пятидесятым  и  шестидесятым  годам:
прямые  плечи  в  фасонах платьев у  женщин,  мужские  белые
/.+.b-o-k%  костюмы, привет из Гурзуфа, привет  из  Мисхора,
привет  из Адлера, привет из Трускавца, привет из Мацесты...
Я  подумала  о  том,  что даже толком и не  разглядела  лица
Сирина,  перед  тем как убить его. А фотография  в  паспорте
была   далека  от  оригинала,  как  и  все  фотографии   для
документов.
      Из  всего  массива бесполезных изображений я  выделила
свадьбу   Сирина:  молодой  Леня  Дрондин  и  молодая   Вера
Филиппова  натужно улыбались в объектив, призрак расторжения
брака  еще  не  маячил  у  них за  спиной.  Эта  фотография,
единственная из всех, была подписана:
      "Исходя  из того, что у Верочки аллергия на стиральный
порошок,   обязуюсь   носки,   трусы   и   рубахи    стирать
собственноручно  до  скончания века. Леонид  Дрондин.  Дата.
Подпись".
      Аллергия,  очень мило. Должно быть, Сирину  смертельно
надоело стирать носки и трусы собственноручно, потому  он  и
разошелся.
      Кроме  всей  этой  семейно-интимной лабуды,  старух  в
фартуках,  стариков  с шашками и детей в костюмах  зайчиков,
было  еще  несколько  полуофициальных фотографий:  Сирии  на
какой-то  конференции с указкой в руках и погонами  старшего
лейтенанта;  Сирии возле какого-то присутственного  места  с
погонами  капитана;  Сирии на банкете с  погонами  майора...
Сирии   без  погон  и  практически  без  одежды,  исключение
составляют  демократичные сатиновые трусы,  на  шашлыках,  в
окружении сугубо мужской компании.
      Я  переворошила  фотографии - ничего, ничего,  ничего!
Сунув  их  в  пакет,  я  забросила  его  в  недра  тумбочки.
Оставалась последняя надежда - спальня. Но я уже знала,  что
и там ничего не найду.
      Я была уже возле двери, когда неожиданная догадка чуть
не сбила меня с ног - последняя фотография, сатиновые трусы!
Я  опрометью вернулась к тумбочке, вытащила пакет и  достала
фотографию на шашлыках.
     Да! Да, да, да...
       В   компании  полуголых  мужиков  отирался  Александр
Анатольевич!  Он  был  на заднем плане,  лет  на  пятнадцать
моложе, с еще не сломанными ушами, но с коротким бобриком. Я
не могла ошибиться.
     Друг Сирина, позвонивший ему в утро накануне убийства.
       Двадцать   против  одного  -  это  и  был   Александр
Анатольевич, бывший коллега по ФСБ, или КГБ, или как там все
это  называлось...  Мужики  с фотографии  были  поразительно
похожи   друг  на  друга  -  одинаковые  короткие   стрижки,
функционально-военные,  никаких вольностей,  только  коллеги
могут выехать вот таким дружным коллективом на шашлыки.
      Это была несомненная удача, ради одной этой фотографии
стоило  отправиться сюда - теперь я могу, по  крайней  мере,
предположить, кто заказал Сирину убийство, Нимотси и Веньки.
А  та  оперативность,  с которой Сирии  выполнил  заказ,  та
оперативность,  с которой Александр Анатольевич  связался  с
Сириным, предполагали только искреннюю дружбу. Не исключено,
что  Александр  Анатольевич мог  заказать  Сирину  и  что-то
%i%...
      Я заложила фотографию в сборник Юнны Мориц - на всякий
случай, - остальные положила на место, внимательно осмотрела
все   вокруг   (не  осталось  ли  следов  моего  торопливого
пребывания), погасила свет в комнате и вышла в коридор.  Там
я  постояла  несколько секунд, лениво раздумывая,  стоит  ли
посетить  еще и спальню - наверняка я не найду  там  ничего,
кроме эстампа с одинокой березой, аккуратной стопки белья  и
заправленной постели...
     Неожиданный шорох у дверей заставил меня насторожиться.
Вся  вечерняя  удаль испарилась из меня,  как  вода  из  луж
знойным  летним полднем. Одну ниточку ты получила,  так  что
поклонись обстоятельствам в ножки и сделай ручкой!..
     Я аккуратно отжала замок, приоткрыла дверь, но выйти из
квартиры не успела.
