идентификационные номера - первым
путешествием в иностранную литературу. Я получил от нее (и до сих пор храню,
чтобы разобраться на досуге) целые сотни обычных "сфинксов" и "пирамид" и
множество больших марок с верблюдами, все на конвертах, и иногда с редкими
штемпелями. Все это обеспечило меня материалом для чрезвычайно занимательных
исследований.
     Уже во время Второй Мировой войны (после которой Великая Война превратилась
в Первую) я открыл для себя Австро-венгерскую империю и земскую почтовую систему
старой России. Это отбросило меня в девятнадцатый век, и я решил, что ограничить
свою коллекцию марками, изданными до 1900 года - это весьма крутое и остроумное
решение. Все деньги, которые я мог накопить, я тратил на приобретение лотов на
филателистических аукционах, и я собрал (но до сих пор так и не привел в
порядок) большую коллекцию старых и милых марок. Газетные марки, марки
пароходных линий и, наконец, гербовые марки, подготовившие почву для моего
вашингтонского приключения, о котором будет рассказано ниже.
     Интерес к психотропным препаратам возник у меня лишь в 1950-е годы, после
того как я принял участие в экспериментах с мескалином. Психотропы увлекли меня
точно так же, как когда-то суданские открытки. Я обнаружил, что в этой области
тоже есть множество простых вещей (уже не марок, а веществ), которые способны
вызывать изменения в сознании.
     "Список Гаррисона", принятый в 1914 г., стал первым федеральным законом,
запрещавшим наркотики. Он был посвящен преимущественно двум веществам: кокаину
(а также самому кустарнику коки и всем его компонентам) и героину (а также
опиумному маку и всем его компонентам и производным). На протяжении двух
десятилетий это были два главных фармакологических зла в нашей культуре. Никто
не говорил о неполноценных расах: просто так уж вышло, что кокаином баловались,
в основном, черные, а опиумом - китайцы. Просто в Нью-Орлеане чересчур
расплодились "клубы горячего джаза", а в Сан-Франциско - курильни опиума. В
результате проблемой наркотиков вместо медиков занялись юристы: отныне
потребители наркотиков рассматривались уже скорее как преступники, чем как
пациенты. А врачам приказали и не пытаться лечить наркоманов - иначе они могут
быть наказаны по закону. Впрочем, закон был сформулирован в физических, а не в
юридических терминах, и предусматривал выдачу лицензий и взимание пошлин за
право пользоваться данными препаратами. Его исполнение было возложено скорее на
Министерство Финансов, чем на Министерство Юстиции. Чтобы владеть этими
наркотиками, человек должен был покупать особые гербовые марки; при отсутствии
этих марок он считался преступником.
     В 1930-х еще одно национальное меньшинство - мексиканские иммигранты -
послужило поводом для нового федерального закона о препаратах. Этим препаратом
была марихуана. В 1932 г. при Министерстве Финансов было создано Федеральное
Бюро по Наркотикам, уполномоченное решать любые наркотические проблемы, которые
могли возникнуть после введения "сухого закона". Комиссар этого Бюро,
амбициозный полисмен Гарри Т. Энслинджер, увидел в борьбе с марихуаной мощное
средство для достижения власти и славы и лично руководил весьма прямолинейной и
позорной пропагандистской кампанией. Такие фильмы, как "Смертельное зелье"
("Weed that Kills") и "Папироска с безумием" ("Reefer Madness") имели большой
общественный резонанс и непосредственно способствовали принятию закона о запрете
марихуаны 1937 г., который был составлен по образцу Списка Гаррисона.
Медицинская полезность марихуаны, впрочем, открыто признавалась, и терапевты,
дантисты и ветеринары могли продолжать прописывать ее, если платили
соответствующий гербовый сбор. Все врачи, желавшие использовать данные препараты
в свой практике, должны были считаться с этим законодательством. Большинство
штатов приняло подобные законы по образцу федерального, и вскоре доступ к
немедицинскому потреблению марихуаны был перекрыт повсеместно. Таков был климат,
породивший антимарихуановый закон 1937-го и гербовые марки на марихуану,
выпущенные в том же году.
