и. Патруль сменился несколько  раз.  Луна  еще  не
взошла. В черном овраге не было видно ни  одного освещенного окошечка.  Штаб
спал. Только трубы блиндажей дымили.
     Разведчики  подползли  к   тропке,   где  ходил  патруль.  Напряженные,
собранные,  будто сжатые пружины,  они следили за патрулем  и  ждали сигнала
командира.  Когда немцы отошли на достаточное расстояние, Ромашкин вскинулся
и, ступая бесшумно, пригибаясь, пошел вниз.  Он не оглядывался,  знал  - все
идут  за ним. У намеченного  блиндажа Василий лег. Заметив тоненькие полоски
света, пополз к окну.  Стекло  было занавешено черной бумагой изнутри. Через
узкие щели Ромашкин разглядел на столе, застеленном газетой, термос, бутылку
вина, вскрытую банку консервов, печенье, сигареты. У стола сидели двое. Один
в  полной  форме -  гауптман-капитан. Другой без  кителя, в  зеленой рубахе.
Китель и ремень с парабеллумом висели на гвозде, вбитом в стену. "Почему они
так  поздно  не спят?  Может,  дежурные? Какая нам  разница  -  хорошо,  что
офицеры".
     Ромашкин  посмотрел на Жука, тот глянул на свои  часы и,  вскинув руку,
показал,  где  сейчас  может  находиться  патруль.  Подождав,  пока  солдаты
протопали  поблизости, Ромашкин  быстро вошел в траншейку, ведущую к  двери.
Иван последовал за ним.
     У  двери Василий остановился. Сердце стучало  так громко, что казалось,
его   биение  слышат   офицеры  там,  в   блиндаже.  Испугавшись,   что  это
действительно  может произойти, Ромашкин рванул  дверь и,  вскинув пистолет,
быстро шагнул через порог. Вплотную за ним с автоматом  наготове вошел Иван.
Он  тут же захлопнул дверь, чтоб свет и возможную борьбу не увидели снаружи.
А Ромашкин приглушенно, но властно скомандовал:
     - Хальт! Хенде хох!
     "Они  же  никуда не  бегут,  зачем  я  "хальт" сказал?  -  мелькнуло  у
Ромашкина. - Ну, ничего, поняли. Руки задирают".
     Тот, который  был в полной форме и стоял ближе к Ромашкину, поднял руки
вверх и расширенными глазами пялился на неведомые существа в белых одеяниях.
     Другой  гитлеровец  стоял   по   ту   сторону  стола,   руки   поднимал
нерешительно, одну выше  другой, а глазами косил вбок. Ромашкин сразу уловил
это  движение, хотел еще раз скомандовать "Руки вверх!", но не успел. Офицер
кинулся к висевшему на гвозде ремню и пытался выхватить пистолет из  кобуры.
Все произошло  в считанные доли секунды, но  Василий  все же успел оценить и
правильно среагировать на происходящее. Свалить боксерским ударом офицера не
удастся.  Мешает стол. Парабеллум  уже до  половины выхвачен из кобуры. Надо
стрелять. Ромашкин  надавил на спуск.  Выстрел показался  громче орудийного!
Офицер по ту сторону стола  свалился, а у того, что стоял рядом, вдруг ожили
глаза,  лицо стало  осмысленным. Он напряженно  вслушивался: не бегут ли  на
помощь,  услыхав  звук выстрела?  Ромашкин  и Иван тоже напряженно  ждали  -
вот-вот послышится топот, стрельба прикрывающих разведчиков - и начнется...
     Все кончилось благополучно для разведчиков. Выстрел, глухо прозвучавший
в закрытом блиндаже, никто не услыхал. Рогатин быстро "обработал" пленного -
всунул  ему в  рот  кляп, надел на  него шинель,  белый маскхалат, связал за
спиной руки. Опытный Иван знал - все это надо делать  быстрее, пока немец  в
шоке, скоро он опомнится и тогда будет сопротивляться.
     Ромашкин тем временем собрал все бумаги в блиндаже, документы и  оружие
убитого офицера. Еще раз оглядел землянку и, погасив парафиновый светильник,
открыл дверь.  Сначала он никого не увидел во мраке.  Потом различил Жука  и
его руку, направленную в сторону патруля. Затаившись у двери, Ромашкин ждал,
когда солдаты пройдут. Темные фигурки  были видны неподалеку. И вдруг, когда
патруль  находился  на  самом  близком  расстоянии,  пленный  офицер  ударил
Голощапова ногой, сбил его и попытался выбежать из траншейки, чтобы привлечь
внимание своих.  Гитлеровец мычал и, мотая  головой, пытался выплюнуть кляп.
