И  это  он  неспроста, - подумал Василий,  - что-то  замышляет, старый
волк".
     -  Я  врагов убивал, тех, кто пришел грабить нашу землю. Я своей жизнью
рисковал, защищая Родину. Народ дал мне особые знаки отличия, чтобы показать
меня всем:  вот, смотрите и уважайте этого человека, он отстоял вашу свободу
и благополучие. А Никола... - Ромашкин взглянул на хмурого Мясника, подумал:
"Зачем я буду кривить душой, осторожничать и угодничать  перед этими людьми,
нечего  мне их бояться", - и  высказал то, что считал правильным: - А Никола
убивал тех же советских людей, которых убивают фашисты.
     -  Стало быть, он фашистам помогал, те бьют с фронта, а Мясник в спину?
- усмехаясь и пристально глядя на Николу, спросил Петр Иванович.
     - Выходит, так, -  согласился Ромашкин,  наблюдая, как недобрые огоньки
замелькали  в  глазах  Мясника.   Вдруг  Червонный  сам  прервал   возникшую
натянутость и свел все на шутку:
     - Ну,  Школьник, если бы ты прокурором был,  век не видать нам свободы!
Но, слава богу,  ты  штрафник, и,  может  быть, завтра, а  то и раньше немцы
прострелят твою умную голову.
     Шутка получилась зловещей, никто  не смеялся. Молча разошлись  в разные
стороны.
     "Что  это,  угроза?  Почему  вдруг  так  резко   изменилось   отношение
Червонного? Чем я обидел его? Отказался  в поиск идти? Нет, что-то не то. Не
хватало еще, чтоб завтра в атаке эти подонки мне пулю в затылок пустили..."
     Во время ужина Ромашкин не  пошел в  блиндаж, где находились штрафники,
он  сел  в стрелковой ячейке,  закусил  всухомятку. С  тоской вспомнил своих
замечательных  ребят.  Наверное,  сейчас  готовятся  на  очередное  задание.
Поведет Рогатин. Саша Пролеткин, как всегда, подшучивает над  ним. Голощапов
обязательно чем-нибудь недоволен. Шовкопляс что-нибудь рассказывает на своей
певучей  украинской  мове.  А старшина Жмаченко, как  сердобольная  хозяйка,
кормит  разведчиков  ужином и  проверяет,  у  всех ли  достаточно  гранат  и
патронов к  автоматам. Полк  после трудного  боевого дня готовится  поспать.
Колокольцев пьет чай из маленького самоварчика, Караваев думает над картой -
как завтра  с рассветом бить  фашистов.  А новый  замполит, наверное, гоняет
своего ординарца, чтоб  отутюжил  ему  одежду, подшил свежий  подворотничок,
почистил сапоги. Очень большая чистюля этот новый замполит!
     Подошел командир взвода.
     - Вот  ты  где. Послушай, старшой,  - он впервые намекнул так на звание
Ромашкина,  - завтра, когда  пойдем в атаку, помоги  на  левом  фланге.  Сам
знаешь,  народ  необстрелянный,  испугаются  пулеметов,  залягут,  потом  не
поднять. Помоги, штрафники тебя  в свою  компанию приняли, ты  с  ними общий
язык найдешь.
     Много ли нужно человеку в  беде? Иногда не деньги, не какие-то блага, а
сознание,  что ты сам кому-то  нужен.  Вот  не помог  лейтенант ничем, а сам
помощи попросил - и светлее стало у Василия на душе, воспрянул духом.
     - Не беспокойся, лейтенант, на левом фланге будет полный порядок!
     - Ну, спасибо тебе, старшой.
     Он пошел по тесной траншее, а Ромашкин благодарно смотрел  ему в спину.
Вспомнив  затаенную угрозу в словах Червонного, Василий подумал: "Надо  было
сказать взводному: что-то затевают дружки Червонного. Я его обнадежил, а они
меня самого как бы не пристукнули".
