не  помнила,
при каких обстоятельствах видела это лицо, должно быть,  в  каком-нибудь
заплеванном кинотеатре моей прошлой жизни, но я хорошо знала эту  гордую
посадку головы, тяжелые седеющие волосы, которые ей  даже  в  голову  не
пришло закрашивать, резкие складки  у  рта,  придающие  ей  неизъяснимую
прелесть, выразительные резко очерченные губы и властные глаза.
   - "Кое-что" - это что? - спросил Олег, близость Марго  как  будто  бы
парализовала его.
   - Ты все-таки неважно выглядишь. Ты неважно выглядишь, а я счастлива.
Неприлично счастлива.
   - Разве можно быть неприлично счастливым?
   - Можно... Можно. Теперь все можно, мальчик.
   - Неужели?
   - Ты когда-нибудь видел свою старушку такой?
   - Такой молодой?
   - Нет.
   - Такой красивой?
   - Нет.
   - Такой неприлично счастливой? - наконец решился Олег.
   - Да, да, да, - она засмеялась грудным смехом, как  будто  в  комнате
зазвенела тысяча колокольчиков. - Да! Я прожила целую жизнь, но он стоил
того, чтобы прожить целую жизнь и только сейчас прийти к нему.  Когда  я
была молодой киношной потаскушкой, я наверняка не оценила бы его... Я бы
просто прошла мимо, Господи, какой ужас, я и сейчас могла пройти мимо...
Я чувствую себя девчонкой.
   - А ты и есть девчонка. Тебе не дашь больше двадцати.
   - Начал врать, мальчик?
   - Я действительно так думаю.
   - Мне сорок девять. Мне всегда будет  сорок  девять",  потому  что  в
сорок девять я встретила его. Ты понимаешь?
   - Нет.
   - Что там, у Гете, насчет мгновения, ну-ка!
   - "Свистят они, как пули у виска, мгновения, мгновения, мгновения", -
с выражением произнес Олег, к нему на  секунду  вернулась  беззаботность
сцены.
   - Дурачок!
   - Конечно, именно за это ты меня любила. Я смотрела во все  глаза,  я
чуть не вывалилась  из  шкафа,  когда  Марго  ласково  коснулась  губами
загримированного подбородка Фигаро.
   - Нет, нет... Я не любила. Мне казалось, что я любила. Мне  казалось,
что я любила: и тебя, и всех остальных. Но я люблю только его.
   - Правда момента. Правда здесь и сейчас, -  глубокомысленно  произнес
он. - Ты всегда так говорила о любви.  Завтра  ты  откажешься  от  своих
слов.
   - Торжественно клянусь тебе. Я не откажусь.  Я  сегодня  тебя  с  ним
познакомлю. Он тебе обязательно понравится. Он не может не  понравиться.
Это тот самый человек, которого я искала всю жизнь.
   - Человек, с которым можно перестать быть сильной? На которого  можно
опереться и закрыть глаза?
   - Именно, именно, именно!  -  Она  взяла  руку  Олега  и  покрыла  ее
быстрыми поцелуями. - Ты дивный. Ты тоже должен ему понравиться.
   - Горю желанием.
   - Я выхожу замуж!
   - Ты?! Ты же никогда не была замужем.  Тебе  даже  в  голову  это  не
приходило.
   -  Сама  себе  удивляюсь!  Нет,  вру.   Не   удивляюсь.   Это   самое
естественное, что может быть. Он сильный, он  привык  за  все  отвечать.
Ладно, я побежала.
   - ..и ревнивый, как Отелло, к тому же?
   - Нет, Отелло будешь играть ты, когда тебе надоест костюм  Фигаро.  Я
просто соскучилась по нему. Вот что, мальчик, после выступления  подойди
к нашему столику, очень тебя прошу. Ты сразу нас увидишь. Хорошо?
   - Хорошо.
   - Ну все! Удачи тебе. Я тобой горжусь.
