м загремели частые ружейные
выстрелы, и через несколько минут послышался шум от бегущих по дороге людей.

Рославлеву не трудно было отгадать, что французские мародеры повстречались с
толпою вооруженных крестьян, и в то самое время, как он колебался, не зная,
что ему делать: идти ли вперед или дожидаться, чем кончится эта встреча, -
человек пять французских солдат, преследуемых крестьянами, пробежали мимо его
и рассыпались по лесу.

 - Вот еще один! - вскричал молодой парень, указывая на Рославлева.

 - Пришиби его! - заревел высокой мужик с рыжей бородою, и вмиг целая толпа
 вооруженных косами, ружьями и топорами крестьян окружила Рославлева.





ГЛАВА VII



Поосреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали
овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой
колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел
старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым
позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь
его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду
своему, казалось, принадлежал к духовному званию.

 - Нет, Александр Дмитрич! - говорил старик, покачивая головою, - рано ли,
 поздно ли, а несдобровать нашему селу; чай, злодеи-то больно на нас зубы
 грызут.

 - Оно и есть за что! - сказал молодой человек, - ведь мы у них как бельмо на
 глазу. Да бог милостив! Кой-как до сих пор с ними справлялись. Fortes fortuna
 abjuvat, то есть: смелым бог владеет, Кондратий Пахомыч!

 - Конечно, батюшка, за правое дело бог заступа; а все-таки, как проведают в
 Москве, что в нашем селе легло сот пять, шесть французов, да пришлют сюда
 полка два...

 - Так что ж? Будем драться.

 - Вот то-то и горе! Вы станете драться, а я что буду делать? Протягивай шею,
 как баран.

 - Эх, Кондратий Пахомыч! Да на людях и смерть красна!

 - Не о смерти речь, батюшка! Когда вы, народ молодой, себя не жалеете, так
 мне ли, старику, торговаться; да каково подумать, что эти злодеи наругаются
 над моей седой головою? Пожалуй, на смех живого оставят. Эх, старость,
 старость! Как бы прежние годы, так я бы трех поджарых французов на один штык
 посадил. Небось турки их дюжее, да и тех, бывало, как примусь нанизывать, так
 господи боже мой! считать не поспевают. Вот как мы с батюшкой, графом
 Суворовым, штурмовали Измаил... Тогда был нашим капитаном его благородие
 Сергей Дмитрич, царство ему небесное! Отец, а не командир! И что за
 молодец!.. как теперь гляжу - мигнуть не успели, а уж наш сокол на стене, вся
 рота за ним - ура!..

 - Ты уж мне это рассказывал, Кондратий Пахомович!

 - Вот, батюшка, тогда дело другое: и подраться-то было куражнее! Знал, что
 живой в руки не дамся; а теперь что я?.. малой ребенок одолеет. Пробовал
 вчера стрелять из ружья - куда-те? Так в руках ходуном и ходит! Метил в
 забор, а подстрелил батькину корову. Да что отец Егор, вернулся, что ль?

 - Нет еще. Я слышал, будто бы его французы в полон захватили.

 - Ах они разбойники! Уж и попов стали хватать! А того не подумают, басурманы,
 что этак наш брат старик и без исповеди умрет.

 - Видно, узнали, что он из нашего села. Ведь французы-то называют нас
 бунтовщиками.

 - Бунтовщиками? Ах они проклятые! да как бы они смели это сказать? Разве мы
 бунтуем против нашего государя? Разве мы их гладим по головке?

 - В том-то и дело, что не гладим. Они говорят: Tui, quid nihil refet, ne
 cures, то есть: не мешайся не в свое дело, а мы толкуем: cuneus cuneum
 trudit, сиречь - клин клином выбивают.

 - Эх, батюшка! да перестанешь ли ты говорить не по-русскому?

 - Привык, Пахомыч! У нас на Перерве без латинской пословицы ступить нельзя.

 - Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а не русские? Знаешь
 ли, как это не по нутру нашим мужичкам? Что, дискать, за притча такая?
 Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому
 говорит.

 - По-французскому! Невежды!..

 - Александр Дмитрич! - раздался голос с колокольни, - никак, наши идут.

 - Наши ли, Андрюша? - сказал семинарист, подняв кверху голову. - Посмотри-ка
 хорошенько!

 - Точно наши. Вот впереди Ерема косой да солдат Потапыч; они ведут какого-то
 чужого: никак, француза изловили.

