л
от работы.
 Мы  со Шмаковым мало беспокоились.  Полагается нам зарплата -  получим.
Сегодня,  завтра -  разница небольшая. И мы сказали Игорю, чтобы он не делал
из мухи слона.
 Он обиделся и  ушел.  Но не утерпел,  вернулся и,  чтобы задобрить нас,
сказал, что все в порядке. Зарплату нам выдадут после двенадцати часов.
 На это мы со Шмаковым ответили:
 - Ладно!
 ...Кончив работу,  мы всем классом собрались у кассы. Открылось окошко.
Нам начали выдавать зарплату.
 Мы расписывались в ведомости против своей фамилии. Кассир, бесстрастный
человек,  никому не  смотрел в  лицо.  Смотрел только на  ведомость,  ставил
галочку и отсчитывал деньги. Шестнадцать рублей двадцать копеек.
 Мальчики вели  себя с  достоинством.  Небрежно совали деньги в  карман.
Некоторые,  правда,  пытались получить без очереди.  Но не из жадности, а из
озорства.  Только Шмаков Петр  аккуратно сложил деньги в  бумажник.  Такая у
него привычка.
 Зато девочки были чересчур возбуждены.  Отойдя от кассы,  пересчитывали
деньги и что-то оживленно обсуждали. Только Майка не шумела. Спокойно сунула
деньги в карманчик платья.  Я, конечно, заметил это случайно. Между нами все
кончено. А она ни с того ни с сего улыбнулась мне своей приветливой улыбкой.
Странно!
 Игорь стоял у  кассы и  благодушно улыбался,  как  хлебосольный хозяин,
угощающий своих  друзей.  Он  страдает  преувеличением собственной личности.
Зарплату он получил до нас.  Как свой человек в  конторе.  Рядом с ним стоял
Вадим и собирал долги.  Я отдал ему рубль за обед в Липках. Шмаков подумал и
тоже отдал.
 У меня осталось пятнадцать рублей двадцать копеек.  Я решил сразу пойти
в универмаг и купить подарки папе и маме.
 - Сходим в универмаг, - предложил я Шмакову Петру.
 - Зачем?
 - Надо кое-что купить.
 Я не хотел ему говорить про подарки. Родители Шмакова работают в Индии,
на строительстве завода.  Живет он с дедушкой и бабушкой. И я не был уверен,
станет ли  Петр делать им подарки.  И,  узнав про подарки,  мог не пойти.  А
одному идти скучно.
 На  первом  этаже  универмага,  рядом  с  писчебумажным,  спортивным  и
игрушечным отделениями, находилось то, что мне было нужно, - парфюмерия.
 Я давно заметил, что в магазинах ненужные отделы располагаются внизу, а
нужные - наверху. И чем нужнее, тем выше. Например, обувной - на четвертом.
 Я поделился этим наблюдением со Шмаковым Петром.
 Он подумал и сказал:
 - За духами на четвертый этаж никто не полезет, а за ботинками полезут.
- И добавил: - А кто идет на четвертый этаж, купит мимоходом на первом этаже
какую-нибудь  ерунду.  Магазин  выполняет план.  Работники прилавка получают
премию.
 И  я  опять,  уже в  который раз,  удивился практической сметке Шмакова
Петра, его глубоким практическим познаниям.
 В  спортивном отделе все  было  так  ловко  разложено,  выглядело таким
новеньким и блестящим, что все хотелось купить. Неплохо бы купить боксерские
перчатки.  И гантели тоже необходимы. Но больше всего нам со Шмаковым Петром
понравились спортивные брюки. Синие, трикотажные, с резинками внизу. В них у
человека исключительно спортивный вид.  Особенно если прибавить к  ним синий
свитер с белой каймой под воротником. Настоящий тренировочный костюм.
 Но если купить и свитер, и брюки, и подарки, то я истрачу все деньги.
