ированный мясом, рыбой,
селедкой. Картофельные оладьи, котлеты, крокеты, хлопья...
 - Моя мамаша,  -  перебил его Андрей,  -  печет пирожки с  картофелем -
пальчики оближешь.
 - А  моя муттер,  -  сказал Маврин,  -  в мясной стюдень кладет куриные
косточки. Объедение!
 Он  так  и  сказал -  "стюдень",  закрыл глаза,  закачал головой,  даже
замычал от удовольствия.
 Странно было слышать, что у Маврина где-то мать и он помнит о ней.
 Мне тоже хотелось отметить мою маму.  Но  я  не  сумел сразу вспомнить,
какое блюдо она  готовит лучше всего:  она  их  все  хорошо готовит.  Пока я
перебирал  их  в   памяти,   Виктор  Борисович  продолжал  рассказывать  про
картофель,  про его происхождение и историю:  как его завезли из Перу первые
испанские  завоеватели,  как  принудительно  насаждали  при  Екатерине,  про
картофельные бунты и все такое прочее.
 Виктор  Борисович  передавал  общеизвестные факты.  Но  для  ребят  его
рассказы были гранью их тяжелой полевой жизни, и это была светлая грань. И в
том, как ребята слушали, и было очарование его баек.
 Нас неожиданно ослепил свет фар -  подъехала машина.  Не  наша машина -
наши машины, подъезжая ночью к вагончикам, переходят на ближний свет.
 Шофер погасил фары,  мы увидели старую "Победу". Из нее вышел человек и
направился к  нам.  Сердце у  меня екнуло -  это был Славик Агапов;  я сразу
понял, зачем он пожаловал сюда.
 - Простите,  - начал Славик, подойдя к костру и блестя своими очками, -
где я могу...
 Тут он увидел меня, тоже сразу узнал:
 - Ага, я как раз к тебе. Здравствуй!
 - ЗдравствуйТЕ!
 Я подчеркнул слог "ТЕ", чтобы он мне не "тыкал".
 - Слушай,  -  своим нахальным,  категоричным голосом продолжал он,  - в
школе мне сказали, что у тебя есть адрес этого солдата.
 Значит,  вот кто меня продал -  Наташа. Впрочем, она не знает, что я не
желаю вмешательства этого типа.
 - Какого - этого? - переспросил я.
 - Ты ведь знаешь, о ком я говорю.
 Ну что ж, раз он мне так упорно "тыкает", я тоже буду "тыкать".
 - Видишь ли,  -  сказал я, - у меня есть адреса всех пяти солдат. Какой
именно тебя интересует?
 - Старшина.
 - Могу я узнать, почему именно он?
 На его лице появилась гримаса,  но он был в моих руках и понимал это: я
могу послать его ко всем чертям!
 Я не услышал зубовного скрежета,  но думаю, что он скрежетал зубами. Во
всяком случае, круглые стекла его очков еще никогда так хищно не блестели.
 - Потому что он и есть неизвестный солдат.
 - Из чего это следует?
 Какого черта он  приволокся сюда!  Теперь все  в  отряде узнают,  что я
занимаюсь делом неизвестного солдата.  А  я  не  хотел,  чтобы здесь об этом
знали.  И  если этот будущий Стендаль хочет искать -  пусть ищет.  Я  ему не
обязан докладывать о своих розысках.
 Я говорил с ним так,  что другой на его месте исчез бы моментально.  Но
это был очень настырный и упрямый тип.
 - Из чего?  -  спокойно переспросил он.  - Его узнал Михеев, его узнала
моя мама,  на него показывает женщина,  которая его закапывала.  И, наконец,
именно у него нашли промокашку.
 Ребята, разинув рты, слушали наш разговор.
 Я  вынул из углей картошку,  побросал в  руках,  отодрал сверху шкурку,
посыпал солью, куснул.
 Славик стоял и ждал, пока я проделал эту процедуру. Он был в моих руках
и понимал это.
 Андрей лениво поднялся, пошел в вагончик, принес табуретку.
 Агапов сел,  процедив сквозь зубы нечто вроде "благодарю".  То,  что он
хам, я заметил сразу. Но раз ты хам, то будь хоть вежливым хамом.
 - Твоя мама не утверждает категорически, что ее взял именно старшина, -
возразил я,  -  она сказала:  кто-то  из них,  то есть из двух солдат,  взял
промокашку.
 - Да,  она так сказала, тогда для нее это было неожиданно. А теперь она
вспомнила и утверждает: промокашку взял старшина.
 - Ну что ж,  -  согласился я, - промокашка, безусловно, доказательство.