   - Я люблю тебя.
   - А я люблю его, мальчик. Я просто жить без него не могу. Я умру  без
него. Ты знаешь, что это такое?..
   - Никогда тебя такой не видел. Марго.
   - Я и сама себя такой  не  видела.  Я  жду.  Мы  ждем.  Она  еще  раз
поцеловала Олега и выскользнула из комнаты. Олег двинулся было  за  ней,
но вовремя  остановился,  вернулся  к  зеркалу  и  сел  перед  ним.  Он,
казалось,  забыл  обо  мне.  Я  тихонько  отодвинула  дверь  и  виновато
появилась у него за спиной. Он увидел мое отражение в зеркале, но  никак
на него не отреагировал.
   - Прости, - виновато сказала я.
   - А-а, это ты? Ты все слышала?
   - Да. Прости.
   - Это и есть Марго. Моя Марго. Правда, она замечательная?  -  Он  как
будто искал у меня поддержки, совсем позабыв, что ненавидит меня.
   - Замечательная. Я, кажется, видела ее -  то  ли  в  кино,  то  ли  в
театре. Она удивительная актриса. Ее нельзя не запомнить.
   - Да. Самая лучшая. Она выходит замуж.
   - Да, я слышала. Прости.
   - Она выходит замуж, - не слушал меня Олег, - она  выходит  замуж  за
человека, которого полюбила. Я  убиваю  человека,  которого  никогда  не
видел. Веселенький финал.
   - Все будет хорошо.
   - Тебе виднее. Ты уже убрала двоих. В любом случае - хорошо не будет,
даже если я спасусь. Уходи.
   Мне нечего было сказать ему - я вышла из комнаты, плотно  прикрыв  за
собой дверь.
   ...Когда я вернулась,  торжество  уже  началось.  Герберт  Рафаилович
встретил меня  укоризненным  поцокиванием  языком  -  как  раз  в  стиле
патриарха разросшегося армянского рода: "Ну,  гдэ  ты  ходышь,  прэлэсть
моя? Гдэ пэрэдник?" Я пролепетала что-то невнятное, но он даже  не  стал
меня слушать - нужно было подавать горячее. Он  лично  поставил  мне  на
поднос гораздо меньше тарелок, чем другим  официанткам,  чертов  толстый
опекун, он действительно решил подснять меня, что ж, тем лучше. Стараясь
элегантно удерживать равновесие,  я  появилась  в  притихшем,  деликатно
стучащем ножами и вилками зале и увидела его.
   Валентина Константиновича Кожинова.
   Я узнала его сразу. Фотографии, которые показывал  нам  Лапицкий,  не
могли передать того ощущения силы и  уверенности,  которое  исходило  от
этого  человека  и  заполняло  каждый   уголок   остающегося   свободным
пространства, но все остальные детали совпадали. Столик его,  окруженный
корзинами с цветами, стоял на возвышении: все было продумано, все  линии
зала пересекались именно в этой точке, все  подобострастные  взоры  были
обращены  к  нему.  За   его   спиной,   полускрытый   цветами,   маячил
телохранитель - слишком  внимательный,  слишком  настороженный,  слишком
ненавязчивый, слишком  незаметный,  -  настоящий  профессионал:  штучный
товар, дорогой, как лошадь  ахалтекинской  породы.  Ничего  не  скажешь,
Лапицкий все просчитал, он основательно подготовился к  отстрелу,  решив
пожертвовать хорьком-Фигаро, он был прекрасно осведомлен.
   Бедный загримированный баловень судьбы!
   Но даже не это поразило меня: за столиком, рядом с Кожиновым,  сидела
Марго. Неужели это тот самый человек, так  поразивший  страстную  натуру
Марго?..
   "Я люблю его, мальчик. Я просто жить без него не  могу.  Я  умру  без
него", - кажется, так она сказала в гримерке у Олега. Я чуть не выронила
свой злополучный поднос. Будь все проклято!
