йки,  шурупы. В машине почти десять тысяч всяких деталей.
Проканителились до вечера.
 На следующий день мы сняли с нее передний и задний мосты, рессоры, руль
и  развезли их  по  цехам.  На пустыре осталась одна рама.  Потом мы и  раму
стащили на  сварку.  Остались одни только деревянные подставки.  Потом и  их
кто-то уволок.
 Все работали хорошо. Как говорит Наталья Павловна, "с увлечением". Всем
было  приятно сознание,  что  из  старой лайбы  получится новая машина.  Все
понимали, что восстановить машину - большое дело. И работали с энтузиазмом.
 Меня тоже воодушевляла мысль,  что из  металлолома мы соберем настоящую
машину.  И  мне было приятно сознавать,  что мы со Шмаковым Петром научились
кое-что делать.  Даже лучше,  чем другие ребята.  Они знали только отдельные
части машины,  а мы - машину в целом. И Зуев привык работать с нами, доверял
нам.  Если кто-нибудь из ребят обращался к нему с вопросом, он кивал мне или
Шмакову Петру, мол, покажите. Мы со Шмаковым показывали. Наш авторитет очень
возрос.
 Раньше Зуев меня не  интересовал.  Даже не  нравился.  Казался каким-то
чокнутым. Меня смешили его глубокомысленные разговоры со Шмаковым Петром.
 Но постепенно я  изменил к нему отношение.  Прежде всего потому,  что с
ним приятно было работать.  С другими слесарями мы нервничали,  боялись, что
не так получится.  А Зуева мы не боялись. Он никогда не делал нам замечаний.
Даже если мы делали неправильно, говорил:
 - Ничего, хорошо. А здесь малость поправим.
 И переделывал за нами.
 Мне понравилось, как благородно вел он себя в Липках, во всей истории с
аварией.  Даже не  обругал нас.  Получил за  нас выговор и  ничего,  молчит.
Другой бы хоть сказал:  "Вот как из-за вас мне досталось" или еще что-нибудь
в этом роде. Зуев ничего не сказал.
 Чем  большим  уважением проникался я  к  Зуеву,  тем  сильнее переживал
несправедливый выговор,  полученный им  из-за нас.  Незаметный,  благородный
человек. Не умеет постоять за себя.
 В  первую минуту,  когда  Игорь намекнул мне,  что  Зуева подозревают в
подмене амортизаторов,  я  хотя  и  удивился,  но  не  придал этому большого
значения.  А теперь я понял,  что это очень серьезно.  Если на Зуева свалили
аварию,  то могут свалить и  амортизаторы.  Сошло с одним,  сойдет с другим.
Безответный человек, вали на него что угодно!
 И  он даже не подозревает об опасности.  Спокойно работает и  не знает,
какая угроза нависла над ним...
 Что  же  делать при  таких  обстоятельствах?  Предупредить его?  Он  не
поверит,  ничего не предпримет, махнет рукой. Да и как скажешь человеку, что
его подозревают в воровстве?
 Пойти к директору,  сказать,  что амортизаторы взял Лагутин? У меня нет
доказательств.
 И тут у меня возникла мысль поговорить с самим Лагутиным...
 Неплохая мысль! Чем больше думал я о ней, тем больше в этом убеждался.
 Лагутин,  конечно,  нечестный человек.  Но  ведь он  человек.  Рабочий.
Неужели он останется равнодушным к судьбе товарища?  Может быть, он не такой
уж плохой. Может быть, он оступился. Ведь пишут в газетах, что надо помогать
тем,  кто оступился, надо их перевоспитывать. Может быть, с этого и начнется
перевоспитание  Лагутина?   С  мысли,  что  из-за  него  пострадает  честный
благородный, ни в чем не повинный человек.
 Я представлял себе, как подойду к Лагутину и скажу ему насчет Зуева. Я,
конечно, не скажу, что он, Лагутин, подменил амортизаторы. Я скажу:
 "Зуева хотят в  этом  обвинить.  Но  ведь  это  не  так.  Зуев этого не
сделал".
