- тогда вернемся к твоему последнему вопросу.
   - Вопросу?
   - Ты спросила - "чего вы от меня хотите", верно? Я молчала. Я  начала
понимать, что ветчина и салями неспроста. Неспроста  они  маринуют  меня
здесь так долго, что я уже потеряла счет времени.
   - Чего вы хотите от меня?
   - Тебя.
   Неожиданный поворот. Полная неистовой жизни Анна обязательно обыграла
бы эту неосторожную реплику, указала бы  капитанишке-неудачнику  на  его
истинное место. Но я так устала, что даже не нашла что ответить  на  эти
бесцеремонные и туманные притязания.
   - В смысле?
   - Значит, так, девочка, расклад  таков.  По  всему  выходит,  что  ты
нагадила везде, где смогла. Во-первых, Дамскер и его жена.
   - Это недоказуемо.
   - Ошибаешься. Доказать, что ты убила Дамскера и его жену, это как два
пальца об асфальт. Здесь даже особо стараться не придется. Но даже  если
бы  этого  не  было...  Пистолет,  из  которого   ты   хотела   грохнуть
представителя закона, засвечен еще в двух убийствах.
   - Представителя закона?
   - Меня, меня... Ты ведь хотела это сделать?  Так  вот,  сначала  убит
профессиональный альфонс, затем убит профессиональный врач, занимающийся
пластической хирургией, и оба они связаны с  тобой,  оба  замыкаются  на
тебе.
   - Каким образом? - Это был бессмысленный  вопрос,  я  знала  -  каким
образом.
   А  в  интерпретации  Лапицкого  это  выглядело  еще   примитивнее   и
убедительнее:
   - Один был твоим подельником и слишком  много  знал  о  тебе.  Другой
скроил тебя заново, следовательно, знал о  тебе  еще  больше.  Оба  были
неудобны для твоего нового лица. Разве это не аргумент?..
   - Оперативно работаете. Слишком легко все получается.
   - А так обычно и бывает. Интригу оставим для крутых Детективов.
   Тема с убийствами всплывала в последнее время  несколько  раз,  но  я
ничего не подтверждала и не отрицала, я предпочитала отмалчиваться.  Вот
и  сейчас  -  пусть  делают  что  хотят,   но   он   не   вынудит   меня
свидетельствовать против себя самой.
   - И что дальше? Не забывайте, что  я  попала  в  катастрофу.  Я  была
больна.
   - Ну что ж, если  ты  была  больна,  то  остаток  жизни  проведешь  в
тюремной больнице, будешь жрать баланду и пялиться  в  стены,  крашенные
охрой. Приятная перспектива, ты как думаешь?
   - Мне все равно. Везите меня куда угодно,  я  не  могу  больше  здесь
оставаться.
   Лапицкий отложил бутерброд, который жевал все это время,  вытер  губы
тыльной стороной ладони и тихо заорал на меня:
   - Ты не слышишь меня. Ты не хочешь меня слышать.  Помнишь,  о  чем  я
говорил тебе еще в клинике? Я смогу защитить тебя.
   - Вы готовы защитить меня? - Я испытующе посмотрела на капитана.
   - При одном условии.
   Мне плевать было на условия.
   - Вы готовы защитить меня, даже после того,  что  узнали?  Вы  готовы
защитить женщину, которую сами же обвиняете в убийстве четырех человек?
   - Ты же сама просила меня о помощи.
   - Теперь мне все равно - Ну что ж, - капитан вздохнул,  -  я  смотрю,
подбородок у тебя совсем зажил. И синяки сошли... Мне  тоже  все  равно.
Иди. Ты свободна.
   Я ждала чего угодно, только не этого.
   - Я свободна?
   - Да. Можешь уходить. Дверь не заперта. Я  поднялась  с  кровати,  не
глядя на Лапицкого, надела сапоги.
   - Шубу получишь у Виталика. Убирайся. В это невозможно было поверить.