   В открытом вечернем платье, с минимумом  драгоценностей,  с  тяжелыми
волосами, небрежно собранными на затылке, она была удивительно  красива.
Она была самой красивой из всех. Роскошные девицы,  спутницы  теневых  и
легальных воротил, как будто бы сошедшие с подиума, меркли рядом с  ней,
- может быть, Олег прав: это удивительная женщина.
   Цветы все прибывали. Прибывали и подарки:  каждый  из  присутствующих
считал своим долгом поздравить  именинника,  рассыпался  в  здравицах  и
прикладывался к ручке спутницы Кожинова. Рядом  с  Марго  все  выглядело
пошловато-ненастоящими. Все,  кроме  Кожинова.  Они  казались  идеальной
парой: сильный мужчина и  слабая  женщина.  Ее  присутствие  здесь  было
немного неестественным,  но  Марго,  кажется,  не  замечала  этого.  Она
смотрела только на него. Она даже не думала скрывать своих чувств.
   Я подумала о том, что через полчаса его не будет в  живых  и  я  буду
одной из тех, кто спустит курок, - что станет делать она?
   Подавленная, с трудом обслужив два столика, я вышла из зала.
   Когда потребовалась очередная перемена  блюд,  банкет,  приправленный
выступлением звезд и звездочек, которых не смущала жующая публика, был в
самом  разгаре.  Кусая  губы,  двигаясь  как  в  тумане,   я   судорожно
высчитывала номера: сейчас  отработает  положенные  ей  романсы  знойная
цыганистая  субретка  с  томным  голосом,  как  раз  в  стиле  окружения
Кожинова. А вот па-де-де уже не  будет:  балетных  куколок  должны  были
выпустить сразу же за Фигаро.
   Пора.
   Никем не замеченная, я прошла к подсобке, нащупала  рукой  прохладный
кирпич - он поддался удивительно легко - и вытащила маленький  пистолет.
Такой я уже держала в руках и даже несколько раз  стреляла  из  него  по
настоянию  Лапицкого.  Как  только   я   почувствовала   его   невесомую
успокаивающую тяжесть,  волнение  прошло.  Спрятав  оружие  в  крохотной
наколке и взяв по ходу поднос, я вернулась в зал - именно  тогда,  когда
было нужно, должно быть, Лапицкий сейчас был  бы  мной  доволен:  ничего
подозрительного, чересчур предупредительная, не знающая правил  подобных
банкетов  официантка,  которая  следит  за  тем,  чтобы  на  столах   не
скапливалось больше двух грязных  тарелок  одновременно.  И  именно  для
этого я здесь нахожусь. Беспроигрышная позиция.
   Свет в зале был погашен, а софиты выставлены точно  так  же,  как  на
утомляющих репетициях номера Фигаро.
   Сам Фигаро был в центре светящегося круга.
   Я знала его номер до мелочей: фламенко, начало  монолога,  пистолеты,
обернутые в фольгу... Я знала его номер до мелочей, но он,  как  всегда,
поразил меня отточенным актерским мастерством. Голос Фигаро бросал вызов
сильным мира сего, трудно было бы представить  более  неудобные  реплики
для набившихся в зал воров и воришек; но это было уже неважно, Фигаро  в
совершенстве овладел искусством держать публику. В  звенящей  тишине  он
приближался к столику, за которым сидели Кожинов и  Марго.  Но  и  этого
никто не замечал: случайно выстроенная мизансцена,  единственно  удачное
решение, только и всего. Мне с трудом удалось избавиться  от  магии  его
движений, сбросить наваждение и оценить обстановку трезвыми глазами.
   Я сразу нашла свою исходную позицию: крохотный  пятачок  за  колонной
рядом с одной из почти незаметных дверей, самое  темное  место  в  зале,
отсюда  меня  никто  не  заметит.  Я,  как  опытный  ночной   грабитель,
проскользнула в темноту и слилась с колонной.