 "Ну и что?" - спросит Лагутин.
 Тогда я скажу:
 "Он наш товарищ по работе. Мы должны спасти его".
 "Ладно, - ответит Лагутин, - я подумаю".
 И  вот на  следующий день Лагутин явится к  директору,  положит на стол
амортизаторы и скажет:
 "Владимир Георгиевич,  амортизаторы подменил я.  Делайте  со  мной  что
хотите, но Зуев ни при чем!"
 Тогда директор спросит:
 "Что побудило вас прийти ко мне?"
 Лагутин ответит:
 "Нашлись люди.  Человек,  вернее...  - Но так как ему будет стыдно, что
этот человек простой школьник,  то он мрачно добавит:  - А кто этот человек,
неважно..."
 "Вы обещаете вести себя честно?" - спросит директор.
 "Сами увидите", - ответит Лагутин.
 А в последний день практики, когда мы будем уходить с автобазы, Лагутин
подойдет ко мне, протянет руку и скажет:
 "Спасибо!"
 Я пожму его руку и отвечу:
 "И вам спасибо".
 Ребята спросят, за что это мы благодарим друг друга.
 "Так, - отвечу я, - за одно дело!.."
 И больше ничего рассказывать не буду.
 Так представлял я себе разговор с Лагутиным.  Я настолько уверился, что
все будет именно так,  что в конце концов преодолел страх, который испытывал
перед этим разговором. И решил его не откладывать.
 Я дождался конца смены, догнал Лагутина на улице и сказал:
 - Товарищ Лагутин, можно вас на минуточку?
 Лагутин остановился и воззрился на меня. Мы стояли посредине тротуара.
 - Отойдем немного в сторонку, - предложил я.
 Мы отошли в сторонку.
 - Видите ли,  в  чем дело...  -  начал я.  -  Зуева подозревают с этими
амортизаторами. Будто он их взял.
 И точно так, как я предполагал, Лагутин спросил:
 - Ну и что?
 Ободренный тем,  что он сказал именно то, что я предполагал, я уверенно
продолжал:
 - Надо что-то делать. Ведь он наш товарищ по работе.
 Лагутин молча смотрел на меня.  Я тоже посмотрел на него.  Наши взгляды
встретились.  И в эту минуту я окончательно убедился,  что амортизаторы взял
именно Лагутин. И Лагутин понял, что я это знаю. И мне вдруг стало неудобно,
жутко даже.
 Зловеще улыбаясь, Лагутин спросил:
 - А может, он их взял?
 Я  молчал.  Мимо нас  шли люди.  Я  знал,  что Лагутин ничего не  может
сделать. Но мне было страшно.
 Все так же напряженно и зловеще улыбаясь, Лагутин сказал:
 - Может, и в самом деле взял?!
 Я понял. Мне было страшно оттого, что я должен сейчас сказать ему, - не
Зуев взял амортизаторы,  а  взял их  он,  Лагутин.  И  мне было неудобно это
сказать.
 - Эх,  вы!  - Лагутин скривил рот. - Аварию сделали - на Зуева свалили.
Амортизаторы взяли - тоже на него валите. Ну и сволочи!
 Я ужаснулся:
 - Что вы говорите! Кто валит на Зуева?
 Лагутин усмехнулся:
 - Сам сказал: Зуев амортизаторы подменил.
 - Я сказал, что так говорят! - в отчаянии закричал я.
 - Врешь!  -  издевательски проговорил  Лагутин.  -  Сказал!  Валишь  на
других. Ну и люди!


17

 В  какое  глупое,  идиотское  положение  я  попал.  Кому  я  доверился?
Лагутину! Нашел с кем откровенничать.
 На следующий день бригадир Дмитрий Александрович,  проверяя мою работу,
сказал:
 - Болтаешь много.
 Я понял, что он имеет в виду. Лагутин передал ему наш разговор.