 - Навряд француза, - сказал, покачав головой, старый унтер-офицер. - Они бы
 уж его дорогою раз десять уходили; а не захватили ли они, как ономнясь
 бронницкие молодцы, какого-нибудь изменника или шпиона?

 - Что ты, Пaxoмыч! Боже сохрани! Будет с нас и того, что один русской
 осрамился и служил нашим злодеям.

 - Эх, батюшка! в семье не без урода.

 - Вот уж наши ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в
 мирскую избу. Если они в самом деле захватили какого-нибудь подозрительного
 человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй, у наших молодцов
 и правый будет виноват: auri est bonus... (по золоту хорош... (лат.))

 - Да полно тебе язык-то коверкать!.. - перервал с досадою старик. - Что за
 латыш, в самом деле? Смотри, Александр Дмитрич, несдобровать тебе, если ты
 заговоришь на мирской сходке этим чухонским наречием.

 - Чухонским! - повторил сквозь зубы семинарист. - Чухонским!.. Ignarus
 barbarus! (Невежда, варвар!.. (лат.))

 - Полно бормотать-то: ведь я дело говорю. Пойдем! А ты, Андрюша, - продолжал
 инвалид, обращаясь к молодому парню, который стоял на, колокольне, - лишь
 только завидишь супостатов, тотчас и давай знать. Пойдем, Александр Дмитрич!

Мирская изба, построенная на том же лугу, или площади, против самой церкви,
отличалась от прочего жилья только тем, что не имела двора и была несколько
просторнее других изб. Когда инвалид я семинарист вошли в эту управу сельского
благочиния, то нашли уже в ней человек пять стариков и сотника. Сержант и наш
ученый латинист, поклонясь присутствующим, заняли передний угол. Через
несколько минут вошли в избу отставной солдат с ружьем, а за ним широкоплечий
крестьянин с рыжей бородою, вооруженный также ружьем и большим поварским
ножом, заткнутым за пояс. В сенях и вокруг избы столпилось человек двести
крестьян, по большей части с ружьями, отбитыми у французских солдат.

 - Ну что, братцы? - спросил сотник, - захватили ли вы в селе Богородском
 французов?

 - Нет-ста, Никита Пахомыч! - отвечал рыжий мужик. - Ушли, пострелы! A бают,
 они с утра до самых полуден уж буянили, буянили на барском дворе. Приказчика,
 в гроб заколотили. Слышь ты, давай им все калачей, а на наш хлеб так и плюют.

 - Ах они безбожники! - вскричал сотник, - плевать на дар божий! Эка нехристь
 проклятая!

 - Вишь какие прихотники! - сказал один осанистый крестьянин в синем кафтане,
 - трескали б, разбойники, то, что дают. Ведь матушка-рожь кормит вceх
 дуpaкoв, a пшеничка по выбору.

 - Народ-то в Богородском такой несмышленый! - примолвил рыжий мужик - Гонца к
 нам послали, а сами разбежались по лесу. Им бы принять злодеев-то с хлебом и
 с солью, да пивца, да винца, да того, да другого - убаюкали бы их,
 голубчиков, а мы бы как тут! Нагрянули врасплох да и катай их чем ни попало.

 - Как мы шли назад, - сказал отставной солдат, - так наткнулись в лесу на
 французов, на тех ли самых, на других ли - лукавый их знает!

 - Ну что, ребятушки? - вскричал сержант, - расчесали, что ль, их?

 - Как пить дaли, Кондратий Пахомыч!

 - Неужли-то и отпору вам не было?

 - Как не быть! Мы, знаешь, сначала из-за кустов как шарахнули! Вот они
 приостановились, да и ну отстреливаться; а пуще какой-то в мохнатой шапке,
 командир что ль, их, так и загорланил: алон, камрат! Да другие-то прочие не
 так, чтоб очень: все какая-то вольница; стрельнули раза три, да и врассыпную.
 Не знаю, сколько их ушло, а кучка порядочная в лесу осталась.

 - Что за притча такая? - сказал сотник, - откуда берутся эти французы? Бьем,
 бьем - а все их много!

 - Видно, сват Пахомыч, - перервал крестьянин в синем кафтане, - они как
 осенние мухи. Да вот погоди! как придет на них Егорей с гвоздем да Никола с
 мостом, так все передохнут.