Голощапов не растерялся, схватил его за ногу и, повалив на землю,  зажал  на
всякий  случай рот поверх кляпа. Офицер продолжал брыкаться. Патруль, ничего
не заметив, прошел мимо.
     Ромашкин поднял гитлеровца, радостно подумал: "Ну и везет  нам сегодня:
выстрел не услыхали, этого не заметили".  Вдруг  немец опять отчаянно  забил
ногами,  силясь освободиться.  Ромашкин быстро  прикинул: "Жирный,  скотина,
килограммов  на восемьдесят,  нести тяжело  будет", -  поэтому нокаутировать
строптивого  "языка"  не стал,  а  врезал ему  коротким  аперкотом  снизу  в
подбородок. Офицер икнул, вытаращил глаза и, сразу поняв, что с этими белыми
призраками шутки плохи, затих. Ромашкин,  махнув разведчикам, побежал  вверх
по косогору.
     Потом они быстро, то бегом, то вприпрыжку,  двигались к переднему краю,
надо было уходить как можно скорее, пока в штабе не обнаружили пропажу.
     Холодный ночной воздух и  удача бодрили  ребят  - неслись,  не чувствуя
усталости. Осторожный Ромашкин осаживал разведчиков:
     - Тихо вы, как кони топаете!
     Когда были неподалеку от  первой траншеи,  выкатилась из-за  туч луна и
осветила группу. Все окружающее подернулось желтоватым отсветом.
     - Только тебя не хватало! - Пролеткин ругнулся.
     Ромашкин увидел на  щеках гауптмана две мокрые полоски - офицер плакал.
Это очень удивило Ромашкина. Он привык видеть на  допросах вызывающе  наглых
гитлеровских офицеров.  Этого  еще ни  о  чем не  спросили,  а он  уже  нюни
распустил. Странный фриц. "Неужели обиделся так  сильно, что я  ему по морде
дал? Сам же виноват - не шебуршись. Какой чувствительный!"
     По  взлетающим вверх ракетам  нашли  в первой траншее пошире промежуток
между немецкими ракетчиками. Осторожно  выползли к  траншее. Она была в этом
месте пуста.  Проверили, нет  ли кого, до  ближайших поворотов.  Затем  Саша
достал  из  вещевого  мешка ножницы, перемахнул через  окоп  и  стал  резать
проволоку,  теперь  проход скрывать незачем,  да и пошире он  нужен, пленный
ведь  не умеет  проползать в небольшую щель. Когда все  было  готово,  Саша,
махнув рукой,  юркнул в нейтралку и по ту сторону проволоки на всякий случай
приготовился прикрывать группу из своего автомата.
     Ромашкин  дернул пленного  за  плечо  и,  когда  тот обернулся, показал
вперед  на  проход,  а  чтобы фашист  лучше усвоил  и выполнял,  что от него
потребуется,  поднес к  его носу  свой тяжелый  кулак.  Гитлеровец  послушно
закивал головой. "Ну  вот и хорошо",  - подумал  Василий. Он  помог пленному
встать, так как со связанными за спиной  руками офицер сам подняться не мог.
Разведчики  с автоматами  наготове прикрывали справа и слева.  Командир взял
пленного за  ремень крепко,  чтоб тот  почувствовал  силу,  вздернул его  и,
кивнув в  сторону заграждения, так вот, держа пленного за ремень, перешагнул
вместе с  ним траншею. Потом они оба  легли,  и  Василий,  бесцеремонно взяв
пленного за шиворот, протащил его под проволокой.
     В  штабе  полка не спали только начальник разведки Люленков да дежурные
связисты.  Пленному  развязали  руки, вынули  кляп  изо  рта.  Когда  офицер
отдышался, Ромашкин полюбопытствовал:
     - Почему вы плакали? Потому что я ударил?
     Офицер  с  нескрываемой ненавистью искоса посмотрел на разведчика  - он
теперь видел, что имеет  дело со старшим лейтенантом, поэтому демонстративно
встал к нему боком, а лицом к капитану  Люленкову,  -  заговорил на  русском
языке, не очень быстро находя нужные слова, перемежая их немецкими.
     - Если бы я имел  возможность, - с  клокочущей в  глотке злобой  сказал
гауптман,  -  если  бы  я мог  получить такую  возможность,  я бы не  только
разорвал вас на куски, но еще топтал бы каждый кусок, пока он не стал мокрым
местом!
     - Неужели  так обиделись за  то,  что ударил? Я еще вас пожалел, поучил
легонько.
