на кладбищную церковь.

 - Барин! а барин!.. - прошептал он наконец трепещущим голосом, - что это
 такое?..

 - Что ты, братец? - спросил Рославлев.

 - Да неужели, батюшка, не слышите? Чу!.. Наше место свято!..

 - Постой!.. в самом деле... церковное пение... Где ж это поют?..

 - Как где? На кладбище. Вон опять!.. С нами крестная сила!.. Ох, неловко,
 кормилец!..

 - Может быть, похороны?..

 - Да разве, батюшка, по ночам кого отпевают?

 - Это в самом деле странно!.. Побудь у лошадей! - сказал Рославлев, слезая с
 телеги и взяв под плечо свою саблю.

 - Ах, батюшка барин!.. да как же я останусь-то один?

 - Небось, братец: мертвецы через дорогу не перебегают, - сказал с улыбкою
 Рославлев.

 - Глядь-ка, барин!.. - закричал ямщик, - глядь! вон и огонек в окне показался
 - свят, свят!.. Ух, батюшки!.. Ажно мороз по коже подирает!.. Куда это
 нелегкая его понесла? - продолжал он, глядя вслед за уходящим Рославлевым. -
 Ну, несдобровать ему!.. Экой угар, подумаешь!.. И молитвы не творит!..

Рославлев перелез через плетень, которым обнесено было кладбище. С трудом
пробираясь между могил, он не слышал уже пения, но видел ясно, что
внутренность церкви освещена; ему показалось даже, что в одном углу церковного
погоста что-то чернелось и раздавался шорох, похожий на топот лошадей, которые
не стоят смирно на одном месте. Чтоб заглянуть во внутренность церкви, надобно
было непременно взойти на высокую паперть по крутой и узкой лестнице. Едва он
успел шатнуть на первую ступеньку, как вдруг у самых ног его кто-то прохрипел
диким голосом: "Тише ты! Не дави живых людей; я еще не умерла". Рославлев
невольно отскочил назад и схватился за рукоятку своей сабли; но в ту же самую
минуту блеснула молния и осветила сидящую на лестнице женщину в белом
сарафане, с распущенными по плечам волосами. Она щелкала зубами, и глаза ее
сверкали ужасным образом.

 - Это ты, Федора? - сказал Рославлев, узнав сумасшедшую. - Что ты здесь
 делаешь?

 - Вестимо что: пришла на похороны.

 - Какие похороны?..

 - Погляди в окно, так сам увидишь. Чу!.. слышишь? Поют со святыми упокой.

 - Да, точно поют! Но это совсем не похоронный напев... напротив... мне
 кажется... - Рославлев не мог кончить: невольный трепет пробежал по всем его
 членам. Так он не ошибается... до его слуха долетели звуки и слова, не
 оставляющие никакого сомнения...

 - Боже мой! - вскричал он, - это венчальный обряд... на кладбище... в
 полночь!.. Итак, Шурлов говорил правду... Несчастная! что она делает!..

 - Те!.. тише!.. - перервала безумная. - Не кричи! помешаешь отпевать!.. Чу!
 слышишь, затянули вечную память!.. Да постой! куда ты? - продолжала она,
 схватив за руку Рославлева. - Подождем здесь; как вынесут, так мы проводим ее
 до могилы.

Рославлев, от которого сумасшедшая не отставала, вбежал на паперть и
остановился у первого окна. Внутренность церкви была слабо освещена
несколькими свечами, поставленными в паникадила; впереди амвона, перед налоем,
стоял священник в полном облачении; против него жених и невеста, оба в венцах;
а позади, подле самого окна, две женщины, закутанные в салопы. Казалось, одна
из них горько плакала. Рославлев, к которому они так же, как невеста и жених,
стояли спиною, не мог этого видеть, но слышал ее рыдания. Эти две женщины, без
сомнения, Полина и Оленька. В женихе нетрудно было узнать по иностранному
мундиру пленного французского полковника; но его невеста?.. Она не походит на
Лидину... нет!.. эта тонкая талия, эти распущенные по плечам локоны! Боже
мой!.. неужели Оленька?.. Вот священник берет жениха и невесту за руки, чтоб
обвести вокруг налоя... они идут... поравнялись с царскими вратами...
остановились... вот начинают доканчивать круг... свет от лампады, висящей
перед Спасителем, падает прямо на лицо невесты... "Милосердый боже!..
Полина!!!" В эту самую минуту яркая молния осветила небеса, ужасный удар грома
потряс всю церковь; но Рославлев не видел и не слышал ничего; сердце его
окаменело, дыханье прервалось... вдруг вся кровь закипела в его жилах; как
исступленный, он бросился к церковным дверям: они заперты. В совершенном
неистовстве, скрежеща зубами, он ухватился за железную скобу; но от сильного
напряжения перевязки лопнули на руке его, кровь хлынула ручьем из раны, и он
лишился всех чувств.