      Дверь с треском распахнулась, оглушительный удар  сшиб
меня  с  ног  и  бросил на пол... Нос оказался  предательски
хлипким, кровь фонтаном хлынула из него и оказалась  соленой
на  вкус  - я даже не подозревала, что она похожа на  соевый
соус,  которым  нас  с  Иваном угощал в  далекие  вгиковские
времена знакомый китаец Ли...
      Пока  я разбиралась со своими мимолетными, а потому  -
острыми ощущениями, возле самой моей головы, размазанной  на
линолиуме,  щелкнул  затвор.  И  спустя  секунду  я  увидела
высокие ботинки на шнурках - сначала одну пару, а потом  две
других.  Первая  пара  еще хранила следы  дисциплинированной
утренней  чистки, но на подошвы уже налипли  комья  грязи  и
какой-то   строительный  мусор,  несладкая  у  вас   работа,
ребятки!..
       Мне  ловко  завернули  руки  за  спину  и  защелкнули
наручники  -  это  вообще  казалось фантастикой,  во  всяком
случае,  мои запястья отказывались в это верить, а  потом  я
получила ощутимый удар в пах. И прежде чем боль расстроенной
струной  прозвучала в голове, успела подумать: счастье,  что
ты   не  мужик,  иначе  детородные  органы  тебе  отбили  бы
напрочь...
      -  Лежать, сука! - с остервенением заорала первая пара
ботинок, в то время как две другие мгновенно рассыпались  по
пустой квартире с надсадным криком: "Милиция! Всем на пол  и
руки за голову!"
      Квартира надменно молчала, и через несколько минут,  а
может быть, секунд милиционеры вернулись ко мне.
     Кто-то из милиционеров обшарил мой тощий рюкзак:
     - Негусто!
      Я аккуратно повернула голову на взволнованные азартные
голоса,  в которых чувствовалась досада гончих, не доставших
лису:
     - Больше нет никого, черт...
     Если никого не было, то отыграться нужно было на мне.
      -  Поднимай  его, - сказал один из милиционеров.  Меня
оторвали  от  пола, как легкий надувной  матрас,  я  тут  же
облила куртку кровью и втайне порадовалась, что не надела на
это   рискованное  мероприятие  свое  новенькое   пальто   с
претензией на стильность.
       Передо  мной  стояли  три  милиционера  с  автоматами
наперевес,  один  из  них поддерживал  меня  за  шиворот.  У
милиционеров  были решительные лица борцов с  организованной
преступностью.
     - Добрый вечер, - ляпнула я, проглотив сгусток крови.
      -  Да  это  баба,  - присвистнул один  из  блюстителей
порядка.
      Я  посмотрела  на  своих мучителей  с  достоинством  -
насколько мне позволяла разбитая физиономия.
       На   лестничной  площадке,  привлеченные   возней   и
нестандартными  криками, как пираньи запахом  свежей  крови,
начали собираться жильцы.
        Один    из   милиционеров   занялся   потенциальными
свидетелями: старухой полуночницей в войлочных  шлепанцах  и
ее великовозрастным очкастым внуком.
     - Знаете ее?
     Свидетели сдали меня тут же: никогда не видели, никогда
не   слышали,  здесь  мужчина  живет,  очень  интеллигентный
человек,   часто   в  командировках,  подъезд   у   них   на
сигнализации и эта квартира тоже.
      Если  бы меня не поддерживали за шиворот, я бы  просто
упала  от невозможности, сюрреалистичности ситуации: наемный
убийца Сирии, оказывается, не только платил по счетам, но  и
ставил квартиру на сигнализацию!
      Эта мысль показалась мне такой абсурдной, что я начала
смеяться  -  сначала тихо, а потом все громче и громче.  Это
привело милиционеров в полную растерянность; державший  меня
даже ослабил хватку.
     - Чего это с ней? - спросил он.
      - Не видишь, шок. Морду-то ей вытри! Мой смеющийся рот
вытерли какой-то сомнительной тряпкой, которую нашли тут же,
между аккуратно составленных ботинок Сирина - видимо,  ни  у
кого  из  милиционеров не нашлось платка или они  решили  не
пачкать его о жалкую квартирную воришку. А я и была для  них
жалкой   квартирной  воришкой,  мелкой  рыбешкой,   случайно
застрявшей между крупных ячеек профессионального  трала.  Их
несколько  смущало  мое гордое одиночество,  оно  переводило
риск  и отвагу совершенно в другую плоскость; столько усилий
-  и только для того, чтобы заломить руки субтильной дамочке
- гора родила мышь...
