает наших команд, сатана! А ну, хальт, тебе говорят!
     Жмаченко  привез, как обычно,  горячую  пищу в термосах, а кроме того -
удивительную новость.
     -  Глядите,  братцы,  в  газете про вас напечатано! Тот самый  капитан,
который на задание с вами ходил.
     - Живой, значит?! - обрадовался Ромашкин.
     Жмаченко  привез газету каждому,  чтоб осталась  на память. Тут  уж  ни
почтальон, ни  начальник  связи полка,  ведавший доставкой  газет, ничего не
могли  поделать.  Узнав,  что  напечатана статья  о  его  хлопцах,  старшина
вцепился в пачку свежих, еще пахучих газет и решительно заявил:
     - Каждому разведчику давайте по листу! Буду стоять насмерть!
     Ромашкин читал статью, в  ней все было правдиво, но в то же время очень
возвеличено. Птицын с таким уважением  писал  о разведчиках, что  Василию от
волнения и гордости даже горло перехватывало, не верилось: "Неужели это мы?"
     -  И когда  капитан  успел все  записать,  запомнить?  -  удивился Саша
Пролеткин. - Ведь он вместе с нами отбивался.
     - И как быстро написал! - поразился Голубой.
     - Боялся, что помрет, - сурово сказал Иван Рогатин.
     Все  притихли,  понимая  - Иван  прав.  Ранение у  корреспондента  было
тяжелым,  и он, наверное, спешил написать, чтобы  не  унести в могилу  славу
полюбившихся ему разведчиков.
     - Вот ведь какая штуковина получается, - сказал Саша. - Я раньше думал,
корреспондент - это  тыловая крыса, чаек попивает, статейки пописывает. А  у
них, оказывается, работенка не дай бог. Со всеми  вместе воюй, примечать все
успевай.  Даже умереть не имеет права - сначала о людях расскажи, а уж потом
про свою смерть думай.
     -  Нелегко ему писалось, -  согласился Ромашкин.  - Не  раз,  наверное,
смерть прогонял, просил: погоди, дай написать о хороших людях! Только о себе
ни слова не сказал.  А ведь ему труднее всех пришлось.  Читают люди, и никто
не знает, что с пулей в животе он пишет!
     -  А може, не помрет той  капитан? - спросил Шовкопляс. - Колы написав,
значит, вже и операция пройшла, и пулю эту дурну вынули.
     - Конечно, выживет!
     - И к нам  еще приедет! -  перебивая друг друга,  желая добра капитану,
зашумели разведчики.
        "x x x"
     С 13 по 28 января 1945 года войска  3-го Белорусского фронта, в составе
которого  был  полк Караваева,  пробились в  глубь Восточной  Пруссии на 120
километров и вышли к городу-крепости Кенигсберг.
     2-й  Белорусский  фронт в эти же дни  ударом  с  юго-востока протаранил
фашистские войска до Балтийского моря  и  перерезал все дороги,  соединявшие
Пруссию с Центральной Германией.
     В  Кенигсберге  остались  окруженными  130   тысяч  немецких  солдат  и
офицеров.
     В ходе наступления Ромашкин,  как и все его однополчане, получил четыре
благодарности от Верховного Главнокомандующего.  Благодарности публиковались
в газетах, и,  кроме того,  каждому выдавался напечатанный на твердой бумаге
приказ, похожий на грамоту. В Москве один за другим гремели салюты.
     - Во как нас чествуют! - гордо говорил, сияя глазами, Саша Пролеткин.
     Почти ежедневно в газетах писали о новых победах, и тот же Саша,  читая
эти сообщения, комментировал:
     - Раньше мы про других читали. А теперь пусть все знают, что мы тоже не
в бирюльки играем! Слушайте, братцы!
        ""ПРИКАЗ"
     Верховного Главнокомандующего
     Командующему войсками
     3-го Белорусского фронта
     генералу армии Черняховскому
     начальнику штаба фронта
     генерал-полковнику Покровскому
     Войска 3-го Белорусского фронта, перейдя в  наступление, при  поддержке
массированных ударов  артиллерии и авиации, прорвали долговременную, глубоко
эшелонированную оборону немцев в Восточной Пруссии  и,  преодолевая  упорное
сопротивление  противника, за  пять дней  наступательных  боев  продвинулись
вперед до 45 километров, расширив прорыв до 60 километров по фронту.
     В ходе наступления войска фронта штурмом овладели укрепленными городами
Пилькаллен,  Рагнит и сильными  опорными  пунктами обороны  немцев Шилленен,
Лазденен, Куссен, Науйенингкен, Ленгветен, Краупишкен, Бракупенен, а также с
боями заняли более 600 других населенных пунктов..."
