ч тридцать гарнизона, а что всего хуже - этим
 гарнизоном командует молодец Рапп, так вы не скоро добьетесь толку и
 простоите долго на одном месте. Я буду к тебе писать, а ты не беспокойся. По
 всему видно, что наша большая армия не будет отдыхать на лаврах, а отправится
 прямой дорогой... Ах, братец! то-то бы славно, визит за визит! Какое бы
 письмо я написал тебе из Парижа! Ну прощай, мой друг! да смотри - не хандри;
 сделайся по-прежнему нашим братом весельчаком, влюбись в какую-нибудь
 немецкую Шарлотту, так авось русская Полина выдет у тебя из головы.

 - Несчастная! - сказал Рославлев, - где она теперь?

 - Где? Если осталась в Москве, то, вероятно, жива, если же, на беду,
 потащилась за своим мужем...

 - О, без всякого сомнения! Ты не знаешь, к чему способна эта необыкновенная
 женщина: она скорей рассталась бы с своим мужем, если б он был счастлив. Всем
 пожертвовать тому, кого она любит, делить его страдания, умереть вместе с ним
 мучительной смертию, одним словом: все то, что для другой женщины было бы
 высочайшей степенью самоотвержения, - так обыкновенно, так легко для Поливы!
 Если ей удастся облегчить хотя на минуту мучения своего друга, то она станет
 благословлять судьбу - благодарить бога за все свои страдания! Ах, мои друг!
 для чего не суждено ей было принадлежать мне?

 - Полно, братец! перестань об этом думать. Конечно, жаль, что этот француз
 приглянулся ей больше тебя, да ведь этому помочь нельзя, так о чем же
 хлопотать? Прощай, Рославлев! Жди от меня писем; да, в самом деле, поторопись
 влюбиться в какую-нибудь немку. Говорят, они все пресантиментальные, и если у
 тебя не пройдет охота вздыхать, так, по крайней мере, будет кому поплакать
 вместе с тобою. Ну, до свиданья, Владимир!

Начиная снова нашу повесть, доведенную нами до перехода русских за границу, мы
должны предуведомить читателей, что действие происходит уже в ноябре месяце
1813 года, под стенами Данцига, осажденного русским войском, в помощь которому
прикомандировано было несколько батальонов прусского ландвера, или ополчения.





ГЛАВА II



Немцы называют Нерунгом узкую полосу земли, которая, идя от самого Данцига,
вдается длинным мысом в залив Балтийского моря, известный в Германии под
названием Фриш-Гафа. Этот клочок земли, окруженный с трех сторон морем и
покрытый зеленеющими садами, посреди которых мелькают красивые деревенские
усадьбы, походит с первого взгляда на узорчатую ленту, которая, как будто бы
опоясывая весь залив и становясь час от часу бледнее, исчезает наконец из
глаз, сливаясь вдали с туманным горизонтом, на краю которого белеются высокие
колокольни прусского городка Пилау. Небольшой артиллерийской парк и отряд
русского войска, состоящий из одной сильной пехотной роты, расположены были на
этом мысе в деревеньке, окруженной со всех сторон садами. Находясь позади всех
наших линий и верстах в пяти от траншей, коими обхвачены были все передовые
укрепления неприятельские, сей резервный отряд смотрел за тем, чтоб
деревенские жители не провозили морем в осажденный город съестных припасов, в
которых гарнизон давно уже нуждался.

В просторном доме одного богатого ландсмана (зажиточный крестьянин, имеющий
собственную землю. - Прим. автора.), посреди светлой комнаты, украшенной
необходимыми для каждого зажиточного крестьянина старинными стенными часам,
широкою резною кроватью и огромным сундуком из орехового дерева, сидели за
налощенным дубовым столом, составляющим также часть наследственной мебели,
артиллерийской поручик Ленской, приехавший навестить его уланской ротмистр
Сборской и старый наш знакомец, командир пехотной роты капитан Зарядьев. Перед
ними в нескольких красивых фаянсовых блюдах поставлен был весьма опрятно и
разнообразно приготовленный картофель. Огромная кружка с пивом и высокие
стеклянные стаканы занимали остальную часть стола.

 - Не угодно ли покушать? - сказал, улыбаясь, Сборской, подвигая к Ленскому
 новое блюдо, которое хозяйка дома с вежливою улыбкою поставила на стол.

 - Тьфу, пропасть! - вскричал с досадою Ленской. - Вареный картофель, печеный
 картофель! жареный картофель!.. Да будет ли конец этому проклятому картофелю?