     К Ромашкину подошел Нагорный.
     -  Я не  хочу быть навязчивым, но все же скажу то, что думаю: вдруг тот
человек не придет дежурить с вами? От  таких,  как  он, можно всего ожидать.
Заснет.  Придется  вам  нести   службу  одному.   А  случись   что-либо,  по
распределению командира  я должен быть с вами. С меня спросят. Так что вы не
обижайтесь.
     - Его и правда нет. Не пришел. А по времени уже пора.
     - Не жалейте, я охотно вам помогу, скажите, что я должен делать?
     - Будем  ходить от середины нашей  позиции на фланги.  Вы туда, я сюда.
Сойдемся и опять разойдемся.  Когда идете, прислушивайтесь, приглядывайтесь.
Если  что-то  заметите,  сообщайте  мне.  Вот так  и будем ходить,  чтоб  не
заснуть.
     - Очень хорошо! Я все прекрасно понял - ухожу на свой фланг.
     Нагорный  неловко держал в руках  винтовку, она мешала ему, он не знал,
что с ней делать.
     Ромашкин усмехнулся:
     - Подождите.  -  Он взял  ружье, отпустил ремень  и подал  Нагорному. -
Теперь накиньте ее на плечо.
     Нагорный сделал, как советовал Ромашкин, радостно удивился:
     - Действительно очень удобно, благодарю вас. Элементарно просто, а я не
додумался! Правильно говорят - дело мастера боится.
     Они стали прохаживаться, каждый размышляя  о своем. Прошел час, а может
быть, больше. Вдруг Нагорный подбежал к Ромашкину, взволнованно зашептал:
     - Там  от  нашей  траншеи поползли люди -  туда. -  Он  махнул  рукой в
сторону немцев.
     Ромашкин  растерялся  -  что  делать? Это  наверняка  дружки Червонного
двинулись за "языком". Поднять тревогу, вернуть? Уж тогда-то  не миновать от
них  пули  в спину! Промолчать нельзя -  это может привести  к самым тяжелым
последствиям.
     - Что же вы ничего  не предпринимаете? - вдруг строго спросил Нагорный.
- Они к фашистам пошли,  я  случайно слышал их  разговор.  Червонный сказал:
"рвем когти" - это значит побег.
     - Он так сказал?
     - Уверяю вас.
     Ромашкин побежал к землянке взводного.
     - Лейтенант, четверо ушли к немцам!
     Сиваков ошалело вытаращил глаза, зачем-то рванул пистолет из кобуры.
     - Когда?
     - Недавно.
     - Почему не стрелял?
     - Я их не видел. Нагорный заметил.
     - За мной! - Лейтенант побежал, двоим,  случайно встреченным в траншее,
крикнул: - за мной! Спросил Нагорного:
     - Куда они пошли?
     Тот показал направление.
     - За  мной!  -  опять крикнул взводный,  и все, кто был  рядом  с  ним,
полезли из траншеи. Сухая земля с  шелестом посыпалась вниз, запахло  пылью.
Но как только выбрались из траншеи на поверхность, этот запах сразу сменился
сырой прохладой, которая тянула из  балки. Ромашкин вспомнил свой разговор с
Червонным.
     - Они наверняка пошли низиной, - сказал Василий взводному. - Будут идти
осторожно,  с опаской, а мы давай напрямик поверху, через  поле. У проволоки
встретим.
     - Верно говоришь! - Сиваков, пригибаясь, побежал вверх по косогору, все
последовали за ним.
     Ромашкин думал: "А что, если  ребята  за "языком" пошли, а  Нагорный из
ненависти наклеветал на  них?"  Но, вспоминая разговоры с Петром Ивановичем,
Василий убеждался -  тот исподволь выспрашивал, как безопаснее добраться  до
проволоки.  И с Мясником  сталкивал не случайно, об орденах  рассуждал, чтоб
ненависть  разжечь  у  этого  человека.  И смертью  Вовку  пугал,  и  против
Нагорного насторожил для маскировки своих планов.