Лапицкий по-прежнему сидел, закинув  ногу  на  ногу  и  сцепив  руки  на
круглом затылке. Он даже  не  потрудился  поменять  позы.  Но  мне  было
плевать  на  Лапицкого,  только  бы  не  остаться  здесь,  в  каморке  с
зарешеченными окнами.
   Дверь действительно была не заперта, капитан не соврал. Я толкнула ее
и оказалась в узком коридоре с лестницей на верхний  этаж.  У  двери  на
старом кожаном диване сидел Виталик.
   - Мне нужны мои вещи, - тихо сказала я.
   - Какие вещи?  -  Он  отложил  кроссворд,  который  разгадывал,  и  с
удивлением воззрился на меня.
   - Шуба. Надеюсь, она еще жива и не конфискована в пользу государства.
   - Идем, - Виталик  легко  поднялся  и,  даже  не  взглянув  на  меня,
углубился в плохо  освещенный  коридор.  Я  пошла  следом,  стараясь  не
отставать и все еще боясь, что Лапицкий передумает.
   ...Комната внизу была наполнена специфическим запахом мужчин, которые
долгое время проводят вместе; переполненные пепельницы, пятна от кофе на
столах,  электрический  чайник,  шахматная  доска   с   разнокалиберными
фигурами, стоящая на холодильнике, - кто-то не доиграл партии... В  углу
работал телевизор - ему было абсолютно все равно, что в  комнате  никого
нет.
   Виталик на секунду исчез и появился с шубой. Он галантно распял ее на
руках:
   - Прошу, королева.
   - Спасибо, - я отвыкла от таких знаков внимания  и  потому  не  сразу
попала в рукава.
   - Телефончик оставьте, - сказал  Виталик  невинным  голосом  опытного
дамского угодника.
   - Думаю, не стоит. Надеюсь больше никогда тебя не увидеть.
   - Никогда не говори "никогда". Идем, я провожу тебя.
   Он провел меня к выходу,  мимо  маленького  тренировочного  зальчика,
дверь  в  который  была  приоткрыта.  Два  молодых  человека  в   черных
тренировочных кимоно бросали друг друга на маты. Я на  секунду  пожалела
одного из них - высокого тонкого молодого человека с длинными  волосами,
забранными в хвост, - видно, что ему доставалось от спарринг-партнера  -
приземистого качка свирепого вида...
   Виталик гостеприимно распахнул входную дверь, и  пронизывающий  холод
сразу же забрался под полы шубы.
   - Извини, дальше проводить не могу, Холодрыга собачья.
   - Ничего. Куда идти?
   - Смотри, - Виталик явно издевался, темень была хоть глаз  выколи.  -
Дойдешь до ворот, они не заперты. Дальше - грунтовка, но по ней идти  не
стоит, до утра не доберешься. Сворачиваешь  на  тропу  -  и  вперед.  До
станции два километра.  Дойдешь  до  станции,  сядешь  на  электричку  в
сторону Москвы - вот и вся недолга.
   - На электричку?
   - По-другому не  выбраться.  А  машину  ради  тебя  никто  гонять  не
будет...
   Только сейчас я сообразила, что у меня нет денег.
   - Слушай, одолжи мне денег... У меня нет ни копейки.
   - У меня тоже, - с готовностью осклабился Виталик. - Откуда деньги  у
бедного мента? Ну, попутного ветра...
   И, не дожидаясь ответа, наглый милицейский шофер захлопнул  дверь  за
моей спиной.
   Я осталась одна.
   Одна посреди февральского вечера, на пронизывающем ветру, без  денег,
без документов, с сомнительной станцией в двух километрах  отсюда.  Даже
если я дойду до нее - что делать потом?.. Машинально я сделала несколько
шагов к воротам,  которые  не  были  видны  в  темноте,  руки  мгновенно
окоченели,  и  я  спрятала  их  в  карманы.  В  карманах   было   пусто.
