линий
корриды,   среди  кастаньет,  валяющихся  под  кроватью,   и
маленьких,   разрисованных  вручную  бутылок  из-под   давно
выпитого испанского вина. Несколько раз я брала в руки какие-
то книжки, названий которых даже не могла прочесть; журналы,
языка  которых не понимала. Под грубым глиняным кувшином  на
полке я нашла несколько фотографий Дана. Это была не Испания
-  но  тоже что-то экзотическое. Улыбающийся Дан и несколько
совершенно одинаковых людей, похожих на китайцев, вот только
черты  их  лиц  были  тоньше,  а  линии  маленьких  голов  -
изысканнее. На обратной стороне фотографий я прочла  одну  и
ту  же  надпись: "Таиланд, г. Суратани". Значит,  не  только
коррида  нравится Дану... И он такой же, как и в жизни:  тот
же  изгиб  губ, тот же нежный подбородок... Но мне не  нужно
было  вспоминать, мне нужно было просто затаиться и ждать...
И  никогда ожидание не было таким упоительным. И все-таки  я
предала  его, заснув самым бессовестным образом. "Ты  можешь
пока  поспать, Ева". - "Да-да... Нет, я буду ждать  тебя.  С
какой  стороны кровати ты спишь?" - "С той, с которой любишь
спать ты..." - "Нет, правда?" - "Ну не знаю... С левой.  Да,
с левой..."
     И я заснула с левой стороны кровати.
      А  проснулась оттого, что почувствовала движение в уже
опустившихся  сумерках  комнаты - должно  быть,  я  проспала
целый  день.  Я уже знала, что Дан вернулся. Я  видела,  как
быстро  он раздевается на фоне матового окна, в которое  уже
заглядывала  ночь, - точеный гибкий силуэт. На столе,  между
двумя  компьютерами, стоял букет роз, и  комната  постепенно
наполнялась  их тонким ароматом. Целую вечность  Дан  шел  к
постели,  в  которой  еще нежились мои сны.  И  между  этими
отрывочными,  почти невесомыми снами затерялась  я  -  почти
оглушенная ожиданием.
      Дан  скользнул в постель и тотчас же обнял  меня.  Его
губы  сразу  же  нашли  то,  что искали,  -  мои  губы,  еще
#.`g("h(%  от  недавнего сна. Дан покрыл поцелуями  все  мое
лицо,  его  прикосновения были прохладными, они  принесли  с
собой  морозное  дыхание близкой ночи сумасшедшей  проклятой
Москвы,  залитой  холодным светом. Его губы  принесли  запах
совсем  другой ночи - той самой, у которой он украл  меня  и
увез к морю...
      -  Их  снова тридцать три? - слабым счастливым голосом
спросила  я, и силуэт розового букета на столе стал неясным,
размытым.
      -  Да,  да,  -  прошептал Дан, - только не  мешай  мне
сейчас, я готов отправиться в путь и заблудиться в тебе.
      Я закрыла глаза, предоставив Дану все самые затерянные
уголки  моего  тела. Его губы осторожно  исследовали  их,  и
каждое прикосновение вызывало ослепительную вспышку света  и
было  почти  невыносимым. Я чувствовала, как  из  прохладных
губы  становятся жаркими, почти обжигающими, оставляя  после
себя  рубцы незаживающей, неутоленной страсти. Дыхание  Дана
становилось  тяжелым,  оно заполняло каждую  клеточку  моего
тела и теперь билось и ревело там, как огонь... Наконец  его
губы   сомкнулись  над  моими  сосками,  сразу  же  ставшими
твердыми,  как  маленькая галька на побережье  его  моря,  и
тогда  я  не выдержала, я поняла - еще секунда, и  я  просто
умру от этой долго сдерживаемой страсти.
       -   Возьми  меня...  Возьми  меня,  пожалуйста...   -
прерывающимся   голосом  шептала  я.   Но   губы   Дана   не
послушались,  они  вероломно  скользнули  вниз,  они  решили
измучить,  измотать меня, довести до исступления,  ранить  в
самое    сердце,   как   оглушенного   боем   быка.   Теперь
прикосновения   губ  стали  похожи  на  воткнутые   в   круп
бандерильи  "подер-а-подер"; на  удары  кинжалом,  на  пассы
матадора на залитой кровью арене корриды - Дан даже  называл
мне  их в ту ночь на море, и я запомнила, как запомнила все,
что  касалось его жизни: изящные, как будто вышитые  бисером
слова,   похожие   на  любовь  и  смерть   одновременно,   -
"вероника",   "паса-де-печо",  "чикуэлинас",   "натураль"...
