во
старались услужить.
     В  чемоданах и ранцах пленных  нашлась  необходимая одежда,  разведчики
подобрали  каждый  по  своему  росту. Затем  в куче  оружий взяли  автоматы,
пистолеты,  гранаты. Закончив переодевание,  осмотрели друг  друга, чтобы не
выдала какая-нибудь мелочь. Как обычно, не обошлось без шуток.
     -  Ну  и фрицуга  из  тебя породистый получился!  Настоящий  Геринг,  -
хихикал Пролеткин, разглядывая Рогатина.
     - А ты чистый  Геббельс,  -  огрызнулся  Иван, -  такой же  плюгавый да
болтливый.
     Ромашкин переоделся в  форму  эсэсовского  офицера, и все пошли  в штаб
получить от командира окончательное  "благословение". Когда деловой разговор
закончился, Караваев сказал Колокольцеву:
     - Дайте им конвой, чтобы довели до переднего края. Уж очень похожи, как
бы свои не побили.
     Разведчиков действительно могли принять за настоящих немцев. Их  немало
скрывалось в развалинах, и не все спешили сдаваться в плен, кое-кто выжидал,
не вернутся ли свои, а некоторые даже постреливали.
     В сопровождении веселых конвоиров  группа двинулась к фронту.  Это было
вечером 27 апреля. Наши войска к тому времени окружили Берлин со всех сторон
и с тяжелыми боями сжимали  кольцо. Город горел. Сквозь дым, клубившийся над
домами,  солнце  казалось   бледным  желтым  шариком.  Улицы  были  завалены
рухнувшими  стенами   домов,  битым  кирпичом,  искореженными  автомобилями,
танками, пушками, трамваями, трупами, касками.  Чем  ближе к переднему краю,
тем громче  треск автоматной и  пулеметной стрельбы.  Чаще и чаще  щелкают в
стены пули. Оглушительно бьют зажатые меж домов танки. Звук каждого выстрела
мечется среди многоэтажных зданий, залетает в узкие, будто колодцы, дворы, с
грохотом  дробится  о высокие стены.  Осколки  кирпича, штукатурки,  стекол,
дымящиеся  головешки  летят на головы.  Дым  щиплет глаза.  Пахнет  гарью  и
известковой пылью.
     Наконец  разведчики  добрались  до  передовой. Здесь  не было привычных
траншей, проволочного заграждения и нейтральной зоны. Линия фронта разделяла
два ряда  домов.  Эта незримая линия иногда перескакивала через  тротуары  и
проходила  через одно здание:  наверху  -  наши;  внизу - немцы. Порой линия
вставала  вертикально  и  вилась по лестничной клетке: на одной стороне ее -
фашисты, на другой - наши.
     В одном  из подвалов  разведчики легли  рядом с  автоматчиками и  стали
наблюдать в низенькие окна за противоположной стороной улицы.
     Многие автоматчики была  ранены. Тут и там  на  солдатах белели бинты с
пятнами  запекшейся  крови. Однако никто  не уходил  в медсанбат. Куда  там!
Впереди  рейхстаг. Да что рейхстаг - впереди конец войны! В подвале особенно
гулко отдавались звуки выстрелов. Стараясь перекрыть  шум боя, командовавший
здесь сержант спросил:
     - К фрицам в гости?
     - С Гитлером побалакать хотим, - ответил Шовкопляс.
     - Высоко замахнулись!
     - Мельче  не  осталось.  Да  и вы нонче крупное  дело завалили - Берлин
берете!
     - Ну, давай, давай, пусть знают наших!
     В подвал вошел пожилой лейтенант  и, узнав, что это  за люди в немецкой
форме, посоветовал Ромашкину:
     - Вы, товарищ,  зря не рискуйте, в тыл сейчас пройти  невозможно. Улицу
простреливают  в  несколько слоев. А через  полчаса начнется общая атака. Мы
ворвемся в дома напротив, а вы отрывайтесь вперед или куда-нибудь в сторону.
Пока немцы разберутся, что к чему, успеете прошмыгнуть.
     Василий согласился с  добрым  советом, решил подождать. Автоматчики, то
вставая, то приседая  у подвальных окон, беспрерывно  стреляли. Иногда  пули
влетали в подвал  и, как  бичи, оглушительно щелкали по задней стене.  Вдоль
нее  никто не ходил, все жались к передней стене. Разведчики тоже  сидели на
этой стороне, прислонясь спинами к холодным кирпичам, курили.