     Здесь-то и соприкоснулись две области моего профессионального интереса -
марки и психоактивные препараты. Исследуя препараты, я искал ответов на вопросы,
на которые до сих пор никто не смог ответить. Некоторые из этих вопросов даже
никогда не формулировались. Содержится ли весь потенциал психоактивности в
семенах растений, или же решающую роль играет место произрастания? Какова связь
между "силой" данного сорта марихуаны и веществами, которые в нем содержатся?
Какие генетические особенности растения ответственны за его морфологию? Я решил
произвести некоторые исследования в этом направлении и вырастить некоторое
количество марихуаны на своей ферме. Для этого мне понадобилось разрешение
калифорнийской Экспертной Комиссии по научным исследованиям. Я послал им план
исследований, и они утвердили его. Затем я заказал и получил федеральную
лицензию на операции с наркотиками. Так я вырастил, убрал и проанализировал
значительный урожай марихуаны на ферме, где я жил, и все это с благословения
официальных организаций. Но мне стало очевидно, что для завершения своих
исследований я должен сверить полученные данные с наиболее сильными сортами
марихуаны, произрастающими на крайнем юге США и включенными в Федеральный
Стандарт.
     Поэтому я решил еще раз поэкспериментировать с административными играми.
Если власти уже получили свою прибыль от моего государственного разрешения и
лицензии на стене, то пусть объяснят мне дальнейшие ходы, необходимые для
получения образцов травы с берегов Миссисипи. Я написал соответствующим властям,
и тут-то и выяснилось, что весь вопрос заключается не в законе, а в лицензиях, и
я точно так же должен приобрести гербовые марки. Чтобы легально получить
марихуану, я оплатил марки и отправил их обратно в IRS вместе с заказом на
марихуану. Так я сыграл в эту игру, и в результате получил два фунта травы с
Миссисипи плюс четыре унции семян и экстрактов. Первым этапом этой сделки стала
покупка большого листа акцизных марок, на сорок или пятьдесят штук, по доллару
каждая, которые были зарегистрированы и возвращены государству вместе с заказом
и чеком. Растения я получил очень быстро. Марки, конечно же, вернулись в лоно
системы, их породившей, но, пока они были у меня, я снял с них фотокопии.
     Именно тогда я и понял, что два моих увлечения пересеклись удивительным,
почти магическим образом. К тому времени мне уже стало ясно, что в результате
всех этих игр филателист выиграет гораздо больше, чем ученый. Поэтому я снова
заказал четыре унции травы, купил четыре долларовых акцизных марки 1937 года (по
доллару за унцию плюс 2 цента за покупку), оплатил их, а затем свернул программу
исследований и просто сохранил марки у себя. Я решил включить их в свою
коллекцию. Так рядом с марками Африки и Австралии появились гербовые марки США.
     Это случилось в феврале 1971-го. Я даже не предвидел, что столь тривиальное
событие вызовет невероятную лавину последствий. Первый акт этой драмы был
разыгран год спустя, когда мне позвонил один мой приятель. Он писал книгу о
медицинском использовании марихуаны и каким-то образом узнал, что я вполне
официально получил некоторое количество травы через Министерство Финансов с
помощью марок госпошлины. Он тут же захотел включить фотографию заполненного
бланка заказа вместе с марками в свою книгу. Я сделал ему фотокопию заказа и
четырех марок, но закрасил на ней свое имя и прочие детали, которые могли бы
меня выдать. Она была помещена в его книге "Медицинские материалы о марихуане,
1839-1972" в главе, написанной доктором Дэвидом Мусто и посвященной печально
известному закону 1937 года.