 Сделаю так.  Куплю  спортивные брюки,  они  стоят  три  рубля.  На  два
двадцать куплю подарки.  Ровно десять рублей у меня останется. Если в расчет
я получу двадцать рублей, как говорил Игорь, то у меня будет ровно тридцать.
И на них я сделаю что-нибудь капитальное.
 - Покупаем? - спросил я Шмакова Петра.
 Он   с   сосредоточенным  видом   вертел  в   руках  брюки,   ощупывал,
переворачивал их в разные стороны и молчал.
 - Пошел платить! - решительно объявил я.
 На  Шмакова,  как  и  на  Вадима,  надо  действовать силой собственного
примера.
 Я заплатил в кассе три рубля,  получил пакет,  а Шмаков все еще стоял у
прилавка и вертел в руках брюки.
 - Чешешься, - сказал я ему, - плати деньги.
 Шмаков вздохнул:
 - Трикотаж плохой.  Через два дня вытянутся.  В  коленках...  И кругом.
Второй сорт.
 Я похолодел:
 - Что же ты мне сразу не сказал?!
 На что последовало обычное шмаковское:
 - Не успел.
 На  этот раз  я  уже  не  восхищался его практической хваткой.  Черт бы
побрал эту хватку! Чего она стоит при такой медлительности.
 Ладно! Что сделано, то сделано! Погорел я на трешку, впредь буду умнее.
 Я  решил немедленно отправиться в парфюмерный отдел и купить маме духи.
Но  по  дороге был писчебумажный отдел.  Возле него мы  со Шмаковым Петром и
задержались.
 Наше  внимание привлекли самопишущие ручки  и  толстые общие  тетради в
коленкоровом переплете.  Ручку хорошо бы  купить отцу.  Это был бы  подарок!
Папина ручка уже никуда не годилась.
 Но четыре пятьдесят!  Мне придется тронуть десятку...  Дернул меня черт
купить эти брюки! Если бы я их не купил, то как раз хватило бы на ручку отцу
и  на  маленький флакон духов  маме.  И  у  меня  осталось бы  ровно  десять
рублей...
 - Тетрадь надо купить, - сказал Шмаков. - Ты какого цвета возьмешь?
 Мне больше ничего не следовало покупать для себя. Но что такое тридцать
пять копеек в  сравнении с тремя рублями,  которые я заплатил за брюки?  И я
ответил:
 - Коричневую. А ты?
 Шмаков сделал головой движение, означающее "надо подумать".
 Я  заплатил в  кассе  тридцать пять  копеек и  получил прекрасную общую
тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.
 - Выбирай скорее, - поторопил я Шмакова Петра.
 Он вздохнул:
 - Не нравится.
 - Жмот. Вот ты кто! - сказал я Шмакову Петру.
 В парфюмерном отделе я спросил, сколько стоит коробочка "Подарочных".
 - Пять рублей? Ого!
 В  коробке и  духи и  одеколон.  А отдельно духи купить нельзя,  только
вместе. Странные порядки!..
 Не зная,  что купить,  я  стоял перед прилавком в полной растерянности.
Меня даже в жар бросило.
 - Петро, - сказал я, - давай купим мороженого.
 - Не хочется, - ответил Шмаков.
 Я  купил себе мороженого.  Надо было немного охладиться.  И  что  такое
девятнадцать копеек по сравнению с теми деньгами, которые я уже истратил?
 В  конце концов я  выбрал "Огни Москвы" за  два шестьдесят.  Остается у
меня ровно девять.  Рубль я одолжу у мамы,  будет ровно десять на что-нибудь
капитальное.  В следующую получку,  в расчет, я верну маме долг и куплю отцу
подарок. Это правильно. В эту получку - подарок маме, в следующую - папе...
 Может  быть,   я  немного  и  завидовал  Шмакову  Петру.  Ведь  у  него
сохранились все деньги. Но я утешал себя сознанием, что он жмот, а я нет.
 - Прошвырнемся по магазину, - предложил Шмаков.