Но, понимаешь, не единственное. Там был еще кисет. Ты его видел?
 - Видел, - нетерпеливо ответил Агапов.
 Мои вопросы начинали его злить. Ничего, потерпит.
 - Ты видел, что вышито на кисете?
 Он помолчал, и я ответил за него:
 - На  кисете вышита буква "К".  Значит,  имя  или фамилия этого солдата
начинается на "К".  А  старшину зовут Дмитрий,  фамилия его Бокарев.  Так-то
вот.
 Но на Агапова это не произвело ни малейшего впечатления.
 - Это не имеет ровно никакого значения, - объявил он, - вряд ли молодой
солдат занимался вышиванием.  Вышивала эту букву женщина,  та,  что подарила
ему  кисет,  и  она  могла  поставить первую  букву  своего  имени:  Ксения,
Клавдия...
 Рассуждал он  логично.  По  всему,  неизвестный солдат -  это  старшина
Бокарев.  Но кисет,  кисет...  И один из солдат -  Краюшкин. Славик этого не
знает  и,  что  самое  смешное,  не  хочет  знать.  Он  интересуется  только
старшиной.  Он настолько убежден,  что это старшина,  что даже не спрашивает
фамилии остальных. Ну и пожалуйста!
 - Так что тебе от меня нужно? - спросил я.
 - Мне нужен адрес старшины. Как ты его назвал?
 Я повторил:
 - Бокарев Дмитрий Васильевич.
 Он вынул блокнот, ручку и записал это.
 - А адрес?
 - Адреса у меня нет.
 - Как - нет? Наташа сказала, что есть.
 - Я не знаю,  что вам сказала Наташа,  -  я опять перешел на "вы" и тем
самым пригласил и его это сделать,  -  но у меня их адресов нет. У меня есть
только  названия населенных пунктов,  из  которых  они  в  свое  время  были
призваны в ряды Красной Армии.
 Так официально я все это сформулировал.
 - Хорошо, - согласился Агапов, - а откуда был призван Бокарев?
 - Село Бокари, Красноярского края.
 Он записал, потом спросил:
 - Точно?
 - Не знаю,  - усмехнулся я, - я при этом не был. Так значится в справке
военного архива.
 - Вы можете показать мне эту справку?
 Ну вот, наконец он понял, что мне нельзя "тыкать".
 Мне не хотелось показывать ему справку. Я даже опасался, что он положит
ее в карман. От хама всего можно ожидать. Но нет, побоится, нас тут много, а
он один.
 Я вынес из вагончика список.
 Он поднес его к очкам,  взялся за ручку и блокнот.  Я думал,  он сейчас
его перепишет.  Но нет,  он только сверил со списком свою запись о Бокареве.
Запись оказалась правильной,  и  он  вернул мне список.  Больше его никто не
интересовал.  И это понятно. Ведь его не интересовал солдат сам по себе. Для
него он был всего лишь исторический персонаж.  И этот персонаж,  видно,  уже
готов в  его воображении,  под это он и  подгоняет факты.  А может быть,  он
вовсе не историк Просто легкомысленный,  поверхностный человек,  организатор
всякого рода сенсаций и шумих.
 Как бы в подтверждение моих мыслей Агапов сказал:
 - Между  прочим,  установлено:  старшина  прятался  в  нашем  доме,  на
сеновале, и, выйдя оттуда, разгромил штаб.
 Ах вот оно что!  Товарищ Агапов, оказывается, имеет некоторое отношение
к подвигу.
 Он встал,  положил в  карман блокнот,  сунул авторучку и,  обращаясь ко
всем и ни к кому, сказал:
 - До свидания!
 Кто-то  из  ребят  что-то  пробормотал в  ответ.  А  кто  и  ничего  не
пробормотал. Этот тип всем не понравился.
 Только Люда громко и насмешливо произнесла:
 - Наше вам се!
 "Се" обозначало у нее "сердечный привет".
 Некоторое время мы сидели молча, потом Юра сказал:
 - Ну ты и фрукт!
 - Что ты имеешь в виду? - удивился я.
 - За этим ездил в Москву?
 - Попутно.
 - И правильно сделал, - похвалил Андрей.
 - А в чем суть?  -  спросил Виктор Борисович.  - Я не все понял в вашем
споре.
 Я  рассказал и саму историю,  и ее суть,  и почему Славик настаивает на
Бокареве,  привел  все  доказательства "за"  и  "против"  Бокарева,  "за"  и
"против" Краюшкина и Вакулина.
 - Все  же  самые  убедительные доказательства -  в  пользу старшины,  -
заметил Виктор Борисович.