     Наконец  все стали  готовиться к броску в атаку: подле окон и  проломов
автоматчики встают на ящики, бочки, груды кирпича, чтобы  удобнее выскочить,
дозаряжают  оружие, ощупывают лимонки на поясе и в карманах.  В уличном  бою
гранаты - незаменимое средство.  Поэтому все запасаются ими, запихивают куда
только  можно.  Лица  солдат суровы,  глаза  устремлены  на  улицу.  Каждому
кажется: если успеешь перебежать дорогу, в домах будет не так страшно. Пусть
там  в квартирах и на лестничных клетках ждет рукопашная -  это легче. Самое
трудное  - уцелеть, перебегая улицу. В домах напротив  у всех окон,  бойниц,
чердачных    отдушин   притаились   фашисты   с   пулеметами,    автоматами,
фаустпатронами и гранатами. Как только волна атакующих выкатится на тротуар,
все эти огневые средства ударят в  наших людей, будут валить их на землю, не
допуская к стенам домов.
     Но  атакующие тоже не лыком  шыты. Едва  прозвучала команда: "В  атаку,
вперед!" - шквал пуль  хлестнул по окнам противоположной стороны. Не  снимая
пальцев  с курков, бойцы хлестали пулями по домам. Во что  бы то ни стало не
дать  противнику  высунуться!  Короткий  бросок - и наши ворвались  во  мрак
развалин. Их встретили автоматные  очереди, взрывы гранат,  черные силуэты и
гортанные крики фашистов.
     Ромашкин стреляет  по теням, которые мелькают в пыли и дыму  в  глубине
комнаты. Слышит  испуганные вопли раненых. Попал!  Продолжая стрелять  перед
собой,  он  побежал  к просветам  окон. Оглянувшись, убедился  -  разведчики
следуют за ним.  Он  перемахнул через подоконник,  помчался к  ограде -  она
кирпичная,  высокая, с  разбегу, пожалуй, не взять. Заметив  в углу мусорный
ящик, Ромашкин с  ходу  вскочил  на  крышку,  заглянул  через  забор  и,  не
обнаружив немцев, спрыгнул в узкий  проулок. Рогатин, Пролеткин, Шовкопляс и
остальные посыпались со стены за ним.
     И тут Ромашкину показалось,  что кого-то не хватает.  Но  сейчас не  до
этого. Разведчики вбежали в распахнутый подъезд, пересекли еще один двор. На
очередной  улице  столкнулись  с  гитлеровцами.  Они суетились  возле  окон.
Кричали.  Тащили  к  дверям   мебель,  устраивали  завал.   Ребята  невольно
шарахнулись к сводчатой арке, под которой никого не было  видно. Но немцы не
обратили на  них внимания.  Группа  перебежала небольшой сквер.  Здесь немцы
рубили цветущие вишни и яблони. "Зачем их рубят? Неужели для того, чтобы нам
не  досталось?"  - подумал  Ромашкин, глядя,  как падают  нарядные  деревца.
Пройдя на другой конец сквера, он понял  - немцы  расчищают сектор обстрела.
За сквером стояло большое здание, его подвальные окна были заложены кирпичом
и превращены в амбразуры. Разведчики  обошли здание стороной - там наверняка
засел целый батальон. Форма - средство маскировки хорошее, но все же следует
избегать прямых встреч с врагами.
     Миновав  несколько  кварталов, они выбрали  пустой  дом и  остановились
передохнуть. Здесь выяснилось, что с ними нет Хамидуллина и Голощапова.
     -  Может быть,  отстали  или  потерялись  во  время  атаки?  -  спросил
Ромашкин. - Кто видел?
     -  Хамидуллин  не потерялся, - грустно произнес  Пролеткин. - Он  упал,
когда мы выскочили из подвала. Не знаю, убит или ранен. Видел, что он упал.
     - А Голощапов?..
     Все скорбно молчали.
     - Крепко ранен, - убежденно сказал Саша. - Если бы легко, не отстал бы.
Ну, ничего, вылечат - мир уже скоро.
     Это  напоминание  о  конце  войны  вновь всколыхнуло  всех.  Разведчики
заторопились, будто  боялись, что война вот-вот  кончится и  не  успеют  они
выполнить свое последнее задание.
     Вот здесь, выходя из  дома, убедились, что вражеская  военная форма  не
так  уж  надежна.  На  перекрестке стояла  грузовая  машина, борта  ее  были
опущены, в  кузове  возвышался  стол, накрытый  зеленой  скатертью.  Сначала
Ромашкин подумал, что это огромный гроб, но потом понял  - это действительно
обыкновенный стол, и ничего больше.
     За столом  сидели три  офицера. Один круглолицый,  жирный,  похожий  на
повара,  в шутку нарядившегося в мундир, и двое  худых, с темными,  жесткими
лицами. Автомобиль  преграждал улицу,  на  которую хотели выйти  разведчики.