     Далее   перечислялись  фамилии  командиров.  Караваева  среди  них   не
оказалось  - в приказе Верховного названы были от командира бригады, дивизии
и выше. Генерал Доброхотов упомянут, конечно, был.
     Пролеткин продолжал читать:
     - "...Сегодня, 19 января, в 21 час столица нашей Родины Москва от имени
Родины салютует  доблестным  войскам  3-го Белорусского  фронта,  прорвавшим
оборону немцев в  Восточной Пруссии,  двадцатью  артиллерийскими  залпами из
двухсот двадцати четырех орудий.
     За  отличные боевые  действия объявляю  благодарность руководимым  Вами
войскам, участвовавшим в боях при прорыве обороны немцев.
     Вечная  слава героям,  павшим в боях  за свободу и независимость  нашей
Родины!
     Смерть немецким захватчикам!"
     -  Вот  оно,  братцы, как  дело-то пошло!  -  торжествующе подвел  итог
Пролеткин.
     После  боев  за  сильно  укрепленную  Инстербургскую  полосу в  газетах
появился новый приказ:
     "Войска 3-го Белорусского фронта сегодня, 22 января, штурмом овладели в
Восточной Пруссии  городом  Инстербург -  важным узлом  коммуникаций и мощно
укрепленным районом обороны немцев на путях к Кенигсбергу..."
     Ромашкин  никогда  еще  не  видел,  чтобы  город  горел  таким огромным
костром.  Инстербург в алых волнах пламени стоял, как театральные декорации.
Дыма почти не было, всюду  бушевал огонь, и в этом море огня виднелись тут и
там остовы многоэтажных зданий. Город жгли сами фашисты.
     А через несколько дней разведчики  опять читали приказ  генералу  армии
Черняховскому:
     "Войска  3-го Белорусского  фронта сегодня, 26  января, с боем овладели
городами  Восточной Пруссии  -  Тапиау,  Алленбург,  Норденбург  и Летцен  -
мощными  опорными  пунктами  долговременной  оборонительной  полосы  немцев,
прикрывающей центральные районы Восточной Пруссии..."
     Это  был  последний  приказ,  адресованный генералу  Черняховскому.  18
февраля 1945 года командующий фронтом был убит под городом Мельзак  осколком
снаряда,  попавшим  в  грудь.  Когда Ромашкин  услыхал  об  этом  от  майора
Люленкова, не поверил:
     - Не может быть! Выдумал кто-то!..
     -  Из  штадива  сейчас  сообщили  по телефону,  -  подтвердил  Люленков
печальную весть.
     Ромашкину все же не верилось. Когда погибали бойцы и офицеры в атаке, в
рукопашной,  при обстреле  или бомбежке  - это воспринималось Ромашкиным как
нечто неизбежное: война есть  война. Но  как  мог  погибнуть  Черняховский?!
Василий  вспомнил  красивое, мужественное  лицо  командующего  фронтом,  его
доброжелательные  глаза,  волнистые  волосы.  На  миг он  даже  почувствовал
приятный запах одеколона, который уловил, когда командующий сидел рядом.
     - Просто не могу представить его мертвым, - с отчаянием сказал Василий.
- Он же историческая личность! Не может он погибнуть!
     Люленков пожал плечами, произнес горестно, как давно обдуманное:
     - Все  люди умирают одинаково.  Но смерть исторической личности  всегда
кажется  нелепостью, будто  такие  люди не подвластны смерти. Они  при жизни
стали историей. Это и есть бессмертие, когда человек остается живым в памяти
людей.
     Они  замолчали,  затянулись  махорочным  дымом,  и каждый  в ту  минуту
мысленно видел живого генерала и горевал о нем.
     После  Черняховского  3-м Белорусским фронтом  стал командовать  маршал
Василевский, он подготовил и повел войска на штурм Кенигсберга.
     Ромашкин со своими  разведчиками, как обычно,  вышел  к городу одним из
первых.  За  годы  войны  он  повидал множество  сильных  укреплений,  а  по
справкам,  которые  присылали из  штаба,  представлял,  что  ожидает  их под
Кенигсбергом. И  все же, разглядывая  в бинокль город-крепость, Ромашкин был
поражен.
     Он понимал: все, что видит, это лишь малая часть укреплений, которая не
поддается маскировке, а остальное спрятано глубоко в земле.
     - Такое преодолеть, пожалуй, никому не под силу, - тихо сказал Василий.
Он  даже говорить громко  не  мог,  глядя на встающие  одна  за другой линии
дотов, дзотов, бетонных надолб,  проволочных заграждений, перед которыми, он
знал, располагались минные поля.