   А Фигаро уже приступил к пожиранию  шоколада:  бритвенный  прибор,  а
затем пистолеты. В зале раздались смешки и похлопывание.
   Но теперь я смотрела только на ленивого телохранителя:  настороженные
цепкие глаза, которым плевать на все лицедейство мира вместе взятое. Как
только Олег вытянет свой пистолет, он пристрелит актера  как  собаку,  в
этом я не сомневалась.
   Парень не жилец, ясно.
   Напряжение  росло.  Сейчас  он  откусит  дуло  последнего  пистолета,
почему, черт возьми, в тире я посылала пули только в "молоко"?!. Решение
пришло мгновенно, независимо от меня: мальчик,  который  в  первую  ночь
сказал, что верит мне, который звал меня с  собой  на  свободу,  который
терпеливо ждал меня в крытой галерее,  -  он  не  должен  погибнуть!  Он
должен успеть на самолет в Париж в ноль пятьдесят.
   ...Он все-таки сделал то, на что его натаскивали, несмотря на сидящую
рядом счастливую Марго, женщину его жизни.
   Он выстрелил. Четыре глухих хлопка, следующие один за другим.
   Наши выстрелы прозвучали почти одновременно, я даже опередила его  на
какую-то долю секунды. Но я не стреляла  в  того,  в  кого  должна  была
стрелять. Кожинов интересовал меня меньше всего, это и без меня  сделает
Олег. Телохранитель Кожинова, дорогой ахалтекинский жеребец, рухнул, как
сноп, с дыркой в голове. Но  прежде  он  все-таки  остановил  взгляд  на
колонне,  за  которой  стояла   я,   в   его   глазах   даже   мелькнуло
профессиональное озарение, смутное предчувствие догадки. На большее  его
не хватило. И это  была  моя  работа,  отличная  работа,  выполненная  с
ледяной головой. Теперь у тебя есть шанс, Фигаро, настоящий шанс.
   Но телохранитель за спиной босса никого  не  интересовал,  сам  босс,
после  четырех  хлопков,  которые  даже  сначала  никто  не  принял   за
пистолетные выстрелы, заваливался на стол,  заливая  кровью  белоснежную
скатерть, цветы и платье Марго.
   Четыре выстрела. Почему четыре, тупо думала  я,  ведь  у  Олега  было
только три патрона. Мой выстрел не в  счет,  он  был  адресован  другому
человеку...
   Марго не кричала. Ее лицо исказила судорожная улыбка непонимания,  не
обращая внимания на темную кровь, забрызгавшую ей  платье  и  лицо,  она
склонилась над телом Кожинова, нежно и трепетно, так же, как  склоняются
надо лбом больного ребенка. Происходящее не  укладывалось  в  ее  гордой
голове.
   "Милый, милый, что с тобой?" - в каждом углу огромного зала  слышался
ее просящий шепот.
   Этот шепот влюбленной женщины, казалось, парализовал Олега, он  терял
драгоценные секунды всеобщего замешательства - одну, две, три...
   - Марго! - он и  не  думал  бежать,  завороженный  женщиной,  которую
любил. - Марго... Я не...
   Это были его последние слова. Он упал, изрешеченный пулями,  стреляли
сразу  из  нескольких  мест  -  все  уже  пришли  в  себя.  Визг  женщин
переплетался с деловитым  спокойствием  мужчин,  бросившихся  к  столику
Кожинова.
   И молчанием Марго.
   Убитый актер, лежащий в луже крови на  натертом  до  блеска  паркете,
казалось, никого не интересовал. Я знала, что это лишь вопрос нескольких
секунд, может быть - минуты.
   Нужно уходить, ему ты не поможешь, ты сделала все, что могла, трезвая
Анна.