Василий прикрыл дверь, набросил цепочку и стал наблюдать  в  щель, что будет
дальше.
     К машине постепенно  сходились солдаты, офицеры  и  унтеры.  Эсэсовцы в
касках, с  автоматами на  груди дальше машины  никого  не пропускали.  Когда
собралось  человек  пятьдесят,  эсэсовцы  окружили  их  и  начали  проверять
документы. Они громко называли фамилии, а жирный офицер  за столом записывал
в  книгу.  Когда  перепись  закончилась,   толстяк  начал  торопливо  ругать
задержанных.  Он кричал,  размахивал руками,  гневно  таращил глаза. Василий
отчетливо  слышал  его  голос,  но не мог понять, что именно он кричит. Ясно
было  одно:  ругается.  Побушевав  минут  пять,  он  взял  со  стола  чью-то
солдатскую книжку, выкрикнул фамилию. От  солдата, который  отозвался, толпа
отшатнулась и подалась в стороны. Жирный пошептался о  чем-то с  сидящими за
столом. Те, как игрушечные, кивнули головой.
     Эсэсовцы  подошли  к одинокой зеленой  фигурке, оставшейся на  середине
улицы, и,  подталкивая, повели солдата  к тротуару.  Его поставили  к  стене
лицом и  без  команды выстрелили  солдату  в  спину. Он,  вздрогнул, сел  на
мостовую, эсэсовцы дали еще несколько торопливых  очередей. Солдат повалился
на бок, неудобно лег, поджав под себя руку.
     Толстяк за столом еще что-то кричал  и, как полководец, выбросил руку с
пальцем, указывающим в  сторону передовой.  Задержанные дружно повернулись и
побежали, опасливо оглядываясь на эсэсовцев.
     Ромашкин понял - перед ними работал передвижной трибунал.
     Между тем  офицеры и эсэсовцы закурили, поглядывая в  сторону разрывов,
стали   ждать,  когда   накопится  новая  партия.   Двое   солдат   оттащили
расстрелянного в  подворотню. Ничего не  подозревающие  дезертиры,  солдаты,
отбившиеся   от  своих  частей,  и  раненые  снова  стали  накапливаться  на
перекрестке.
     Воспользовавшись этим,  разведчики  прокрались  пустым домом  во  двор,
потом на соседнюю улицу и вдоль нее пошли дальше.
     На небольшой  площади им  встретился не  шагающий,  а  бредущий  строй.
Гитлеровцы  шли  не в ногу, вид у них был совсем не воинственный,  головы  у
многих опущены, но кое-кто, выпятив грудь, шагал хлестким шагом. Разведчики,
опасаясь, чтобы их не поставили в шеренгу, юркнули на лестницу, которая вела
в подвал.
     И  тут  Василий  еще  раз убедился,  что  немецкая форма  -  ненадежная
маскировка. У  входа  в  подвал их  встретили бледные, исхудавшие  женщины с
детьми.  Принимая  за  своих,  женщины с  ненавистью  глядели на  солдат  и,
преградив им дорогу, стали говорить что-то очень злое. Ромашкин понял только
общий  смысл. Они требовали, чтобы солдаты немедленно  ушли. Опасались, что,
затеяв перестрелку с русскими, они всех тут погубят.
     Ромашкин  попытался  успокоить  немок  жестом:  сейчас,  мол, уйдем, не
волнуйтесь. А сам слушал, как вверху по мостовой топает колонна. Он опасался
только одного - лишь бы женщины не закричали и не позвали на помощь офицера.
Немки поняли  его  почти  правильно: приняв разведчиков  за дезертиров,  они
понизили голоса  и сердито  шипели, как гусыни. Когда топот по  улице смолк,
разведчики поспешили удалиться.
     По улицам, перегороженным баррикадами,  изрытым воронками и  заваленным
рухнувшими  домами,  идти  было  тяжело. Местами  пожарище так  жгло, что по
дороге пройти было  невозможно, приходилось обходить.  И все же в этом хаосе
Ромашкин без труда определял, где находится. На каждом доме под номером было
написано  название  улицы.  Найдя  ее  на  плане  города,   Василий  намечал
дальнейший   маршрут,  и   группа   пробиралась   дальше  по  направлению  к
Фоссштрассе.
     Сталкиваясь с немцами, военными и гражданскими, ребята быстро проходили
мимо.  В такое напряженное  время всем было не до разговоров. Каждый куда-то
спешил, стремясь как можно меньше находиться под обстрелом на улице.