     Крадучись, стараясь не шуметь, добрались до  выхода из балки. Залегли в
последних поднимающихся на взгорок кустах. Сиваков осмотрелся: кто же  с ним
здесь?  Лейтенант  пожалел о  своей горячности и торопливости. Ромашкин  был
единственным, кто по-настоящему годился в этой засаде. Нагорный - ни рыба ни
мясо.  Двое других неизвестно кто такие, лейтенант даже фамилий  их не знал.
"Стало быть, у тех четыре винтовки, у нас два автомата - мой и старшого, эти
трое с винтовками не  в  счет", -  быстро  прикидывал  Сиваков. Ромашкину он
сказал:
     - Выпустим их  на  ровное место и здесь  окликнем. Если не остановятся,
стреляй.
     -  Я  все думаю,  не  за "языком" ли они?  Был с  ними такой  разговор.
Позволь, я проверю?
     - Как ты это сделаешь?
     Ромашкин объяснил.
     - Хорошо. Действуй, - согласился лейтенант.
     Ждать пришлось недолго.  Неподалеку  хрустнула сухая ветка  под  ногой,
зашлепали листья по одежде  идущих. "А еще за  "языком" собрались! - подумал
Ромашкин. - За версту дураков слышно!"
     Из темных  кустов, опасливо озираясь,  вышли четверо. Втягивая головы в
плечи,  крадучись  пошли  вверх  по склону. У Мясника в  плечи  втягивать-то
нечего было, Ромашкин сразу узнал его квадратную, словно комод, фигуру.
     Когда группа приблизилась метров на двадцать и  кусты,  в  которые  она
могла  шмыгнуть,  остались  позади,  Ромашкин,  не  показываясь  из  кустов,
властным голосом скомандовал:
     - Хальт! Хенде хох!
     Беглецы испуганно присели и замерли.
     Ромашкин, картавя под немца, пояснил, чтобы его поняли:
     - Руки вверх! Оружие на земля!
     Четверо быстро исполнили команду.
     - Мы в плен! Сдаемся! - просительно сказал Червонный.
     Василий ни разу не слышал, чтобы он говорил таким жалким голосом.
     - Цюрук! Кругом! Спина  ко мне! - грозно, но негромко, чтоб не услыхали
немцы, продолжал приказывать Ромашкин. - Кто ты есть? - спросил он.
     - Мы  политические  заключенные,  нас привезли  из  лагеря.  Мы  против
Советской власти. Хотим в плен, к вам. Хайль Гитлер! - блеял Червонный.
     - Отшень карашо! - одобрил  Ромашкин и шепнул Сивакову: - Берем оружие.
-  Они  осторожно  подошли  к  задравшим  руки  предателям.  Держа  автоматы
наготове,  взяли у них  из-под  ног винтовки, положенные  на  траву. Подошли
Нагорный  и те двое, фамилии которых не знал Сиваков, они тоже  держали свое
оружие наготове.
     - Ну, а теперь пошли назад! - спокойно сказал лейтенант.
     Петр Иванович, не  веря своим ушам, все еще держа руки вверх,  опасливо
оглянулся. Мясник  быстро опустил короткие лапы, повернулся  всем квадратным
телом и, увидев Ромашкина, злобно и спокойно сказал Червонному:
     - Я же тебе говорил, сука  твой  Школьник. Надо было его давно пришить.
Эх ты, голова два уха, и себя и нас завалил. - Мяснику было приятно хоть раз
в жизни неотразимо ужалить атамана, которому  он в душе не только завидовал,
но и ненавидел его.
     - Где Вовка-Штымп? - спросил Ромашкин.
     - А он другой дорогой пошел, - вызывающе ответил Червонный.
     - Какой дорогой? - спросил Сиваков  и щелкнул  затвором. -  Говори, или
сейчас я тебя, гада, прикончу при попытке к бегству.
