ь нельзя.
 - Игорь сбивает Костю,  -  продолжал Веэн. - Странный парень, а мог бы,
не лишен вкуса.
 На  Веэне был  вязаный джемпер и  белая рубашка.  Он  был  еще строен и
спортивен для своих лет.
 - Игорь  торопится,  суетится,  поступает часто  необдуманно.  Вот  эта
нэцкэ.  -  Веэн протянул руку к шкафу и снял с полки фигурку музыкантов, ту,
что мы купили с Костей у старухи.  -  Игорь заверил,  что нашел оригинал,  -
оказалась копия.  И  Костя  хорош!  Я  ему  велел  сначала оценить -  он  не
послушался. Впрочем, каждый может ошибиться, так ведь?
 - Так.
 А что я мог ответить? Действительно, каждый может ошибиться.
 - Потеряю на этой афере пять рублей,  а то и все десять. У тебя с собой
паспорт?
 - С собой.
 - Попрошу тебя,  сдай эту  нэцкэ в  антикварный.  Дадут десять рублей -
хорошо, пять - все равно оставишь.
 - Ладно.
 - Потом съездишь с Костей в одно место.
 - Хорошо.
 - Понравился тебе Костя?
 - Мы еще мало знакомы.
 - Костя  славный  мальчик,  но  у  него  сложный характер.  Этому  есть
причины, со временем ты их узнаешь. А пока я бы хотел, чтобы вы подружились.
 - Если он не против.
 - Я  думаю,  ты способен расположить его к  себе,  -  не спуская с меня
пристального взгляда,  продолжал Веэн.  -  Он  кажется угрюмым,  но  у  него
доброе, отзывчивое сердце.
 Что я мог сказать? Костя показался мне грубияном, но я мог и ошибиться.
Я-то думал,  что он надул старуху,  а выходит, старуха надула его - уверяла,
что это подлинник.
 Ужасно  быть  таким  подозрительным.  А  все  Шмаков  -  он  внушил мне
подозрительность.
 - У Кости не родной отец, а отчим, - сказал Веэн многозначительно.
 Не у  одного Кости отчим,  ничего в этом особенного нет.  Но теперь мне
стала ясна холодность Кости в  разговоре с  отцом,  то  есть на самом деле с
отчимом.
 - Костя этого не знает и не должен знать, - сказал Веэн.
 Это  уже придавало делу некоторую таинственность.  Но  почему от  Кости
скрывают правду? Отец у человека - тот, кто его воспитал.
 - А зачем это скрывать?  -  сказал я.  - Отец у человека - тот, кто его
воспитал.
 - Отец  Кости  погиб  при  особенных  обстоятельствах,  Костю  пришлось
записать на отчима.
 - Когда Костя узнает правду...
 - Он ее никогда не узнает. Об этом знаю только я. Теперь знаешь и ты.
 - За меня не беспокойтесь.
 - Если ты подружишься с Костей, ты сделаешь доброе дело. "Спеши творить
добро" - это сказал Гете. Ты знаешь Гете?
 - Мы проходили "Фауста".
 - В  жизни Кости есть и другие сложности,  со временем ты узнаешь.  И я
хочу, чтобы он был готов к своему будущему.
 Его взгляд вдруг сделался таким задумчивым и  печальным,  что мне стало
жаль и его и Костю и было стыдно за то, что я подумал о них плохое.


9

 В антикварном приемщик равнодушно повертел в руках фигурку музыкантов.
 - Поставлю десять рублей.
 - Хорошо, - согласился я, радуясь, что Веэн потеряет всего пятерку.
 Я повернулся и увидел Костю.
 - Веэн сказал, что ты здесь. Поедем в мотель.
 О вчерашнем ни слова. Благородный парень все-таки.
 Я  смотрел теперь на  Костю другими глазами.  Разве не ужасно положение
человека,  не знающего, кто он такой? Я не допускал мысли, чтобы такое могли
скрыть,  например,  от  меня.  Лучше знать,  чем не знать,  пусть даже самое
плохое. Это как в драке, если закрываешь глаза, тебя наверняка отлупят. А от
Кости скрывали. Я знал про него больше, чем он сам. И это давало мне над ним
некоторое превосходство,  позволяло быть снисходительным к  его недостаткам.