Обряд венчанья кончился; церковные двери отворялись. Впереди молодых шел
священник в провожании дьячка, который нес фонарь; он поднял уже ногу, чтоб
переступить через порог, и вдруг с громким восклицанием отскочил назад: у
самых церковных дверей лежал человек, облитый кровью; в головах у него сидела
сумасшедшая Федора.

 - Господи помилуй! Что это такое? - сказал священник. - Эй, Филипп!
 посвети!.. Боже мой! - продолжал он, - русский офицер!

 - И весь пол в крови! - воскликнула Полина.

 - Так что ж? - сказала Федора, устремив сверкающий взор на Полину. - Небось,
 ступай смелее! Чего тебе жалеть: ведь это русская кровь!

Дьячок нагнулся и осветил фонарем бледное лицо Рославлева.

 - Праведный боже!.. Рославлев!.. - вскричала Оленька.

 - Рославлев! - повторила ужасным голосом Полина. - Он жив еще?..

 - Нет, умер! - перервала безумная. - Милости просим на похороны. - И ее дикой
 хохот заглушил отчаянный вопль Полины.





глава VI



Часу в шестом утра, в просторной и светлой комнате, у самого изголовья
постели, накоторой лежал не пришедший еще в чувство Рославлев сидела молодая
девушка; глубокая, неизъяснимая горесть изображалась на бледном лице ее. Подле
нее стоял знакомый уже нам домашний лекарь Ижорского; он держал больного за
руку и смотрел с большим вниманием на безжизненное лицо его. У дверей комнаты
стоял Егор и поглядывал с беспокойным и вопрошающим видом на лекаря.

 - Слава богу! - сказал сей последний, - пульс начинает биться сильнее; вот и
 краска в лице показалась; через несколько минут он должен очнуться.

 - Но как вы думаете, - спросила робким голосом молодая девушка, - этот
 обморок не будет ли иметь опасных последствий?

 - Теперь ничего нельзя сказать, Ольга Николаевна! Если причиною обморока была
 только одна потеря крови, то несколько дней покоя... но вот, кажется, он
 приходит в себя...

 - Я не могу долее здесь оставаться, - сказала Оленька, вставая, - но ради
 бога! если он будет чувствовать себя дурно, пришлите мне сказать...
 Несчастный!.. - Она закрыла руками лицо свое и вышла поспешно из комнаты.

 - Побудь с своим барином, - сказал Егору лекарь, уходя вслед за Оленькой, - а
 я сбегаю в аптеку и приготовлю лекарство, которое подкрепит его силы.

Рославлев открыл глаза, привстал и с удивлением посмотрел вокруг себя.

 - Что это?.. - спросил он тихим голосам. - Где я?

 - В доме у Николая Степановича, сударь! - отвечал Егор, подойдя к постели.

 - У какого Николая Степановича?..

 - Ижорского, сударь!

 - Ижорского?.. - повторял Рославлев. - Ах да, знаю!.. Ижорского!.. Но зачем
 мы здесь?.. когда приехали?.. Я ничего не помню... Постой!.. Мне кажется,
 вчера я заснул в телеге!.. Да! точно так!.. гроза... кладбище... сумасшедшая
 Федора... Боже мой!.. свадьба! Ах, Егор! какой я видел страшный сон!

Егор поглядел с сожалением на своего господина и, покачав печально головою,
сказал:

 - Что об этом говорить, сударь! успокойтесь! Вы не очень здоровы.

 - Кто? я? Да! я чувствую какую-то слабость... Но я не могу понять, для чего
 мы здесь, а не там?.. Постой! мне помнится, что лошади стали... ты пошел за
 людьми... да, да! я не во сне это видел, - и вдруг мы очутились здесь. Да что
 ж ты молчишь?

 - То-то, сударь! вы изволите смеяться над нашим братом: и дурачье-то мы, и
 всякому вздору верим; а кабы вы сами не ходили вчерась на кладбище...

 - Как! - вскричал Рославлев, - так я был на кладбище?.. Я видел это не во
 сне?.. Ну что же? говори, говори!.. - продолжал он, вскочив с постели;
 бледные щеки его вспыхнули, глаза сверкали; казалось, все силы его
 возвратились.