 - А тебе бы хотелось так, как у нас в Петербурге, у Жискара, кусок хорошего
 бивстекса?.. Не правда ли? Котлету с трюфелями?.. Соте-де-желинот? (Рагу из
 рябчиков? (фр.))

 - Эх, полно, братец! не дразни. Да неужели и сегодня не приедут с провиантом
 из Дершау? Вот уж третий день, как мы здесь на пище святого Антония.

 - Так что ж? - сказал хладнокровно капитан Зарядьев, который, опорожнив
 глубокую тарелку с вареным картофелем, закурил спокойно свою корневую трубку.
 - Оно и кстати: о спажинках на святой Руси и волею постятся.

 - О спажинках? Что за спажинки? - спросил Сборской.

Зарядьев перестал курить и, взглянув с удивлением на Сборского, повторил:

 - Что за спажинки?.. Неужели ты не знаешь?.. Да бишь виноват!.. совсем забыл:
 ведь вы, кавалеристы, народ модный, воспитанный, шаркуны! Вот кабы я
 заговорил с тобой по-французски, такты бы каждое слово понял... У нас на Руси
 зовут спажинками успенской пост.

 - А все это проклятые французы! - перервал Ленской. - В последнюю вылазку
 кругом нас обобрали, разбойники! По их милости во всей нашей деревне не
 осталось двух куриц налицо.

 - Да! был на их улице праздник, - примолвил Сборской, - побуянили порядком!
 Зато теперь притихли, голубчики: не смеют носа показать из крепости.

 - Не смеют? - а проходит ли хотя одна ночь, чтоб они не тревожили наши
 аванпосты?

 - Да это все проказит... тот... как бишь его? ну вот тот...черт его побери...

 - Шамбюр?

 - Да, да! Шамбюр. Говорят, что он изо всего гарнизона выбрал себе сотню таких
 же сорванцов, как он сам, и назвал их la compaqnie infernale...

 - Как? - спросил Зарядьев. - La compagnie infernate, то есть: адская рота.

 - Ах они самохвалишки! Адская рота. Помнится, они называли гренадерские
 полки, которыми командовал Удинот, также адскою дивизиею; однако ж под
 Клястицами, а потом под Полоцком...

 - Что? чай, дурно дрались? - спросил насмешливо Сборской. - Дрались-то
 хорошо, а все-таки Полоцка не отстояли. Что они, запугать, что ль, нас хотят?
 Адская рота!..

 - А нечего сказать, - перервал Сборской, - этот Шамбюр молодец? И черт его
 знает, как он всегда вывернется? Откуда ни возьмется с своей ротою, накутит,
 намутит, всех перетревожит, да и был таков!

 - А кто такой этот Шамбюр? - спросил Ленской.

 - Разумеется - французской офицер.

 - Пехотинец?

 - И! что ты? верно, кавалерист.

 - А почему не пехотный? - спросил Зарядьев.

 - Почему?.. почему?.. Во-первых, потому, что Рославлев, которого посылали из
 главной квартиры парламентером в Данциг, видел его в гусарском мундире...

 - Так поэтому он и кавалерист? - возразил Зарядьев. - Да разве у этих
 французов есть какая-нибудь форма? Кто как хочет, так и одевайся. Насмотрелся
 я на эту вольницу: у одного на мундире шесть пуговиц, у другого восемь; у
 этого портупея по мундиру, у того под камзолом; ну вовсе на военных не
 походят. Поглядел бы я на их ученье - то-то, чай, умора! А уж как они
 ретировались из Москвы - господи боже мой!.. Кто в дамском салопе, кто в
 лисьей шубе, кто в стихаре - ну сущий маскарад!

 - Хороши были и мы! - сказал Ленской.

 - Конечно, и у нас единообразия не было, а все-таки, бывало, хоть в нагольном
 тулупе, а шарфом подвяжешься... Чу!.. что это?.. выстрел!

 - Это Двинской с своим рундом, - сказал Ленской, взглянув в окно. - Я слышу
 его голос.

 - Как же он смел делать тревогу?.. Разве я не отдал в приказе по роте...

 - У них ружья заряжены, так, может быть, кто-нибудь из солдат не остерегся...
 Ну, так и есть!.. Я слышу, он кричит на унтер-офицера. Через несколько минут
 Двинской вошел в комнату.

 - Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - что значит этот беспорядок?..
 Стрелять по пробитии зари!..

 - Это случилось нечаянно, Василий Иванович! - отвечал почтительно Двинской. -
 Унтер-офицер Демин стал спускать курок...

 - Вот я его выучу спускать курок... Завтра, как пробьют зорю...