Но без заискивания! Сдержанностью показать, что я выше его грубостей.
 В автобусе два старичка рыболова рассуждали о язвах.  Один говорил, что
лучше  язва  желудка,  другой -  что  лучше  язва  двенадцатиперстной кишки.
Бедняги, дожить до такого разговора! Хотя смешно...
 Мотель стоит на пересечении Минского шоссе и кольцевой автострады.  При
нем станция обслуживания, бензоколонка и буфет.
 По шоссе и  автостраде,  вверху и  внизу,  в разные стороны шли машины.
Освещенное солнцем,  все  это  выглядело живописно,  как  на  картинке.  Мне
понравилась эта оживленная сутолока.  Рюкзаки,  термосы,  удочки,  охотничьи
ружья  в  чехлах,  раскладушки,  сложенные брезентовые палатки,  чемоданы...
Очень  приятно,  что  вокруг Москвы выстроена такая  красивая автострада.  Я
вообще  за  то,  чтобы  каждый гражданин Советского Союза  имел  собственный
автомобиль. Автомобиль в наш век то же самое, что в прошлом велосипед...
 Но когда я сказал об этом Косте, он посмотрел на меня, как на идиота:
 - Ты уже об этом вчера распространялся.
 Он вошел в мотель, а я остался его дожидаться. Сквозь широкие окна было
видно,  как  Костя взял в  буфете бутылку воды и  сел за  столик,  где сидел
человек, по виду иностранец.
 Глазеть в  окно было неудобно,  и  я прошелся по станции.  В камере для
мойки  машин  медленно двигался автомобиль,  его  со  всех  сторон  обмывали
веерные  души,  обтирали большие  мохнатые щетки.  Двадцатый век!  Но  когда
машина выехала из камеры,  мойщица шлангом промыла ее снизу,  сгибаясь в три
погибели, а потом обтерла машину собственным передником, ругая начальство за
то,  что не дают обтирочного материала.  Это меня порядком удивило. Впрочем,
мотель  -  предприятие  новое,  переживает  трудности,  и  со  временем  все
наладится.
 К  мотелю подошли старички рыболовы,  рассуждавшие,  какая язва  лучше.
Один пошел в буфет,  второй остался его дожидаться, сложив рыболовные снасти
на ступеньках.
 В это время из буфета вышли два подвыпивших парня в ковбойках.  Один ни
с  того ни  с  сего ударил ногой по  ведру.  Все покатилось,  расплескалось,
рассыпалось.
 - Понаставили!
 Старичок не слишком удачно расположил свое барахлишко.  Но это не повод
раскидать его.  Парни хохотали,  глядя,  как бедный старик ползает по земле,
спасая рыболовную снасть, и приговаривали:
 - С умом ставь, отец, чтобы люди ноги не ломали.
 Тогда я спокойно сказал:
 - Вы их нарочно толкнули.
 - Что?! - заорал парень и с кулаками бросился на меня.
 И тут же полетел на землю.  Это Костя выскочил из мотеля и нокаутировал
хулигана.  Второй хулиган бросился на Костю,  но я подставил ему ножку, и он
приложился об асфальт рядом с первым.
 На скандал начали сбегаться люди... проверещал милицейский свисток... Я
хотел еще наподдать негодяям, но Костя схватил меня за руку:
 - Бежим!
 Мы  промчались мимо заправочной станции,  обогнули ремонтные помещения,
пересекли лесок, выбежали на автостраду и вскочили в отходящий автобус.
 Мы  позорно бежали.  А  мы  ни  в  чем не были виноваты.  Виноваты были
хулиганы,  а  сволочей надо учить.  В  таких ситуациях мы со Шмаковым Петром
никогда не удираем,  а Костя сбежал. Не от трусости - будь он трус, он бы не
нокаутировал хулигана.  Видно, у него были причины не ввязываться в историю.
