лам,  я  этого  не  хотела,  я
действительно была моралисткой, куцей моралисткой.
      Я  ушла  в  комнату, начала бесцельно  собирать  вещи,
разбросанные Нимотси.
     - Ну что?! - заорал он из кухни. - Ширяться будем?
     - Пошел ты! - заорала я в ответ.
      -  Как  знаешь. А то бы на пару отъехали.  В  прихожей
зазвонил телефон.
     - Не бери трубку! - страшно закричал Нимотси.
      -  Не  сходи с ума, - холодно ответила я; это  Венька,
конечно же, ну, слава Богу, теперь-то мы быстро разрешим все
проблемы...
     На том конце трубки молчали.
      -  Перезвони,  -  я дунула, послушала  -  молчание,  -
перезвони, тебя не слышно.
     Нимотси стоял на пороге кухни, белый как мел.
     - Кто это? Кто это звонил?
      -  Конь  в  пальто! Сорвалось - вот и  все.  Я  быстро
набрала Венькин номер - короткие гудки. Нимотси заметался по
квартире, многосерийная эпопея продолжилась.
      -  Это  они...  Они меня вычислили... Нужно  сваливать
отсюда...  Вот блин, даже одеться не во что! Что у  тебя  за
хахель  -  из  труппы лилипутов, что ли?.. Ну,  ты  и  сука,
лишила меня кожного покрова!
     - Что ты несешь?!
      -  Какого ляда нужно было шмотки мои стирать, кто тебя
просил?  В  чем теперь ноги делать?! И рюкзак порвался,  вот
черт!  - Он схватил свою записную книжку, потрепанные карты,
огрызок карандаша.
      -  Да... - я меланхолично наблюдала за ним, - не  всех
дурных  война  забрала.  Успокойся  ты...  Я  тебе  "Паркер"
подарю.
      - Плевал я на твой "Паркер". Ты даже не знаешь, что  у
меня тут... Что у меня тут снято!..
      Он  все  еще  носился по квартире со своим богатством,
когда зазвонил телефон.
     На этот раз это действительно была Венька.
     - Эй! Ты жива еще, моя старушка?
     - Привет! Тут сорвалось...
      -  Ничего не сорвалось. - В Венькином голосе  сквозило
скрытое  торжество:  так было всегда, когда  она  складывала
заказы  к моим ногам, - так такса виляет хвостом, ожидая  от
хозяина  похвалы за пойманную лисицу. - Ничего не сорвалось!
Наоборот. Этот респектабельный лох из Горного был в восторге
от  наших  идей...  Рожа,  правда, вегетарианская,  волосики
зализанные,  как  у трактирного полового, но...  В  общем  и
целом...  Что  такое  "триллер",  не  знает,  но,  когда   я
объяснила, - возрадовался и попросил что-то зубодробительное
на  банковскую  тему.  У  него  приятель  -  банкир,  он-то,
самоубийца,  и выкладывает деньги. Я подписала все  бумажки,
аванс получим в конце недели. Ты рада?
       -  Рада,  -  соврала  я.  Больше  всего  меня  сейчас
беспокоила  проблема свалившегося на голову Нимотси.  Решить
ее   одна  я  была  не  в  силах,  безвольное,  бесхребетное
существо. - Ты приедешь?
      -  Куда  я денусь? Надо же это отметить. Форма  одежды
номер пять и выпивка за счет заведения. Буду через два часа.
Кстати, расскажу тебе одну забавную вещь - ты умрешь! Я ведь
хотела  лететь самолетом, никогда еще не летела из Питера  в
Москву  самолетом... Так вот, меня завернули.  Сказали,  что
паспорт  -  не  мой, вообще другое лицо, и  выгляжу  намного
старше,  -  она  помолчала, - лет  на  двадцать  шесть.  Вот
видишь...
      -  Лучше бы я выглядела на девятнадцать. - Я  все  еще
боялась этой полной идентификации, но уже смирилась с ней.
     - Мы подумаем об этом, - весело пообещала Венька. - Так
форма одежды номер пять, не забудь.
     - Да.
     Я повесила трубку.
      Нимотси  стоял,  прислонившись к  дверному  косяку,  и
внимательно  прислушивался  к разговору,  скрестив  руки  на
голой  груди,  - теперь он был в Венькиных джинсах,  которые
едва  доставали ему до середины икры. Но, слава  Богу,  свой
архив он куда-то пристроил.
     - Что, кто-то к нам припрется?
     - Да.
      -  Надо  же  было так ошибиться! Значит, с мужиками  у
нашей  фригидной  самочки полные кранты и она  запрыгала  по
девочкам!