 Зуев ничего не сказал.  Но по тому,  как он посмотрел на меня, я понял,
что он тоже знает об этом разговоре.  У меня просто сердце оборвалось от его
укоризненного взгляда.
 Даже Коська, слесарь, презрительно процедил сквозь зубы:
 - Звонарь!
 Я  никому ничего не  отвечал.  Разве  я  сумею  доказать,  что  Лагутин
переврал мои слова? Значит, не о чем и говорить.
 Игорь меня подвел,  вот кто!  Если бы он мне не сказал, что подозревает
Зуева, то я бы не сморозил это Лагутину.
 Игорь пришел к нам со своей блестящей папкой.  Я ему рассказал, в какое
глупое положение я из-за него попал.
 - Видишь,   Крош,  к  чему  приводит  твое  упрямство,  -  назидательно
проговорил Игорь, - лезешь не в свои дела! Подводишь и себя и других.
 Я закричал:
 - Но ведь это ты мне сказал насчет Зуева!
 - Не кричи,  -  хладнокровно ответил Игорь,  -  я не помню,  что я тебе
говорил.  Может быть,  я  и  назвал фамилию Зуева.  Но  ведь это  только мои
предположения.
 - Как - твои? Ты ведь сказал "поговаривают".
 - Это одно и  то же.  И эти предположения я высказал лично тебе,  моему
товарищу,  так просто, вскользь, между прочим, конфиденциально, а ты обвинил
Зуева официально.
 - Где я его обвинил официально?
 - Ты сказал Лагутину,  а Лагутин член коллектива.  Одно дело,  когда об
этом  болтаем  между  собой  мы.   Другое  дело,  когда  это  обсуждается  в
коллективе.  Ясно? Надо понимать разницу. А все оттого, что ты себя считаешь
умнее всех.
 Я был раздавлен.  Ведь я хотел сделать Зуеву лучше, а что вышло? Почему
у меня всегда так получается? Хочу сделать лучше, а получается хуже.
 Вот Игорь.  Спорол глупость - и ничего. Ходит как ни в чем не бывало. А
я  сказал только одному человеку.  И  не в порядке утверждения,  а в порядке
отрицания. И что же? Меня считают сплетником и клеветником.
 Как  я  сразу не  догадался,  что  Игорь высосал все из  пальца?  Хотел
огорошить меня,  подавить своей осведомленностью.  Не хотел,  чтобы я  писал
заявление,  вот  и  придумал эту  чепуху.  А  я  принял всерьез.  А  Лагутин
воспользовался моей  глупостью.  И  с  моей  помощью  заметает  следы.  Ведь
амортизаторы взял он. Это теперь совершенно ясно.
 Я  был убежден,  что все меня презирают.  У  меня было отвратительно на
душе.  Я  не мог никому смотреть в глаза.  Пусть бы лучше обругали меня!  Но
меня не ругали.  Не хотели снова поднимать этот разговор.  И правильно.  Все
проявляют такт, и только я показал себя дураком.
 Ужасное положение!
 В довершение всего Игорь растрепал эту историю ребятам.
 Майка вызвала меня из гаража и спросила:
 - Сережа, что произошло у тебя с Зуевым?
 Я  молчал.  Что я  мог сказать?  Что бы я ни говорил,  все равно я буду
выглядеть болтуном.
 - Неужели ты мне не доверяешь? - настаивала Майка.
 Я мрачно проговорил:
 - Ничего особенного. Трепанул языком как дурак.
 - Все же?
 Я рассказал, как хотел написать заявление в защиту Зуева, как мне Игорь
сказал насчет амортизаторов и как я сдуру ляпнул про них Лагутину.
 - Напрасно ты огорчаешься,  -  сказала Майка,  -  ведь ты хотел сделать
лучше.
 - "Хотел"! А что получилось? Все теперь на меня косятся.
 - Покосятся и перестанут.  Ты чересчур все переживаешь.  Даже не похоже
на тебя. Ведь ты умен и рассудителен.