Лицо у него было бесстрастно,  как будто ничего не произошло. Но я поймал на
себе его пристальный взгляд.  Удивлен,  наверно, тому, как я ловко подставил
ножку.
 Мы  сошли с  автобуса возле какой-то дачной платформы.  У  кассы висело
объявление -  ввиду ремонта пути следующий поезд пройдет в три с чем-то.  Мы
купили  билеты,  спустились с  платформы и  прилегли на  травку.  Лежать  на
травке,  в холодке,  довольно приятно.  Я люблю железную дорогу,  платформы,
сверкающие на солнце рельсы,  бесконечную вереницу черных, замасленных шпал,
хотя  именно с  железной дорогой связано самое  неприятное воспоминание моей
жизни.
 Это случилось года три назад,  я  стоял на платформе.  Поезд электрички
дал гудок и  отошел от станции.  И  вот,  когда со мной поравнялся последний
вагон, из окна высовывается толстая морда и плюет прямо в меня.
 Эта хамская, наглая, ухмыляющаяся рожа до сих пор у меня перед глазами.
Сознание,  что  мерзавец трусливо умчался на  электричке,  я  никогда его не
увижу,  не смогу рассчитаться и его гнусность останется безнаказанной,  было
так невыносимо,  так обидно и  оскорбительно,  что я  чуть не заплакал.  А я
никогда не плачу -  плакать унизительно. Я не плакал, даже когда был грудным
ребенком;  врачи велели меня  бить -  во  время плача у  ребенка развиваются
легкие.  И когда сукин сын из электрички оплевал меня, я не заплакал, и чуть
не заплакал. Даже сейчас, через три года, у меня переворачивается сердце при
воспоминании об  этом,  в  груди клокочет ярость -  я  бы  эту  гнусную харю
разорвал на  части;  главное,  укатил на  электричке.  Ни с  того ни с  сего
оплевал меня и укатил на электричке! С тех пор я стою на таком расстоянии от
поезда,  чтобы до  меня  не  мог  доплюнуть ни  один  болван,  будь он  хоть
чемпионом мира по плевкам.
 Костя лежал ничком на траве. Не поднимая головы, спросил:
 - Ты зачем ввязался в историю?
 - Стоять в стороне?!
 - Накостыляли бы они тебе.
 - Если будем стоять в стороне, хулиганы совсем распояшутся.
 - Не пойму: дурак ты или умный?
 - Если мы будем обзывать друг друга дураками...
 - Зачем ты ходишь к Веэну? - неожиданно спросил Костя.
 - А ты зачем?
 - Мне деньги нужны.
 - Зачем тебе деньги?
 - Для жилищного кооператива.
 - У тебя квартиры нет?
 - Это отчима квартира.
 Я растерянно пробормотал:
 - Ты разве знаешь, что у тебя отчим?
 - Знаю.
 - Кто-то мне говорил, что они скрывают это от тебя.
 - Да.
 - Они скрывают от тебя, а ты от них? Зачем?
 - Объявлю ему, что он мне не отец?!
 - Отец у человека -  тот, кто его воспитал. Разве обманывать друг друга
лучше?
 У Кости сделалось такое лицо, что мне стало как-то не по себе.
 - А твоего мнения никто не спрашивает! Понял?
 - Понял.
 А что я мог ответить? Ведь я бестактно вмешался в его личную жизнь.
 - Вот и помолчи. - Костя лег опять ничком на траву.
 Он сгрубил,  а мне было его жаль. В сущности, он благородный парень: не
хочет огорчать своих родителей -  скрывает от них,  что знает правду о своем
родном отце.  Замкнутый,  грубый, но благородный человек, какой-то одинокий,
чересчур "сам по  себе",  жертва собственного характера -  вот кто он такой!