 - Василий Иванович! - перервал вполголоса Двинской, - вы, верно, не забыли,
 что в прошлом месяце, когда неприятель делал вылазку...

 - Извольте, сударь молчать! Или вы думаете, что ротный командир хуже вас
 знает, что Демин унтер-офицер исправный и в деле молодец?.. Но такая
 непростительная оплошность... Прикажите фельдфебелю нарядить его дежурить по
 роте без очереди на две недели; а так как вы, господин подпоручик, отвечаете
 за вашу команду, то если в другой раз случится подобное происшествие...

 - Тьфу, дьявольщина! какой ты строгой начальник, Зарядьев! - сказал,
 улыбаясь, Сборской.

 - Прошу не погневаться! Мы не кавалеристы и лучше вашего знаем дисциплину;
 дружба дружбой, а служба службой... Рекомендую вам вперед быть осторожнее,
 господин подпоручик! А меж тем садись-ка, брат! Ты, чай, устал и хочешь
 что-нибудь перекусить.

Ласковые слова капитана в одну минуту развеселили Двинского, который хотя
почтительно, но с приметным неудовольствием выслушал строгой выговор своего
взыскательного начальника.

 - Нет, господа! - сказал он, снимая свою саблю, - позвольте мне вас
 попотчевать: я захватил целую лодку с провиантом, и если вам угодно
 разговеться...

 - Как не угодно! - вскричал Ленской.

 - Однако ж послушай! Уж не одним ли картофелем нагружена твоя лодка?..

 - Не бойтесь! Найдется кой-что и на бивстекс.

 - Брависсимо!.. Вели же скорей варить и жарить... Эй, хозяйка!.. Мадам!..
 Либе фрау!.. (Сударыня!.. (нем.)) Сборской! скажи ей по-немецки, что мы
 просим ее заняться стряпнею.

 - Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - для чего вы не отрапортовали мне,
 что взяли лодку с провиантом?

 - Да разве ты глух? - вскричал Сборской. - Какого еще надобно тебе рапорта?

 - Извольте, сударь, рапортовать по форме, - продолжал Зарядьев, вставая важно
 с своего места.

 - Честь имею донести, - сказал Двинской, спустя руки по швам, - что я, обходя
 цепь, протянутую по морскому берегу, заметил шагах в пятидесяти от него
 лодку, которая плыла в Данциг; и когда гребцы, несмотря на оклик часовых, не
 отвечали и не останавливались, то я велел закричать лодке причаливать к
 берегу, а чтоб приказание было скорее исполнено, скомандовал моему рунду
 приложиться.

 - Хорошо!

 - Гребцы не слушались. Я приказал фланговому солдату выстрелить.

 - Хорошо!

 - Пулею сшибло одному гребцу шляпу...

 - Хорошо! А кто был фланговым?

 - Иван Петров.

 - Хороший стрелок!

 - Лодка остановилась, и когда я закричал, что открою по ним батальный огонь,
 гребцы принялися за веслы, причалили к берегу...

 - Довольно! - вскричал Сборской, - остальное мы знаем.

 - Я не слышал и не знаю ничего: извольте продолжать.

 - По обыску в лодке нашлись съестные припасы; гребцы объявили, что везли их в
 Данциг для стола французского коменданта генерала Раппа...

 - Aгa! - вcкpичaл Ленской, - так его превосходительство будет завтра
 постничать!..

 - Вот вздор! - перервал Сборской, - они еще не всех лошадей переели.
 Рославлев сказывал, что видел в городе целый взвод конных егерей.

 - Господин подпоручик! - сказал Зарядьев, - завтра чем свет извольте
 отправить гребцов за крепким караулом в главную квартиру, а под захваченный
 вами неприятельской провиант, потребуйте - также завтра - из ближайшего парка
 нужное число фор-шпанок (перекладных (нем.)).

 - Зачем? - спросил Сборской.

 - Я при рапорте представлю его в главную квартиру.

 - С ума ты сошел! - вскричал Ленской, - иль ты думаешь, что в главной
 квартире нечего есть?

 - Это не мое дело.

 - Помилуй, братец! Мы умираем здесь с голоду.

 - Неправда! у нас есть картофель.

 - Черт возьми твой картофель и тебя с ним вместе! Послушай, Зарядьев! оставь
 здесь хоть половину!

 - Не могу. Все захваченное у неприятеля должно доставлять при рапорте в
 главную квартиру.

 - Голубчик! душенька!.. пожалуйста! хоть на сегодняшний и завтрашний день.

 - Ну, добро, так и быть! ешьте сегодня вдоволь, а завтра... вы слышали мое
 приказание, господин подпоручик.