 Мне было приятно, что Майка так хорошо меня понимает. Но было неудобно,
что ей приходится утешать меня. Значит, я выгляжу очень жалким.
 - Игорь меня  подвел,  вот  кто!  -  сказал я.  -  Я  не  хочу на  него
сваливать, но подвел он. Как ему все легко сходит! Просто удивительно.
 - Потому что Игорь неискренний, а ты искренний, - сказала Майка.
 Это  тоже  было приятно слышать.  Но  мне  всегда неудобно,  когда меня
хвалят.  Я  не  знаю,  как  на  это  реагировать.  Соглашаться нескромно,  а
отрицать... Зачем же отрицать?!
 - Если бы все люди были искренни,  - сказал я, - то все было бы гораздо
легче и проще.
 Майка с этим согласилась.
 Разговор с  Майкой  меня  не  успокоил.  Приятно  получить товарищескую
поддержку.  Больше всего я  боялся,  что Майка тоже сочтет меня сплетником и
болтуном. Я был рад, что она меня им не сочла. Но того, что знает и понимает
Майка,  не  знают и  не  понимают другие.  Все  меня  презирали,  и  я  себя
чувствовал каким-то отщепенцем.
 Я  бродил по  автобазе и  не  находил себе  места.  У  меня  было такое
состояние,  будто я  для всех здесь чужой.  До меня доносились звонкие удары
ручника и глухие -  молота.  Шипели паяльные лампы, стрекотала сварка, пахло
ацетоном,  шумел  компрессор,  за  стеной слышались хлюпающие звуки -  мотор
обкатывали на стенде...  Но эти привычные шумы и  запахи производства только
подчеркивали,  что люди работают,  им хорошо и весело, они безмятежны, у них
чистая совесть, и только я здесь чужой, презираемый всеми человек.
 Я  увидел Вадима.  Он  стоял в  дверях центрального склада,  где сейчас
работал. Он помахал мне рукой и исчез в складе. Я пошел за ним туда.
 Склад  -  это  единственное место  на  автобазе,  которое я  не  люблю.
Высокие,  до потолка,  стеллажи образуют узкие проходы,  тесные и темные. На
полках,  в  клетках и ящиках лежат части и детали,  над ними длинные номера.
Вадим даже  не  знает названий деталей.  Скажешь ему:  "Дай  гайки крепления
колеса!"  А  он  спрашивает номер.  Как  будто  номер  легче запомнить,  чем
название.  Канительная,  бюрократическая  работа.  Не  понимаю,  почему  она
нравится Вадиму?..
 Заведующего складом не  было.  Вадим восседал за  его столиком.  Я  сел
напротив. Вадим посмотрел на меня:
 - Ты что такой?
 - Не знаешь, что ли? - ответил я.
 Хотя в  складе никого,  кроме нас,  не было,  Вадим наклонился ко мне и
тихо проговорил:
 - Крош, я нашел амортизаторы.
 Я обалдел:
 - Где?
 - Пойдем! - Вадим встал.
 - Но как ты оставишь склад?
 - Запру.
 - А если придут за деталями?
 На это Вадим, как настоящий складской работник, ответил:
 - Подождут.
 Он  запер склад и  повел меня на  пустырь.  Все  машины были на  линии.
Только на краю пустыря,  у  дороги,  стояли пять машин,  ждавшие отправки на
авторемонтный завод.  На  их  бортах мелом было  написано:  "В  ремонт".  Мы
подошли к одной из этих машин и влезли в кузов.
 В  углу кузова что-то лежало,  прикрытое кусками толя.  Вадим приподнял
толь,  и я увидел амортизаторы. Совсем новые. Те самые, которые я получал на
складе.
 - Как они попали сюда? - спросил я.
 - Понятия не имею, - ответил Вадим.
 - Кто их мог сюда положить?
 - Понятия не имею, - повторил Вадим, как попугай.
 - Как ты их здесь обнаружил?