 Все  согласились,   что  неизвестный  солдат,  скорее  всего,  старшина
Бокарев. Причем Маврин выдвинул такой аргумент:
 - Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб.  Остальные шоферня
- они и гранаты не умеют бросать.
 Но все также согласились,  что надо точно выяснить и зря молодой Агапов
так  торопится.  В  объяснение  его  торопливости  тот  же  Маврин  выдвинул
неожиданную версию.
 - Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.
 - Да  нет,  -  решительно возразил я,  -  никто никого не выдавал,  это
вполне порядочные люди, там совсем другое.
 Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.
 - Все могло быть,  -  сказал Андрей,  -  в войну все было. На его месте
любой бы торопился.
 - Я  бы не торопился,  -  возразил я.  -  Если бы кто-нибудь сказал про
моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.
 - А если бы к этому были доказательства? - спросил Юра.
 - Я  бы  сказал:  пожалуйста,  давайте  их  обсудим,  давайте исследуем
историю каждого из  пяти солдат,  чтобы все  было абсолютно ясно.  Я  бы  не
торопился.
 - А если Славик не верит своей бабушке?  -  настаивал Юра. - Сейчас она
хорошая,  а  двадцать пять лет назад испугалась немцев.  Вот он  и  не хочет
никакого исследования.  Хочет  доказать,  что  их  солдат разгромил штаб,  а
потому, значит, они его не выдали.
 - Это ты брось!  - вмешался Маврин. - Раз выдали немцам нашего солдата,
то и нечего защищать.
 - Что же ему, родных предавать? - возразил Юра.
 При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.
 Я сказал:
 - Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.
 - Но исторические факты?! - возразил Андрей.
 - Я не хочу знать никаких исторических фактов,  -  закричал я, - сын не
может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы
ничего не стоим.
 - Чего ты кричишь!  -  сказал Андрей. - Разобраться надо, а ты кричишь.
На свете есть подлецы,  у подлецов есть дети.  Что же этим детям -  защищать
своих отцов-подлецов?
 Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа.
И  во взгляде Люды я  заметил что-то такое особенное.  Видно,  неважно у нее
сложилось с родителями.
 - Говорите что хотите, - сказал я, - но я убежден в одном: сын не может
быть  судьей своего отца.  Если  мой  отец преступник,  я  не  могу быть его
защитником.  Но  я  не  могу и  быть его  обвинителем.  Пусть его судит суд,
общество,  пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если
я не сумею жить с этим позором, я умру.
 - А он дело говорит, - заметил Андрей.
 Юра скривил губы:
 - В теории все выглядит красиво.
 - Между  прочим,  -  опять  сказал  я,  -  эти  пять  солдат  считаются
исчезнувшими при загадочных обстоятельствах,  по  их  делу велось следствие.
Возможно,  их родным сообщили, что они дезертиры. Мы здесь похоронили героя,
разгромившего немецкий штаб, а его сын ходит по свету с мыслью, что его отец
дезертир. Должен он этому верить? Нет, не должен! Дезертир! Докажите, что он
дезертир!  Покажите этого дезертира! Где он сейчас? Если мы не верим в своих
отцов, то и не должны искать их могил.
 Я никогда не произносил таких длинных речей.  Но что-то очень возбудило
меня в этом разговоре.
 Люда встала и, не говоря ни слова, ушла в свой вагончик.


22

 Председатель сельсовета шел  по  широкой деревенской улице.  По  обе ее
стороны стояли большие бревенчатые черно-серые  избы  под  тесовыми крышами,
кое-где поросшими зеленым мохом.
 Село стояло на  горе,  огороды тянулись по  ее склону до самого берега,
где сушились на  подпорках сети,  покачивались на воде лодки,  привязанные к
врытым в землю столбикам.
 Могучая  река,   широко  и   быстро  огибая  острова  и  устремляясь  в
бесчисленные  протоки,  несла  свои  светлые,  прозрачные  воды.  Над  рекой
нависали высокие скалы,  обрывы,  усеянные гранитными россыпями, прослоенные
бурыми,  желтыми,  серыми  известняками,  обнажившими  первозданное строение
земли.  За скалами вздымался в гору сплошной, бескрайний, непроходимый лес -
тайга.
 На  лице  председателя было  важное  и  озабоченное выражение человека,
сознающего  и  значительность своей  должности,  и  необычность предстоящего
дела.  И чем ближе подходил он к дому Бокаревой, тем суровее становилось его
лицо.  Хоть был он молод и  председательствовал всего год,  он твердо усвоил
правило:  чем сложнее вопрос,  тем официальнее надо выглядеть, особенно если
имеешь дело с женщиной.