 Я категорически отказался.  Шмакову хорошо с его жмотским характером. А
я  обязательно что-нибудь куплю.  Вдруг мы  увидели,  что  нам  машет Вадим.
Откуда он появился, мы не заметили. Мы только увидели, как он замахал руками
и помчался в спортивный отдел. Мы помчались за ним.
 - Скорее занимайте очередь, - возбужденно прошептал Вадим.
 Возле прилавка уже  стояла очередь.  Раньше ее  не  было.  Мы  стали за
Вадимом. За нами сразу стали еще несколько человек.
 - Привезли подводные маски и ласты,  полный набор,  - зашептал Вадим, -
сейчас будут продавать.
 - Зачем они нам? - спросил я.
 - Вот чудак! - удивился Вадим. - "В мире безмолвия"!..
 Я  читал "В мире безмолвия".  Но в  Москве нет моря.  С другой стороны,
если я  весной поеду в  туристскую поездку в Крым или на Кавказ,  то там они
мне пригодятся.  Но если я куплю маску и ласты, то на какие деньги я поеду в
туристскую поездку? И дернул меня черт купить эти дурацкие штаны!
 Терзаемый сомнениями, я стоял в очереди. Она быстро увеличивалась. Одни
становились потому,  что  им  нужны были маски,  другие потому,  что  стояли
первые.
 Подошли Игорь с  Мишкой Тарановым и стали между мной и Шмаковым Петром.
Сделали вид, будто они здесь уже стояли. Мы тоже сделали такой вид.
 - Опытная партия,  -  сказал Игорь.  -  Их  в  Москве днем  с  огнем не
найдешь.
 Продавцы притащили связки масок и связки ластов. Очередь заволновалась.
Задние  боялись,  что  им  не  достанется.  Несколько  добровольцев стали  у
прилавка, чтобы наводить порядок. В их числе, конечно, и Игорь.
 Я не знал, что мне делать, не знал, на что решиться. Маска и ласты были
мне абсолютно не  нужны.  Но  если я  окажусь на  морском берегу?  Все будут
нырять,  а  я  буду сидеть на  песке как  идиот?  И  я  уже целый час стою в
очереди! Не куплю, а потом буду жалеть!
 Так  я  раздумывал,   медленно  подвигаясь  к  прилавку.  Мне  хотелось
продвигаться еще медленнее.
 Первым из  нас стоял Вадим,  за ним Игорь,  за Игорем я,  за мной Мишка
Таранов и последним Шмаков Петр.
 Продавец объявил:
 - Граждане, не становитесь, имеется всего двадцать комплектов!
 Очередь заволновалась. Но никто не уходил. Все на что-то надеялись.
 Шмаков Петр пересчитал тех, кто стоял перед ним, и сказал:
 - Кажется, мне не достанется.
 Я тоже пересчитал и успокоил Шмакова:
 - Тебе достанется, последнему.
 Мог  ли  я  устоять в  условиях такого ажиотажа?  Все стремятся купить.
Некоторые чуть не плачут,  оттого что им не достанется. А я, простоявший час
в очереди и попавший в число счастливчиков,  неужели я откажусь? Это было бы
смешно и глупо!
 Я заплатил по чеку и получил маску и ласты.
 Но   опасения  Шмакова  сбылись.   Последний  комплект  достался  Мишке
Таранову.
 У  Шмакова был  убитый вид.  Мне было его очень жаль.  Всегда неудобно,
когда тебе что-то досталось,  а товарищу нет. Если поступать по-честному, то
Игорь или Мишка Таранов должны были уступить Шмакову.  Ведь ему не досталось
из-за того, что мы пустили их без очереди. Но Игоря, Вадима и Мишки Таранова
и след простыл.
 Мы  вышли со  Шмаковым на улицу.  Шмаков молчал.  Он всегда молчит.  Но
сейчас он  молчал из-за того,  что ему ничего не досталось.  Мне было ужасно
жаль  его.  Мне  не  нужно,  а  досталось.  Шмакову  хотелось купить,  а  не
досталось. Очень несправедливо!