     Эта-то книга, вышедшая в свет в 1973 году, и стала искрой, из которой
возгорелось пламя. Вскоре мне позвонил, а затем и нанес визит один джентльмен,
представившийся фармакологом из Сиэтла. Этот молодой человек был страстным
филателистом. Он увидел в книге моего друга фотографию четырех гербовых марок,
связался с ним и узнал мое имя и адрес. Этот человек посетил меня, и мы полдня
обсуждали разные аспекты филателии, наркотиков и законодательства. Он сказал,
что давно интересуется юридической ситуацией, связанной с марихуаной; лично он
убежден, что закон 1937 года был принят исключительно для манипулирования
иммигрантами. Но я понял, что по-настоящему он хочет только одного: взглянуть на
эти марки и хотя бы прикоснуться к ним. Я пошел ему навстречу, но тут
выяснилось, что документ с приклеенными к нему четырьмя марками куда-то
запропастился. Мой гость был очень огорчен; я же (как выяснилось впоследствии)
избежал тем самым некоторых неприятностей. Гость тут же принялся расспрашивать
меня: может быть, документ кто-нибудь взял? Может быть, его не вернул мой друг,
который делал с него фотокопию? Может быть, он просто затерялся в кучах бумаг,
из которых состоит мир, где я живу? Причина была неизвестна, но документа нигде
не было. Фармаколог очень расстроился и вернулся в Сиэтл ни с чем.
     В 1990-м тема гербовых марок возникла снова, и уже с совсем неожиданной
стороны. Я получил повестку от Особого Агента Шмитца из оклендского управления
ФБР. Он писал, что хотел бы побеседовать со мной и задать несколько вопросов. Он
заехал ко мне на ферму, и у нас состоялся следующий диалог:
     - Вы знаете фармаколога из Сиэтла, который интересовался гербовыми марками
1937-го года?
     - Да.
     - Он посещал вас?
     - Да.
     - Вы продавали ему какие-либо марки?
     - Нет.
     Агент задал мне еще много дополнительных вопросов, но постепенно я понял
цель его визита. Я добровольно сообщил ему всю информацию, которой располагал,
включая тот факт, что марок я не нашел до сих пор, и что любопытный филателист
вернулся домой, даже не взглянув на них. Агент спросил, могу ли я хотя бы
приблизительно назвать дату визита; это оказалось довольно легко, поскольку я
заносил все "исторические" встречи в специальный журнал и сразу же отыскал дату.
Агент одолжил у меня журнал и сразу же вернул после того, как с него была снята
копия. Все это попахивало каким-то криминалом, и, когда агент спросил меня, не
мог бы я подтвердить свои показания под присягой, я сказал, что не имею ничего
против.
     Тут все стало гораздо сложнее. Через несколько месяцев меня вызвали в
вашингтонское "большое жюри". Строго говоря, не вызвали, а попросили явиться. Я
приехал и провел весьма информативный вечер с ассистентом Генпрокурора США,
который сообщил мне многие подробности этой истории. Оказывается, что в
Смитсоновском институте, куда правительство США отправило несколько таких марок
на выставку, произошли некоторые странные события. Некий молодой человек проявил
живейший интерес к этим маркам и, подробнейшим образом их изучив, вернул
устроителям выставки. Но в тот же день марки пропали. Впоследствии этот же
молодой человек был замечен при попытке обменять их на филателистической ярмарке
в Сан-Франциско. Когда федеральная полиция допросила его, он сказал, что купил
марки у меня. Но дотошные детективы тут же выяснили, что копии, которые были у
него на руках, были взяты именно из Вашингтонского музея.
     Мои показания должны были подтвердить, что я не давал ему этих марок. Я
сделал это, не скрыв от суда и тот прискорбный факт, что мои экземпляры утеряны,
но я не теряю надежды, что когда-нибудь они найдутся. Суду это было совершенно
безразлично, но я говорил от чистого сердца и был очень рад вернуться домой и
забыть все это дело.