     - Ничего, товарищ старший лейтенант, - сказал Саша Пролеткин, - поспим,
поедим, поднатужимся - и накроется этот Кенигсберг!
     Это "поспим,  поедим,  поднатужимся"  продолжалось  два месяца.  Войска
усиленно  готовились   к   штурму,   изучали   схемы,   макеты   укреплений,
тренировались на местности,  отрабатывали  взаимодействие между пехотинцами,
артиллеристами, огнеметчиками, танкистами.
     В  батальоны  и  роты  приезжали  операторы,  инженеры,  разведчики  из
вышестоящих  штабов, рассказывали  бойцам о кенигсбергских  укреплениях  и о
том,  как лучше  их преодолеть.  Политработники  проводили  беседы о славных
победах,   одержанных  предками  на  этой  земле,  и  о  подвигах,   которые
совершались сейчас на других фронтах.
     В  полку  Караваева офицер штаба армии подполковник Кирко,  развесив  в
пустом цехе какого-то  немецкого заводика огромные схемы и фотографии, читал
лекции  для  офицеров,  для  солдат  стрелковых  батальонов  и   специальных
подразделений. Часто эти лекции переходили в живую беседу.
     - Линии Инстербургская и Дейме были очень прочными, но мы  справились с
ними,  -  говорил  подполковник.  -  Есть  все  основания  полагать,  что  и
Кенигсберг не устоит.
     - Причешем! - весело отозвался усатый сержант в первом ряду.
     - Но нельзя, товарищи, недооценивать мощи крепости, - возразил Кирко. -
Она   строилась   семьсот  лет.   Все  эти  годы   укрепления  наращивались,
совершенствовались. Кенигсберг - самая мощная  крепость фашистской Германии.
Ни Берлин, ни любой другой город  не может  сравниться с ним.  Посмотрите на
эту схему...
     Подполковник подошел  к  большому листу,  на котором  несколько кругов,
заключенных один в другой, окаймляли черные квадраты городских кварталов.
     - Первая оборонительная полоса - это так называемый внешний  обвод: три
позиции   -  четыре  ряда   окопов.  Противотанковый  ров,   фугасы,   мины,
железобетонные  надолбы,  ежи из  рельсов,  проволочные  заграждения  да еще
специальные малозаметные препятствия.  Все это лишь подступы к крепости, они
прикрыты многослойным артиллерийским и пулеметным огнем.
     Подполковник подошел к другой схеме:
     -   Переднюю  линию   сооружений   немцы   называют  "ночной   рубашкой
Кенигсберга", имея  в виду,  что в  ней  можно спать спокойно,  она,  по  их
мнению, непреодолима.
     - Снимем и рубашку  и штаны и куда надо наподдадим, - весело сказал все
тот же сержант.
     - Итак, основу крепостных сооружений  составляют пятнадцать фортов. Они
окружают город сплошным кольцом, и у каждого форта есть  свое название.  Вот
смотрите:  "Король  Фридрих",  "Мариенбург",  "Квендау",  "Королева  Луиза",
"Кальген",  "Канитц", "Лендорф",  "Понарт"... Между собой все  форты связаны
окружной  дорогой. Каждый форт - это  многоэтажное железобетонное сооружение
со своей электростанцией, складами продовольствия и боеприпасов, госпиталем.
Толщина  стен  достигает  трех  метров.   Вооружение  -  несколько  десятков
пулеметов,  две-три  артиллерийские  батареи. Гарнизон до  батальона.  Перед
фортами  рвы  шириной  двадцать  метров,  глубиной  семь  метров.  Водой рвы
наполнены  с таким  расчетом,  чтобы затруднить использование  переправочных
средств: всего-навсего до половины.
     Сержант-весельчак больше не  шутил, он молча глядел  на схему, в  конце
доклада тихо выругался и сказал Кирко:
     - И  чего это вы взялись нас пугать, товарищ подполковник? Все равно мы
раздолбаем ваши форты.
     - Не мои они,  - примирительно сказал офицер. - Я вместе с вами буду их
брать.  Товарищи,  я  не  кончил.  Теперь послушайте,  в чем  слабость  этих
сооружений.
     - О, это нам пригодится!
     - Как известно,  любая техника и любые крепости без человека мертвы. Вы
скажете: люди  в этих сооружениях есть. Правильно. Но какие? Много раз битые
нами  фашисты!  Это  уже  не  те немцы, которые в сорок  первом считали себя
сверхчеловеками.
     У Ромашкина  зазвучал в ушах наглый смех, встали перед глазами бомбежка
на  шоссе под Москвой и здоровые, спортивного телосложения фашисты. Как  они
были самоуверенны, как непринужденно смеялись! А ведь они были в плену!