     Червонный упал на колени, быстро и жалко стал просить:
     -  Не надо.  Я никуда  не  бегу. Вот все  видят  - не  бегу. Они  будут
свидетелями.
     - Куда пошел Голубой?
     - Я пошутил. Он там, в траншее, остался. Откололся от нас.
     - То-то! Шутник! Ну, пошли, вы  вперед  - мы за вами. И предупреждаю  -
побежит один, всех прибью. Держите друг друга за руки.
     На рассвете  из  каждого  взвода вызвали по десять  человек, привели на
опушку, построили. Сиваков умышленно поставил предателей рядом с валявшимися
здесь  трупами  немцев.  Лейтенант  прочитал  короткий  приговор  трибунала.
Треснули очереди из  автоматов.  Четверо  упали,  подняв  пыль в  пересохшей
траве. Их трупы не стали закапывать, оставили среди убитых врагов.
     Когда совсем рассвело, началась артиллерийская подготовка, черная  пыль
и  дым  окутали  позиции  гитлеровцев,  снаряды  и  мины  долго  долбили  их
расположение.  Наконец  Ромашкин увидел зеленые ракеты, услышал, как  ротный
доложил последний раз по телефону:
     - "Шурочка" пошла вперед!
     Капитан Телегин, взводные и Ромашкин выпрыгнули на  бруствер первыми и,
увлекая за собой остальных, побежали вперед, крича:
     - За Родину! Вперед!
     Рядом с Василием бежал Нагорный, он истово провозглашал эти же слова:
     - За Родину! За нашу Родину!
     А с  другого бока бежал Вовка-Штымп,  он  перепрыгивал  через воронки и
старые  трупы  немцев,  не обращая внимания  на  грохот боя,  совершенно  не
замечая взрывов немецких снарядов  и  свиста пуль,  все  старался  объяснить
Ромашкину:
     - Ты пойми, Школьник,  я с самого начала не  хотел с  ними  уходить.  Я
русский. Что мне делать у немцев? Я Червонному просто так поддакивал, боялся
его. Он  мужик  строгий.  У него власть большая была! А  когда они  к немцам
двинули, я в другом взводе спрятался.
     Ромашкин с гулко бьющимся сердцем бежал вперед, невольно ждал знакомого
уже  не раз,  тяжелого удара  пули  или  осколка.  Слушая  объяснения Вовки,
улавливал их смысл лишь наполовину, но все же отмечал  в подсознании: "Какой
смелый,  черт, разговаривает, будто за чаем. Жаль, если его убьют, взял бы в
разведку!  О  чем я думаю!  Его убьют! Самого ведь  сейчас  свалить  может!"
Ромашкин помнил и просьбу взводного, наблюдал за левым флангом, покрикивал:
     - Вперед! Вперед, ребята!
     Заметив, как  несколько человек залегли от близкого взрыва,  метнулся к
ним:
     - Встать! Вперед!
     На него смотрели снизу глаза, полные ужаса, бойцы вжимались в землю, не
в силах оторваться от нее. Ромашкин знал:  ни уговоры, ни просьбы сейчас  не
помогут, против животного страха может  подействовать лишь еще более сильная
встряска,  одолеть  боязнь  смерти поможет лишь еще более близкая реальность
смерти.
     - Пристрелю, гады! Встать!  Вперед!  - грозно крикнул Ромашкин,  наводя
автомат на  лежащих.  Они вскинулись и  побежали вперед, глядя уже  не на ту
смерть, которая летела издали, а на ту, что была рядом, в руках Ромашкина.
     Не успели добежать до траншеи врага,  как с низкого  серого неба хлынул
дождь, он обливал разгоряченное тело,  прибавил  сил. Запах гари взрывов  на
некоторое время сменил аромат теплой травы.
     - Ура! - кричали штрафники и неслись на торчащие из земли мокрые каски.
