панович!

 - Как и всегда! Ну, так и есть - я знал! Эх, братец! Ведь я тебе толком
 говорил: сегодня будет губернатор, так надобно... ну знаешь, любезный!..
 товар лицом показать.

 - Я вам докладываю, что все в порядке.

 - А в больнице? - Окна и полы вымыты, белье чистое...

 - А прибиты ли дощечки с надписями ко всем отделениям?

 - Хоть это бы и не нужно: у нас больница всего на десять кроватей; но так как
 вам это угодно, то я прибил местах в трех надписи.

 - На латинском языке?

 - На латинском и русском.

 - Хорошо, братец, хорошо! А сколько у нас больных?

 - Теперь ни одного.

 - Как ни одного? - вскричал с ужасом Ижорской.

 - Да, сударь! Третьего дня я выписал последнего больного - Илюшку-кучера.

 - Зачем?

 - Он выздоровел.

 - Да кто тебе сказал, что он выздоровел? с чего ты взял?.. Взможно ли - ни
 одного больного! Ну вот, господа, заводи больницы!.. ни одного больного!

 - Так что ж, мой друг? - сказал Сурской.

 - Как что ж? Да слышишь: ни одного больного! Что ж, я буду комнаты одни
 показывать? Ну, батюшка, Сергей Иванович! дай бог вам здоровья, потеши-ли
 меня... ни одного больного!

 - Помилуйте! что ж мне делать?

 - Что делать? А позвольте вас спросить: за что я плачу вам жалованье? Вы
 получаете тысячу рублей в год, квартиру, стол, экипаж - и ни одного больного!
 Что это за порядок? На что это походит? Эх! правду говорит сестра: вот вам и
 русской доктор - ни одного больного! Ах, боже мой! Боже мой! Ну, батюшка,
 спасибо вам - поднесли мне красное яичко, - ни одного больного! Да, кончено,
 господин русской доктор, кончено! Во что б ни стало заведу немца... да,
 сударь, немца! У него будут больные! Господи боже мой! ни одного больного!..
 Смейтесь, господа, смейтесь. Вам что за горе! Не вы станете показывать
 больницу губернатору.

 - А что, Рославлев, - сказал шутя Сурской, - не выкупить ли нам его из беды!
 Прикинемся-ка больными!

 - Эх, братец, что за шутки!

 - Какие шутки? Ведь губернатор не станет больных осматривать, только бы
 постели-то не были пусты.

 - А что ты думаешь, любезный! Постой-ка... в самом деле!.. Эй, Трошка!
 Дворецкого, проворней!

 - Что вы хотите делать? - спросил Рославлев.

 - Постой, братец, постой!.. авось как-нибудь... Что в самом деле? Не велика
 фигура полежать денек.

 - Как?.. вы хотите?..

 - Эх, братец, не мешай! Добро, так и быть! ступай домой, Сергей Иванович; да
 смотри, чтоб вперед этого не было. Теперь у нас будут и без тебя больные.
 Слушай, Парфен! - продолжал Ижорской, идя навстречу к дворецкому, - у нас
 теперь в больнице нет никого больных...

 - Да, сударь, слава богу!

 - Врешь, дурак! осел! слава богу!.. Что, я губернатору-то пустые стены стану
 показывать? Мне надобно больных - слышишь?

 - Слушаю, сударь! Да где ж я их возьму?

 - И знать не хочу - чтоб были!

 - Слушаю, сударь!

 - Да постой-ка, Парфен! Ты что-то больно изменился в лице, - уж здоров ли ты?

 - Слава богу-с!

 - То-то, смотри, запускать не надобно; видишь, как у тебя глаза ввалились.
 Эх, Парфен! ты точно разнемогаешься. Не полечиться ли, брат?

 - Нет уж, батюшка, Николай Степанович, помилуйте! Авось в дворне и без меня
 найдутся хворые.

 - Да как не быть. Ступай же проворнее.

 - А на всякой случай, что прикажете, если охотников не найдется?

 - Ну, что тут спрашивать, дурачина! Вышел на улицу, да и хватай первого, кто
 попадется: в больницу, да и все тут! Что в самом деле, барин я или нет?

 - Слушаю, сударь! Да не прикажете ли лучше нарядить с семьи по брату?

 - И то дело! Смотри, отбери тех, которые поще-душнее: Правда, в отделение
 водяной болезни надобно кого-нибудь потолще да подюжее!..

 - Позвольте! Я уговорю нашего пономаря: ведь он распретолстый-толстый; а
 рожа-то так и расплылась.