     - Это не то, что ты думаешь. - Мне не хотелось вступать
с ним в дискуссию.
      Я отправилась в комнату, за формой одежды номер пять -
это  была  моя первая серьезная уступка Венькиному  скрытому
безумию.  Каждый  удачно подписанный  контракт  мы  отмечали
маленьким  фуршетом,  приправленным формой  номер  пять  или
"рабочей  лошадкой":  комбинезон  на  голое  тело,  короткая
джинсовая  жилетка и серебряный браслет в виде  чередующихся
черепашек  разных  размеров. Венька сама выбрала  одинаковые
комбинезоны  и  одинаковые жилетки в  каком-то  навороченном
магазинчике для стареющих хиппи. В придачу ей сунули кассету
"Душа   черного   Перу"   и   плохо  отпечатанную   брошюрку
Блаватской.  Блаватской  мы  застелили  мусорное  ведро,   а
кассету слушали иногда под текилу. Венька любила текилу.
     Нимотси продолжал доставать меня.
      -  Значица, теперь к бабенке приклеилась, а.  Мышь?  Я
молча одевалась.
      -  Знаешь,  я  часто о тебе думал  раньше,  когда  был
человеком, - лицо у Нимотси стало вдруг мягким и  старым,  и
мне захотелось прижать его к себе, - когда был человеком,  а
не  проклятым куском мяса, который ненавидит себя  и  боится
всех  остальных...  Я  даже пытался вспомнить  твое  лицо  -
фотографию я потерял, вернее - она пропала. Нашу фотографию,
помнишь?   Я  пытался  вспомнить,  но  ничего  у   меня   не
получилось. Я даже не мог сказать - красивая ты или нет...
      - Некрасивая, некрасивая, - я сжала зубы и перебросила
через  плечо  лямку  комбинезона, - я некрасивая,  стареющая
пресная дамочка, которая живет только за счет других  людей.
Становится ими. Но тобой я не стану, не надейся!
      -  И  не надо, - он сел на пол, снова обхватил  голову
руками  и  застонал, - и не надо... Я никому не позволил  бы
жить  в  этом аду... Особенно тебе. А потом - как-то  -  мне
приснился сон, и мне показалось, что он все объяснил...  Про
сиамского  близнеца,  про тебя...  Как  будто  вы  родились,
сросшиеся  затылками - того, второго, я не  разглядел.  Ваши
родители испугались и рубанули ножом - прямо по затылкам.  И
все  вышло  как нельзя лучше, только в том месте  у  вас  не
росли волосы. У тебя - на затылке, а того, второго, я так  и
не разглядел. И вот теперь ты ищешь...
     Это было слишком.
      Я  выбежала  из комнаты, схватила сумку  и  через  три
минуты была на улице.
      Мне  было плохо - так плохо мне не было еще со  смерти
Ивана.  Я  любила Нимотси за то, чего он не знал во  мне,  и
ненавидела  за  то, что знал. Оставаться с ним  дальше  было
невозможно,  дома  ловить нечего, Венька приедет  через  два
часа,  нет, через час сорок минут... Ну, что же ты  плачешь,
Мышь?
      Я  попыталась взять себя в руки; она приедет, отважная
циничная  девчонка, спящая сразу с двумя, и  надает  ему  по
рогам, и ударит под дых его безумным фантазиям.
      А  если хоть что-то окажется правдой - хоть что-то  из
того, о чем бредил Нимотси?..
     Я тряхнула головой - к чертям собачьим, в конце концов,
у  меня есть Венька, а у Веньки есть Фарик, а у Фарика  есть
концы  в  милиции  и  ФСБ. Но сначала его нужно  вылечить...
Забавно это будет смотреться - усмиренный Нимотси в обществе
Веньки,  которую  он наверняка примет за меня,  форма  номер
пять, молодец девчонка, зацепила все-таки питерского лоха...
      "Н-да-а... Я ушла только потому, что больше  не  могла
выносить Нимотси с его бреднями, а теперь получается, что  в
этом  есть какая-то скрытая драматургия, что-то вроде  милой
шутки,  розыгрыша, - забавно будет посмотреть на  Нимотси  в
компании Веньки, вот и проверим, так ли она похожа на  меня,
как  пытается  в  этом убедить, моя девочка-хамелеон...  Это
даже похоже на мистику - как будто у тебя теряется нательный
крест накануне Рождества, и все идет наперекосяк..."
      Я  никогда  не  теряла нательных крестов,  потому  что
никогда  их  не  носила, я даже не была ни  в  чем  особенно
грешна, если не считать машинописное подражание де Саду, - у
меня  бы  просто  не хватило смелости даже на  грех  средней
руки...