     При очередной  передышке,  когда группа укрылась в каком-то погребе  от
налетевшей авиации,  Ромашкин  подумал:  "Едва  ли кто,  кроме  разведчиков,
попадает в  такие отчаянные переделки.  Летчики, танкисты,  пехотинцы -  все
сходятся с  врагом лицом  к  лицу,  бьются в  открытом  бою.  А  мы окружены
фашистами со  всех сторон,  да к тому же нас лупит  своя артиллерия и долбит
наша же авиация".
     Переждав налет, двинулись дальше. От угла к углу, от стены к стене. Чем
глубже проникали во вражеский тыл, тем больше встречалось военных и штатских
немцев.  Беженцы,  резервы,  тыловые  учреждения,  уходя из опасной зоны,  в
которую  залетали пули, все плотнее сбивались к центру осажденного  Берлина.
Дома здесь  были пустыми,  многие из  них разрушены,  многие горели.  Пожары
никто не тушил,  водопровод не действовал. Страшно, когда  пожары  не тушат.
Дом  горит,  а  люди бегут мимо, лишь  бы  подальше, чтобы не было  жарко от
пламени  или  не упал кусок обгоревшей стены на голову. В этом безразличии к
пожарам особенно чувствовалась  обреченность фашистов  -  зачем тушить,  все
равно конец.
     На одном перекрестке солдаты приспосабливали дом к обороне: закладывали
окна кирпичом и мешками, набитыми землей. А в сторонке сидел старик в черном
помятом костюме и остругивал палку - он  явно мастерил белый флаг, готовился
к капитуляции. Офицер, заметив  старика, вырвал у него палку, затоптал белую
тряпку, что-то крикнул и в заключение дал ему увесистый пинок.
     Глядя  на фашиста, Ромашкин  думал: "Правильно  говорили,  что в Берлин
стянуты отъявленные головорезы.  Вместо того чтобы  прекратить бессмысленное
кровопролитие, они продолжают  уничтожать солдат,  гражданских людей  и свою
столицу".
     В  одном  из  дворов  занимала  огневые  позиции  батарея,  отошедшая с
передовой. Многие  артиллеристы были одеты в гражданские  костюмы. Наверное,
когда  находились  в непосредственной близости  от наших войск, готовились к
встрече с русскими. Хитро придумано: отбежал от пушки - и готово, уже мирный
житель, можно кричать: "Гитлер капут, русс зольдат гут!"
     Вечер  перешел  в  ночь  совсем  незаметно. По  сути  дела,  ничего  не
изменилось. Ромашкин посмотрел  на часы - половина второго.  Значит,  уже 28
апреля. На улицах, как и вечером, было сумрачно, дымно. С наступлением  ночи
мрак  не спустился на  город,  пожары тускло  освещали улицы, в небе  стояло
зарево грязно-розового цвета.
     В  подвалах  зажглись  керосиновые  лампы,  свечи,  коптилки. Теперь  с
тротуара  хорошо  было  видно  сквозь  окна  и   проломы,  что  делается   в
подземельях.  В одних  - женщины, дети, старики лежали на  матрацах, коврах,
тряпье;   каждая   семья  отгородилась  от  соседней   чемоданами,   узлами,
занавесками.  В других  -  вповалку  рядами лежали солдаты,  многие  курили,
красные огоньки вспыхивали при неярком освещении.
     Все это  время разведчики продвигались молча. Говорить  нельзя: русская
речь выдаст, за каждым  углом  может услышать  немец -  и тогда не уйти. Шли
осторожно, часто сворачивали  в  дома и  развалины,  иногда подолгу  сидели,
пережидая, пока на улице или во  дворе  станет менее людно. Иногда  Ромашкин
вел  разведчиков  строем.  Несколько раз поднимались  на чердаки,  пробовали
связаться по радио со своими. Но как ни старался Жук, ничего не мог сделать:
весь диапазон был забит голосами радистов, находящихся поблизости.  В кольце
окружения работали еще сотни немецких станций. В эфире был  не меньший хаос,
чем в самом городе.
     Ромашкин надеялся, что  ночью будет  легче  продвигаться  вперед. Такой
выработался рефлекс: ночь - союзница разведчика. Но в осажденном Берлине все
было необычно.  С  наступлением  ночи  движение  не  уменьшилось,  машины  с
боеприпасами  продолжали  сновать  к   фронту  и   обратно.  Усилился  поток
дезертиров.  Днем они  отсиживались в развалинах и подвалах, а сейчас ползли
из всех щелей. Наверное, поэтому появилось больше патрулей, часовых и другой
охраны,   все  чаще  стали   слышаться   окрики.   Эсэсовские  заград-отряды
останавливали  солдат  и  прохожих,  тщательно  проверяли документы.  Многих
забирали.  Заметив   это,  разведчики  свернули  в   ближний  дом  и   стали
советоваться - что делать дальше?