 Дом Бокаревой ничем не  отличался от  других домов в  селе:  выходил на
улицу  торцом,  окна  в  резных наличниках,  выкрашенных фиолетовой краской,
крыльцо во  дворе,  огороженном плотным забором из  вертикально поставленных
досок  и  вымощенном  тоже  досками,  с  пустыми  надворными  постройками  и
развешанной для сушки рыбой.
 И внутри изба эта была такой же, как и другие избы. Большая горница, за
ней спальня. В переднем углу божница - полочка с иконами, в другом - угловик
с зеркалом и вышитым полотенцем, на стене фотографии, за перегородкой кухня.
У  печки хлопотала хозяйка Антонина Васильевна Бокарева,  маленькая старушка
лет семидесяти, а может, и больше.
 - Здравствуйте, Антонина Васильевна, - сказал председатель официально и
вынул из портфеля бумагу, - письмо получено насчет сына вашего, Дмитрия.
 Антонина Васильевна улыбнулась,  подняла палец  к  уху,  показала,  что
плохо слышит.
 Председатель повысил голос, отчего он зазвучал еще официальнее:
 - Нашлась могила, где похоронен сын ваш, Дмитрий.
 Она  опустилась  на  скамейку,  положила  на  колени  натруженные руки,
помолчала, потом спросила:
 - Где могилка-то?
 Председатель заглянул в письмо:
 - Город Корюков. Слыхали?
 - Кто нашел-то?
 - Школьники нашли.  Запрашивают из газеты:  в  каком году погиб Бокарев
Дмитрий, какие письма с войны от него были?
 Антонина Васильевна помолчала, потом дрогнувшим голосом произнесла:
 - Вот и нашлась Митина могилка...
 Наступила  та  тягостная  минута,  которой  председатель  больше  всего
опасался:  начнутся  слезы,  причитания,  и  никакая  тут  официальность  не
поможет,  и  слова не  помогут,  потому что слова еще больше подогревают,  и
женщины начинают выть в голос.
 Выручила соседка,  Елизавета Филатовна,  бойкая  бабенка  из  тех,  кто
первые все узнают и  кому до всего есть дело.  Именно за это председатель ее
не любил, но сейчас был доволен ее появлением.
 Она вбежала в дом, возбужденно заговорила:
 - Радость-то какая:  не раскиданы,  значит,  по земле его косточки.  Уж
такое тебе утешение, Васильевна, на старости лет, такое утешение...
 Председатель благоразумно отошел в сторону и стал разглядывать висевшие
на стене фотографии.
 Он  увидел  на  снимке  бравого,  щеголеватого старшину  с  гвардейским
значком на  груди и  медалью "За  отвагу",  с  широким командирским ремнем и
портупеей через плечо.  Это  и  был  пропавший без  вести почти тридцать лет
назад  сын  хозяйки  -  Дмитрий Бокарев.  Был  он  на  снимке  одних  лет  с
председателем.
 - Орел,  чистый орел, - говорила между тем соседка Елизавета Филатовна,
- смелый был,  рисковый.  Еще  в  мальчишках с  отцом на  медведя ходил.  Я,
бывало,  говорю ему:  "Митенька, малой ты еще в лес-то ходить". А он на меня
этак-то посмотрит, отвернется: не встревай, мол, баба, не в свое дело.
 Антонина Васильевна не  голосила,  не  причитала,  не плакала,  сидела,
сложив на коленях натруженные руки, молча слушала соседку.
 А та продолжала возбужденно:
 - Потом сам белку добывал.  А уж из лесу придет,  все девки его. Парень
видный, бравый.
 Председатель обвел избу  задумчивым взглядом человека,  которому что-то
открылось. Что именно открылось, он не мог сказать, но что-то было особенное
в  этом молодом,  юном лице бравого старшины,  пропавшего без вести в войну,
почти тридцать лет  назад,  в  скорбном молчании его  матери,  только теперь
узнавшей, что нашлась его безвестная могила.
 - Вам, может, надо чего? - спросил он. - Может, крышу покрыть?
 Из-за  его  спины Елизавета Филатовна сделала знак Антонине Васильевне:
проси, мол, пользуйся случаем.
 - Постоит еще крыша, - тихо ответила Антонина Васильевна.
 Соседка с  досадой передернула плечами:  не воспользовалась,  старая...
Заискивающе улыбаясь, сказала:
 - Ограду бы надо поправить.
 Председатель вопросительно посмотрел на Бокареву.
 - Ничего  не  надо,  все  есть,  -  по-прежнему тихо  ответила Антонина
Васильевна.
 Соседка сменила разговор:
 - Карточку небось с могилки пришлют.