     - Я  обижен  не  только за  удар. Вы мою всю  жизнь  испортили! Я  сдал
должность  майору  Франку,  которого  вы убили.  Я имею  новое  назначение в
резервный полк.  Должен утром ехать. Для меня война кончена. Через несколько
дней  я  бы  увидел мою  дорогую  фрау Гильду, моих милых  деток  - Кехтен и
Адольфа. И  вот  все  так  неожиданно перевернулось. Если  бы  мне  бог  дал
несколько минут, я бы своими зубами перегрыз вам глотку!
     Ромашкин  сначала  усмехнулся: "Да, уж  ты бы надо мной покуражился", -
потом спокойно сказал:
     - Никаких особых бед я не принес - там для вас война кончилась, и здесь
она кончится. Там вы остались бы  живы,  и здесь  будете жить. - Вдруг волна
гнева окатила  Ромашкина: "С такой кровожадной  скотиной  еще  миндальничаю!
Может быть, ты, гад, убил моего отца, и уж конечно ты лез на Москву  в сорок
первом!"  Василий  встретил  злобный  взгляд   гитлеровца  и  с  не  меньшей
неприязнью  сказал ему  прямо  в  лицо: - Если  ты любишь свою фрау  и своих
киндеров, зачем ты здесь, у нас в  России?  У меня тоже есть мать и невеста.
Моего отца, может быть, убил ты. Зачем  ты здесь? Что  тебе  нужно на  чужой
земле? Платья моей матери для твоей Гильды?
     Немец побледнел.  Он не  ожидал, что разговор примет  такой  оборот,  и
думал: "Сейчас этот обер-лейтенант меня пристрелит".
     -  Успокойся, Вася! - сказал Люленков, положив руку на плечо Ромашкина.
- Не расстраивайся из-за этой сволочи.
     В  блиндаж  быстро  вошел заспанный Караваев,  он  на  ходу  застегивал
пуговицы на гимнастерке. Гитлеровец, увидев полковничьи погоны и улыбающееся
лицо  русского  командира,  с надеждой подумал:  "Благодарю  тебя,  господи,
кажется, я спасен".
     Кирилл Алексеевич быстрым взором окинул гауптмана и  пошел к Ромашкину,
протянув для рукопожатия обе руки.
     -  Что  у меня  за разведчики! Великолепные мастера своего  дела!  Асы!
"Языков"  по  заказу  таскают.  Надо  с  передовой  - ведут, надо из  тыла -
пожалуйста.  Попросил  штабного  офицера  -   получайте!  Спасибо,   дорогой
Ромашкин!
     Василий приложил руку к пилотке:
     - Служу Советскому Союзу!
     - Да ладно уж с этими официальностями, - остановил Караваев, похлопывая
Ромашкина по  обоим  плечам вытянутыми  вперед  руками  и  любуясь  простым,
улыбчивым  лицом Василия. - Ну  как,  все  живы? Никого не ранило? Люленков,
есть у нас что-нибудь горяченькое поужинать?
     - Найдем, товарищ полковник.
     Караваев будто забыл о пленном офицере. А тот никак не  мог понять, что
происходит, почему  полковник, величина  в  его  представлении недосягаемая,
вдруг так запросто обращается с обер-лейтенантом, а обер-лейтенант и капитан
чувствуют  себя  в  присутствии  полковника  удивительно  свободно. Все  это
казалось гауптману таким недопустимым  нарушением военной  субординации, что
он  с презрением думал:  "Дикари, элементарных  правил военного  этикета  не
понимают!  Скоты  необразованные, мы  еще заставим  вас работать на  Великую
Германию".  Больно и стыдно было гауптману, что он  так нелепо попал  в руки
этих  презираемых им людей.  Он молил бога  не о спасении своей жизни,  не о
сохранении  жены и детей, он  просил господа  только  об одном:  "Пошли  мне
милость свою, дай еще возможность бить этих проклятых русских, жечь их дома,
уничтожать  вообще все  на  этой земле,  чтобы освободить  ее для Германии".
Охваченный  необыкновенно горячим  порывом  преданности  к фюреру,  гауптман
вдруг  неожиданно для  всех,  но  с огромным  наслаждением  для себя заорал,
вскинув руку в фашистском приветствии:
     - Хайль Гитлер!
     Караваев  поморщился,  как  от  зубной боли,  но  даже  не  взглянул на
гитлеровца.
     - Ну  ладно,  ужинай и отдыхай,  Вася. Скажи  спасибо  ребятам.  Завтра
поговорим.
        "x x x"
     И вот  уже  отгремела победная  битва за Днепр.  А затем  очистилась от
оккупантов и вся Правобережная Украина.