 - В самом деле, уговори его, братец.

 - Дать ему рубли полтора, так он целые сутки пролежит как убитый.

 - Брось ему целковый. Да нет ли у тебя на примете кого-нибудь этак похуже,
 чтоб, знаешь, годился для чахотного отделения?

 - Похуже?.. Постойте-ка, сударь! Да чего ж лучше? Сапожник Андрюшка. Сухарь!
 Уж худощавее его не найдешь во всем селе: одни кости да кожа.

 - Точно, точно! Ай да Парфен! спасибо, брат! Ну, ступай же поскорей. Двое
 больных есть, а остальных подберешь. Да строго накажи им, как придут
 осматривать больницу, чтоб все лежали смирно.

 - Слушаю, сударь!

 - Не шевелились, колпаков не снимали и погромче охали.

 - Слушаю, сударь!

 - Ну, ступай! Ты смеешься, Сурской. Я и сам знаю, что смешно: да что ж
 делать? Ведь надобно ж чем-нибудь похвастаться. У соседа Буркина конный завод
 не хуже моего: у княгини Зориной оранжереи больше моих; а есть ли у кого
 больница? Ну-тка, приятель, скажи? К тому ж это и в моде... Нет, не в моде...

 - Вы хотите сказать: в духе времени, - перервал Рославлев.

 - Да, в духе времени. Это уж, братец, не экономическое заведение, а как бишь,
 постой...

 - Человеколюбивое, - сказал Сурской.

 - Да, да! человеколюбивое! а эти заведения нынче в ходу, любезный. Почему
 знать?.. От губернатора пойдет и выше, а там... Да что загадывать; что будет,
 то и будет... Ну, теперь рассуди милостиво! Если б я стал показывать пустую
 больницу, кого бы удивил? Ведь дом всякой выстроить может, а надпись сделать
 не фигура.

 - Да у тебя, как я вижу, большие планы, любезный! - сказал с улыбкою Сурской.
 - Ты хочешь прослыть филантропом.

 - Полно, брат! по-латыни-та говорить! Не об этом речь: я слыву хлебосолом, и
 надобно сегодня поддержать мою славу. Да что наши дамы не едут? Я разослал ко
 всем соседям приглашения: того и гляди, станут наезжать гости; одному мне не
 управиться, так сестра бы у меня похозяйничала. А уж на будущей неделе я стал
 бы у нее хозяйничать, - прибавил Ижорской, потрепав по плечу Рославлева. -
 Что, брат, дождался, наконец? Ведь свадьба твоя решительно в воскресенье?

 - Да, Полина согласилась не откладывать далее моего счастия.

 - Порядком же она тебя помаила. Да и ты, брат! - не погневайся - зевака.
 Известное дело, невеста сама наскажет: пора-де под венец! Повернул бы
 покруче, так дело давно бы было в шляпе. Да вот, никак, они едут. Ну что
 стоишь, Владимир? Ступай, братец! вынимай из кареты свою невесту.

Хотя здоровье Оленьки не совсем еще поправилось, но она выходила уже из
комнаты, и потому Лидина приехала к Ижорскому с обеими дочерьми. При первом
взгляде на свою невесту Рославлев заметил, что она очень расстроена.

 - Что с вами сделалось, Полина? - спросил он. - Здоровы ли вы?

 - C'est une folle! (Это сумасшедшая! (фр.)) - сказала Лидина. - Представьте
 себе, я сейчас получила письмо из Москвы от кузины; она пишет ко мне, что
 говорят о войне с французами. И как вы думаете? ей пришло в голову, что вы
 пойдете опять в военную службу. Успокойте ее, бога ради!

 - Я надеюсь, - отвечал Рославлев, - что Наполеон не решится идти в Россию; и
 в таком случае даю вам честное слово, что не надену опять мундира.

 - А если он решится на это?

 - Тогда эта война сделается народною, и каждый русской обязан будет защищать
 свое отечество. Ваша собственная безопасность...

 - О, обо мне не беспокойтесь! Мы уедем в наши тамбовские деревни. Россия
 велика; а сверх того, разве Наполеон не был в Германии и Италии? Войска
 дерутся, а жителям какое до этого дело? Неужели мы будем перенимать у этих
 варваров - испанцев?

 - Но наша национальная честь, сударыня... наша слава?

 - И полноте! Вы и в каком случае не пойдете в военную службу.

 - Даже и тогда, когда вся Россия вооружится?