      -  Ну  что?  -  сочувственно  сказала  я  воинственным
представителям закона. - Гора родила мышь?
      Разбитые  губы плохо слушались меня, но  тон  выдал  с
головой - я издевалась. Я так откровенно издевалась,  что  в
стриженые головы ментов закралось сомнение.
       -   Открывали  ключами,  -  осмотрел  замок  один  из
милиционеров.
      - Естественно, ключами. Не отмычкой же, - смешалась я.
-  Вы  бы в дверь позвонили, прежде чем по морде бить. Я  бы
открыла.
     - А ты хозяйка? - спросил у меня старший.
      - Приятельница племянника хозяина, - шла напролом я. -
Он  попросил книгу привезти. Сам приехать не мог. Вот, ключи
передал.
     - И ты не знала, что квартира на сигнализации?
      -  Запамятовала. Он что-то мне говорил, но  как-то  из
головы  вон,  - продолжала гнуть свою линию я.  Единственное
спасение   я   видела  в  наступлении  на  нестройные   ряды
милицейского наряда.
      -  Окна  тоже  закрыты. Да там и не заберешься  никак.
Пятый  этаж  и  стена голая, - добавил самый  молодой  мент,
вернувшийся в коридор после детального осмотра комнат.
       -   Вы  вообще  за  кого  меня  принимаете?  -  нагло
поинтересовалась  я. Слишком нагло, чтобы они  оставили  это
безнаказанным.
      - Ну не за Клару Цеткин, это точно, - съязвил старший.
-   Давай   телефон  этого  племянника,  пусть   подъезжает,
разберемся.
     Вот ты и попалась.
     - Ну?
      Я молчала. Далекий пол показался пропастью и закачался
под моими ногами.
     - У него нет телефона.
     - Адрес.
      -  Да  не знаю я точно. Где-то на Сретенке. Мы  с  ним
завтра  должны встретиться... Вы бы наручники сняли, смешно,
ей-Богу.
     Младший милиционер с почти женской родинкой над верхней
губой вопросительно посмотрел на старшего.
      -  Сними,  -  сказал тот, - пусть пойдет умоется,  что
ли...  А  то скажут потом, что мы честным гражданам  вывески
портим.
      Наручники были расстегнуты, и только теперь я  поняла,
что  руки  у меня затекли. Я несколько раз сжала  и  разжала
пальцы.
      - Хорошие перчатки, - заинтересовался вдруг старший, -
не жарковато в них?
      -  Зима,  слава  Богу, на носу, -  стараясь  сохранять
спокойствие, сказала я. - Или в бикини ходить прикажете?
     - А в квартире не жарко в перчатках, спрашиваю?
     - Вообще-то я уходить собиралась...
      -  Ладно,  иди  умойся. Забираем тебя в  отделение  до
выяснения личности.
       Под   бдительным   присмотром  коротких   милицейских
автоматов я отправилась в ванную, стараясь не грохнуться  по
дороге:  перспектива поездки в отделение радовала  меня  так
же, как гильотина Марию-Антуанетту.
      Я  долго и тщательно мыла лицо, понимая, впрочем,  что
это бесполезно: время не выиграть, как ни старайся...
      Сквозь  полуприкрытую  дверь я  слышала,  как  старший
наряда отдавал распоряжения:
     - Позвони на пульт, дай отбой. Не нравятся мне эти дяди
и  их  племянники.  И  девку поторопи,  никто  ей  сауну  не
оплачивал...
      В  окружении милиционеров я отправилась вниз, где меня
поджидал патрульный "воронок".
      Это событие, несомненно, украсило унылый поздний вечер
двора:  почти во всех окнах подъезда горел свет, нашу группу
a./`.".&$  +( стайки любопытных, державшиеся на почтительном
отдалении,  -  так  сопровождают  стареющих  актрис  изрядно
поредевшие ряды поклонников. Вот только аплодисментов я  так
и  не  дождалась  -  меня  молча  и  довольно  непочтительно
втолкнули в машину.
       Пока   она   тряслась  по  плохо  освещенным   улицам
Текстильщиков,  я узнала много интересного о  частной  жизни
своего эскорта.
      Зажатая  с  обеих  сторон плохо тренированными  телами
милиционеров,  терпеливо выслушивая их легкий  треп,  я  уже
через  пять  минут поняла, что одного из них звали  Мика,  а
второго - с родинкой над верхней губой - Кока.
     Сидевший на переднем сиденье старшина наряда молчал.