     - А если по крышам попробовать? - спросил Саша Пролеткин.
     - Не плохо бы, - одобрил Ромашкин. -  Но сейчас сплошных кварталов нет,
дома  разъединяют  пожары  и  развалины.  К  тому  же  дома  разной  высоты,
десятиэтажный рядом с пятиэтажным. Как ты спустишься?
     - По водосточным трубам. Веревки можно добыть.
     - Все равно в пожар упрешься, - глухо возразил Рогатин.
     -  Спустимся,  обойдем пожар  -  и  опять  на  чердак,  -  защищал свое
предложение Пролеткин.
     - Хорошо бы забраться в метро, - сказал Ромашкин.
     - Остановка "Фридрихштрассе" как раз около рейхсканцелярии.
     - Тот немец балакал, что метро затоплено, - напомнил Шовкопляс.
     -  А может, затоплено не до самого потолка? Сделаем плотики и поплывем,
- продолжал Василий, сам еще не веря в возможность этого.
     Саша Пролеткин,  как  обычно,  готов  был  на  все  и  горячо поддержал
командира:
     - Здорово  придумано!  Немцы  уверены - метро залито,  а мы хлюп-хлюп и
подплывем к фюреру под нос.
     - Да тихо ты! - одернул Сашу Рогатин.
     Прислушались. Все спокойно.
     -  В  метро  пустили воду из  Шпрее или из Ландвер-канала, -  продолжал
рассуждать Ромашкин. - Уровень воды в реках, конечно, выше туннелей; вода на
полпути не остановится. Если  не закрыли шлюзы, она  наверняка все заполнила
до выходов на улицу. Давайте поищем другой путь.
     Разведчики  вышли  в  темный  асфальтированный  двор и  обнаружили  там
открытый люк канализации. Пролеткин первым подошел к отверстию и осветил его
карманным фонариком. В глубь земли уходила выложенная кирпичом горловина, на
ней  чернели металлические скобы. Саша вопросительно посмотрел на командира.
Василий кивнул. Пролеткин стал спускаться по скобам.
     Все смотрели в черноту ямы и с волнением ждали, что будет дальше.
     Рогатин,  как  наиболее  благоразумный  и рассудительный,  наблюдал  за
дверью и воротами, чтобы вовремя предупредить, если появятся  немцы. Но  вот
внизу несколько  раз  мигнул  огонек. Саша звал  к  себе.  Стали спускаться.
Рогатин и  здесь  показал свою  дальновидность.  Он  оставался  последним, и
Ромашкин  слышал,  как  громыхнула над  головой  тяжелая  крышка.  Правильно
сделал, что закрыл, люк  не  должен привлекать внимания. Опускаясь все ниже,
Ромашкин нащупал ногой выступ и выпустил из  рук  холодную скобу. Кто-то  из
разведчиков потянул его  за рукав. Вокруг было черно, пахло, как  в грязной,
запущенной бане.
     Саша  мигнул  фонарем,  и Василий успел  разглядеть  сводчатый туннель,
бетонную  канаву  в полу,  по ней текла густая черная жижа, и  две ступеньки
вдоль  канавы.   На  одной   из  ступеней  стояла   вся  группа.  Разведчики
прислушались и,  не уловив никаких настораживающих звуков, еще раз посветили
фонариками.  Туннель  был чистым, если не считать булькающей струи в канаве.
После опасностей, пережитых на улицах, он показался даже  более удобным, чем
развалины,  где  на голову  то и дело падали головешки и  сыпались  кирпичи.
Здесь не было дыма.
     Разведчики прошли  до первого  перекрестка  и  остановились: куда  идти
дальше? Ромашкин достал план города и компас. Сориентировался: нужно идти на
запад.  Но  верен ли компас? Поблизости проложены  металлические трубы,  они
могут  влиять  на  стрелку.  Нужно было взять  направление  на  поверхности.
Ромашкин сказал об  этом разведчикам, все возвратились к  люку,  а Рогатин и
командир  выбрались на поверхность. Подсвечивая фонариком, Василий определил
направление на Фоссштрассе и подсчитал: пройти осталось не больше километра.
Они  снова  спустились  вниз и  тронулись  в путь, стараясь не шуметь  и  не
зажигать фонари.
     Первыми шли  Голубой и Шовкопляс, они касались руками  влажной  стены и
осторожно пробовали ногой бровку,  прежде чем