 - Мы, Пахомыч, - сказал рыжий мужик, - захватили одного живьем. Кто его
 знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с
 три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается
 с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет, проклятый! не
 верьте; он притоманный француз.

 - А почему ж ты это думаешь? - спросил семинарист. - Ну, если в самом деле
 говорит правду?

 - Правду? Так коего ж черта ему было таскаться вместе с французами!

 - Но разве он не мог с ними повстречаться так же, как и вы?

 - А зачем же он, - перервал солдат, - вот этак с час назад ехал верхом вместе
 с французским офицером? Ян лошадь-то его подстрелил.

 - Как с французским офицером!

 - Да так же!

 - Но почему ты знаешь, что этот офицер французской?

 - Почему знаю? Вот еще что! Нет, господии церковник! мы получше твоего знаем
 французские-то мундиры: под Устерлицем я на них насмотрелен. Да, и станет ли
 русской офицер петь французские песни? А он так горло и драл.

 - А тот, что мы захватили, ему подтягивал, - примолвил рыжик мужик, - я сам
 слышал.

 - Я хоть и не слыхал, - перервал солдат, - да видел, что они ехали дружно,
 рядышком, словно братья родные.

 - Так что ж и калякать? - вскричал сотник. - Вестимо, он француз: не так ли,
 православные?

 - Так, Никита Пахомыч! Так! - повторили все старики.

 - А если француз, - примолвил один лысый старик, - на осину его!

 - Как бы не так! - перервал сотник, - еще веревку припасай. В колодезь к
 товарищам, так и концы в воду.

 - Ей, не торопись, ребята! - сказал семинарист. - Melior est consulta...
 (Лучше посоветоваться... (лат.))

 - Что ты, сумасшедший, перестань! - шепнул сержант, дернув за рукав своего
 соседа.

 - Православные? - продолжал он, - послушайтесь меня, старика: чтоб не было
 оглядок, так не лучше ли его хорошенько допросить?

 - Да, скажет он тебе правду, дожидайся! - перервал лысый старик.

 - Погодите, братцы! - заговорил крестьянин в синем кафтане, - коли этот
 полоненник доподлинно не русской, так мы такую найдем улику, что ему и
 пикнуть неча будет. Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на
 все смышлены, только бога-то не знают. Помните ли, ребята, ономнясь, как мы
 их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов
 крест господень?

 - Ни на одном не было, Терентий Иваныч! - отвечал сотник, - я сам видел.

 - Так и на этом не будет, коли он француз; а если православный, так носит
 крест - не правда ли?

 - Правда, Терентий Иваныч, правда! - повторили все присутствующие. - Так
 давайте же его сюда. Посмотрим, есть ли у него на шее-то отцовское
 благословление?

Два крестьянина, вооруженные топорами, ввели Рославлева в избу.

 - Ваня! - сказал Терентий одному из них, - расстегни-ка ему ворот у рубахи -
 вот так!

 - Что вы делаете, ребята? - перервал Рославлев. - Я точно русской!

 - Ладно, брат! увидим-ста, русской ли ты. Ну что, Ваня, есть ли на нем крест?
 - спросил сотник.

 - Не, Пахомыч! - ни креста, ни образа!

 - Видите, православные! - сказал рыжий Ерема.

 - Чего же вам еще?

 - В колодезь его! - завопили почти все крестьяне.

 - Послушайте, братцы! - вскричал Рославлев, - видит бог, на мне был крест, да
 меня ограбили французы.

 - Что с ним растабарывать! - подхватил сотник. - Тащите его! в колодезь!

 - Да что вам дался колодезь? - перервал Ерема, - И так все колодцы
 перепортили. Много ли ему надобно? Эй, Ваня, что ты смотришь басурману-то в
 зубы? Обухом его!

 - И то правда! - закричали другие мужики. - Пришиби его!

Один из крестьян, которые караулили Рославлева, вынул из-за пояса свой топор.

 - Постойте, детушки! - перервал сержант. - Эк у вас руки-то расходились!
 Убить недолго. Ну, если его в самом деле ограбили французы?..

 - И он действительно русской офицер? - примолвил семинарист.

 - А это что? - вскричал Ерема, вынимая из бокового кармана Рославлевой шинели
 кошелек с деньгами. - Что, брат? видно, они тебя грабили, да не дограбили?
 Смотрите, православные! И деньги-то не наши.

 - Эта шинель не моя, - сказал Рославлев. - Один из французов поменялся со
 мной насильно.