Когда   человек  -   жертва   обстоятельств,   тут   ничего  не   поделаешь,
обстоятельства могут  быть  черт  знает какие,  например,  человек попал под
машину и  стал калекой,  тут уж все -  так калекой и  останешься.  Но жертва
собственного характера? Неужели так трудно переменить характер? Поговорил бы
откровенно с  матерью,  с  отчимом,  тайна перестала бы  тяготеть над  ними,
исчезла бы надобность жить отдельно и собирать деньги на кооператив.
 Костя  вынул  из  кармана нэцкэ.  Девочка с  куклой.  Выражение лица  у
девочки было  такое,  как  будто  она  потеряла что-то  очень  дорогое.  Это
огорченное выражение было удивительно детским и точным.
 Я кивнул в сторону мотеля:
 - Там взял?
 - Там.
 - Красивая вещь... Но почему все нэцкэ такие грустные?
 - Тебе бы только веселиться, - сказал Костя.


10

 Я люблю подъезжать к Москве, возвращаясь из дальней поездки, - какое-то
меня охватывает особенное чувство.  Когда я  возвращаюсь из ближней поездки,
меня охватывает такое же чувство.
 Из  окна  вагона  Москва  кажется  незнакомой,  неподвижной;  пытаешься
разглядеть какую-нибудь улицу,  площадь,  но нет ни улиц, ни площадей - одно
бесформенное нагромождение зданий.  Тем приятнее,  выйдя из  вокзала,  сразу
узнать и площадь,  и улицы,  увидеть машины,  спешащих людей,  почувствовать
движение и  запахи Москвы.  Ты уверен,  что все изменилось,  а на самом деле
ничего не изменилось.  Та же улица,  и  дома на ней,  и магазины,  и асфальт
двора,  ребятишки на песке, пустые ящики у задних дверей магазина спортивных
товаров,   фонтан  и  лифтерши  у  подъездов.  Никто  и  не  заметил  твоего
отсутствия,  смотрят так,  будто  ты  и  не  уезжал вовсе.  Москва-громадина
принимает тебя как песчинку.
 В магазине спортивных товаров был обеденный перерыв, продавщицы грелись
на солнышке, пили ряженку - в нашем доме молочный магазин. Есть еще булочная
и домовая кухня. Питаться можно.
 Зоя  из  отдела  спортивной обуви  сидела возле  подъезда и  тоже  пила
ряженку.  Я  подсел.  Странно,  что нет Шмакова Петра.  Во  время обеденного
перерыва он  всегда околачивается во  дворе.  На этот раз его не было,  и  я
уселся на скамейке возле Зои.
 В магазине Зоя не улыбается, а во дворе улыбается. Улыбка сонная, глаза
сонные,  сама полная,  медлительная.  Только улыбка ее  обращена ко всем без
различия,  и кое-кто может эту улыбку неправильно истолковать.  Женщине надо
хорошенько подумать, прежде чем улыбаться.
 Продавщицы пили ряженку, дурачились, болтали с шоферами. У нас во дворе
много шоферов.  Тут  же  отираются слесари и  монтеры с  телефонной станции,
пытаются заговорить с Зоей,  хотя и видят, что я сижу рядом. Думают, что Зоя
улыбается им, не понимают, что она просто так улыбается.
 Откровенно говоря, я не знаю, о чем разговаривать с Зоей, - Шмаков Петр
знает,  а я нет. Шмаков может разговаривать с любой девчонкой. Но если потом
вспомнить,  о  чем  он  разговаривал,  то  ничего не  вспомнишь:  междометия
какие-то,  совсем  бессмысленные.  А  девчонки смеются и  реагируют.  Смысла
никакого нет, а им нравится. Я стараюсь говорить со смыслом, и девчонкам это
не нравится;  они не смеются и не реагируют, таращат глаза, будто я несу бог
весть какую чепуху.
 Наконец мне пришла в голову счастливая мысль.
 - Сколько стоит подвесной моторчик к лодке?
 - Это не в моем отделе, - улыбаясь, ответила Зоя, - спроси у Светланы.
 - Говорят, вы должны получить новые мотороллеры?
 - И это не в моем отделе, - улыбалась Зоя, - спроси у Раи.