 - Успокойтесь, сударь! - сказал Егор.- - Присядьте! я все вам расскажу.

 - Все?

 - Да, сударь, все, что знаю. Вчера ночью, против самой кладбищной церкви,
 наши лошади стали, а телега так завязла в грязи, что и колес было не видно. Я
 пошел на мельницу за народом, а вы остались на. дороге одни с ямщиком.

 - Да, точно так. Говори, говори!..

 - Я пришел на мельницу; уж стучал, стучал, насилу достучался; видно, Архип
 хватил за ужином через край бражки. Я сбирался уж выбить окно... глядь! слава
 богу, проснулись. Пока я им толковал, в чем дело, пока вздули огонь и Архип с
 своими ребятами одевался, прошло этак с полчаса времени; Архип засветил
 фонарь, и мы вчетвером отправились на дорогу. Приходим - телега стоит на
 прежнем месте, а ни вас, ни ямщика нет. Что за причина такая?.. Мы принялись
 кричать: смотрим, лезет кто-то из-за куста... ямщик! лица нет на парне,
 дрожкой дрожит. "Что ты, братец? - спросил я, - где барин?" Вот он собрался с
 духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у него отнялся:
 уж он мямлил, мямлил, насилу поняли, что в кладбищной церкви мертвецы пели
 всенощную, что вы пошли их слушать, что вдруг у самой церкви и закричали и
 захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской
 топот; что один мертвец, весь в белом, перелез через плетень, затянул во все
 горло: со святыми упокой - и побежал прямо к телеге; что он, видя беду
 неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода
 творил молитву. Ну, сударь, грех таить, от этих слов у всех нас волосы стали
 дыбом. Что делать? Идти искать вас на кладбище?.. Вчетвером я и самого черта
 не испугаюсь; да Архип-то стал переминаться ребята его также сробели: нейдут,
 да и только! Вот я подумал, перекрестился и только что хотел пуститься один
 на волю божью, как вдруг слышим - кто-то скачет к нам по дороге. Подскакал -
 гляжу: Иван Петров, слуга Прасковьи Степановны. Он сказал нам, что вы здесь,
 что вас нашли у кладбищной церкви, что вы лежите без памяти; а как нашли? кто
 нашел? толку не мог добиться. Вот, сударь, все, что я знаю.

В продолжение сего разговора Рославлев несколько раз менялся в лице.

 - Итак... - сказал он. - Итак... нет сомненья... все то, что я видел...

 - А что вы видели, сударь? - спросил с любопытством Егор.

 - Я видел мою невесту...

 - Вашу невесту? В кладбищной церкви! в полночь? Христос с вами, сударь! Что
 вы? Вам померещилось!

 - В венце перед налоем...

 - Господи помилуй!.. Да это демонское наваждение...

 - Ах, Егор! если б в самом деле какой-нибудь злой дух...

 - А что ж вы думаете? Ведь сатана хитер, сударь, хоть кого из ума выведет.
 Ну, помилуйте, как могли вы видеть Палагею Николаевну на кладбище, когда она
 нездорова и лежит в постеле?

 - Что ты говоришь?.. Почему ты знаешь?

 - Сию минуту сестрица ее изволила говорить с лекарем.

 - Оленька здесь? Где ж она?

 - Уехала домой. Она всю ночь сидела подле вашей кровати; а уж как плакала!
 Господи боже мой!.. откуда слезы брались! Она изволила оставить вам письмо.

 - Письмо? Подай, подай!..

Егор взял со стола запечатанное письмо и подал его своему господину.

 - От Полины!.. - вскричал Рославлев. Он, сорвав печать, развернул дрожащей
 рукою письмо. Холодный пот покрыл помертвевшее лицо его, глаза искали слов...
 но сначала он не мог разобрать ничего: все строчки казались перемешанными,
 все буквы не на своих местах, наконец с величайшим трудом он прочел
 следующее:

"Вы должны ненавидеть... нет! я не достойна вашей ненависти: это чувство
слишком близко любви; вы должны, вы имеете полное право презирать меня. Не
смею надеяться, что, открыв вам ужасную тайну, которую думала унести с собой в
могилу, я заставлю вас пожалеть обо мне. Я вас не знала еще, Рославлев, когда
полюбила того, кому принадлежу теперь навсегда. Он любил меня, но тогда он не
мог еще быть моим мужем. Я не могла даже мечтать, что встречусь с ним в
здешнем мире, и, несмотря на это, желания матушки, просьбы сестры моей, ничто
не поколебало бы моего намерения остаться вечно свободною; но бескорыстная
любовь ваша, ваше терпенье, постоянство, делание видеть счастливым человека, к
которому дружба моя была так же беспредельна, как и любовь к нему, - вот что
сделало меня виновною. Безумная! я обманывала сама себя! Я думала, что, видя
вас благополучным, менее буду несчастлива; что, произнеся клятву любить вас
одного, при помощи божией, я забуду все прошедшее; что образ того, кто
преследовал меня наяву и во сне, о ком я не могла и думать без преступления,
изгладится навсегда из моей памяти. Я согласилась принадлежать вам и, клянусь
богом, не изменила бы моему обещанию, если бы он встретился со мною во всем
прежнем своем блеске, благолучный, одаренный всем, чему завидуют в свете. Но
он явился предо мною покрытый ранами, несчастный, всеми оставленный и с
прежней любовью в сердце! Казалось, сами небеса желали соединить нас - он мог
располагать своей рукою, и вы, Рославлев, вы сами показали ему дорогу в дом
наш!.."

 - Довольно! - вскричал Рославлев, сжимая с судорожным движением в руке своей
 измятое письмо. - Чего еще мне надобно? Егор! лошадей!

 - Как, сударь? Вы хотите ехать?

 - Да!

 - Не видев вашей невесты?

 - Молчи!

 - Помилуйте, сударь! Как вам ехать сегодня?

 - Да! сегодня... сейчас... сию минуту!..

 - Но куда, сударь? К нам в деревню?

 - Нет! здесь мне душно... Дальше, дальше! Туда, где я могу утонуть в крови
 злодеев-французов.

 - Говорят, сударь, что они недалеко от Москвы.

 - Недалеко? Итак, в Москву!

 - А рана ваша?

 - Не бойся! Я умру не от нее. Ступай скорее! Ямщик, который нас привез,
 верно, еще не уехал. Чтоб чрез полчаса нас здесь не было. Ни слова более! -
 продолжал Рославлев, замечая, что Егор готовился снова возражать, - я
 приказываю тебе! Постой! Вынь из шкатулки лист бумаги и чернильницу. Я хочу,
 я должен отвечать ей. Теперь ступай за лошадьми, - прибавил он, когда слуга
 исполнил его приказание.

 - Но если ямщик попросит двойные прогоны?

 - Дай вчетверо, но чтоб чрез полчаса нас здесь не было.

Егор вышел, а Рославлев начал писать следующее: "Я не дочитал письма вашего.
Вы графиня Сеникур, жена пленного француза, - на что мне знать остальное? Не о
себе хочу я говорить - моя участь решена: смерть возвратит мне спокойствие;
она потушит адское пламя, которое горит теперь в груди моей; но вы!.. Слушайте
приговор ваш! Вы не умрете ни от стыда, ни от раскаяния; проклятие всех
русских, которое прогремит над преступной главой вашей, не убьет вас - нет! вы
станете жить. Прижав к сердцу обагренную кровью русских, кровью братьев ваших,
руку мужа, вы пойдете вместе с ним по пути, устланному трупами ваших
соотечественников. Торжествуйте вместе с ним каждую победу злодеев наших!
Забудьте, что вы русская, забудьте бога... Да! вы должны выбирать одно из
двух: или вовсе забыть его, или молить, чтоб он помог французам погубить
Россию. В этой смертной борьбе нет средины или мы, или французы должны
погибнуть; а вы - жена француза! Умрите, несчастная, умрите сегодня, если
можно, - я желаю этого. Да, Полина, я молю об этом бога... Я чувствую... да, я
чувствую, что еще люблю вас!.."

Рославлев перестал писать; крупные слезы покатились градом по лицу его.

 - А! Владимир Сергеевич! - сказал лекарь, входя в комнату, - вы уж и встали?
 Ну что, как вы себя чувствуете?

Рославлев закрыл платком глаза и не отвечал ни слова. Лекарь взял его за руку
и, поглядев на него с состраданием, повторил свой вопрос.

 - Я здоров, - отвечал Рославлев, - и сейчас еду.

 - Что вы? Как это можно? У вас жар.

 - Вы ошибаетесь, - перервал Рославлев, положив руку на грудь свою.

 - Здесь холодно, как в могиле.

 - Вам надобен покой.

 - Не бойтесь! - сказал с горькой улыбкою Pocлавлев. - Я найду его.

 - Но по крайней мере, примите это лекарство и дайте мне перевязать вашу руку.

 - И, полноте! на что это? Я могу еще владеть саблею. Благодаря бога правая
 рука моя цела; не бойтесь, она найдет еще дорогу к сердцу каждого француза.
 Ну что? - продолжал Рославлев, обращаясь к вошедшему Егору. - Что лошади?