 - Слышишь, Двинской? - закричал Ленской. - Вели же поскорей отпустить хозяйке
 все, чего она потребует. Эй, мадам!.. мутерхен!.. (матушка!.. (нем.)) мы
 хотим эссен!.. (есть!.. (нем.)) много, очень много - филь! Сборской! скажи
 ей, чтоб она готовила на десятерых: может быть, кто-нибудь заедет, а не
 заедет, так мы и завтра доедим остальное.

 - Кому теперь заехать? - сказал Зарядьев, посмотрев на свои огромные
 серебряные часы, - половина десятого, и когда поспеет вам ужин?

 - Долго ли приготовить несколько кусков бивстекса: это минутное дело.

 - Постойте-ка! - сказал Ленской, - мне кажется, кто-то въехал к нам в ворота.
 Посмотрите, если к нам не нагрянут гости: чай, теперь на всех аванпостах
 знают, что мы захватили обед господина Раппа. Ну, не отгадал ли я? Вот уж из
 главной квартиры стали к нам наезжать.

 - Здравствуйте, господа! - сказал Рославлев, войдя в комнату. - Насилу я
 выбрал время, чтоб с вами повидаться. Ну что, как поживаете?

 - Здорово, Владимир! - вскричал Сборской. - Милости просим! Ты ужинаешь с
 нами?

 - И даже ночую.

 - Ну, садись и рассказывай, что слышно нового? Что у вас делают? Долго ли нам
 кочевать вокруг Данцига? Не поговаривают ли о сдаче? Ведь мы здесь настоящие
 провинциалы: не знаем ничего, что делается в большом свете. Ну, что ж
 молчишь? Говори, что нового?

 - Во-первых, новое то, что вы видите меня живого.

 - Как так?

 - Да так. Вчера вечером меня послали в траншеи с приказаниями к отрядному
 начальнику. Исполнив данное мне поручение, я стал в промежутке пушечных
 выстрелов кой о чем болтать с артиллерийскими офицерами. Меж тем на дворе
 смерклось; наши выстрелы стали реже; влево на Гагельсберге (Гагельсберг и
 Бишефсберг - две укрепленные горы подле самой крепости города Данцига. -
 Прим. автора.) французы продолжали отстреливаться, а против нас, на
 Бишефсберге, вдруг все замолкло; мы подошли поближе к турам, выглянули, и я в
 первый раз увидел вблизи этот грозный Бишефсберг, который, как громовая туча,
 заслонял от нас город. При каждом взрыве наших бомб и гранат освещались
 неприятельские батареи; но солдат не было видно; французы сидели спокойно за
 толстым бруствером и отмалчивались. "Кой черт? - сказал артиллерийской
 капитан, который стоял возле меня, - что они - заснули, что ль?" Не успел он
 это выговорить, как вдруг... господи боже мой!.. мне показалось, что весь
 Бишефсберг вспыхнул; народ закипел на неприятельских батареях, ядра
 посыпались, и поднялась такая адская трескотня!.. Ну поверите ль? до сих пор
 еще гудит в ушах. Одно ядро попало в амбразуру, подле которой я стоял; меня с
 ног до головы осыпало землею, и пока я отряхался и ощупывал себя, чтоб
 увериться, на своем ли месте моя голова и руки, справа в траншеях раздался
 крик: "En avant!" Засверкали огоньки, и две или три пули свистнули у меня под
 самым носом... "Французы, французы!.." - "Где?" - спросил артиллерийской
 капитан. "Здесь! В траншеях!.." - "Становись!.. стрелки, вперед!" - закричал
 отрядный начальник и с простреленной головой повалился на меня; на него упало
 еще человека два. Тут я ничего невзвидел, а слышал только, что надо мной
 визжали пули и раздавался крик французского офицера, который ревел как
 бешеный: "Ferme!.. feu de peloton!" (Смелей!.. стрелять повзводно! (фр.)) Я
 стал выдираться из-под убитых, и лишь только высвободил голову, как этот
 проклятый крикун стал одной ногой мне на грудь и заревел опять: "En arriere!
 feu de fil! bien, mes enfants!" (Назад! стрелять цепью! хорошо, ребята!
 (фр.)) Задыхаясь от боли и досады, я собирался уже укусить за ногу этого
 злодея; но он закричал: "Repliez - vous!" (Отступайте! (фр.)) - отскочил
 назад, в один миг исчез вместе с своими солдатами; и я успел только заметить
 при свете выстрелов, что этот крикун был в богатом гусарском мундире.

 - Так это молодец Шамбюр? - перервал Сборской.