 Я остановился и протянул Шмакову ласты и маску:
 - Знаешь что, возьми. Мне они не нужны!
 Шмаков  отрицательно  покачал  головой.  Не  хотел  лишать  меня  таких
драгоценных вещей.
 - Бери,  бери,  -  настаивал я, - я купил просто так, на всякий случай.
Мне они совершенно не нужны.
 - Мне они тоже не нужны, - объявил Шмаков.
 Я опешил.
 - Зачем же ты стоял в очереди?
 - Все стояли.
 Когда Шмаков забраковал спортивные брюки,  я похолодел. Теперь я просто
окоченел. Выходит, я опять зря выбросил деньги.
 Все же  во  мне теплилась надежда,  что Шмаков отказывается из  чистого
благородства. Не хочет оставить меня без этих проклятых ластов.
 Я пригрозил:
 - Не возьмешь, снесу обратно!
 - И правильно сделаешь! - одобрительно заметил Шмаков. - Кому нужна эта
маска? Простая резинка со стеклышком! А в ластах вообще неудобно плавать.
 Дрожащим голосом я проговорил:
 - Последний раз спрашиваю: возьмешь или нет?
 Шмаков пожал плечами:
 - Вот пристал! Не нужно мне такое барахло.
 Я пошел обратно в магазин.
 В спортивном отделе очереди не было. Но какие-то личности толкались.
 Я  положил на  прилавок маску и  ласты и  сказал продавцу,  что хочу их
вернуть.
 - Товар обратно не принимается, - ответил продавец.
 Я сам знал,  что товар обратно не принимается.  Я положил маску и ласты
на прилавок для того, чтобы их у меня купили. Те, кому они не достались.
 Но  почему-то никто не торопился их покупать.  Как же так?  Ведь только
что за ними стояла громадная толпа, некоторые чуть не плакали.
 Подошел какой-то гражданин,  потрогал маску.  Я  с  надеждой смотрел на
него. Он потрогал и отошел.
 - Мальчик, не стой у прилавка, мешаешь! - сказал продавец.
 Я свернул пакет.  Сердце мое разрывалось от огорчения. Я истратил почти
все деньги,  и на что?  Из всего,  что я купил,  мне была нужна только общая
тетрадь в коленкоровом переплете.
 Теперь уж  все равно!  Я  пошел в  писчебумажный отдел и  на оставшиеся
деньги купил папе китайскую самопишущую ручку.


21

 Кто-то, не помню кто, правильно сказал: жизнь - это река, река времени.
Течет себе  и  течет.  На  смену одной волне приходит другая,  потом третья.
Появится на воде щепка, покружится, проплывет перед тобой и исчезнет.
 Как-то постепенно все забыли про части, найденные на складе у Вадима, и
про аварию в  Липках,  даже об амортизаторах больше не говорили.  Я перестал
жалеть о том,  как глупо истратил свою первую получку. Единственная покупка,
которая мне пригодилась,  -  это тетрадь в  коленкоровом переплете,  в ней я
пишу сейчас эти воспоминания.
 Даже то,  что Майка пошла танцевать с Лагутиным,  не казалось мне таким
уж значительным проступком.  Протанцевала один раз с  Лагутиным,  что в этом
такого?  По  отношению ко  мне  это не  совсем по-товарищески.  Но  ведь она
девчонка,  даже при всем своем уме и  твердом характере,  и могла испугаться
скандала.
 Конечно,  если бы я тогда был рядом с Майкой,  я бы дал отпор Лагутину.
Но меня рядом не было, и она была беззащитна.
 Если бы  сейчас Майка подошла ко мне то мы бы помирились.  Подошла бы и
сказала:  "Получилось нехорошо,  не  надо было танцевать с  Лагутиным,  но я
танцевала только во  избежание скандала".  Все  между нами  стало бы  ясно и
опять пошло бы по-прежнему.