 - А деньги-то дал впридачу, что ль? - закричал Ерема. - Ах ты, проклятый
 басурман! Что мы тебе, олухи достались? Да что с тобой калякать? Ваня! хвати
 его по маковке!.. Что ж ты?.. Полно, брат, не переминайся! а не то я сам... -
 примолвил Ерема, вынимая из-за пояса свой широкой нож.

 - Погоди, кум, не торопись! - сказал Иван. - Послушай-ка, молодец: ты баишь,
 что с тебя сняли крест французы. Ну! а какой он был? деревянный или
 серебряный?

 - Нет, золотой! - отвечал Рославлев.

 - Ладно. А на каком он висел гайтане - на черном или красном?

 - Нет, на зеленом шелковом снурке.

 - Что, ребята, ведь он баит правду: вот и крест; я вынул его из кармана у
 одного убитого француза.

 - Да поверьте мне, братцы! - сказал Рославлев, - я вас не обманываю: я точно
 русской офицер.

 - И впрямь, православные! - примолвил Терентий, - уж не русской ли он?

 - Точно русской! - подхватил семинарист.

 - А если русской, - возразил отставной солдат, - так он изменник!

 - Изменник! - повторил в негодованием Рославлев.

 - Вестимо, изменник! - закричал Ерема. - Ради чего ты ехал с французским
 офицером - а?

 - Мой товарищ также русской офицер, а нарядился французом для того, чтоб
 выручить меня из Москвы. - Эк с чем подъехал! На вас пошлюсь, православные:
 ну станет ли русской офицер петь эти басурманкие песни?

 - Вестимо, не станет! - закричали крестьяне.

 - Клянусь вам богом, ребята! - продолжал Рославлев, - я и мой товарищ - мы
 оба русские. Он гусарской ротмистр Зарецкой, а я гвардии поручик Рославлев.

 - Рославлев! - пoвтopил c необычайною живостию сержант. - А как звали вашего
 батюшку?

 - Сергеем Дмитричем.

 - Не припомните ли, сударь! где он изволил служить капитаном?

 - Он служил капитаном при Суворове, в Фанагорийском полку.

 - Ну, так и есть! - воскликнул с радостию сержант, вскочив со скамьи. - Ваше
 благородие! ведь батюшка ваш был моим командиром, и мы вместе с ним
 штурмовали Измаил.

 - Слышите ль, братцы! - сказал семинарист.

 - Слышим-ста! - отвечал Ерема, - да нам-то что до этого?

 - Как что? - перервал сержант, - да разве сын моего командира может быть
 изменником? Ну, статочное это дело? Не правда ли, детушки?

Все крестьяне встали с своих мест, поглядывали друг на друга; один почесывал
голову, другой пожимался; но никто не отвечал ни слова.

 - Что это, братцы? - продолжал сержант, - неужели-то вы и мне, старику,
 верить не хотите?

 - Верить-та мы тебе верим, - отвечал Ерема, - да ведь не все сыновья в отцов
 родятся, Пахомыч!

 - Всяко бывает, конечно, - примолвил Терентий, - да ведь недаром же и
 пословица: недалеко яблочко от яблони падает. Ну, как вы думаете,
 православные?

 - Как ты, Терентий Иваныч? - отвечали сотник и старики. - А по мне, вот как:
 уж если Кондратий Пахомыч за него порукою, так нам и баить нечего. Поклон его
 благородию, да милости просим в передний угол! Так ли, православные?

 - Ну, коли так, так так! - повторили в один голос крестьяне. - Милости
 просим, батюшка!

 - Ваня! - сказал Терентий, - сбегай ко мне да принеси-ка жбан браги, каравай
 хлеба и спроси у Андревны пирог с кашею: чай, его милость проголодаться
 изволил.

 - Забеги и к моей старухе, - примолвил сотник, - да возьми у нее штоф
 Ерофеичу.

 - Благодарю вас, добрые люди! - сказал Рославлев, - я хоть и не обедал, а мне
 что-то есть не хочется.

 - Чу!.. - вскричал сотник, - что это?

 - Французы! Французы! - загремели сотни голосов на улице. Все бросились
 опрометью из избы, и в одну минуту густая толпа окружила колокольню.

 - Эй, Андрюша! где французы? - спросил сотник.

 - Вон там, у дальней засеки, - отвечал мальчик.

 - Много ли их?

 - Много, Пахомыч! и конных и пеших видимо-невидимо.