 - Да, он. Мы узнали от двух захваченных в плен солдат, что они принадлежат к
 адской роте, которою командует этот сорвиголова.

 - Ну, право, я дорого бы заплатил, - вскричал Ленской, - за то, чтоб
 взглянуть на этого удалого малого!

 - А я бы не дал за это ни гроша, - сказал Зарядьев. - Дело другое, если б я
 мог размозжить ему голову... Неугомонный! буян!.. Ну что прибыли, что он
 ворвался в траншеи с сотнею солдат?.. Эка потеха!.. терять людей из одного
 удальства!..

 - Он делает свое дело, - возразил Сборской, - Шамбюр как партизан должен нас
 всячески тревожить.

 - Партизан!.. партизан!.. Посмотрел бы я этого партизана перед ротою - чай,
 не знает, как взвод завести! Терпеть не могу этих удальцов! То ли дело наш
 брат фрунтовой: без команды вперед не суйся, а стой себе как вкопанный и
 умирай, не сходя с места. Вот это служба! А то подкрадутся да подползут, как
 воры... Удалось - хорошо! не удалось - подавай бог ноги!.. Провал бы взял
 этих партизанов! Мне и кабардинцы на кавказской линии надоели!

 - В том-то, брат, и дело! - сказал Сборской. - Надо почаще надоедать
 неприятелю. Как не дашь ему ни на минуту покоя, так у него и руки опустятся.
 Вот, например, этот молодец Шамбюр, чай, у всех наших аванпостных как бельмо
 на глазу.

 - Тьфу, пропасть! - вскричал Зарядьев, бросив на пол свою трубку, - наладил
 одно: молодец да молодец! Давай сюда этого молодца! Милости просим начистоту:
 так я с одним взводом моей роты расчешу его адскую сотню так, что и праха ее
 не останется. Что, в самом деле, за отметной соболь? Господи боже мой! Да
 пусть пожалует к нам сюда, на Нерунг, хоть днем, хоть ночью!

 - Cюдa? - повторил Рославлев. - Как это можно? Позади всех наших линий, за
 пять верст от своих аванпастов, - что ты! Разве он сумасшедший!

 - Смотри, Зарядьев, - сказал Сборской, мигнув потихоньку другим офицерам, -
 не накличь беды на свою голову! Теперь ты храбришься, а как вдруг он
 нагрянет...

 - Так что ж? Добро пожаловать! Не испугаемся.

 - Ну, не ручайся, брат: неровна минута. Скажи-ка правду: неужели ты во всю
 свою жизнь никогда и ничего не пугался?

 - Никогда.

 - Я про себя этого не скажу, - продолжал Сборской. - Я однажды так трухнул,
 что у меня волосы стали дыбом и язык отнялся.

 - В деле? - спросил Зарядьев.

Сборской покраснел, провел рукою по своим черным усам и, помолчав несколько
времени, сказал:

 - Слушай, Зарядьев: мы приятели, но если ты в другой раз сделаешь мне такой
 глупой вопрос, то я пущу в тебя вот этой кружкою. Разве русской офицер и
 кавалерист может струсить в деле?

 - Не знаю - кавалерист, а наш брат пехотинец... - Послушайте-ка, господа, -
 перервал Ленской, стараясь замять разговор, которой мог дурно кончиться, -
 если говорить правду, так вот нас здесь пятеро: все мы народ обстрелянный,
 хорошие офицеры, а, верно, каждый из нас хотя один раз в жизни чувствовал,
 что он робел.

 - Признаюсь, - сказал Рославлев, - со мною что-то похожее недавно было.

 - И я месяца два тому назад, - прибавил Двинской, - испугался не на шутку.

 - Что грех таить, - продолжал Ленской, - и я однажды больно струсил. А ты,
 Зарядьев?

 - Я уж сказал, что никогда и ничего не боялся.

 - Право? А не случилось ли тебе ошибаться во фрунте перед твоим бригадным
 командиром?

 - Перед бригадным командиром?.. Да нет, я никогда не ошибался.

 - Как вы думаете, господа! - подхватил Рославлев, - мы еще нескоро ляжем
 спать; пусть каждый из нас расскажет историю своего испуга: это должно быть
 очень любопытно.

 - И вовсе не обыкновенно, - прибавил Сборской. - Верно, не было примера, чтоб
 четверо храбрых и обстрелянных офицеров, вместо того чтоб говорить о своих
 подвигах, рассказывали друг другу о том, что они когда-то трусили и боялись
 чего бы то ни было.

 - А чтоб нам веселее было болтать, - продолжал Рославлев, -