       Жена   Мики  месяц  назад  сделала  аборт,   возникли
послеоперационные  осложнения,  и  Мика  без   устали   клял
медицину  -  и  государственную  и  частную.  Кока   поминал
родственников из Апрелевки, которые сосут из него деньги для
беспутной  младшей сестры, вздумавшей поступать  в  какой-то
частный институт.
      Я  цеплялась за эти ничего для меня не значащие  чужие
жизни, чужие слова, чужие имена - только потому, что боялась
остаться   один  на  один  со  своей  неожиданно   возникшей
проблемой.
     Проблема, и серьезная.
      "Положение хуже губернаторского", - вертелось у меня в
голове,  да и иллюстрация всплыла соответствующая  -  Никита
Михалков  и  почему-то  в роли генерал-губернатора  Трепова,
которую  он  никогда  не играл: усишки,  бородишка  и  орден
святого Владимира на шее...
     Что-то будешь делать, голубка?..
     - А бабенка-то ничего, - вдруг сказал старший, глядя на
меня  в  зеркальце;  я  тоже  видела  его  глаза,  автономно
плывущие в серебристом стекле, - узкие и опасные, как лезвие
ножа. - Ничего бабенка, говорю... Тебе-то нравится. Кока?
     - Не-а, - сказал Кока.
     - А какие нравятся?
     - А те, что ближе к центру живут.
      Все,  кроме меня, засмеялись. Немудреный юмор мужиков-
провинциалов.
      Опять я лажанулась с деталями туалета, ну на кой  черт
нужны мне были эти дурацкие перчатки?..
      Но дело было не в перчатках, я прекрасно это понимала,
не они усугубляли мою вину, речь шла не о том, насколько она
значительна.
     Речь о другом - засветилась.
     От осознания этого меня прошиб пот, такой обильный, что
я испугалась - как бы он не просочился сквозь куртку.
     Они везут тебя в отделение, чтобы выяснить личность.
       И   все  равно,  кем  ты  представишься  -  любовница
племянника  Сирина, сожительница самого Сирина,  внучка  его
соседки, домушница или невинная жертва, - паспорт на стол  и
отойди к стене, будь любезна!
      О дальнейшем я думать не хотела. Они посылают запрос в
то  место, где был выдан паспорт, и до этого прочно стоявшая
-   ногах Ева Апостоли превращается в химеру, в неопознанный
летающий  объект,  в рассыпавшегося сфинкса,  в  марионетку,
которая никогда не участвовала в любительских спектаклях...
      Я  проклинала себя за неосмотрительность и  Сирина  за
осмотрительность.   Именно   она   преподнесла   мне   такой
отвратительный  сюрприз;  а  впрочем,  Сирину  нужно  отдать
должное - будучи мертвым, он все-таки смог достать меня.
      Я даже не знала, что делать в такой ситуации - молчать
о  себе  или  все рассказать: и то, и другое было  одинаково
гибельным. Черт меня дернул ляпнуть о племяннике Сирина и  о
Сретенке.  Если  его  не предъявить, то все  мои  объяснения
покажутся  по  меньшей мере странными. И ключи,  которыми  я
открыла дверь, - откуда они у меня?
      Нестройные отрывочные мысли позвякивали в голове,  как
мелочь, а может быть, действительно подбросить монетку: она-
то и решит, что мне делать...
      Машину  сильно  тряхнуло на повороте, и  плотный  Кока
завалился на меня, нехотя отлепился и даже не извинился.  "А
что,  если  предложить  им  сделку,  довольно  грязную,   но
сделку",  -  вдруг бесстыже подумала я. В конце концов,  они
только  молодые  парни. Дать всем троим - и  водителю  тоже,
черт с ним, - в обмен на свободу.
      "Да  это  ж групповуха, душа моя! - удивился  Иван.  -
Неужели ты способна на такие вещи?"
      Способна,  способна, еще как способна -  эта  ситуация
страшила  меня гораздо меньше, чем возможность разоблачения,
как оказалось. А то, что подобные вещи практикуются, я знала
из полузабытых рассказов криминального журналиста Фарика.
     Я была уже почти готова соблазнительно распустить язык,
когда  глаза  старшего в зеркале заднего  вида  снова  нашли
меня:  ох  не простая ты девка, так и говорили они, земляной
орех разгрызть одно удовольствие, а вот тебя? Черт возьми, я
всегда боялась таких мужских глаз, в которых вылизывала себе
шерсть  страсть  к клятвопреступлениям: никакой  возможности
договориться, они вполне могут сказать тебе "да" только  для
того, чтобы потом трижды сказать "нет".