 - Привел, сударь!

Рославлев встал и, шатаясь, подошел к лекарю.

 - Вот письмо к Палагее Николаевне, - сказал он. - Потрудитесь отдать его.
 Прощайте!

Лекарь взял молча письмо и вышел вслед за Рославлевым на крыльцо.

 - Прощайте, прощайте... - повторял Рославлев, садясь в телегу. - Скажите
 ей... Нет! не говорите ничего!..

 - Я сегодня поутру ее видел, - сказал вполголоса лекарь, - и если б вы на нее
 взглянули... Ах, Владимир Сергеевич! она несчастнее вас!

 - Слава богу! Итак, этот француз не совсем еще задушил в ней совесть!

 - Я лекарь, Владимир Сергеевич; я привык видеть горесть и отчаяние; но
 клянусь вам богом, в жизнь мою не видывал ничего ужаснее. Она в полной
 памяти, а говорит беспрестанно о церковной паперти; видит везде кровь,
 сумасшедшую Федору; то хохочет, то стонет, как умирающая; а слезы не
 льются...

 - Ступай! - закричал Рославлев. Извозчик тронул лошадей. - Нет, нет! постой!
 Итак, она очень несчастлива? - продолжал он, обращаясь к лекарю, - Очень?..
 Послушайте! скажите ей, что я здоров... что она.. подайте назад мое письмо.

Лекарь подал ему письмо; Рославлев схватил его, изорвал и закричал извозчику:

 - Пять рублей на водку, но до самой станции вскачь - пошел!

Менее чем в два часа примчались они на первую станцию. Рославлев, несмотря на
убеждения своего слуги, не хотел отдохнуть; он уверял, что чувствует себя
совершенно здоровым; но его пылающие щеки, дикой, беспокойный взгляд - все
доказывало, что сильная горячка начинает свирепствовать в крови его. Переменив
лошадей, они поскакали далее. Не более двадцати верст оставалось до Москвы.
Они не обогнали никого, но почти на каждой версте встречались с ними проезжие;
не слышно было веселых песен извозчиков; молча, как в похоронном ходу,
тянулись по большой Московской дороге целые обозы экипажей. Многие из
проезжающих, идя задумчиво: подле карет своих, обращали от времени до времени
свой тоскливый взгляд туда, где позади их осталась опустевшая Москва. Быть
может, они в последний раз простились с нею. Их пасмурные лица казались еще
грустнее от противуположности с веселыми и беззаботными лицами детей, которые,
выглядывая из дорожных экипажей, с шумной радостью любовались открытыми полями
и зеленеющимся лесом.

 - Что это, барин? - сказал Егор, - никак, из Москвы все выбираются?
 Посмотрите-ка вперед - повозок-то, карет!.. Видимо-невидимо! Ох, сударь!
 знать, уже французы недалеко от Москвы.

 - Ах, как бы я желал этого! - сказал Рославлев.

 - Что вы? Христос с вами! Эх, барин, барин! не хороши у вас глаза: вы точно
 нездоровы.

 - И, врешь! я совершенно здоров; но мне душно... здесь все так тихо,
 мертво... В Москву, скорей в Москву!.. Там наши войска, там скоро будут
 французы... там, на развалинах ее, решится судьба России... там... Да, Егор!
 там мне будет легче... Пошел!..

Егор покачал печально головою.

 - Послушайте, Владимир Сергеич, - сказал он, - не приостановиться ли нам
 где-нибудь? Мне кажется, у вас жар.

 - Да! Мне что-то душно, жарко; здесь и воздух меня давит.

 - Вот ямщик будет спускать с горы, а вы пройдитесь пешком, сударь; это вас
 поосвежит.

Рославлев слез с телеги и, пройдя несколько шагов по дороге, вдруг
остановился.

 - Слышишь, Егор? - сказал он, - выстрел, другой!..

 - Верно, кто-нибудь охотится.

- - Еще!.. еще!.. Нет, это перестрелка!.. Где моя сабля?

 - Помилуйте, сударь! Да здесь слыхом не слыхать о французах. Не казаки ли
 шалят?.. Говорят, здесь их целые партии разъезжают. Ну вот, изволите видеть?
 Вон из-за леса-то показались, с пиками. Ну, так и есть - казаки.

С полверсты от того места, где стоял Рославлев, выехали на большую дорогу
человек сто казаков и почти столько же гусар. Впереди отряда ехали двое
офицеров: один высокого роста, в белой кавале