     Заканчивалась третья военная зима.  Нелегкая, но куда  более радостная,
чем две ее предшественницы. На очереди стояло освобождение Белоруссии.
     При   перегруппировке   советских   войск   дивизия  Доброхотова   была
переброшена на  только что созданный 3-й Белорусский  фронт. И в  штаб этого
нового фронта вызвали вдруг Ромашкина.
     Вызов был срочным. Настолько срочным, что даже  машину прислали. Больше
того, за старшим лейтенантом приехал в  качестве нарочного майор. Вопросов в
подобных случаях задавать не полагается, но Ромашкин все-таки спросил:
     - Что такое случилось?
     - Там все узнаете, - ответил неразговорчивый майор.
     По календарю была весна,  а  запоздалый снег сыпал по-зимнему.  И ветер
протягивал  через открытый "виллис"  белую  поземку. Пока  доехали  до штаба
фронта, Василий промерз до костей.
     Майор сразу повел его  к генералу Алехину, начальнику разведуправления.
Ромашкин  не  впервые  слышал  эту  фамилию,  однако  видеть  Алехина еще не
приходилось.  И  почему-то   этот  генерал  представлялся  ему   высоким,  с
величественной  осанкой,  таким  же  молчаливым, как его майор,  и, конечно,
очень строгим. В действительности же Алехин оказался низеньким, толстеньким,
глаза добрые, как у детского врача, голос мягкий.
     В  общем,  главный  разведчик  фронта  выглядел  человеком   совершенно
бесхитростным.
     - Вы, товарищ старший  лейтенант, пойдете в  Витебск, - объявил генерал
Ромашкину. - Там  наши люди добыли схемы  оборонительных  полос  противника.
Принесете их сюда.
     Он сказал это  так спокойно, как будто чертежи надо  было  доставить из
соседней комнаты, а не из города, лежащего по ту сторону фронта.
     Ромашкин угадал, что начальник разведки избрал этот тон для того, чтобы
не  испугать  его, не заронить  с первой  минуты сомнений. И  действительно,
спокойная  уверенность  Алехина  передалась  ему.  "Пойду  и  принесу.  Дело
обычное".
     Он хладнокровно выслушал, как представляется  генералу выполнение этого
задания. Встрепенулся лишь под конец, когда начальник разведки сообщил:
     - Командующий фронтом будет лично говорить с вами.
     Спокойствие Ромашкина вмиг нарушилось. Он смотрел  на  Алехина и думал:
"Нет,  товарищ генерал,  дело тут не  обычное. Вы  хороший  психолог, умеете
держаться. Однако и  я стреляный воробей, отдаю себе отчет, что  это значит,
если  командующий фронтом собирается лично  инструктировать исполнителя! Вы,
наверное, долго перебирали разведчиков, прежде чем остановить свой выбор  на
мне. И сейчас  все еще размышляете:  справится  ли этот парень,  не подведет
ли?.."
     А  генерал  уже  звонил по  телефону, докладывал,  что  прибыл  офицер,
которого хотел видеть командующий. Положив трубку, поднялся из-за стола.
     - Пойдемте, командующий ждет... И не тушуйтесь. О ваших боевых делах он
наслышан, ценит ваш опыт, верит в вашу удачливость. Так что все будет гут!..
     Генерал неожиданно перешел на немецкий. Сказал, что  Черняховский любит
разведчиков. Спросил, как  относится к разведке Доброхотов.  А когда шли они
глубоким оврагом, завел разговор, по-немецки же, на совсем отвлеченные темы.
Ромашкин понимал - проверяет. Отвечал короткими фразами.
     Справа  и  слева  в  скатах  оврага виднелись  двери  и  окошечки:  там
размещались отделы  штаба. Поднялись к одной из дверей по лестнице из свежих
досок.  В приемной их встретил адъютант с золотыми погонами. Василий золотых
еще не видывал.
     Адъютант  ушел  за  вторую  дверь,  обитую  желтой  клеенкой, и  тут же
вернулся.
     - Пройдите.
     Ромашкин очутился в теплом, хорошо освещенном кабинете. За столом сидел
Черняховский - плотный, крепкий, лицо мужественное, темные волнистые волосы,
светло-карие глаза.
     Вышел навстречу, пожал Василию руку, кивнул на диван:
     - Садитесь.
     И сам сел рядом, начал говорить о задании:
     - До Витебска  километров двадцать.  По глубине это  тактическая  зона,
поэтому  всюду здесь войска:  первые и  вторые эшелоны  пехоты,  артиллерия,
штабы, склады  и  прочее.  Выброситься  в  этой  зоне  на  парашюте  слишком
рискованно. Да  если б высадка и  удалась,  возвращаться все равно нужно  по
земле. Самолет забрать не сможет. Понимаете?