 - Даже и тогда. Послушайте! Если вы хотите жениться на будущей неделе, то и
 не думайте о службе; в противном случае оставайтесь женихом до окончания
 войны. Я не хочу, чтоб Полина рисковала сделаться вдовою или, что еще хуже,
 чтоб муж ее воротился без руки или ноги... Но вот брат; перестанемте говорить
 об этом. Вы знаете теперь, чего я требую, и будьте уверены, что ни за что не
 переменю моего решения. Quelle folie! (Какое безумие! (фр.)) Во Франции
 женятся для того, чтоб не попасть в конскрипты (рекруты.), а вы накануне
 вашей свадьбы хотите идти в военную службу.

 - Насилу ты, сестра, приехала! - закричал Ижорской, идя навстречу к Лидиной.
 - Ступай, матушка, в гостиную хозяйничать, вон кто-то уж едет.

 - Что за экипаж! - сказала Лидина. - Неужели это карета?

 - Не погневайтесь, сударыня! домашней работы. Это едет Ладушкин. - Ах, боже
 мой!.. и в восемь лошадей!

 - Разумеется, он человек расчетливый: ведь они будут целый день на чужом
 корму.

 - А это кто? посмотрите справой стороны - как будто б в дилижансе?

 - Это катит в своей восьмиместной линее княгиня Зорина со всем семейством.

 - Какой ридикюльный (смешной (от фр. ridicule)) экипаж!

 - Не щеголеват, да покоен, матушка. А вон, никак, летит на удалой тройке
 сосед Буркин. Экие кони!.. Ну, нечего сказать, славный завод! И откуда,
 разбойник, достал маток? Все чистой арабской породы! Вот еще кто-то... однако
 мне пора приодеться; а вы, барыни, ступайте-ка в гостиную да принимайте
 гостей.

Рославлев взял под руку Сурского и, отведя его к стороне, рассказал ему свой
разговор с Лидиной.

 - Что ж ты намерен делать? - спросил Сурской, помолчав несколько времени.

 - А что сделаете вы, если у нас будет народная война?

 - Я не жених, мой друг! Мое положение совершенно не сходно с твоим.

 - Однако ж что вы сделаете?

 - Сниму со стены мою заржавленную саблю и пойду драться.

 - И после этого вы можете меня спрашивать!.. Когда вы, прослужив сорок лет с
 честию, отдав вполне свой долг отечеству, готовы снова приняться за оружие,
 то может ли молодой человек, как я, оставаться простым зрителем этой
 отчаянной и, может быть, последней борьбы русских с целой Европою? Нет, Федор
 Андреевич, если б я навсегда должен был отказаться от Полины, то и тогда
 пошел бы служить; а постарался бы только, чтоб меня убили на первом сражении.

 - Я не сомневался в этом, - сказал Сурской, пожав руку Рославлеву. - Да, мой
 друг! всякая частная любовь должна умолкнуть перед этой общей и священной
 любовью к отечеству!

 - Но, может быть, это одни пустые слухи, и войны не будет.

 - Нет, мой друг! - сказал Сурской, покачав сомнительно головою, - мы дошли до
 такого положения, что даже не должны желать мира. Наполеон не может иметь
 друзей: ему нужны одни рабы; а благодаря бога наш царь не захочет быть ничьим
 рабом; он чувствует собственное свое достоинство и не посрамит чести великой
 нации, которая при первом его слове двинется вся навстречу врагам. У нас нет
 крепостей, но русские груди стоят их. Я также получил письмо из Москвы, и
 хотя война еще не объявлена, а вряд ли уже мы не деремся с французами.

Широкоплечий, вершков десяти ростом, господин в коричневом длинном фраке, из
кармана которого торчал чубук с янтарным мундштуком, войдя в комнату, перервал
разговор наших приятелей.

 - Здравствуйте, батюшка Федор Андреевич! - заревел он толстым басом. - Бог
 вам судья! Я неделю провалялся в постеле, а вы, нет чтоб проведать, жив ли,
 дискать, мой сосед Буркин.

 - Я, право, не знал, чтобы вы были нездоровы, - сказал Сурской.

 - Да, сударь, чуть было не прыгнул в Елисейские. Вы знаете моего персидского
 жеребца, Султана? Я стал показывать конюху, как его выводить, - черт знает
 что с ним сделалось! Заиграл, да как хлысть меня под самое дыханье! Поверите
 ль, света божьего невзвидел! Как меня подняли, как раздели, как
 Сенька-коновал пустил мне кровь, ничего не помню! Насилу на другой день
 очнулся.

 - Напрасно вы так неосторожны.