 Вадим замялся:
 - Совершенно случайно... Я что-то искал...
 - Что ты искал?
 - Я  смотрел:  нет ли  чего подходящего для нашей машины,  -  признался
Вадим.
 - Продолжаешь шнырять!
 Вадим поник головой:
 - Как видишь...
 - Вот к чему приводит твое шныряние, - сказал я.
 - А что особенного?  -  возразил Вадим.  -  Если бы я не шнырял,  то не
нашел бы их.
 - Эх ты, балда! Что хорошего в том, что ты их нашел?
 Вадим оторопело смотрел на  меня.  Его толстая,  румяная морда выражала
полнейшее недоумение.
 - Ты пойми,  балда,  -  сказал я,  - кто тебе поверит, что ты их нашел?
Скажут,  что ты их сам сюда положил. Вот что скажут. А если бы ты, балда, не
шнырял, их бы нашел кто-нибудь другой, и мы были бы ни при чем...
 - Что же делать? - спросил несчастный Вадим. - Ведь я хотел как лучше.
 - С нами,  дураками, так и получается, - с горечью сказал я, - мы хотим
как лучше, а получается как хуже!
 Конечно,  я  чересчур напугал Вадима.  Можно  взять эти  амортизаторы и
отнести их  директору.  Он поверит,  что мы их нашли.  И  если человек будет
вечно бояться,  что ему не поверят, то он обречен на бездействие. Но если мы
их сейчас отнесем к директору,  то никогда не узнаем, кто их сюда положил. А
положил их сюда Лагутин,  вот кто!  Чтобы в удобный момент вывезти. И, когда
все узнают,  что положил их сюда именно Лагутин,  всем станет ясно,  с какой
целью он оклеветал меня.
 И всем будет стыдно за то, что они поверили ему.
 Значит,  надо действовать осторожно. Нельзя трогать амортизаторы. Пусть
лежат на месте. Надо только рассказать о них директору. Он примет меры...
 Мы с  Вадимом отправились в  контору.  Директора и главного инженера не
было,  они уехали в трест.  Значит, вернутся поздно и вернутся сердитые. Они
всегда возвращались из  треста сердитые,  там им  давали нагоняй.  За  что -
непонятно.  Наша автобаза работала очень хорошо, перевыполняла план, вот уже
год,  как держала переходящее Красное знамя,  но в тресте,  наверно, хотели,
чтобы мы работали еще лучше, и каждый раз давали нашему директору нагоняй.
 Мы  уселись на  скамейке и  стали ждать.  Наши  ребята ушли  домой,  но
рабочий день еще продолжался.  К нам подошел кладовщик, взял у Вадима ключи.
И не сделал Вадиму замечания за то, что тот самовольно запер склад. Теперь я
понял,  почему  приходится так  подолгу ждать  кладовщика:  он  нисколько не
волнуется,  что в цеху простаивают рабочие.  Я сказал об этом Вадиму. Опять,
как настоящий складской работник, он ответил:
 - Вас много, а мы одни.
 Я ему заметил на это, что он дурак.
 Ожидать  директора  было  довольно  томительно,   но   мое   настроение
улучшилось.  Теперь-то я развинчу эту историю. Узнает Лагутин, как клеветать
на людей.
 В три часа мимо нас прошла большая группа молодых рабочих.  Они учились
в вечерней школе,  кто в девятом,  кто в десятом, а некоторые даже в восьмом
классе, и их сегодня отпустили с работы на два часа раньше.
 Я сказал:
 - Это очень хорошо, что они учатся, - повышается общая культура.
 На  это Вадим возразил,  что они учатся не  для общей культуры,  а  для
поступления в вуз.
 Мы  заспорили,  что  следует  понимать  под  общей  культурой.  Но  тут
прозвенел звонок.  Вышла  секретарша и  сказала,  что  директора сегодня  не
будет, он задерживается в тресте. И мы с Вадимом решили отложить это дело до
утра.  Что касается амортизаторов,  они спокойно лежали два дня, полежат еще
ночь.