Бессмысленно пусто, так же как и в моей голове.
   Спустя несколько секунд я наткнулась на машину, и она взорвала воздух
надсадным воем сирены. Я опустилась у переднего колеса и завыла с ней  в
унисон. Холод мгновенно овладел горлом, обжег  его,  проник  вовнутрь  и
застудил сердце.
   Тебе некуда идти.
   Лапицкий прав, тебе  некуда  идти.  Ты  попалась.  В  доме  коньяк  и
бутерброды с постной ветчиной, в доме ты можешь надеяться на защиту.  На
иллюзию защиты...
   Проклиная все на свете, я поднялась и  направилась  к  даче,  которая
искушала меня теплым светом из окон. Добредя до двери, я грохнула в  нее
обоими кулаками и сразу же отступила, независимо сунув руки в карманы.
   На пороге появился Виталик.
   - Ну что, не удалось?
   - Что - "не удалось"?
   - Тачку угнать.
   - Можно я войду? Очень холодно. -  Мои  руки  по-прежнему  независимо
торчали в карманах, но голос унизился до просьбы.
   - Вот видишь. Никогда не говори "никогда", -  наставительно  произнес
Виталик, но все-таки посторонился,  пропуская  меня  в  теплый  холл.  -
Проводить к боссу?
   - Не нужно. Я сама.
   ...Лапицкий сидел в той же позе, в которой я оставила его. Он даже не
удивился моему возвращению, он даже проявил сочувствие:
   - Замерзла?
   - Чего вы от меня хотите?
   - Хочу, чтобы ты выпила коньяка для начала. А потом поговорим.
   Я не стала сопротивляться. Я была сломлена. Молча проглотив коньяк, я
посмотрела на Лапицкого и  сказала  то,  что  хотела  сказать  с  самого
начала:
   - Я вас ненавижу.
   - Охотно верю. Но к делу это не относится.
   - Чего вы добиваетесь?
   - Ты уже поняла, что идти тебе некуда. Единственный человек,  который
может тебе помочь, - это я. Все остальные либо упекут тебя в  каталажку,
где ты сгниешь, либо отстрелят тебе башку. Согласна?
   - Допустим. Что дальше? - Согревшаяся Анна  решила  проявить  остатки
воли и темперамента.
   - Предлагаю щадящий вариант. Ты начинаешь работать  на  нас.  У  тебя
сразу же отпадают все проблемы.
   - Зачем я вам?
   -  Ну-у...  Ты  неглупая.  Очень  неглупая.  Нестандартно  мыслишь  в
экстремальных ситуациях.
   - Вы-то откуда знаете? Лейтенант на секунду замялся.
   - Предполагаю. Кстати, обвинения в убийствах  с  тебя  еще  никто  не
снимал.
   - Мне их даже не предъявляли.
   - Я и говорю - соображаешь... С тобой не  соскучишься.  В  тебе  есть
стержень.  Есть  характер.  Если  с  тобой  поработать,  из  тебя  может
получиться отличный агент. Ты можешь быть кем угодно, красивой  женщиной
прежде всего. Хотя ты и не в моем вкусе.
   Я поморщилась: набор дешевых  фраз,  которые  ничего  не  значат.  Но
Лапицкий истолковал мою гримасу по-своему.
   - Это не комплимент. Это руководство к  действию.  И  наконец,  самое
главное: у тебя нет выбора.
   Я вспомнила пустые карманы и пронизывающий холод улицы.
   - Да, вы правы. У меня нет  выбора.  Но  подсыпать  цианид  в  бокалы
зазевавшихся мужиков я не буду. И  производить  контрольные  выстрелы  в
голову тоже.
   - Что, дешевых фильмов насмотрелась? Это  только  в  кино  безмозглые
дуры стреляют  почем  зря.  Никто  от  тебя  этого  не  потребует.  Так,
поскачешь по нескольким постелям...
   - Я не буду скакать по постелям.