     - Понимаю, товарищ командующий. - Василий по привычке встал.
     - Вы  сидите, сидите, - потянул его за локоть Черняховский и продолжал:
- Мне рекомендовали  вас как  удалого и  грамотного разведчика,  на которого
вполне можно положиться.
     - Я сделаю все, товарищ командующий, чтобы выполнить ваш приказ.
     -  Ну и  добро. Выходите сегодня  же, возвращайтесь как можно скорее. -
Взглянул на Алехина: - Подготовили документы?
     -  Так  точно, товарищ  командующий.  Осталось  сфотографировать его  в
немецкой форме, и удостоверение через час будет готово.
     - Группой пробраться труднее, - пояснил Черняховский, - пойдете один, в
их форме, но избегайте встреч. Как у вас с немецким языком?
     -  В  объеме  десятилетки  и  курсов   при  военном   училище,  товарищ
командующий... И то на тройку, -  признался Ромашкин, с опаской подумав: "Не
будет ли это принято за попытку уклониться от задания?"
     Нет, Черняховский понял его правильно, однако переглянулся с Алехиным.
     -  Скромничает,  -  сказал  уверенно Алехин.  -  Не  знаю,  как  там  в
десятилетке было, а сейчас понимает немецкий хорошо. Я говорил с ним. Только
произношение сразу его выдаст.
     - Акцент порой опаснее молчания, - заключил командующий.  - Значит, без
крайней  необходимости ни в какие разговоры с немцами вступать  нельзя...  У
нас  есть люди, владеющие немецким безупречно, но это глубинные  разведчики,
они  не умеют  действовать в полевых  условиях.  А для вас  зона, насыщенная
войсками, -  родная стихия. Что ж, давай руку, разведчик, - перешел на "ты".
- Нелегкое тебе предстоит дело, береги себя. - Командующий посмотрел Василию
в  глаза  и  как-то  по-свойски  добавил:  -  Мне  очень  нужны  эти  схемы,
разведчик...
     Возвращались тем же  оврагом. На  душе у Ромашкина  было  необыкновенно
легко  и просторно. Его всецело  захватило стремление скорее выполнить то, о
чем просил командующий. Да, не только приказывал, но и просил!
     В управлении разведки  Ромашкин переоделся в форму немецкого ефрейтора,
его  сфотографировали,  освоил  данные  о  явке  -  место, адрес,  отзыв - и
погрузился в изучение плана города. Прежде в  Витебске он не  бывал, а нужно
заранее сориентироваться, с какой стороны войдет туда и куда  двинется, ни у
кого  не  спрашивая дорогу.  Подсчитал:  необходимо  пересечь  двенадцать  -
тринадцать  улиц, пролегающих с  севера на  юг,  и тогда окажешься в  районе
нужной "штрассе". Странно, в белорусском городе - и вдруг "штрассе"!..
     Потом так же тщательно изучалась карта местности и обстановка на пути в
Витебск. Ромашкин прикидывал, где  необходимо проявить  особую осторожность,
какие объекты и с какой стороны лучше обойти.
     Минут  через  сорок  принесли служебную  книжку  с его фотографией.  По
книжке он значился Паулем Шуттером,  ефрейтором 186-го  пехотного полка. Все
это  удостоверялось цветными  печатями  с орлами  и  свастикой. Книжка  была
настоящая, видимо, одного из пленных. В ней только сменили фотографию.
     Переброска  Ромашкина  через  линию  фронта   была  поручена   тому  же
молчаливому  майору.  Опять сели  с ним в "виллис" и  поехали к передовой. В
какой-то деревушке их встретил капитан - начальник разведки дивизии.
     Далее  пошли  пешком.  По пути  капитан  подробно рассказал  о  системе
оборонительных сооружений немцев  на глубину до пяти километров, о поведении
противника в этом районе.
     На  передовой  Ромашкина  поджидали  пять  полковых  разведчиков и  три
сапера. На всех белые маскировочные костюмы, оружие обмотано бинтами.
     Ромашкин  тоже   натянул  маскировочный  костюм.  Последний  раз  молча
покурил,  попрощался с  офицерами  и  выскочил  из  траншеи,  сопровождаемый
незнакомыми бойцами.
     Шли пригнувшись, от куста к кусту, по лощинам.
     Проводники его хорошо знали здешнюю нейтральную зону, вели уверенно.
     Пулеметные  очереди потрескивали совсем близко. Не потому,  что фашисты
обна