Сейчас он убьет меня - сейчас, сейчас...
      -  Я  больше не могу, я умру, я не вынесу этого...  Ну
пожалуйста...
      И  тогда  он  накрыл меня собой, как  накрывают  детей
старой  курткой  от  летнего теплого  дождя,  как  накрывают
платком  лицо  Христа,  чтобы  вытереть  с  него  пот;   как
накрывают  листьями лопуха сладкие куски дыни, чтобы  их  не
били  осы...  Как  накрывают волной иссушенный  берег...  Он
накрыл  меня,  и я почувствовала, что вместе с  ним  в  тело
вошла потерянная мною жизнь...
      Это  продолжалось бесконечно, он вел  и  вел  меня  за
собой,  подталкивая  к вершине растрескавшимися  от  страсти
губами,  -  и  я ощущала каждый изгиб, каждое  движение  его
узкого   тела,  я  отвечала  тем  же.  Спутавшиеся   волосы,
спутавшиеся губы - я знала, что уже никогда не найду в  себе
себя - только Дана.
      И,  когда  мы,  обессилев, преодолев  сумасшедший  пик
страсти,  наконец  спустились в  долину,  так  и  не  смогли
распутать ни тел, ни губ, ни волос...
      ...Я  проснулась  от поцелуев, совсем  других,  нежно-
утренних,  но  тоже опасных: в самой глубине  этих  поцелуев
дремала  страсть,  ей  ничего не стоило  перегрызть  цепь  и
вырваться на свободу.
      -  Как ты? - спросил Дан, и совсем рядом я увидела его
расширенные  темные зрачки. Он сидел на краю кровати,  низко
склонившись надо мной.
     - Я люблю тебя и очень хочу есть... - жалобно сказала я
и прижалась к нему лицом.
     - Ты не разочарована?
     - Разочарована тем, что первым проснулся ты.
     - Я вообще не спал. Я смотрел на тебя.
     - И что?
     - Мне очень хотелось сказать тебе, что я люблю тебя, но
я побоялся разбудить. Пришлось перенести признание на утро.
     - Признавайся.
     - Я люблю тебя.
     - А я хочу есть...
     - А я люблю тебя.
     Я не могла оторвать взгляда от его сросшихся бровей, от
взъерошенных  волос,  от  губ, которые  признавались  мне  в
любви...
     - Я передумала. Я не хочу есть. Я хочу тебя.
      Я откинула одеяло, и мое тело застыло в ожидании. И он
лег  со  мною  рядом,  и обнял меня,  и  все  началось  -  и
повторялось снова и снова...
      ...И  снова я сбежала от Дана в сон, только  чтобы  не
потерять голову, потому что сердце было потеряно навсегда...
     И когда я проснулась, Дана опять не было рядом со мной.
Опять   были  сумерки,  но  теперь  он  сидел  за  монитором
компьютера. Его сосредоточенный затылок притягивал меня  как
магнит. Я тихонько встала, подошла к нему и обняла за плечи.
       -   Ты   проснулась?  -  спросил  он,  сосредоточенно
вглядываясь  в монитор, по которому бежали какие-то  строки:
все это было для меня китайской грамотой.
      -  Нет,  все еще лежу в постели и похрапываю  в  твоих
объятиях. Поужинаем?
      -  Я  уже сожрал половину холодильника. И сейчас снова
должен уехать. Я ведь просмотрел эту кассету, несколько раз,
заставил себя это сделать. Посиди со мной...
     Дан взял меня на руки и стал тихонько качать.
      - Это ужасно. Я даже представить себе не мог, - по его
лицу  пробежала тень, - представить не мог...  Но,  кажется,
там  есть  одна зацепка, один маленький план, ради  которого
стоит  убить  не одного человека. Я думаю, мне  удастся  его
увеличить и списать на дискету.
      - Кажется, я знаю, о чем ты говоришь, - просто сказала
я.
     - О чем?
       Мне  показалось,  что  тело  его  напряглось,  -  так
напрягается  тело  охотника, когда он чувствует,  что  чужой
плешивый  ястреб  собирается  уволочь  из-под  носа  добычу,
которую  он выслеживал несколько дней. И никаких лавров  ему
уж точно не достанется...
      -  Там есть один кадр, когда камера уходит из комнаты,
уже  после  смерти Юленьки. Силуэт автомобиля,  две  фигурки
рядом с ним, но ничего рассмотреть невозможно. Дохлый номер.