     За моим столом стоит целая батарея выдвижных ящиков, где я храню сообщения,
письма и рукописи. Около двух лет назад мне понадобилось одно письмо и одна
копия статьи, связанной с определенным видом грибов Psylocybe, но я никак не мог
найти "грибной" ящик. Я знал, что переложил папку из одного ящика в другой,
поскольку там скопилось слишком много материалов. Наконец я нашел ее на дне
одного из ящиков; под ней была раскрытая прозрачная папочка, на которой
значилось "Правит. корресп. по траве". Я открыл ее и обнаружил материалы своей
более чем двадцатилетней переписки с FDA, BNDD, DEA и IRS. С радостным чувством
человека, вернувшегося домой из дальних странствий, перелистывал я эти письма,
запросы и копии чеков. Где-то в самом низу папки была фотокопия сорока с чем-то
марок и бланк заказа на два фунта марихуаны. Мои поиски были почти завершены: в
ящике остался только один листок. Я перевернул его и обнаружил неотправленный
бланк заказа и четыре прекрасных марки госпошлины, все еще не отклеившиеся.
Несколько минут я просто не мог сдвинуться с места. Потерянное нашлось, завершив
тем самым захватывающий рассказ об ушедшей эпохе фармакологической и налоговой
истории.
     Я не знаю, сколько экземпляров этих марок еще находится в частных руках.
Лично я видел в своей жизни пятьдесят одну, и четыре из них заняли теперь
отдельный лист в моем альбоме. Но вполне возможно, что кроме меня,
Смитсоновского института и архивов IRC, такие марки есть и у кого-нибудь еще.

ГЛАВА 8. ПИСЬМА ИЗ ЛЕНИНГРАДА.

     (Рассказывает Шура)

     Нелишне напомнить, что в 1985 году Советский Союз оставался тоталитарным
государством, и не было никаких признаков возможности нынешнего упадка
центральной власти. Государство осуществляло полный контроль (и у меня есть
основания считать, что с тех пор мало что изменилось) над человеком: над его
передвижениями, высказываниями. Все средства связи и информации жестко
контролировались правительством. К этому добавлялось патологическое недоверие к
иностранцам, не так выраженное среди простых людей, но очевидное среди
официальных лиц.
     Когда я получил первое письмо из Ленинграда, меня больше всего поразил его
внешний вид. Мое имя и адрес - с ними было все в порядке, имя отправителя, судя
по обратному адресу - Анатолий Жоборов, и он, по словам одного моего русского
друга, жил в довольно фешенебельном районе Ленинграда. На этом нормальное
оформление конверта кончалось. Прежде всего бросалась в глаза яркая красная
надпись на обороте конверта. Слова были написаны из угла в угол и образовывали
андреевский крест. Надпись гласила: "Боже, помилуй меня, грешного" и "Да будет
мир во всем мире!" Я внимательно осмотрел конверт, и даже моему неопытному глазу
стало ясно, что конверт вскрывали. Были видны следы клея, использовавшегося,
чтобы запечатать конверт снова, причем он был заклеен неровно, так, что часть
красной надписи оказалась закрыта.
     Я аккуратно вскрыл конверт при помощи острого ножа, стараясь не повредить
письмо. Письмо было написано на английском, буквы стояли отдельно друг от друга,
с небольшим наклоном. Все письмо было посвящено наркотикам. В нем была собрана
информация о распространенности, методах производства и употребления опиума и
морфия (героин не упоминался), амфетамина (метамфетамин не упоминался), РСР,
мескалина и гашиша. Сообщались цены, города производства, а также сведения о
популярности каждого наркотика. И все это из Советского Союза, где, если верить
официальной пропаганде, проблемы наркотиков не существует!
     Прилагаемые комментарии содержали более подробную информацию Методы
синтеза, химические формулы веществ были написаны человеком, явно с высшим
химическим образованием. В конце письма Анатолий просил поддерживать обмен
информацией. Я терялся в догадках, кем мог быть отправитель такого письма. В
продолжение переписки он так и не рассказал о себе, поэтому все, что мне удалось
узнать: первое - он отлично разбирается в некоторых препаратах, второе - он
хорошо владеет английским, третье - он скорее всего русский - пропускает
артикли, пишет маленькую русскую букву "г" с точкой перед датой, и последнее - у
него полностью отсутствует чувство самосохранения. Писать о таких вещах и так
"украшать" конверт.