Фашисты  торопливо  стреляли. Ромашкин  видел их расширенные от ужаса глаза,
дрожащие руки. Штрафники прыгали сверху прямо на головы врагов.
     Рукопашная  схватка была  короткой  - торопливые выстрелы в  упор, крик
раненых, ругань  штрафников, несколько глухих  взрывов  гранат,  брошенных в
блиндаж.
     - Вперед! - кричал Ромашкин. - Не задерживайся в первой траншее!
     Справа командиры  тоже выгоняли штрафников из  блиндажей: кое-кто полез
потрошить ранцы убитых гитлеровцев, снимать часы.
     - Вперед, буду стрелять за мародерство! - неистовал капитан Телегин.
     Волна атакующих покатилась дальше, ко  второй  траншее.  А в первой, на
дне ее, остались лежать, втоптанные  в грязь,  в зеленых мундирчиках те, кто
несколько минут назад стрелял  из пулеметов и автоматов. Вроде бы  из первой
траншеи никто из  гитлеровцев  не  убежал, но  из  следующей  опять стреляли
пулеметы и автоматы, мелькали зеленые, блестящие под дождем каски.
     Вдруг вскрикнул и зашатался Нагорный.
     - Зацепило? - сочувственно спросил Ромашкин.
     - Кажется, да. Но я пойду вперед. Я могу. - Нагорный держался  за грудь
рукой, под пальцами на мокрой  гимнастерке расплывалось  красное  пятно.  Он
побежал вместе со  всеми, но постепенно стал отставать. Несколько раз падал,
спотыкаясь на ровном месте, но поднимался и шел вперед.
     "Вот так, наверное, и папа,  - подумал Василий. - Он тоже был скромным,
тихим, но в бою от других не отставал".
     Ромашкин, оглядываясь, видел Нагорного, очень хотел помочь ему,  однако
железный закон атаки - все идут только вперед - не позволял это сделать. Те,
кто  ранен, помогут друг  другу, к  ним  подоспеют  санитары.  Живые  должны
продолжать свой бег  навстречу врагу  и поскорее убить  его, иначе он сразит
тебя.
     Нагорный  все же дошел  до  второй  траншеи.  Здесь на  роту  обрушился
сильный артиллерийский налет. Все бросились на мокрое, скользкое дно, лежали
некоторое  время,  не  поднимая головы.  Снаряды рвали  землю совсем  рядом.
Кислый запах разопревшей  от дождя  и пота одежды  заполнил траншею, набитую
людьми.
     Когда обстрел прекратился,  Ромашкин  хотел перевязать Нагорного  - тот
лежал рядом.
     -  Не  надо.  Бесполезно.  -  Он  смотрел  на Василия добрыми  усталыми
глазами.  -  Это даже  к лучшему. Если бы  вы  знали,  как я устал! Я  очень
боялся, что умру без пули. Без крови. Не сниму с себя обвинения. И вот слава
богу,  я  убит.  Очень прошу сообщить домой,  в Ленинград.  Пусть  знают - я
никогда врагом не  был. Вот окончательно доказал это. Теперь жене, дочери...
легче  жить  будет...  -  Нагорный  обмяк,  рука  упала   с   груди,  открыв
густо-красное пятно на потемневшей от дождя гимнастерке.
     "С  простреленным сердцем шел человек  в  атаку, - подумал  Ромашкин, -
очень дорожил он своим добрым именем, сделал все, чтобы восстановить его".
     Дождь обмывал лицо  Нагорного, оно  было спокойным и строгим, лишь одна
обиженная   морщинка   пересекала  его  высокий  лоб.   Эта   морщинка  была
единственным упреком за несправедливые подозрения и кару соотечественников.
     Из-за  поворота  траншеи вдруг выбежал  немец  в  орденах, с серебряным
шитьем на воротнике и рукавах  мундира.  Василий  схватился за  автомат,  но
"фриц", весело улыбаясь, закричал:
     - Это я, Школьник!