 - Ну, ребята! - сказал сержант, - смотрите, стоять грудью за нашу матушку
 святую Русь и веру православную.

 - Стоять-то мы рады, - перервал сотник, - да слышишь, Кондратий Пахомыч, - их
 идет несметная сила?

 - Так что ж?

 - Не одолеешь, кормилец! много ли нас?

 - Да и французов-то, верно, не больше, - сказал Рославлев, - они растянулись
 по дороге, так издали и кажется, что их много.

 - Ох, батюшка! - подхватил Терентий, - хитры они, злодеи! не пошлют мало.
 Ведь они, басурманы, уж давным-давно до нас добираются.

 - Ну, православные! - сказал Пахомыч, - говорите, что делать?

Ни один голос не отозвался на вопрос сотника. Все крестьяне поглядывали молча
друг на друга, и на многих лицах ясно изображались недоумение и робость...

 - Эх, худо дело! - шепнул сержант. - Ваше благородие! - продолжал он,
 обращаясь к Рославлеву, - не принять ли вам команды? Вы человек военный, так
 авось это наших ребят покуражит. Эй, братцы, сюда! слушайте его благородия!

 - Как так? Что такое? Да разве он не француз? - заговорили крестьяне.

 - Нет, детушки! Его благородие - русской офицер, сын моего бывшего капитана.

 - Ой ли? Вот-те раз! Слышите, ребята!.. Вот что!.. - загремели восклицания из
 удивленной толпы.

 - Друзья! - сказал Рославлев, - чего хотите вы? Покориться ли злодеям нашим
 или биться с ними до последней капли крови?.. Ну, что ж вы молчите?

 - Да вот что, - сказал один крестьянин, - Андрюха-то говорит, что их больно
 много.

 - Так что ж, ребята? - подхватил семинарист, - хоть покоримся, хоть нет, а
 все нам от них милости никакой не будет: мало ли мы их передушили!

 - Вестимо, - сказал отставной солдат, - мы им пардону не давали, так и они
 нам не дадут.

 - А если б и дали, - возразил Рославлев, - так не грешно ли вам будет выдать
 руками жен и детей ваших? Эх, братцы! уж если вы начали служить верой и
 правдой царю православному, так и дослуживайте! Что нам считать, много ли их?
 Наше дело правое - с нами бог!

 - А с ними черт! - заревел Ерема. - Что в самом деле, драться так драться.

 - Так за мной, православные! - воскликнул отставной солдат. - Ура! за батюшку
 царя и святую Русь!

 - Ура! - подхватила вся толпа.

 - Весь в покойника! - шептал потихоньку сержант, глядя на Рославлева, - как
 две капли воды!

 - Теперь слушайте, ребята! - продолжал Рославлев. - Ты, я вижу, господин
 церковник, молодец! Возьми-ка с собой человек пятьдесят с ружьями да засядь
 вон там в кустах, за болотом, около дороги, и лишь только неприятель вас
 минует...

 - Так мы вдогонку и откроем по нем огонь? Понимаю, господин офицер. Это вроде
 тех засад, о коих говорит Цезарь в комментариях своих de bello Gallco...

 - Да полно, Александр Дмитрич! - закричал сержант. - Эк тебe неймется!

 - Ты, служивый, и ты, молодец, - продолжал Рославлев, обращаясь к отставному
 солдату и Ереме, - возьмите с собой человек сто также с ружьями, ступайте к
 речке, разломайте мост, и когда французы станут переправляться вброд...

 - То мы из-за деревьев пустим по них такую дробь, - перервал солдат, - что им
 и небо с овчинку покажется.

 - А мы с тобой, сослуживец моего батюшки, - примолвил Рославлев, взяв за руку
 сержанта, - с остальными встретим неприятеля у самой деревни, и если я
 отступлю хоть на шаг, так назови мне по имени прежнего твоего командира, и ты
 увидишь - сын ли я его! Ну, ребята, с богом! Крестьяне, зарядив свои ружья,
 отправились в назначенные для них места, и на лугу осталось не более
 осьмидесяти человек, вооруженных по большей части дубинами, топорами и
 рогатинами. К ним вскоре присоединилось сотни три женщин с ухватами и вилами.
 Ребятишки, старики, больные - одним словом, всякой, кто мог только двигаться
 и подымать руку, вооруженную чем ни попало, вышел на луг.

В глубокой тишине, изредка прерываемо