   - Неужели? А раньше у тебя неплохо это получалось.
   - Оперативно вы собираете информацию.
   - Работа такая. И потом, ты должна быть под рукой, когда вспомнишь  о
смерти Олега.
   - Есть люди, которые очень хотели бы меня  уничтожить...  Они  хорошо
знают меня, в отличие от меня самой... Они хорошо знают, какая я теперь.
   - Они хотели уничтожить  тебя,  а  ты  их.  Я  правильно  понял  твой
неожиданный  визит  ко  мне?  Не  волнуйся,   этих   людей   мы   сможем
нейтрализовать...
   - Если соглашусь - что получу взамен? - Я  пристально  посмотрела  на
Лапицкого.
   - Получишь другую жизнь. И все, что необходимо  для  этой  жизни.  Ты
согласна? Не слышу.
   - Да, - тихо сказала я. - Я согласна.
 
*** 
 
   ...Я осталась на даче. Теперь, когда я согласилась на  все,  со  мной
особенно не церемонятся. Хотя я больше не живу в  маленькой  конуре  под
лестницей, окна моей новой комнаты тоже зарешечены. И  это  значит  лишь
то, что я все равно не свободна, а тюрьма имеет  множество  модификаций:
будь то закрытая клиника, закрытая территория особого подразделения  ФСБ
или собственное беспамятство. Но я  редко  думаю  об  этом,  мне  просто
некогда об  этом  думать  -  я  чертовски  устаю  от  разных  вещей.  От
бессмысленных  пробежек  по  утрам,  от   бессмысленных   упражнений   в
маленьком, хорошо оборудованном тире - я всегда посылаю пули в "молоко",
я делаю это с такой регулярностью и с  таким  упрямством,  что  на  меня
перестают даже злиться. Апофеозом бессмысленности являются тренировки  в
спортзале,  где  инструктор  с   ленивым   именем   Игнат   каждый   раз
расправляется  со  мной,  как  с  тряпичной  куклой   для   следственных
экспериментов.
   Я отказываюсь учиться. Меня все ненавидят.  Я  тоже  "всех  ненавижу.
Ненавижу за постоянные  синяки,  постоянные  унижения,  за  непроходящую
ломоту во всем теле, за  неопределенность  будущего,  за  то,  что  дала
купить себя с потрохами.
   По ночам мне снится мертвая голова Эрика, и это единственный человек,
к которому я отношусь с симпатией, во всяком случае, он любил меня.
   Виталик называет меня "королевой" и пытается лишний раз  ущипнуть  за
задницу. Я никак не реагирую на это.
   Игнат называет меня "мясом" и пытается лишний раз вывихнуть мне руку.
Я никак не реагирую на это.
   Только Лапицкий обращается ко мне по имени, каждый  раз  подчеркивая,
что знает обо мне больше, чем мне хотелось бы.
   -  Ты  огорчаешь  моих  ребят,  -  ласково  говорит  он  голосом,  не
предвещающим ничего хорошего.
   - Ничего не поделаешь.
   - Запомни, Анна, это тебе не в постели с мужиками кувыркаться в  свое
удовольствие. Здесь нужно работать.
   - В постели тоже нужно работать, - надменно говорю я.
   - Тебе виднее, - он не упускает случая макнуть меня  в  грязь.  -  Но
учти,  в  следующий  раз  Игнат  сломает  тебе  руку,  и  ты  быстренько
прекратишь весь свой выпендреж.
   - Его право.
   - Ты отчаянная сука, - говорит  капитан,  и  непонятно,  чего  в  его
голосе больше - неприязни или восхищения. - Я принес тебе  твой  любимый
"Житан". А теперь пойдем, разомнемся.
   - Я устала.
   - Это приказ. Разве ты забыла, что ты  теперь  тварь  бессловесная  и
подчиняешься только приказам?