18

 В   этот   вечер  я   пошел  в   клуб   на   танцы.   Клуб  принадлежит
машиностроительному заводу.  Но ходят туда все: других клубов в нашем районе
нет.
 Есть на нашей улице кинотеатр "Искра".  Новое двухзальное кино с  фойе,
оркестром,  певицей и  буфетом.  Но в кино посмотришь картину и уйдешь.  А в
клубе бывают вечера,  спектакли,  концерты, приезжают артисты, а по средам и
воскресеньям устраивают  танцы  под  джаз  или  под  радиолу.  Мы  стараемся
проходить в  клуб без  билета.  Это  удается только троим:  Игорю,  Вадиму и
Шмакову Петру. Мне не удается.
 Девиз   у   Игоря  такой:   "Человек  искусства  пользуется  искусством
бесплатно".  Игорь считает себя человеком искусства.  Он два раза снимался в
кино, в массовках. И все главные деятели клуба - его приятели.
 Вадим тоже трется в  клубе,  выполняет всякие поручения,  считается там
заметной личностью. И как заметная личность проходит бесплатно.
 Шмаков  Петр,  наоборот,  проходит  как  незаметная личность.  Стоит  у
контроля,  молчит,  а  потом  незаметно проходит.  Глядя на  его  серьезный,
сосредоточенный вид, никак нельзя подумать, что он идет без билета.
 В  тот  вечер,  когда мы  с  Вадимом ушли  с  автобазы,  не  дождавшись
директора, в клубе были танцы под джаз.
 Я люблю танцы.  Не так,  как некоторые,  видящие в этом смысл жизни.  А
приблизительно так,  как любил Пушкин. "Люблю я бешеную младость, и тесноту,
и блеск, и радость..." Мне нравится джаз. Книги, кино и джаз - вот, пожалуй,
что я  люблю больше всего.  Если бы у меня были технические наклонности,  я,
наверно, любил бы что-нибудь более серьезное.
 Танцую я  все танцы.  И  бальные и  современные.  Но  современные люблю
больше.  Их танцуешь как хочешь.  И человеческая личность раскрывается в них
шире и  глубже.  Конечно,  отдельные стиляги выламываются.  Но  выламываться
можно и в польке-бабочке.
 Народу в клубе было полно. Наши ребята - почти все. Много и с автобазы.
В дверях стояли дружинники с красными повязками на рукаве.
 Лагутин танцевал с  диспетчером Зиной.  Отношения этих  двух  людей мне
совершенно непонятны.
 Игорь танцевал с незнакомой мне гражданкой.  Танцевал так,  будто делал
громадное одолжение и гражданке, и музыкантам, и всем, находящимся в зале. У
него было усталое выражение лица,  как у человека,  который разочаровался во
всем и двигает ногами только из чувства снисходительности.
 В  середине зала отплясывал Вадим.  Он считал себя большим специалистом
по рок-н-роллу. Просто выделывал руками и ногами что хотел.
 Что касается Шмакова Петра, то он танцует неважно. Можно сказать, плохо
танцует.   Но  танцует  все  подряд.   Сначала  молча  стоит  у   колонны  и
высматривает,  какая  девица сидит без  кавалеров.  Потом подходит к  ней  и
приглашает. Танцует Шмаков с серьезным и сосредоточенным видом, будто делает
невесть какую сложную и ответственную работу. Никогда не смотрит, куда ведет
свою даму,  и врезается в толпу,  как таран. Наступает даме на ноги. И, если
дама не убегает тут же домой, приглашает ее и на следующий танец.
 Ни  одного слова со своей партнершей Шмаков не произносит Вообще молчит
весь вечер.  Только когда оркестр заиграет,  спрашивает меня: "Какой танец?"
Сам не может разобрать,  что играют: у него полное отсутствие слуха. И зачем
он спрашивает,  что за танец,  непонятно.  Что бы ни играли,  Шмаков танцует
только одно:  нечто средн