 Я перестал избегать Майку,  наоборот,  старался попадаться ей на глаза.
Чтобы  дать  ей  возможность подойти ко  мне  и  сказать это.  Но  Майка  не
подходила ко мне и  ничего не говорила.  Только улыбалась мне издалека,  как
будто между нами ничего не произошло.
 Я тоже не хотел первый подходить: не я танцевал с Лагутиным, а она!
 Нельзя находиться в ссоре вечно.  Когда-нибудь надо и помириться.  Если
люди не  будут мириться,  то все в  конце концов перессорятся.  Но в  каждой
ссоре  есть  правый и  виноватый.  И  виноватый должен сделать первый шаг  к
примирению.
 Все  изменяется,  но  не  все забывается.  Есть вещи,  которые я  помню
всегда. И чем больше проходит времени, тем больше о них думаю.
 Они мне не дают покоя.
 Чем  больше думал  я  о  Зуеве,  тем  более постыдным казалось мне  мое
поведение. Я ничего не сделал, чтобы исправить несправедливость, причиненную
ему по нашей,  а  значит,  и  по моей вине.  Мало того.  По милости Лагутина
получилось так, что я оклеветал Зуева. Я себя чувствовал предателем. Человек
из-за меня пострадал,  а я хожу как ни в чем не бывало.  Подло!  И как может
Шмаков так спокойно разговаривать с Зуевым, рассуждать о всякой ерунде. Ведь
Шмаков тоже виноват.  Меньше,  чем я,  но  все же...  Буксир кто неправильно
привязал?
 Я опять сказал Шмакову и Вадиму, что надо написать директору заявление.
 Шмаков равнодушно ответил:
 - Кому это нужно?
 А Вадим сказал:
 - Здрасте, вспомнил!
 Тогда я  сам написал заявление.  Короткое,  но  убедительное.  Во  всем
виноваты мы: я, Игорь, Вадим и Шмаков Петр. Мы самовольно начали буксировать
и неправильно привязали трос.  А Зуев не отлучался, а пошел искать Ивашкина.
И выговор ему объявлен неправильно.  Это заявление я и положил на стол перед
директором. Он спросил:
 - Что такое?
 - Заявление, - ответил я.
 - О чем?
 - Там написано.
 Директор нахмурился.  Он  не  любил,  когда ему  подавали заявления.  В
заявлениях просят то,  что не полагается.  То,  что полагается, получают без
всякого заявления.
 Директор прочитал мое  заявление один  раз,  потом начал читать второй.
Неужели он его не понял с  одного раза?  Уж до чего ясно и  просто написано.
Прочитав второй раз, директор поднял на меня глаза:
 - Чего ты хочешь? Конкретно!
 Если бы он не произнес слово "конкретно", я объяснил бы ему, чего хочу:
я хочу доказать,  что виноват не Зуев,  а мы. Но ведь это неконкретно. А что
конкретно?  Конкретно -  это  приказ с  выговором Зуеву.  Если  директор его
отменит, то это и будет конкретно. Но если я предъявлю ему такое требование,
это будет по меньшей мере смешно. Я дипломатично сказал:
 - Ваш приказ неправильный. Зуев не виноват. Виноваты мы.
 - Вот как?..  -  протянул директор,  будто впервые об  этом услышал,  и
зачем-то тронул алюминиевый поршень,  который вместо пепельницы стоял у него
на столе. - Значит, надо и вам выговор объявить?
 Я пожал плечами:
 - Если считаете нужным... Только почему и нам? Только нам.
 - Можно и объявить, - спокойно проговорил директор.
 Кто-то открыл дверь. Директор сказал: "Занят!" Дверь закрылась.
 - Как твоя фамилия? - спросил директор.
 - Крашенинников.
 - Отец есть?
 - Есть.
 - Где работает?
 Я назвал завод, где работает мой отец.
 Директор опять помолчал, а потом проговорил:
 - Выходит, ты умный, а я дурак?