   Стараясь не привлекать внимания, я вышла из зала, крепко  прижимая  к
груди поднос, который заслонял пистолет, и зажимая рот  рукой:  скромную
девушку стошнило при виде обильно льющейся крови, только и всего.
   Должно быть, у меня получилось довольно правдоподобно: никто меня  не
задерживал, никому до меня не  было  дела.  Увидев  на  пути  в  коридор
подсобки стайку праздных официанток, я сказала  срывающимся  придушенным
голосом:
   - Там... Там убили... Хозяина убили...
   Девушки бросились к дверям в зал,  которые  еще  никто  не  догадался
закрыть. Это предоставило мне  свободу  маневра:  все  так  же  имитируя
шоковое состояние (на всякий случай) и держась за стену,  я  добрела  до
подсобки, как  в  тумане  спрятала  пистолет,  предварительно  стерев  с
рукояти отпечатки пальцев официантской заколкой. Но стоило мне  заложить
кирпич на место, в дверях подсобки выросла туша Герберта Рафаиловича.
   -  Что  ты  здэс  дэлаэшь?  -  спросил  он.  Ни  следа  от  армянской
вальяжности в голосе и фигуре.
   - Там . Убили... - попыталась выкрутиться я.
   - Знаю. Что ты здэс дэлаэшь?
   - Ничего.
   Его моментально ставшие холодными и собранными глаза ощупали меня.
   - На выход, бистро, - властно сказал он. - Чэрэз пять  минут  закроют
всэ двэри.
   - Что? - не поняла я.
   - Чэрэз чэтыре. Машина за углом, "пятерка", пикап.
   - Вы? - Я не могла поверить. Толстый метрдотель тоже участвует в этом
грязном деле. - Вы тоже...
   - Бистро, прэлэсть моя!
   Я подчинилась, я сразу же нашла заботливо открытую  дверь,  указанную
армянином, - она выходила на улицу, в тыл дому, пробежала до угла и села
в "пятерку". За рулем околачивался Виталик.
   Совершенно опустошенная, я легла на заднее сиденье  и  только  теперь
почувствовала настоящую тошноту. Виталик резво взял с места.
   Несколько минут мы ехали молча.
   - Как прошло? - наконец спросил Виталик.
   - Лучше не бывает, - мне не хотелось разговаривать.
   - Мужичок-то наш уже того... У святого  Петра?  Я  вспомнила  залитые
кровью грудь и  лицо  Кожинова,  квадратную  челюсть,  превратившуюся  в
крошево.
   - Не знаю. Да.
   -  Ну,  с  боевым  крещением,  королева.  Добро  пожаловать  в   ряды
ниндзя-черепашек.
   - Оставь меня в покое.
   - А говорила, не справишься. - Виталик никак не хотел  заткнуться.  -
Видишь, глаза боятся, а руки делают. А актеришко? Тоже Богу душу отдал?
   - Замолчи.
   - Ладно, молчу.
   Он действительно затих, и остаток пути мы  ехали  молча.  Я  даже  не
следила за дорогой, все будет  так  же:  дурацкий  особняк,  решетки  на
окнах, кроссворды Виталика. А может быть, они  потеряют  ко  мне  всякий
интерес?   И   остаток   жизни   я   буду   вынуждена   гнить   в   этой
образцово-показательной  тюрьме  с  камином,  лишь  изредка  выезжая  на
королевскую охоту?..
   Первые приступы тошноты прошли, и неожиданно пришел покой. Именно это
чувство должна испытывать Анна: сделала свое грязное  дельце  и  красиво
ушла. Красиво уйти - в этом есть смысл. Я старалась не думать о Марго  и
Олеге, я ни в чем не виновата, я искренне пыталась спасти  его,  я  даже
рискнула своей жизнью.  Ничего  не  получилось.  Не  нужно  тебе  никого
спасать, Анна. Ты не спасительница. Судьба очередной раз ткнула  тебя  в
твое собственное корыто: к черту сантименты,  будь  собой.  Ты  неплохая
машина для убийств, пора выходить на профессиональный уровень. Эта мысль
убаюкала меня, и, незаметно для себя, я уснула.