 - Все,  что положено,  сделают,  - опять входя в свою должностную роль,
объявил председатель официально.
 - Как же разыскали его могилку-то? - спросила Елизавета Филатовна.
 - Нашлись добрые люди, разыскали, - сказала Антонина Васильевна.


23

 Они далеко углубились в пшеницу,  когда услышали рев самолетов -  немцы
бомбили пустую МТС.
 Самодельные носилки с  Вакулиным были тяжелы.  В Корюков они пришли уже
затемно.
 В  крайнем доме горел свет.  Бокарев сильно и  требовательно постучал в
дверь.  Ее открыл сухощавый мужчина лет сорока,  с  встревоженным и  угрюмым
лицом.
 Они внесли Вакулина, положили на диван.
 Хозяин молча смотрел на них.
 - Госпиталь далеко? - спросил Бокарев.
 - В школе был, - ответил хозяин, - сейчас не знаю.
 - Почему не знаете?
 - Наши сегодня ушли.
 - Так,  -  пробормотал Бокарев, - ладно, разыщем: может, остался кто. А
раненый пусть у вас пока полежит. Скоро вернемся, заберем. Как ваша фамилия?
 - Михеев.
 - Посмотрите за раненым, накормите, подушку дайте, - приказал Бокарев и
наклонился к Вакулину: - Ваня, ты как?
 - Ничего, - слабо улыбнулся Вакулин, - я идти могу.
 Он сделал попытку подняться.
 - Лежи! - приказал Бокарев. - Без меня никуда!
 Он подозрительно осмотрел комнату, спросил хозяина:
 - Кто еще в доме?
 - Семья... Жена, дети.
 - Сам почему не в армии?
 - Освобожден по болезни.
 Бокарев опять подозрительно осмотрелся вокруг,  открыл дверь в соседнюю
комнату - там на кроватях спали дети.
 Бокарев  положил  рядом  с  Вакулиным  трофейный автомат,  выразительно
посмотрел на хозяина, спросил:
 - Как пройти к госпиталю?
 - А вот проулком на соседнюю улицу, там и школа.
 Бокарев  и  Краюшкин свернули в  переулок и  вышли  на  длинную,  видно
главную, улицу. В середине ее высилось двухэтажное кирпичное здание школы.
 Здание было пусто,  окна открыты, ветер шевелил синие полосы оборванной
маскировки,  на  полу  валялась бумага,  обрывки бинтов,  стоял  запах йода,
карболки - медсанбат ушел.
 - Не миновать мне штрафной роты, - мрачно проговорил Бокарев.
 - В чем твоя вина? - возразил Краюшкин.
 - Потерял людей, значит, виноват, - сказал Бокарев. - Ладно! Где-нибудь
переночуем,  утром  мобилизуем подводу,  заберем Вакулина и  будем  догонять
своих.
 Тусклый  свет  коптилки  освещал  стол,   за  которым  сидели  Бокарев,
Краюшкин,  хозяйка дома -  Агапова, средних лет женщина, и ее дочь - девочка
лет двенадцати. Бокарев дремал, положив голову на сложенные на столе руки.
 Колыхалось неровное пламя,  вырывало из темноты лица сидящих за столом,
а иногда и кусок стены, где висела фотография человека в кавалерийской форме
рядом с конем, которого он держал за повод.
 Девочка делала уроки.
 - Школы нет, - вздохнула Агапова, - а заниматься нужно.
 - Это уж обязательно, - поддакнул Краюшкин, - образование - оно требует
системы.
 - Не встречался ли вам Агапов Сергей Владимирович?  Давно ничего нет от
него.
 - Был у нас один Агапов,  -  сказал Краюшкин и посмотрел на девочку,  -
точь-в-точь один портрет.
 - Он конник.
 Бокарев оторвал голову от стола:
 - Конник - это другой род войск. Подвижные части.
 - Как в песне-то поется, - подхватил Краюшкин, - "нынче здесь, а завтра
там". По себе знаю: получать письма - это мы любим, а отвечать - недосуг. Да
и  о  чем  писать?  Война  кругом  -  одно  расстройство.  Кончится -  тогда
наговоримся.
 - Как для кого она кончится, - вздохнула Агапова.
 - Дело известное,  -  согласился Краюшкин,  - у кого грудь в крестах, у
кого голова в кустах.
 Краюшкин через плечо девочки заглянул в  учебник:  там  были нарисованы
хрестоматийные дома,  сады, реки, лошади, коровы. Потрогал карандаш, понюхал
промокашку.
 - У  моих ребят точно такой учебник был и  карандаш,  и  промокашка