     - Моральный дух гитлеровской  армии надломлен, - продолжал Кирко. - Вот
что говорят  пленные, еще  недавно  сидевшие  за этими бетонными  стенами. -
Подполковник полистал бумаги. - Ну, вот хотя бы этот, его привели разведчики
старшего лейтенанта Ромашкина.
     - Знаем такого!
     - Пленный тотально мобилизованный Иоган Айкен. Он говорит: "Мы не хотим
воевать,  всем  понятно  -  война  проиграна.  Но  офицеры  и  эсэсовцы  нас
заставляют. Нам каждый день  зачитывали  списки расстрелянных за трусость. В
городе на площадях висят подвешенные за ноги дезертиры.  Фюрер обещает новое
секретное оружие. А мы, фольксштурмовцы, изменяя слова  в песне, поем:  "Вир
альте  Аффен - зинд ное  Ваффен", это значит: "Мы, старые обезьяны, - и есть
новое оружие". В  городе мобилизовано в фольксштурм все мужское население от
16 до  60 лет. У нас  брали письменное обязательство не отступать с позиций,
мы предупреждены: за отход - расстрел!"
     Изучая   оборонительные  сооружения  противника,  разведчики  старались
понять психологию человека, сидящего в этих укреплениях.
     - Кто у нас был в Сталинграде? - спросил однажды Ромашкин.
     - Я, - сказал Наиль Хамидуллин.
     - Сколько дней вы держались?
     - Полгода.
     - Расскажи, как жили, что делали в дотах?
     -  У нас такой  железобетонной  махины  не  было. Сидели в траншеях,  в
землянках - одно-два бревнышка над  головой; много развалин домов было.  Там
же не крепость - простой город.
     - Ну, а режим какой был?
     - Какой? Отбивали двадцать атак в  сутки  -  вот такой режим.  Сказали:
назад ни шагу, не пускать немца за Волгу! Мы не пускали.
     - Ты пойми,  - настаивал Ромашкин, - нам детали  жизни в долговременной
обороне нужны.
     Наиль обиделся:
     - У нас такие же детали, как у фашистов, да?
     -  Вот  чудак! Зачем  обижаешься?  Надо же  нам приспособиться  к новым
условиям разведки.
     - Не будет долгой оборона, товарищ старший лейтенант. Мы  сейчас такими
стали, что не удержит никакая крепость!
     В  ходе подготовки  к  штурму самыми популярными  людьми  в полку стали
инженер  Биркин  и  саперы.  Женя  Початкин  был  уже  старшим  лейтенантом,
командовал саперной ротой полка. Он быстро освоил сложную науку "созидания и
разрушения", как он называл саперное дело.
     Однажды ночью Початкин прошел  с Ромашкиным  нейтральную зону и полевую
оборону,  подбирался к форту - он должен был изучить укрепления и придумать,
как открыть  дорогу полку.  Ромашкин  со своими разведчиками  охранял  его в
вылазке.
     - Опять меня конвоируешь, - шутил Початкин, намекая  на их самую первую
встречу.
     -  Твои мозги охраняю, - отвечал  Василий. - Давай думай, думай, нечего
филонить.
     Они подкрались  ко рву, на  веревках спустились к неподвижной, пахнущей
гнилью воде. На надувных лодочках поплыли к выступающей из воды  трехэтажной
бетонной  стене  с  черными  амбразурами.  Достаточно  было  одной  короткой
очереди, чтобы разведчики и  саперы пошли на дно  рва,  наполненного зеленой
затхлой  водой.  Но  форты не  стреляли.  В их  бетонном  чреве немцы  спали
спокойно,  зная,  что  впереди,  в полевых  сооружениях, охраняли  их  целые
дивизии и  полки.  У немцев  и  в  мыслях не  было, что  кто-то  из  русских
проберется сюда и отважится плавать под самыми дулами пулеметов.
     Початкин ощупал,  погладил  холодное тело форта,  осмотрел облицованные
камнем и  бетоном  берега,  отковырнул  кусочки камня и  цемента, положил  в
карман, потом измерил глубину воды и высоту рва над ней.
     Когда  вернулись  к спущенным  веревкам,  сверху склонились головы Саши
Пролеткина,  Ивана  Рогатина  и  Шовкопляса. С  ними  были  саперы  из  роты
Початкина. На  этом берегу они тоже измерили ров, набрали  образцы грунта  и
бетона.
     -  Может,  "языка"  прихватим?  -  спросил Ромашкин. Прежде Початкин не
отказался бы от такого предложения. А теперь, покачав головой, прошептал:
     - Ни в коем случае. Наши сведения важнее десяти твоих вшивых фрицев.
     Из  расположения  врага  им  удалось  благополучно  вернуться. В  своей
траншее Початкин продолжил ра