     Так или примерно так я думала, сидя в соседней киношке,
на  льготном  сеансе для пенсионеров, вполглаза наблюдая  за
занюханным  американским  боевичком:  дерьмовое  кинцо,  вот
только  главный герой хорош, чертяга, тебе уж  точно  что-то
подобное не обломится!
     ...На обратном пути я купила бутылку текилы и лимон - и
обнаружила,  что  в  моей  сумке  валяется  записная  книжка
Нимотси и кассета - нашел куда сунуть, конспиратор дешевый!
       Лифт  не  работал,  и,  проклиная  все  на  свете,  я
отправилась пешком на свой девятый этаж.
      ...Дверь  в квартиру оказалась незапертой,  из-за  нее
страшно  хрипел хулиганствующий Том Вейте - надо же, врубили
на  полную  катушку, сволочи! Я тихонько  толкнула  дверь  и
вошла, то-то смеху будет, если Нимотси догадается поцеловать
Веньку так же, как меня в аэропорту.
      На  кухне стояла начатая бутылка венгерского  вермута,
моего  любимого - я никогда не отличалась изысканным вкусом:
значит, Венька уже пришла.
      Я  отпила прямо из горлышка и, как была, с бутылкой  в
руках, направилась к плотно прикрытой двери в комнату.
      За  ней  было  тихо - кроме хрипящего  Тома  Вейтса  -
никаких звуков. Я уже была готова толкнуть ее - а вот  и  я,
голубчики, познакомились? - когда за ней раздался отчетливый
звук  разбивающегося оконного стекла. Он был таким резким  и
-%  правдоподобным, что его вполне можно к финалу песни: Том
Вейте  любит такие штуки - женский голос, скрип тормозов  за
витриной  дешевенького  кафе,  журчание  виски,  обязательно
проливающегося на замызганный пластиковый стол в финале;  но
ужас положения состоял в том, что ничего такого в этой песне
не было.
      У  меня  вдруг подломились колени: мои детки в  клетке
поссорились и вынесли оконное стекло.., обколовшийся Нимотси
не  удержался  на  подоконнике, как  пьяный  Иван  семь  лет
назад...  Венька  запустила в него колонкой от  музыкального
центра    (стулом,   ботинком,   футляром   от   машинки)...
Происходило  что-то  не правильное,  и,  прежде  чем  я  это
поняла, раздался сдавленный, исполненный отчаяния крик.
     И наступила тишина - кассета кончилась.
      - Сваливаем, - сказал кто-то за дверью: это был чужой,
грубый  голос, никогда прежде не звучавший в моей  жизни,  -
сваливаем по-быстрому.
     Этот голос напрочь менял сюжет.
      Всего  лишь  на  несколько секунд  я  опередила  тени,
мелькнувшие  за  дверным матовым стеклом, -  и  оказалась  в
нише,  где висели зимние вещи, пыльные и забытые до зимы.  Я
спряталась  в  них вместе с бутылкой вермута  -  несчастная,
дрожащая  от  страха  Мышь. Плохо соображая,  что  делаю,  я
натянула на себя твидовое пальто (Господи, как мне нравилось
это  пальто,  на три размера большее, купленное  только  для
того, чтобы шляться в нем по дешевым кафешкам поздней осенью
и  записывать подслушанные фразы остро отточенным карандашом
в стиле Хемингуэя), и оно тут же предало меня - оборвалось с
вешалки с громким, заполнившим всю квартиру треском.
      Я  сидела ни жива ни мертва, похороненная под  тяжелым
твидом,  и  сквозь щелку видела измененную до неузнаваемости
моим  животным  ужасом часть коридора. Свет стал  нестерпимо
ярким  - значит, кто-то - он или они - открыл дверь и сейчас
будет   в   коридоре,  на  расстоянии  вытянутой  руки,   на
расстоянии задержанного от страха дыхания.
      ...Их  было  двое  - первого я так  и  не  разглядела:
обычная  футболка,  до  тошноты обычные  джинсы,  кроссовки,
правая - с развязанным шнурком. Второго я запомнила - только
потому,  что  он остановился возле кухни, когда  первый  уже
почти покинул квартиру.
     - Слушай, - сказал он спокойным голосом, - бутылка!
     - Не напился за жизнь?! Какая к черту бутылка?
      - На столе в кухне стояла бутылка вермута. А теперь ее
нет.
     Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.
     - Нашел время!.. Уходим!