     Дан внимательно посмотрел на меня:
      -  Знаешь,  я восхищаюсь тобой. Я действительно  тобой
восхищаюсь.  Только в одном ты не права - такие вещи  вполне
реально увеличить при нынешнем уровне техники.
        -   Микеланджело   Антониони,   фильм   "Блоу   ап",
"Фотоувеличение", - меланхолично сказала я. - Там один не  в
меру  любопытный  фотограф, типа меня,  тоже  пояснял  нечто
необычное...  Если  случайно обнаруженный  труп  может  быть
необычным.  Вот только при сильном увеличении понять  ничего
конкретного   невозможно.  Черты   расплываются   и   теряют
резкость.
       -   Твой  фотожурналист  не  занимался  компьютерами.
Сегодняшние технологии позволяют произвести увеличение почти
без  потерь, нужно только перегнать изображение на  дискету.
Этим я и собираюсь заняться сегодня ночью.
      -  А  дома  нельзя? - В моем голосе  прозвучали  нотки
ревнивой домохозяйки, я не хотела расставаться с Даном ни на
миг.
      -  Для  этого  нужно  специальное оборудование...  Как
думаешь, существуют еще кассеты, дублирующие эту?
      -  Если  бы  они существовали, Александра Анатольевича
смели бы совсем другие люди, и поставили бы к стенке они,  а
вовсе не Дан Сикора, - рассудительно сказала я.
      -  Слушай, ты меня просто потрясаешь! - Дан  поцеловал
меня.  -  Тебе  нужно работать в ФСБ, а не быть возлюбленной
жалкого компьютерщика.
     - Это ты-то жалкий?!
      -  Я-то, я-то, - Дан улыбнулся, почти так же,  как  на
таиландской фотографии.
     - Тебе понравился Таиланд? - вдруг спросила я.
     - Таиланд? - Дан непонимающе смотрел на меня.
      -  Ну  да, Таиланд, я видела фотографии, они на полке,
под кувшином... А где еще ты был?
     - Ну... Кое-где все-таки был.
     - А вот я никогда не была за границей. Дан торжественно
поднял руку:
      -  Обещаю  показать тебе мир! Только покончим  с  этим
грязным  делом...  А вообще Таиланд - забавная  страна.  Там
даже у старух нищенок на паперти сотовые телефоны. И в то же
время  даже  в  пятизвездочных отелях  нет  сливных  бачков,
только тумбочки с водой, можешь себе представить?
     - А Испания - забавная страна?
     - Похожа на тебя - такая же страстная.
     - А самая красивая?
      - Самая красивая страна - это ты.....И он снова уехал,
и  я  снова  осталась одна. Но теперь, когда  голова  обрела
относительную ясность, я вдруг подумала о том, что Дан уехал
делать мою работу. И нести то, что было моим, и только  моим
крестом.
      И  тогда  я  решилась на то, на  что  не  решилась  бы
никогда,  если  бы  была  чуть менее счастлива,  чуть  менее
-%.$(-.*  :  я  взяла  дневник Нимотси и  раскрыла  на  тех,
последних, объятых ужасом страницах, в которых он  уже  знал
всю  правду,  но  ничего не мог изменить. И снова  неровные,
больные строчки запрыгали у меня в глазах - строчки, которые
невозможно было разобрать.
      Но сделать это было необходимо. Может быть, в них есть
один из возможных ключей, может быть, эти отрывистые, ничего
не  значащие  буквы-символы  все-таки  выстроятся  в  единую
стройную картину.
      Я включила настольную лампу и села за дневники Нимотси
с  твердым  намерением не подниматься из-за стола,  пока  не
прочту  все.  Но  они  по-прежнему  были  тайной  за   семью
печатями.  Искаженное  чувством вины и наркотиками  сознание
Нимотси  передало  эту искажснность рукам.  Тогда  я  решила
действовать  по-другому:  нужно  выписать  весь   рукописный
алфавит Нимотси еще со времен первых записей, относящихся  к
Греции. А потом просто отследить деформацию, мутацию букв  -
какими  бы страшными они ни были - манера письма, его стиль,
наклон, характерные приемы не могут измениться мгновенно.  Я
даже  не  пыталась вчитываться в написанное  Нимотси.  Найдя
понятные,  знакомые буквы, я тут же искала  их  искалеченных
братьев-близнецов на следующих, поздних станицах.
      Спустя  несколько часов каторжной, до рези  в  глазах,
работы  я  уже обладала страшным алфавитом последней  записи
Нимотси.  И  только  тогда  приступила  к  чтению  последних
страниц дневника.