 Я  просто не  знал,  о  чем  с  ней говорить.  Черт ее  знает,  чем она
интересуется?!
 - Где ты живешь?
 - На Таганке, в Товарищеском переулке.
 - Далеко.
 - Далеко.
 - Братья-сестры есть?
 - Три брата.
 - Старше, младше?
 - Старше.
 - Ты самая младшая?
 - Младшая.
 - Где они работают?
 - На заводе "Серп и молот".
 - У меня тоже есть брат, только двоюродный, живет в Корюкове.
 - Хорошо, - улыбнулась Зоя.
 Во двор въехала "Волга" и остановилась у подъезда.  Из нее вышел Веэн в
сером  костюме,  белой рубашке,  спортивный,  похожий на  английского лорда,
какими  их  рисуют  на  рекламных картинках американских автомобильных фирм.
Машина  его  так  и  сияла  на  солнце.  Появление  Веэна  произвело сильное
впечатление на продавщиц магазина спортивных товаров.
 Потом,  анализируя свое поведение,  я понял,  что вел себя мелко,  даже
подловато. Но в ту минуту я этого не осознавал. Когда Веэн вышел из машины и
оказался  в  центре  внимания,  мне  захотелось быть  причастным к  эффекту,
который он  произвел,  к  блеску его машины и  общему лордскому виду.  Такое
мелкое и  тщеславное чувство во  мне  шевельнулось.  Захотелось порисоваться
перед  Зоей,  похвастаться Своим  знакомством.  И  я  по-приятельски  кивнул
головой Веэну, улыбнулся: привет, мол, дружище, здорово!
 - Ах, Крош, здравствуй!
 Веэн смотрел на Зою.
 - Познакомьтесь, это Зоя.
 Веэн улыбнулся ей ослепительной улыбкой.
 - Очень рад, - помахал нам ручкой и скрылся в подъезде.
 - Мой хороший знакомый, - сказал я небрежно, - искусствовед и антиквар.
 - Интересный мужчина.
 Эта реплика меня озадачила.  Какой он  для нее мужчина?  Он  ей в  отцы
годится.
 - Красивый костюм.
 Это - другое дело. Костюм действительно красивый. Женщины чувствительны
к одежде, и замечание Зои вполне естественно.
 - Хорошо иметь свою машину, - сказала Зоя улыбаясь.
 Я  не  успел изложить свои взгляды по  вопросу о  собственных машинах -
обеденный перерыв в магазине кончился.

 Вечером мне позвонил Игорь:
 - Старик, едем завтра на машинах за город. Можешь взять свою девушку.
 - Какую девушку?
 - Зоеньку.
 Он  уже  знает  ее  имя.  Впрочем,  Игорь  тоже  отирается  в  магазине
спорттоваров.
 - Она не моя девушка.
 - Старик, будь мужчиной.
 Конечно, я могу пригласить Зою. Но тайком от Шмакова Петра?
 - Я поеду один.
 - Дело твое. По пятерке с носа.
 - У меня нет пятерки.
 - Старик, надо достать.
 - Негде.
 - Ладно, что-нибудь придумаем. Только с отдачей.
 - Какой разговор!
 ...Мы выехали на двух машинах,  на "Волге" Веэна и на "Москвиче" Игоря,
вернее, брата Игоря. И хотя каждый раз Игорь делает вид, что это его машина,
я знаю, сколько унижений ему стоит ее выпросить.
 На "Волге" ехали Веэн,  Нора,  я  и  Зоя.  На "Москвиче" Игорь,  Костя,
Светлана и Рая -  подруги Зои,  тоже девушки из магазина спортивных товаров.
Девушек пригласил Игорь.
 - Старик, по спецзаказу, - подмигнул он мне.
 Сначала я растерялся,  увидев Зою,  потом обрадовался. Если бы я сам ее
пригласил,  то совершил бы предательство по отношению к Шмакову Петру, а раз
оказался с  ней в одной компании случайно,  то не совершил.  Тут уж кому как
повезет. И без девушки я бы в этой компании имел глупый вид.