   ...Мы спускаемся в спортзал  и,  искоса  поглядывая  друг  на  друга,
переодеваемся в маленькой раздевалке, пропахшей  едким  потом  Игната  и
всех тех, кого он с  завидным  постоянством  укладывает  на  лопатки.  У
капитана хорошо тренированные руки, широкий разворот  плеч  и  небольшое
родимое пятно под левой грудью.
   По форме оно напоминает бесстыжие губы Эрика.
   Тело Лапицкого мало волнует меня, вот только родимое пятно...
   ...Он яростно бросает меня на маты - гораздо яростнее, чем это обычно
делает  Игнат.  Сжав  зубы  от  острой,  идущей  волнами  боли,   я   не
сопротивляюсь.  Все  эти  подсечки,  заломы  рук  и  удары  в  солнечное
сплетение мало интересуют  меня.  Капитана  же  моя  апатия  приводит  в
бешенство.
   - Ты  будешь  защищаться?  -  Красный,  взмокший  от  напряжения,  он
выплевывает слова. - Ты будешь защищаться или нет, мать твою?!.
   - Пошел ты!..
   - Защищайся, или я искалечу  тебя,  -  я  уже  несколько  раз  больно
ударилась о жесткие маты, и конца этому не видно.
   - Пошел ты.
   - Слушай, я искалечу тебя, если ты ничего не  будешь  делать,  -  его
тяжелое тело прижимает меня к полу, в руке гнездится острая боль,  такая
острая, что я  на  секунду  теряю  сознание.  Но  только  на  секунду  -
побелевшие глаза капитана приводят  меня  в  чувство:  он  действительно
сломает мне руку...
   Я ненавижу его. Господи, как я ненавижу его! Он похож на все сразу  -
на гнусные очки Ильи в тонкой оправе, на развороченное  выстрелом  плечо
телохранителя  Витька,  на  трусливый  голос  хирурга-пластика   Николая
Станиславовича, сдавшего меня и за это поплатившегося...
   Собрав в кулак остатки воли, я уворачиваюсь, боль в  руке  отпускает,
машинально я провожу прием,  которому  безуспешно  учил  меня  Игнат,  и
Лапицкий оказывается прижатым к мату. Упершись кулаком в кадык капитана,
я с трудом подавляю желание совсем  не  по-спортивному  врезать  ему  по
яйцам. Меня останавливает только выражение лица капитана - смесь боли  и
удовлетворения.  Мы  похожи  на  заигравшихся  в  садомазохистские  игры
любовников, и голос Лапицкого звучит приглушенно-нежно:
   - Хорошо, девочка, хорошо.....Через два дня  меня  увозят  с  дачи  -
только для того, чтобы поселить на другой.  Это  даже  не  дача,  скорее
конфискованный у проворовавшегося чиновника особняк. Отлично  отделанный
снаружи, внутри он почти абсолютно пуст.  Обжиты  всего  лишь  несколько
комнат. В огромном холле первого этажа,  больше  напоминающего  зал  для
приемов,  постоянно  топится  огромный  камин,  отделанный  под  мрамор.
Неизменный Виталик, который выполняет здесь функции дворецкого,  кухарки
и истопника, целыми днями колет дрова для его  всепожирающего  чрева.  Я
так и не простила ему попыток ущипнуть меня за задницу -  в  отместку  я
исподтишка разгадываю все его кроссворды. Оказывается, я знаю  множество
вещей:  что,  например,  единица  дозы  излучения  называется  бэром,  а
плавучее заграждение на реках -  боном.  Резной  камень  с  изображением
откликается на прозвище "гемма",  а  плавучая  пристань  -  на  прозвище
"дебаркадер". Суахили, кикуйю, киконго, луганда, зулу, тсонга,  свази  -
это африканские языки, а баптистерий - это помещение для крещения... Вот
только ни по горизонтали, ни по вертикали нет меня самой.
   Я все еще ничего не помню. По вечерам я  принимаю  таблетки,  которые
приносит Виталик, эти таблетки должны стимулировать память, одна в  день
- это немного. Но ничего не происходит.