 Этим он хотел сказать,  что умный он,  а дурак я. Спорить? Я ему ничего
не ответил.
 Не дождавшись ответа,  директор посмотрел в  окно.  Я  тоже посмотрел в
окно.  Там ничего интересного не было.  Продолжая смотреть в окно,  директор
ровным голосом произнес:
 - Не довезли материалы на стройку. Кто не довез? Водитель не довез. Кто
плохо организовал?  Начальник эксплуатации плохо организовал.  А кто выговор
получил? Директор выговор получил. Почему? Потому что директор отвечает и за
водителя и за начальника эксплуатации.  Кто был ответственный за буксировку?
Зуев был ответственный.  С  кого надо спрашивать?  С  Зуева надо спрашивать.
Понял? Я тебе это не обязан объяснять, ты не местком. Но объясню. Потому что
ты еще зеленый. А теперь иди, меня люди ждут.

 ...Директору легко рассуждать. Если ему в тресте поставят на вид, он на
автобазе тоже  кое-кому влепит выговор.  А  кому может влепить выговор Зуев?
Никому.  Зуев простой исполнитель и  должен отвечать только за  то,  что сам
сделал.  Вот  что  я  должен  был  ответить директору.  Но  правильный ответ
приходит ко мне приблизительно через час после разговора.
 Из моего заявления ничего не вышло. Но совесть моя чиста. Я сделал все,
что мог.  Мне хотелось сказать Зуеву,  что я подал заявление. Чтобы он знал.
Но это невозможно. Получится, что я хвастаюсь.
 Ладно.  Пусть думает что хочет.  И  все пусть думают что хотят.  Я буду
работать. Ни на кого не обращая внимания. Все равно практика скоро кончится.
Через  двенадцать дней.  И  с  меня  вообще нечего спрашивать.  У  меня  нет
технических наклонностей. Это все знают.
 Я  вернулся в  гараж и  принялся за  работу.  Лагутин косо посмотрел на
меня. Наверно, видел, что я ходил к директору. Ну и плевать, пусть косится!
 Я принялся за передний мост для нашей машины.  Это было последнее,  что
мы должны были сделать со Шмаковым,  и  мне хотелось закончить передний мост
сегодня.  Мы  со Шмаковым объявим,  что у  нас все готово к  сборке.  И  это
подстегнет остальных  ребят.  Иначе  к  окончанию практики  мы  не  закончим
восстановления нашей машины.
 Но Шмаков сказал:
 - Тут надо смазать.
 И показал на стоявшую рядом машину.
 - Нет,  -  ответил я,  -  давай лучше кончим сегодня передний мост  для
нашей.
 - Бригадир запретил делать нашу машину, - сказал Шмаков.
 - Как это - запретил?
 - Запретил, и все.
 Я подошел к бригадиру Дмитрию Александровичу и спросил,  правда ли, что
он запретил восстанавливать нашу машину.  Дмитрий Александрович ответил, что
восстанавливать нашу машину никто не запрещал.  Но мы не должны это делать в
рабочее время.
 Оказывается, за нашу машину не начисляют зарплату.
 - Вы  со  Шмаковым  два  дня  проездили  в  Липки,   -  сказал  Дмитрий
Александрович,  - наряда вам на поездку не выписали, а зарплату вы получили.
За счет бригады. Разве это правильно?
 Конечно, неправильно! Происходит неувязка. Но об этом пусть думает штаб
во главе с Игорем,  их для этого выбирали. Что касается меня, то мне надоело
вмешиваться во все дела.


22

 Все  же  мне  было  интересно знать,  как  намерен  действовать штаб  в
создавшейся обстановке.  Я  решил  спросить об  этом  Игоря.  Не  в  порядке
вмешательства в дела, а в порядке любопытства.
 Игорь сидел в техническом отделе,  развалясь на стуле так, что ноги его
торчали из-под стола.
 - Знаю, - ответил он мне равнодушно, - по всем цехам такая волынка.
 - Будем оставаться п