      Он  все  еще  не уходил, я видела его тяжелый  упрямый
профиль с крутым подбородком боксера-неудачника; перстень на
мизинце,  вдруг  заполнивший весь коридор, серебряная  змея,
дутая  дешевка, мечта пригородной шпаны. Небрежное пятно  на
темной шелковой рубашке - пот, кровь?..
.  -  Ну, быстро, мать твою! - торопил первый. - Хочешь  все
дело провалить?!
     Наконец, через секунду, показавшуюся мне вечностью, они
(ag%'+(.  Дверь  за  ними захлопнулась. Я  прислушивалась  к
звукам вокруг.
     В комнате было тихо.
      Они уходили через открытый чердак, ясно. В ушах стояли
их  легкие  шаги, осторожный стук закрываемого люка;  Венька
поступила  бы  точно так же, вдруг пришло мне  в  голову,  -
именно   туда  она  послала  бы  своих  героев,   не   особо
заморачиваясь сюжетной изысканностью. А перед этим вывела бы
из  строя лифт... Я отхлебнула вермута из горлышка - глоток,
другой, третий; терпкая жидкость потекла по подбородку  -  я
пила  и не могла остановиться, пока наконец не почувствовала
жар в груди и легкий шум в голове.
      Шатаясь, я поднялась, с трудом высвободилась из пальто
и толкнула дверь в комнату.
      ...В  ней  ничего  не изменилось -  только  Нимотси  в
Венькиных джинсах, нелепо подогнув ногу, лежал в луже  крови
посреди комнаты. Кровь была повсюду - на стенах, на полу, на
почему-то разбросанных рукописях. "Дешевый мелодраматический
эффект",  -  вдруг отстранение подумала я.  Грудь  его  была
вскрыта пулями, превращена в месиво - так убивают в аффекте.
Но  в  то  же  время  это были хорошо продуманные  выстрелы,
каждый  из которых мог оказаться смертельным. Врывавшийся  в
разбитое  окно  летний ветерок ерошил волосы  Нимотси,  и  я
вдруг  впервые  заметила  трещинки  и  крошечные  болячки  в
уголках  его  губ, обыкновенный герпес, вещь не смертельная,
но  страшно неприятная, что-то такое у меня было  в  прошлом
году, и, кажется, осталась мазь... Я ударила себя кулаком по
голове  -  какая мазь. Господи, вот он лежит перед  тобой  с
вывороченной грудью, и еще неизвестно, что там, за  разбитым
окном.
      Впрочем, я уже знала, что там, за разбитым окном. Там,
внизу, были сломанные ветки деревьев на уровне шестого этажа
и  сломанные ветки кустов на уровне первого этажа, а в самом
низу,  на  земле, лежала Венька, в комбинезоне  и  джинсовой
жилетке,  форма одежды номер пять. Ее руки были  разбросаны,
ее  волосы были разбросаны - должно быть, я упала  бы  точно
так  же,  вот  только сверху никогда бы не  выглядела  такой
красивой...
     В оцепенении я смотрела на мертвую Веньку под окнами, я
ждала.  Я  ждала,  пока хоть кто-то обнаружит  это  выпавшее
тело,  но увидела двоих, которые спокойно вышли из соседнего
подъезда  и  направились  к  вишневой  "девятке".   Тот,   с
перстнем,  неторопливо сел за руль. И только когда  они  уже
уехали,  дворовые  дети,  бездарно  прожигающие  каникулы  в
пыльном  бибиревском  дворе, наконец-то  известили  истошно-
радостными  воплями  о происшествии все окрестности.  Должно
быть,  это  будет  самым ярким впечатлением  этого  лета,  о
котором даже можно написать в сочинении...
     Я отпрянула от окна и, непонятно зачем, прикрыла пустые
рамы.  Я  наблюдала за собой со стороны - все  это  время  я
наблюдала  за собой со стороны: бездушная стерва с  холодным
носом и заледеневшими руками. Она - это ты. Она - это ты.
      Она  - это ты. Никто пока не обнаружил подмены,  никто
пока  не  обнаружил ошибки, солнце било  прямо  в  окна,  и,
$.+&-.  быть,  мое  окно  было единственным,  в  котором  не
отражался солнечный свет.
      Стоп-стоп,  почему единственным? Сейчас лето,  и  окна
настежь, попробуй найди, из которого выпал человек.  Но  все
равно,   времени  у  меня  было  немного,  ведь  обязательно
найдется  кто-то,  кто легко вычислит траекторию  падения  и
легко вызовет уже бесполезную "Скорую".
     И милицию.
     И слава Богу.
      Я  снова отхлебнула из бутылки. Ничего не слава  Богу.