 Мы  взяли  с  собой  массу  вещей:  палатку,  спальные мешки,  надувные
подушки,  газовую плитку с баллончиками,  термосы с кофе и чаем, шампуры для
жарения шашлыка и сами шашлыки - полуфабрикаты в громадной кастрюле, залитые
уксусом и  обложенные кружками лука.  Набили  машины так,  что  нам  с  Зоей
пришлось сидеть,  прижавшись друг к  другу.  И  Зоя не отодвигалась от меня,
иногда оборачивалась, смотрела мне прямо в глаза и молча улыбалась.
 О  Шмакове Петре я  не  думал.  При  чем  тут Шмаков Петр?  Отираться у
прилавка может всякий,  это еще ничего не  доказывает.  Если бы  он нравился
Зое,  она бы с  нами не поехала.  Она знать не хочет никакого Шмакова Петра,
даже не думает о нем. Я положил свою руку рядом с ее рукой, и она не забрала
своей руки,  дожидалась,  когда я  возьму ее руку в  свою,  такая у нее была
покорная,  мягкая рука.  И при мысли о том,  что я могу пожать ее руку, могу
даже  поцеловать ее  и  она  это  позволит,  меня  охватило такое  победное,
торжествующее чувство,  какого я еще никогда в жизни не испытывал...  Никому
не позволит,  а мне позволит, только мне одному. Я гордился и упивался этим,
все во  мне ликовало;  я  представлял себе темный лес,  мы стоим с  Зоей под
деревом,  никого  нет,  и  мы  одни...  Когда  Зоя  оборачивалась ко  мне  и
улыбалась,  мне казалось,  что она думает о том же,  о чем думаю я... И хотя
из-за  свертков и  пакетов мне  было  не  слишком удобно  сидеть,  я  боялся
пошевелиться, чтобы Зоя не подумала, что я отодвигаюсь от нее.
 Нора сидела рядом с Веэном,  как герцогиня,  презирала и меня, и Зою, и
вообще всех на свете.
 Мы  промчались по  Минскому шоссе мимо  мотеля,  где  позавчера были  с
Костей,   и   свернули  на  Звенигородское  шоссе,   когда  уже  смеркалось.
Проложенная в  просеке узкая  асфальтовая дорога  то  опускалась в  глубокие
долины,  то круто поднималась в гору.  Кругом был сплошной непроходимый лес,
гигантскими волнами он тоже то опускался вниз, то поднимался к горизонту.
 - Подмосковные Альпы, - сказал Веэн.
 Места, по которым мы ехали, действительно были очень красивы. Но похожи
ли они на Альпы -  не знаю,  я  там не был.  При слове "Альпы" я  вижу ночь,
огоньки фонарей в руках монахов и громадных сенбернаров,  разрывающих лапами
снег, под которым лежит замерзающий путник.


11

 Я  помогал Косте натягивать палатку,  Рая и  Светлана собирали хворост,
Игорь налаживал магнитофон,  Веэн  и  Зоя  готовили шашлык.  Нора  сидела на
пенечке и  злилась на  Зою за  то,  что та  помогает Веэну жарить шашлык.  И
напрасно злилась - кто-то должен помогать Веэну, неудобно не работать, когда
пожилой и солидный дядя, да еще в фартуке, сам жарит шашлык.
 Мы с Костей перетащили в палатки спальные мешки,  одеяла и подушки. Обе
палатки были малы,  каждая самое большее на два человека.  В них будем спать
мы, а девочки будут спать в машинах на откидных сиденьях.
 Рая и Светлана старательно таскали хворост.  Эти худенькие,  молчаливые
девочки держались так, будто попали не на обыкновенный пикник, а на какой-то
прием,  будто мы  здесь все  наивысшие интеллектуалы,  какие-нибудь народные
артисты или заслуженные деятели. На Веэна они не смели поднять глаза, так он
их   подавлял   своей   респектабельностью.   Возможно,   он   напоминал  им