      Впрочем, узнала я немногое. А главным было только одно
-  в  первый  день съемки, к которому относилась запись,  на
виллу  приехали  двое - Александр Анатольевич  и  еще  один,
которого  Шинкарев  упорно именовал Боссом.  И  все,  больше
никаких  имен. Да и имя самого Александра Анатольевича  было
написано  невнятно, оно растеряло половину букв,  и  за  ним
тянулся  слабый  карандашный  след,  который  показался  мне
кровавым...  Нимотси  писал  сбивчиво,  в  его  затуманенном
героином мозгу оба - и Шинкарев, и этот неизвестный  Босс  -
представали    чудовищами,    достойными    снисходительного
уважения.  И  здесь Нимотси остался верен себе -  его  ужас,
изложенный на бумаге, а потому частично прожитый,  был  даже
добродушным,   отстраненным,  как  жизнеутверждающий   финал
черной  комедии. Он просто отказывался верить в происходящее
- или не поверил ему до конца.
     Вот и все. И больше ничего.
      Разбитая, раздавленная, я сидела за столом до тех пор,
пока  угрюмое московское утро без спросу не влезло в окно  и
не сделало бесполезным свет лампы.
     ...А теплые руки Дана не обняли меня за плечи.
      - Как ты вошел? Я даже не слышала... - мертвым голосом
сказала я.
     - Просто открыл дверь ключом. А ты что делаешь?
      -  Я  разбирала  дневник  Нимотси.  Последнюю  запись,
которая относится ко дню съемки на кассете. Там был Шинкарев
и еще один.
       -  Кто?  -  спросил  Дан,  грея  в  своих  руках  мои
окоченевшие от ночного напряжения пальцы.
      -  Я  не знаю... Шинкарев называл его Боссом. Они  оба
были  в  утро съемок. Приехали вдвоем из Афин, и даже кто-то
из  них поболтал с Нимотси, скорее всего - Шинкарев...  Босс
уехал  со  съемок  один,  а Александр  Анатольевич  остался.
Проводил своего патрона и остался досматривать кино... Я  не
знаю, кто этот человек. Нимотси толком и не написал о нем...
Нет, вру, написал, там было что-то похожее на леденящее душу
восхищение. Кажется, Шинкарев представил Босса автором  всей
этой  затеи и сказал, что в наше сумасшедшее время  за  этим
бизнесом    будущее.   Особенно   если    учесть    проблемы
перенаселенности... Я больше не могу об этом...
     - А ведь я тоже кое-что принес, - сказал Дан. - Кое-что
любопытное.
      Он  вытащил  дискету из кармана плаща, поболтал  ею  в
воздухе, вставил в дисковод.
      То,  что я увидела на экране монитора, заставило  меня
забыть  обо  всем: это был стоп-кадр из кассеты -  я  хорошо
помнила   его,  хотя  видела  только  один  раз:  спортивный
автомобиль,  две  фигурки - одна садится  в  машину,  другая
стоит рядом, почтительно придерживая дверцу.
       Целая   череда   кадров,  все   время   увеличивающих
изображение, приблизила меня к двоим, стоявшим у машины.
      Одним из них точно был Александр Анатольевич - это  он
придерживал  дверцу. Второй, садившийся в  машину,  был  мне
неизвестен.  Дан  отсек все остальное,  сосредоточившись  на
изображении  мужчины  в  автомобиле - совершенно  славянский
тип, только в узких губах застыло что-то скандинавское.
     Через несколько секунд я уже могла рассмотреть это лицо
во всех подробностях.
      - Это и есть Босс? - спросила я Дана, вспомнив дневник
Нимотси.
      - Не знаю... Пока еще не знаю, - задумчиво сказал Дан.
-  Но,  судя  по всему, в такое рискованное предприятие  мог
пуститься  только человек, имеющий очень солидный  легальный
бизнес.  Иначе это дело не поднять. Сколько, говоришь,  тебе
платили за сценарий?
     - Последний они купили за четыре тысячи.
      -  Могу  себе  представить масштаб! Четыре  тысячи  за
порно...
      -  Вот  только актерам они не платили ничего, - жестко
сказала я.
      -  Прости, прости меня... Я не должен был. - Дан обнял
меня. - И все-таки... Такими деньгами можно безбоязненно, не
вызывая ничьих подозрений, ворочать только в Москве. А  если
он московский человек, то мы обязательно вычислим его. Я уже
поручил это ребятам из службы безопасности.
     - У тебя даже есть служба безопасности?
      -  У  фирмы.  Это серьезные ребята, многие  служили  в
ФСБ...