Что  я  смогу  объяснить  им?  Пересказать  путаную  историю
Нимотси с кровавым порнографическим синдикатом? (Подумав  об
этом,   я   вдруг   похолодела  и,   чтобы   не   замерзнуть
окончательно,  загнала эту мысль на самое дно  души,  откуда
уже  поднимались ей навстречу ужас и .тошнота - нет,  только
не сейчас, не сейчас...) И - если повезет - стать свидетелем
и сидеть в раскалившемся от жары кабинете и вместе с толстым
потным  милицейским художником составлять словесный  портрет
дешевого серебряного перстня со змеей...
      Если  повезет  -  а если нет? Если я не  смогу  толком
ничего   объяснить,  да  еще  окажусь  замазанной  в  темную
порнографическую  историю.  И  потом  -   наркотики   -   не
употребляла, но давала приют...
     Статья за хранение, Фарик бы мне объяснил.
     Фарик. Вот оно, вот чего я жду.
     Фарик и Марик.
      Я  подумала о мальчиках, и как только коснулась их, то
поняла, что это не сойдет мне с рук - потерять одну, а потом
и  вторую;  и в смерти этой второй виновата я, я,  стареющая
бесцветная дрянь, отнявшая их девочку, их маленькую...
     Я вспомнила Марика - "нет человека, нет проблемы".
     Со мной не будет никаких проблем.
      Они давно хотели меня убрать, а сейчас появился повод,
все искупающий повод.
      Спокойно,  спокойно... Документы, чековая книжка  (кой
черт  дернул  меня  положить все деньги  в  банк)  -  бедный
Нимотси,  я  так ничего и не успела сделать  для  него...  Я
судорожно  бросала в рюкзак вещи, какая глупость,  ну  зачем
тебе  Венькина туалетная вода, и все остальное ни  черта  не
пригодится... Ладно, разберусь потом.
      Я  наткнулась на разрозненные страницы одного из своих
порносценариев - странно, мне казалось, что ничего подобного
в моем доме не сохранилось.
     Но эту внезапно мелькнувшую мысль я так и не додумала -
пустили  лифт.  Я набросила на плечи кофту, Венькину  летнюю
кофту, вполне нейтральную, не вызывающую подозрений в летний
жаркий день.
      "Останься, - сказала мне моя обычная трезвая половина,
-  останься, не сходи с ума, ты ни при чем, ты не  виновата,
ничего  они  тебе не сделают, пришла и увидела этот  кошмар,
эту  бойню...  А  сразу не спустилась...  Что  ж,  состояние
прострации  вполне объяснимо... Хотели убить тебя,  а  убили
другую... Но как ты объяснишь, почему хотели убить тебя?.."
      "Зубную  щетку,  ты забыла зубную  щетку",  -  цинично
a*  '  +   мне другая половина, о наличии которой я даже  не
подозревала.
     И обе половины не понравились мне - так не понравились,
что  у  меня  вдруг  отказали ноги: я опустилась  по  стене,
против Нимотси, близкого друга, обещавшего так много. А там,
за  окном,  на  летнем  разлагающем солнце,  лежала  Венька,
обещавшая так много...
      Чтобы  не  зарыдать, я зажала рот кулаком  и  очнулась
только  тогда,  когда  почувствовала теплый  привкус  крови,
Такой  же  был и у Марика, когда мы целовались, у него  были
слабые десны. А от слабых десен нужно пить кору дуба...
     Ты сходишь с ума.
      Ты  сходишь  с ума, надень-ка лучше очки, те,  которые
подарила  вам  обеим Венька: просто и со вкусом,  от  ранних
солнечных морщин - и ни одна сволочь не догадается заглянуть
под них...
      Двор  разорвал надрывный голос неотложки -  оперативно
они   приезжают,  чтобы  констатировать  смерть,   а   потом
перекусить бутербродами с ветчиной на свежем воздухе.
      Внизу,  в  колодце  подъезда,  снова  заработал  лифт,
послышались голоса - и это вывело меня из оцепенения.
      Я  взяла  набитый впопыхах рюкзак - все  мысли  потом,
потом  -  ив  последний момент переложила туда  же  записную
книжку  и  кассету  Нимотси - просто так, как  перекладывают
страницы засохшими цветами; на память.
     И выскользнула из квартиры.
     Через чердак - конечно же, через чердак: даже здесь мне
подсказали дорогу - если ушли они, значит, без помех уйду  и
я.
      Чердачный  люк  не  поддавался, а звук  поднимающегося
лифта  становился все ближе, как неотвратимое  наказание  за
малодушие, трусость и предательство.
       Спокойно,  спокойно  -  ты  никого  н