     Оказалось также, что Анатолий достаточно постоянен в своих привычках. Я
безуспешно старался представить, какое место в незнакомом мне обществе может
занимать этот человек. Может быть он на самом деле - молодой химик, связанный с
незаконным оборотом наркотиков? Или пациент психбольницы, когда-то связанный с
незаконным оборотом наркотиков? А может это группа лиц? Например, из КГБ -
желающих получить информацию об американском рынке наркотиков. Или из ЦРУ - по
непонятной причине, решивших действовать из Ленинграда. Красный крест на
конверте естественно привлек внимание, письмо вскрыли и, по всей вероятности,
прочитали. Но после этого письмо было снова заклеено, причем никаких попыток это
скрыть не проводилось. Судя по тому, что на конверте небольшое количество марок,
вряд ли из письма вынули что-либо значительное. Все это более чем странно, и не
давало никаких намеков на то, кто такой этот Анатолий. Я сгорал от любопытства.
     Мой ответ являл собой образец предусмотрительности и осторожности. Я
аккуратно ответил на все вопросы, иногда давая небольшие комментарии, например я
заметил, что в США растет популярность МДМА и метамфетамина, что героин и другие
синтетические наркотики вытеснили опиум и морфий. Я напечатал письмо на
компьютере, но специально подписался по-русски от руки: "Шура", употребив свое
имя в уменьшительной форме. Я надеялся, что этим я вызову Анатолия на ответный
шаг, и он тоже подпишется как-нибудь по-другому. Но Анатолий всегда подписывался
полным именем.
     Я отправил свое письмо, постаравшись также ярко его "украсить". В левом
верхнем углу конверта с помощью печатной машинки я напечатал адрес обычным
образом, как это делается в Америке: сначала имя, потом дом, улица, город и
страна. В правом верхнем углу я напечатал адрес по-русски (у меня была машинка с
соответствующим шрифтом). При этом я напечатал адрес, как это принято в России:
сначала страна - СССР, потом город, улца, дом, квартира и уже потом - имя. Я
решил, что такой способ написания адреса должен обязательно привлечь внимание
КГБ, ЦРУ и тому подобных организаций. Я наклеил нужное количество марок, и
опустил письмо в почтовый ящик. К моему удивлению оно достигло адресата.
     Ответное письмо Анатолия содержало больше подробностей, и впервые, в числе
прочего, Анатолий упомянул различные разновидности фентанила. Я ни сколько не
приблизился к пониманию того, кем был загадочный Анатолий - вопросов возникало
еще больше. А упоминание фентанила вызвало у меня целый ряд размышлений на темы,
связанные с фармакологией и химическим оружием.
     Незадолго до этого в Калифорнии появилась новая разновидность "героина" -
на сленге ее называли "china white" - "белый Китай". Никакие обычные тесты на
героин не могли распознать это вещество. В случаях передозировки в крови
невозможно было обнаружить обычные метаболиты героина: морфин и ацетил морфин.
При этом присутствовали все внешние признаки героиновой передозировки: почти
исчезнувшие зрачки, затрудненное дыхание, кома. Вскоре, тщательное исследование
пришло к выводу, что перед нами вещество - близкий родственник фентанила. Это
был не сам фентанил, но вещество очень похожее по химической формуле. Образец
вещества был отправлен в лаборатории DEA на "дополнительный анализ" ("очень
длительный анализ" - как его называют нетерпеливые полицейские), и там ученые
установили, что препарат является метиловым гомологом фентанила. Таким образом в
его формуле присутствовал один дополнительный атом углерода - такое вещество
было известно науке, и, видимо, теперь производилось неким предприимчивым
химиком. При этом, активная доза препарата была настолько мала, что можно было
произвести очень большую партию вещества, затратив на это минимальные усилия.
Как сказал один конгрессмен: "На оборудовании, стоящем несколько сот долларом,
можно синтезировать сто миллионов доз"
     Вещество сразу же стало запрещенным. Но вскоре последовали события,
серьезно усложнившие ситуацию. Оказалось, что атом углерода в молекуле нового
наркотика находится не в той позиции, где первоначально считалось. Но в тот
момент, когда судмедэксперты опубликовали исправление