   Ничего не происходит вплоть до той ночи, когда в особняке  появляются
люди, похожие на Виталика и Лапицкого одновременно. Среди  них  мелькает
знакомое  лицо  -  крашеная  блондинка,  которую  я  видела  на  даче  у
Кудрявцева, кажется, ее зовут Валентина. Она тихонько  хихикает  все  то
время, пока Виталик что-то шепчет ей  на  ухо,  -  классический  вариант
ведомственного флирта...  Она  тихонько  хихикает  все  то  время,  пока
приехавшие, беззлобно матерясь, расставляют в холле  столики,  стулья  и
театральные софиты - все это смахивает  на  подготовку  к  какому-нибудь
приему или светскому рауту. Но досмотреть карманный театр не  удается  -
Виталик загоняет меня в комнату, как паршивую овцу.
   Я возвращаюсь к кроссвордам, отгадываю еще несколько общих понятий  и
имя академика Пиотровского. Академик Пиотровский, директор Эрмитажа.
   Интересно, была ли я когда-нибудь в Питере?..
   Я не помню.
   С надоевшей, но больше не сводящей меня с ума мыслью  о  том,  что  я
ничего не помню, я засыпаю.
   Спокойной ночи, Настя. Спокойной ночи, Теймури, интересно, привез  ли
ты настоящего  грузинского  вина?  Интересно,  как  тебе  объяснили  мое
исчезновение из клиники и объяснили ли  что-нибудь  вообще?..  Спокойной
ночи, Эрик, пусть простреленная голова тебя не беспокоит,  я  все  равно
люблю тебя.
   Спокойной ночи все, которых я  когда-нибудь  любила...  Любила  ли  я
кого-нибудь?
   Спокойной ночи, Анна.
   Спокойной ночи, все.
 
*** 
 
   ...Я проснулась оттого, что Виталик бесцеремонно тряс меня за плечо:
   - Вставай, идем.
   - Что, пора  на  расстрел?  -  с  трудом  разлепляя  глаза,  неудачно
пошутила я.
   Он тихонько присвистнул:
   - Что-то вроде того. Ну  почему  ты  всегда  попадаешь  в  "яблочко",
королева?
   - Я не попадаю в "яблочко". Я попадаю в "молоко".
   - Все равно вставай. Начинаются важные дела.
   С трудом стряхнув с себя остатки блаженного, всегда  без  сновидений,
сна, я оделась и последовала за Виталиком. Он  проводил  меня  к  низкой
колоннаде второго этажа, обрамлявшей холл. Отсюда,  сверху,  был  хорошо
виден пылающий  камин,  аккуратно  расставленные  столики,  за  которыми
сидели  несколько  человек,  включая  белесую  Валентину  и   Лапицкого,
несколько парней, подпиравших плечами тыл белесой Валентины и Лапицкого.
Капитан что-то нашептывал ей на ухо, и она, как всегда, хихикала.  Потом
Лапицкий взглянул на часы  и  кивнул  одному  из  парней,  сидевшему  за
соседним столиком. Тот, в свою очередь, помахал рукой еще одному из тех,
кого заслоняла от меня колоннада. Сколько  же  их  здесь,  этих  крепких
парней, стригущихся у одного парикмахера?..
   - Что здесь происходит? -  спросила  я  Виталика.  Он  ухмыльнулся  и
приложил палец к губам.
   - Сейчас увидишь одного парнишку. Думаю, он тебе понравится.
   А спустя секунду появился тот самый парнишка,  о  появлении  которого
возвестил Виталик. В первую минуту я узнала его: черные длинные  волосы,
забранные в хвост, пластилиновая, гнущаяся  во  все  стороны  фигура.  Я
видела его в проеме дверей в спортзал - там, на даче, - именно его кидал
через голову флегматичный Игнат. Именно после него я  стреляла  в  тире,
его мишени были образцово-показатель