 - И, батюшка, на грех мастера нет! Как убережешься? Да вот спросите Владимира
 Сергеевича: он был кавалеристом, так знает, как обращаться с лошадьми, а
 верно, и его бивали - нельзя без этого. Да кстати, Владимир Сергеевич!..
 взгляните-ка на мою тройку; ведь вы знаток.

 - Позвольте мне после ею полюбоваться. Хозяин просил меня принимать гостей, а
 вот, кажется, приехал Ладушкин.

 - И ее сиятельство княгиня Зорина. За версту узнаю ее шестерню. Oхота же
 кормить овсом таких одров! Эки клячи - одна другой хуже!

Часа через два весь двор Николая Степановича Ижорского наполнился дормезами
(доряжными каретами (фр.)), откидными кибиточками, линеями, таратайками и
каретами, из которых многие, по древности своей, могли бы служить украшением
собранию редкостей хозяина. В ожидании обеда дамы чиннехонько сидели на канапе
в гостиной, разговаривали меж собою вполголоса, бранили отсутствующих и,
стараясь перенимать парижские манеры Лидиной, потихоньку насмехались над нею.
Барышни прогуливались по саду; одни говорили о новых московских модах, другие
расспрашивали Полину и Оленьку о Франции и, желая показать себя перед
парижанками, коверкали без милосердия несчастный французской язык. В числе
этих гостей первое место занимали две институтки, милые, образованные девицы,
с которыми Лидины были очень дружны, и княжны Зорины, три взрослые невесты,
страстные любительницы изящных художеств. Старшая не могла говорить без
восторга о живописи, потому что сама копировала головки en pastel (пастелью
(фр.)); средняя, приходила почти в исступление при имени Моцарта, потому что
разыгрывала на фортепианах его увертюры; а меньшая, которой удалось взять три
урока у знаменитой певицы Мары, до того была чувствительна к собственному
своему голосу, что не могла никогда промяукать до конца "ombra a dorata"
("возлюбленная тень" (ит.)) без того, чтоб с ней не сделалось дурно. Эти три
сестры, кото-рых и в стихах нельзя было назвать тремя грациями, прогуливались
вместе и поодаль от других. Сделав несколько замечаний насчет украшений сада,
посмеясь над деревянным раскрашенным китайцем, который с огромным зонтиком
стоял посреди одной куртины, и над алебастровой коровою, которая паслась на
небольшом лугу, они сели на скамейку против террасы дома, уставленной
померанцевыми деревьями. В эту самую минуту сошел с нее Рославлев.

 - Как смешон этот жених! - сказала средняя сестра. - Он только и видит свою
 невесту. Неужели он в самом деле влюблен в нее? Какой странный вкус!

 - Il est pourtant bel homme! (Он, однако, красивый мужчина! (фр.)) -
 возразила старшая. - Посмотрите, какой греческой профиль, какая правильная
 фигура, как все позы его грациозны!..

 - Да, он недурен собою, - прибавила меньшая княжна. - Заметили ль, какой у
 него густой и приятный орган? Я уверена, у него должен быть или бас, или
 баритон, и если он поет "ombra adorata"...

 - Я слышала, что он играет хорошо на скрыпке, - перервала средняя, - и
 признаюсь, желала бы испытать, может ли он аккомпанировать музыку Моцарта.

 - У него тысяча душ, - сказала старшая.

 - Et il est maitre de sa fortune! (И он хозяин своего состояния! (фр.)) -
 прибавила средняя.

 - Для чего маменька не пригласит его на наши музыкальные вечера? - примолвила
 меньшая. - Ему должно быть здесь очень скучно.

 - Разумеется, - подхватила старшая. - Эта Лидина нагонит на всякого тоску
 своим Парижем; брат ее так глуп! Оленька хорошая хозяйка, и больше ничего;
 Полина...

 - О, Полина должна быть для него божеством! - перервала меньшая.

 - Не верю, - продолжала старшая, - его завели, и что тут удивительного? В
 деревне, каждый день вместе...

 - Конечно, конечно, - подхватила меньшая. - Ах, как чудна маменька! Почему
 она не хочет знакомиться с своими соседями?

 - Посмотрите, - шепнула старшая, - он на нас глядит. - Бедняжка! не смеет
 подойти. О! да эта сантиментальная Полина преревнивая!

 - И пренесносная! Вечно грустит, а бог знает о чем?

 - Хочет казаться интересною.

 - Ах, боже мой, вот еще какие претензии!