   ...А проснулась от тяжелого удара по щеке, это  не  была  театральная
пощечина Олега, так бьют собаку за лужу на персидском  ковре.  Вскрикнув
от боли, я открыла глаза: в машине сидел Лапицкий. Его лицо сияло,  даже
складки у рта разгладились, а жесткий подбородок стал мягче.
   -  Это  тебе  за  самодеятельность,  -  сказал  он  суровым  голосом,
совершенно не соответствующим смягчившемуся подбородку. - Твое  счастье,
что все срослось как надо. Зачем ты убила телохранителя?
   - Вы и это знаете?
   - Хотела спасти  этого  сопляка,  да?  В  кого  тебе  приказано  было
стрелять?
   - Какая разница, если они оба мертвы. Все получилось именно так,  как
вы хотели. Теперь вам дадут звезду. На грудь и на погоны.
   - Ты дура. Говори, хотела вытащить и помахать  платком  в  аэропорту?
Хотела спасти?
   - Да, да, да...
   - Ну что ж, ты дала ему шанс. Он им не воспользовался, это  было  его
право.
   - Я сделала это только потому, что вы обещали ему свободу. Вы,  а  не
я. Обещания  нужно  выполнять,  вас  этому  не  учили  в  вашем  гнусном
ведомстве?
   - Ты решила выступить в роли моего адвоката? Я в этом не нуждаюсь.  А
вообще, ты молодец. Девка что надо. Я в  тебе  не  ошибся.  И  стреляешь
идеально, когда хочешь. А здесь нужно вдохновение, наитие, по-другому не
назовешь. Я знал, что ты такая. Тебя не взнуздать.
   Странная характеристика. Я ожидала чего угодно, только не этого. И  в
то же время в глубине моей  души  рос  протест  против  этого  человека,
который обращается с моей жизнью как хочет. Давно пора поставить его  на
место.
   - Слушай, ты, дерьмо, - твердо сказала я, глядя  перед  собой.  -  Ты
можешь использовать меня как хочешь, ты можешь держать  меня  за  своими
сраными решетками сколько угодно, но не смей называть меня девкой. Может
быть, я и была девкой, но только не для тебя. Иначе  ты  плохо  кончишь,
обещаю тебе. Ты ведь знаешь мой послужной список.
   - Точно такая, как я думал! - восхищенно  сказал  капитан,  пропустив
"дерьмо" мимо ушей.
   Но его дешевое опереточное восхищение мало трогало меня.
   - И еще одно. Не смей называть меня сукой. Потому что сука - это  ты.
Легавая сука. А я всегда буду свободной, куда бы ты меня ни засадил.
   Эти слова всплыли на поверхность из самых  глубин  моего  тела,  и  я
имела на них право, потому что  действительно  была  свободной:  я  была
свободной от  тщетных  попыток  вспомнить  прошлое,  которое  больше  не
волновало меня. Я была свободна от поиска себя самой - я ухе нашла себя,
когда почувствовала покой от пистолета в руке, от упоительной власти над
человеком. Должно  быть,  Анна  перешла  на  новую  ступень:  теперь  ей
недостаточно было сомнительной сиюминутной власти над плотью мужчин,  ей
была нужна абсолютная власть над  плотью  вечности.  Эрик  убит,  Фигаро
убит, единственные люди, к которым  я  относилась  с  симпатией,  убиты.
Слово "любовь" ни о чем  мне  не  говорит,  пустой  звук,  мятый  фантик
копеечной карамели. Гореть тебе в аду, Анна, но там ты найдешь  приятное
общество. Впрочем, отправляться в ад я не  собиралась.  Я  собиралась  с
шиком пожить, Лапицкому нужна такая  циничная  стерва,  как  я,  у  меня