       Многие  служили...  Я  вспомнила  Сирина,  Александра
Анатольевича  и  даже  канувшего в Лету  Олега  Марилова.  Я
толком  так  ничего и не рассказала Дану об Олеге,  это  был
один  из  немногих опущенных впопыхах эпизодов.  Я  искренне
хотела  надеяться, что Марилов тогда следил за мной лишь  по
/.`cg%-(n  Грека,  и  мне даже нетрудно  было  себя  в  этом
убедить.  Тем более что рядом был Дан, а с ним я  ничего  не
боялась.
      ...На  неделю квартира Дана превратилась в оперативный
штаб:  сюда стекались все сведения о человеке с дискеты.  Он
действительно  был московским бизнесменом, занимался  нефтью
и, кроме того, держал сеть бензоколонок.
     Его звали Дмитрий Тарасович Кудрявцев.
      Несколько раз Кудрявцев летал в Грецию - как раз в  то
самое  время, когда там находилась съемочная группа Нимотси.
Парни из охраны Дана установили это по корешкам авиабилетов:
у кого-то из них были связи с Шереметьевом. Но самым главным
оказалось   то,  что  ныне  покойный  Александр  Анатольевич
Шинкарев был руководителем его службы безопасности...
     Круг замкнулся.
     И все это произошло без моего участия.
      Целыми  днями  мы с Даном обрабатывали и  сопоставляли
полученную информацию, нам нельзя было ошибиться; а по ночам
до изнеможения занимались любовью.
      -  А  как твой концерн? Не развалится из-за отсутствия
руководителя? - как-то спросила я его.
      - Я взял отпуск, - улыбнулся он, удобно устроившись  у
меня  на  плече. - Тем более что я по-настоящему не  отдыхал
последние пять лет... И вообще, я серьезно подумываю о  том,
чтобы отойти отдел.
     - Отойти от дел?
      -  Видишь  ли, - он на секунду стал серьезным,  -  все
равно  эта  история  с  убийством Шинкарева  и  его  команды
обязательно  всплывет. Фээсбэшники  не  любят  вот  так  вот
сдавать своих. И я вовсе не уверен, что следствие не  выйдет
на  меня... Поэтому я хочу уехать из страны. Вместе с тобой.
Хочу, чтобы ты забыла весь этот кошмар. Чтобы были только ты
и  я...  Чтобы  ты  нарожала мне кучу  детей.  У  меня  есть
небольшой  дом  под Аликанте. Это Испания,  Средиземноморье.
Буду выращивать виноград, как дед, делать вино...
     - Хорошо. Только с одним условием.
     - Каким?
       -   Обещай  мне,  что  наши  дети  никогда  не  будут
матадорами...
      ...Наконец  вся  информация была собрана  и  все  нити
сплетены в один тонкий, едва уловимый узор.
      Мы  с  Даном  сидели в кровати, он накрыл  меня  своим
телом,   как  плащом.  Даже  спиной  я  чувствовала  горячее
прикосновение  его  груди - груди,  которую  я  столько  раз
целовала,  в  которой  я  знала  каждый  сантиметр,  а   две
маленькие   родинки   под  левым  соском   были   для   меня
континентами, которые хотелось открывать вновь и вновь.
      Был  вечер среды, еще утром Кудрявцев уехал к себе  на
дачу под Бронницы, там он должен был пробыть до пятницы:  об
этом  сразу же сообщили Дану. Кудрявцев был вообще  странным
человеком:  женщинам  предпочитал собак,  субботам  -  вечер
среды;  он  был похож на волка-одиночку, который  только  по
недоразумению  поселился среди людей.  Он  уезжал  туда  без
охраны,  судя  по всему, он вообще презирал  охрану,  он  не
!.o+ao  ничего. Такому человеку вполне могла прийти в голову
мысль  перерезать  женщинам горло и  хлестать  нежные  спины
плетками со свинцовым наконечником.
      - Я могу сказать ребятам, и они уберут его, - дыша мне
в затылок, шепнул Дан.
      - Нет, - твердо сказала я и повернулась к нему. - Нет.
Это должна сделать я сама. Я слишком долго ждала этого.
     - Я понимаю. - Он еще крепче обнял меня. - Я понимаю...
Я поеду с тобой.
      -  Я  должна  это сделать. И не только  потому,  чтобы
отомстить...  Я  была  совсем другой, когда  он  появился  и
разрушил  мою жизнь. Я была другой, и ты никогда не  полюбил
бы  меня  той, прежней. Но теперь я стала тем, кем стала,  и
именно я сегодняшняя хочу взглянуть ему в глаза, перед  тем,
как  с