     Ромашкин узнал Вовку-Штымпа.
     - Ты зачем в эту дрянь нарядился?
     - Мои шмутки  промокли  под дождем, а это сухое. Смотри, сукно - первый
сорт! Я в блиндаже  чемодан раскурочил. Там еще  барахло есть, может, и ты в
сухое переоденешься?
     - Неужели не понимаешь, это же подло!
     - Почему? - искренне удивился Вовка.
     -  Это одежда врага, фашиста. Смотри,  кресты  на ней. Он их получил за
то,  что нашего брата убивал.  - Василий вспомнил слова Нагорного о том, что
от  Червонного и  его компании можно ожидать любой подлости.  Вовка вчера не
подтвердил этого  своим поведением - не  пошел с дружками к  фашистам, а вот
сегодня надел на себя немецкую форму и не видит в этом ничего плохого.
     Подошел Сиваков.
     - Пленный? - спросил он Ромашкина. - По старой привычке живьем берешь?
     Ромашкин,  не  зная,  что  сказать, молча  отвернулся. Лейтенант  узнал
Голубого, разозлился.
     - Чучело огородное! Снять немедленно!
     Штымп убежал в блиндаж. Сиваков сказал Ромашкину:
     -  Спасибо тебе, старшой,  вовремя ты  поднял левый  фланг, а то  бы не
дошли мы сюда. Уж как один  фланг заляжет, и  другой далеко не уйдет. Ну что
ж, будем закрепляться здесь.
     - Дальше разве не пойдем?
     -  Не с кем - немного в роте людей  осталось.  Соседи на первой позиции
застряли. Только наша "Шурочка" вперед вырвалась.
     Ромашкин оглянулся -  на  поле лежали  под  дождем  те,  кто  еще утром
составлял  штрафную роту. Большинство  головой  вперед, как  срезала на бегу
пуля.  Ромашкин во время атаки не видел, когда падали все эти люди. В  атаке
он следил только за тем, чтоб все бежали вперед, и сам  смотрел туда, откуда
должна прилететь смерть; кажется, на минуту ослабишь  внимание - и она  тебя
сразит, а когда пристально глядишь ей в глаза - не тронет, минует.
        "x x x"
     Когда штрафная рота шла  в общем наступлении, в "полк Караваева приехал
член Военного  совета армии  генерал Бойков. Сначала он намеревался побывать
на НП командира  дивизии  Доброхотова.  Но,  услыхав  о натянутых отношениях
нового  замполита  Линтварева  и подполковника Караваева, решил  побывать  в
полку, разобраться.
     Генерал прибыл в  полк,  когда наступление было остановлено контратакой
фашистов. На  НП полка  не было ни командира, ни замполита - они оба  ушли в
батальоны, которые дрогнули под сильным ударом танков.
     Линтварев был в  первом батальоне,  у капитана Куржакова. Григорий  уже
командовал батальоном, заменив погибшего на  Днепре Журавлева. Куржаков знал
о  размолвках  замполита  и  командира  полка,  знал  и подробности отправки
Ромашкина в  штрафную  роту  - за все  это невзлюбил  Линтварева. Когда  тот
прибежал  в  батальон  и  с ходу  закричал:  "Почему  не  продвигаетесь?"  -
Куржаков, еле сдерживая себя, ответил:
     - Может, вы покажете, как это сделать?
     К  удивлению капитана,  Линтварев  не смалодушничал,  сухо и официально
бросил:
     - Покажу, если вы разучились. - Он вышел в  первые  ряды залегших рот и
сказал Куржакову. - Попросите артиллеристов дать налет.
     Куржаков позвонил по телефону, надорванным голосом передал координаты и
команду. Вскоре  послышались  выстрелы пушек, и темные султаны намокшей  под
дождем земли вскинулись впереди на бугре, где засели немцы.
     -  Встать!  За мной! За Родину! -  закричал Линтварев и первым  побежал
вперед, размахивая пистолетом.