     "Со мной не договориться", - говорили глаза в зеркале.
     Вся ясно. И пытаться не стоит.
      Кока  и  Мика  называли своего  начальника  странно  -
Питомза. Это имя, похожее на кличку и слишком оскорбительное
для клички, гвоздем засело у меня в голове, я просто уже  ни
о  чем не могла думать, повторяя и повторяя его на все лады,
как навязчивый мотив, - Питомза, надо же!
      Мы  подкатили  к  отделению милиции,  а  я  так  и  не
выработала  линии поведения. Самым безобидным в моем  случае
выглядело  отсутствие  регистрации -  формальный  московский
повод  взять нарушителя за холку и слегка потрепать загривок
острыми боковыми резцами.
     Оказалось, что я совершенно ни к чему не готова.
      И  больше  всего я оказалась не готовой  к  тому,  что
Питомза    решил    сам   заняться   мной,    наплевав    на
внутримилицейские правила. Он взял стандартные  бланки  -  я
подозревала, что только для проформы, - и заперся со мной  в
одном из пустых ночных кабинетов.
      Посадив  меня  перед  столом, он  устроился  напротив,
закинув  на стол ноги в ботинках. Некоторое время я  изучала
рельеф  подошв,  на  который налипла строительная  грязь,  а
Питомза  приступил  к формальностям, которые  заключались  в
выяснении  моих  паспортных  данных  и  цели  пребывания   в
квартире  Сирина.  Рядом с ним лежал мой пустой  рюкзак,  из
которого милиционер извлек обе книги.
     Он с ленивым любопытством перелистал их.
      - Ну что, говорить будем или глазки строить? - наконец
спросил он.
     Ни того ни другого мне делать не хотелось, и я сочла за
лучшее промолчать.
       -  В  молчанку  играешь?  Смотри,  как  бы  это  тебе
настроение не подгадило на ближайшие семьдесят восемь часов.
     Я никак не реагировала, продолжая изучать его подошвы.
      - Не заставляй меня подозревать тебя в том, чего ты Не
совершала.
     - Что я должна говорить? - наконец сдалась я.
     - Сначала - кто ты есть. Потом - что делала в квартире.
     - Я же сказала... Меня попросили заехать за книгами.
     - Это в двенадцать-то ночи? Не поздновато для визита?
     - Раньше времени не было.
      -  Слушай,  девонька, все же просто.  Если  ты  внятно
объясняешь,  кто,  зачем,  почему,  то  выходишь  отсюда   с
чувством  полного морального удовлетворения. Мне  ведь  тоже
лишняя  головная боль не нужна. Где хозяин,  почему  у  тебя
ключи,  кто  просил, что сказала? Коротко  и  четко,  как  в
гестапо. Ничего сверхъестественного не требуется.  Я  же  не
прошу  тебя  сказать, был ли твой дедушка на  оккупированной
территории, - вопросы самые человеческие, правда?
      -  Я  же  сказала. - Это была пустая трата времени,  я
чувствовала, что дурацкий Питомза пошел на принцип, и он  не
успокоится, пока не" выколотит из меня то, что ему нужно.
      - Да ничего ты не сказала. Даже фамилию скрываешь, что
совсем уж глупо. И настораживает, заметь. Где хозяин?
     - Не знаю. Почему я должна знать?
     - А раньше там бывала?
     - Нет.
      -  А  потом  взяла и поехала, как раз на  ночь,  когда
хозяина  нет.  Конспиратор из тебя хренов, вот  что  я  тебе
скажу,  девонька. - Питомза проницательно и хищно  посмотрел
на меня. - И племянника зря приплела, погорячилась. Ведь нет
никакого племянника, а?
     Я молчала.
      -  А то бы ты его сразу предъявила. Адрес, имя, кличка
собаки,  цвет  глаз и размер ноги. Зачем тебе  неприятности,
правда? Тебе надо в ночниках ноги задирать до головы,  а  не
со  мной  здесь сидеть. Из чего делаю вывод, что дело  здесь
гниловатое.
     - Я не понимаю.
      -  Ты  мне рога не мочи, - прикрикнул Питомза. -  Что,
хату хотела грабануть, да в последнюю минуту очко сыграло? А
может,  и  правда  есть племянничек, а  ты  у  него  ключики
втихаря потянула? Или у самого дяди? Как зовут?!
     Я молчала, хотя больше всего