Совсем другого рода шли разговоры в столовой, где мужчины толпились вокруг
сытного завтрака. Буркин, выпив четвертую рюмку зорной водки, рассказывал со
всеми подробностями, как персидской жеребец отшиб у него память. Ладушкин,
Ильменев и несколько других второстепенных помещиков молча трудились кругом
жирного окорока и доканчивали вторую бутылку мадеры. В одном углу Сурской
говорил с дворянским предводителем о политике; в другом - несколько страстных
псовых охотников разговаривали об отъезжих полях, хвастались друг перед другом
подвигами своих борзых собак и лгали без всякого зазрения совести. Но хозяину
было не до разговоров: он горел как на огне; давно уже пробило два часа, а
губернатор не ехал; вот кукушка в лакейской прокуковала три раза; вот,
наконец, в столовой часы с курантами проиграли "выду я на реченьку" и
колокольчик прозвенел четыре раза, а об губернаторе и слуха не было.

 - Что ж это в самом деле? - сказал хозяин, когда еще прошло полчаса, - его
 превосходительство шутит, что ль? Ведь я не навязывался к нему с моим обедом.

 - Николай Степанович! - сказал дворецкой, войдя торопливо в столовую, -
 кто-то скачет по большой дороге.

 - Слава тебе господи, насилу! Скорей кушать! Да готовы ли музыканты? Лишь
 только губернатор из кареты, тотчас и начинать "гром победы раздавайся!". Иль
 нет... лучше марш...

 - Да это едет кто-то в тележке, сударь, а не в карете.

 - Как в тележке? Э, дурак! что ж ты прибежал как шальной!.. Так это не
 губернатор... постой-ка... кажется... так и есть - наш исправник. Проси его
 скорей сюда: он, верно, прислан от его превосходительства.

Через минуту вошел небольшого роста мужчина с огромными рыжими бакенбардами, в
губернском мундире военного покроя, подпоясанный широкой портупеею, к которой
прицеплена была сабля с серебряным темляком. Не кланяясь никому, он подошел
прямо к хозяину и сказал:

 - Его превосходительство изволил прислать меня...

 - Ну что, Иван Пахомыч, - перервал Ижорской, - скоро ли он будет?

 - Его превосходительство изволил прислать меня...

 - Да говори скорей, едет он или нет?

 - Сейчас доложу. Его превосходительство изволил прислать меня уведомить вас,
 что он, по встретившимся обстоятельствам...

 - Не может у меня обедать?

 - Позвольте!.. Его превосходительство изволил прислать меня...

 - Да тьфу, пропасть! говори без околичностей, будет он или нет?

 - Сейчас... Изволил прислать меня, уведомить вас, что по встретившимся
 обстоятельствам он не может сегодня у вас кушать.

 - Отчего?.. Почему?..

 - Он получил сейчас важные депеши и отправился немедля в губернский город.

 - Как! не пообедавши?

 - Точно так-с.

 - Ай, ай, ай! что такое?.. Видно, дело не шуточное?

Исправник пожал плечами, наморщил лоб и, погладив с важностию свои бакенбарды,
сказал протяжно и значительным голосом: "Да-с". Все гости с приметным
любопытством окружили исправника.

 - Не знаете ли вы, что такое? - спросил Сурской.

 - Формально доложить не могу, - отвечал исправник, - а кажется, большая
 экстра.

 - Да когда он получил эти бумаги? - спросил предводитель.

 - Аккурат в три часа.

 - И вам неизвестно их содержание?

 - Почему ж мне знать-с? - отвечал исправник с улыбкою, которая доказывала
 совершенно противное.

 - Полно, любезный, секретничать!.. - заревел Буркин. - Как тебе не знать? Ты
 детина пролаз - все знаешь.

 - Помилуйте-с! наше дело исполнять предписания вышняго начальства, а в
 государственные дела мы не мешаемся. Конечно, секретарь его
 превосходительства мне с руки; но, осмелюсь доложить, если б я что-нибудь и
 знал, то и в таком случае служба... долг присяги...

 - Что вы с ним хлопочете, господа? - перервал Ижорской. - Я знаю этого
 молодца: натощак от него толку не добьешься. Пойдемте-ка обедать, авось за
 рюмкою шампанского он выболтает нам свою государственную тайну. Эй, малый!
 ступай в сад, проси барышень к столу. Водки! Господа, милости просим!

Хозяин повел княгиню Зорину; прочие мужчины повели также дам к столу, который
был накрыт в длинной галерее, увешанной картинами знаменитых живописцев, -
так, по крайней мере, уверял хозяин, и большая часть соседей верили ему на
честное слово; а некоторые знатоки, в том числе княжны Зорины, не смели
сомневат