, что наши бразильские друзья тоже не разбирались в
данном вопросе. Мы знаем, что США стремится распространить безумную войну против
наркотиков на все страны мира, поэтому до тех пор пока Бразилия финансово
зависит от нашей страны, им придется учитывать американскую политику по данному
вопросу, как и по многим другим вопросам.
     Несмотря на кризис бразильской экономики, наши богатые бразильские друзья
до сих пор процветают. Наша дорогая домохозяйка Курасон родила мальчика, и часто
меняла место работы. Мы переписывались с ней некоторое время, но потом она
перестала писать. Она дала нам очень много полезной информации за те десять
дней, и мы надеемся, что у ней и ее ребенка все в порядке.
     Когда я вспоминаю те сумасшедшие десять дней чаще всего передо мной встают
образы красивых девушек из представления, шампуры с всевозможными видами мяса в
"Поршо", громадные гроздья бананов, свисающих с деревьев, торжественное
великолепие созвездия Южного Креста и прежде всего - сияющее лицо Курасон в тот
необычный день, когда ее красивые карие глаза смотрели на нас с такой любовью и
радостью, когда она не отпускала мою руку и повторяла: "Все в порядке. Все в
полном порядке".

ГЛАВА 5. 'SHROOMS

     (Рассказывает Алиса)

     Из моих записок:

     "Около шести часов вечера мы с мужем приняли по 1,5 грамма измельченной
сырой мякоти Psylocybe cubensis с небольшой примесью других грибов. Вкус был
приятным.
     Последствия начали ощущаться уже через 10 минут. Вскоре весь мир покрылся
узорами. Узоры были на всем. Они как бы заполняли все пространство между мною и
всем, что меня окружало. Самым распространенным мотивом узоры были какие-то
квадратные амебы с черными ядрышками в центре; их было невероятно много, и они
образовывали объемный рисунок, напоминавший мелкую проволочную сетку с
маленькими черными точками в центре каждой ячейки. Сетку, развешенную во всех
трех измерениях.
     Где-то в четверть восьмого эффект достиг своего пика. Эта стадия
продолжалась у меня еще около трех часов, а у Шуры - около двух (впоследствии он
пришел к заключению, что опыт, произведенный два дня назад, притупил его
восприимчивость).
     Я села за компьютер, чтобы сделать записи, но это оказалось необычайно
трудно.
     Да! Я хотела пережить действительно интенсивные психоделические ощущения,
чтобы описать их. И вот это случилось. Слава Богу, что мы не приняли больше.
Полтора грамма - вполне достаточно".

     ---

     Я сидела, пытаясь разглядеть комнату за лесом линий, точек и полос цвета
красной и зеленой плесени. Окружающий мир стал странным, каким-то чуждым, и я
чувствовала, что в нем присутствует некто недружелюбный. От него веяло
нелюбовью, эмоциональным холодом и недоброй насмешливостью.
     Тут я вспомнила о себе: "Этот некто - всего лишь проекция меня самой. Я
должна овладеть им. Ведь все это - я сама. Нравится мне или нет - но это я".
     Я покосилась на клавиатуру, пытаясь сфокусировать зрение, и наконец-то
смогла выйти из X-tree (ура!) и вернуться в WordStar. Я создала новый файл под
названием 'shrooms (от английского mushrooms - грибы), напечатала дату в правом
верхнем углу чистого листа, но дальше дело не пошло. Клавиатура совсем исчезла в
зарослях разноцветных узоров, а та часть меня самой, которая превращала предметы
в слова и мысли, уступила свое место другой части, которая хотела только
погрузиться в этот мир трехмерных узоров или хотя бы обнаружить, каким образом
она связана с ним. И тут я подумала: ладно, потом напишу. Сейчас все равно
ничего не получится.
     Мы с мужем пошли в спальню. Все вокруг шевелилось. Шевелились стены,
одеяла, простыни и подушки были покрыты копошащимися амебами и черными точечками
вперемежку с красными, желтыми, черными, зелеными и оранжевыми ленточками, очень
мутными и тусклыми с виду.
     Шура разделся и влез под одело. Я уселась на одеяло, поджала под себя ноги
и принялась объяснять ему, почему я так сижу. В тот момент я поняла -- и сказала
ему - что секс меня совсем не интересует. Чтобы мои мысли направились в эту
сторону, все вокруг должно перестать шевелиться.
     Я объяснила Шуре, что гораздо больше меня интересует и беспокоит совсем
другое: мне очень нелегко подобрать слова для описания того, что я вижу. Обычно
мне нетрудно выражать свои мысли в словах, но тут дар речи как будто покинул
меня, и я не знала, где его искать. В левом полушарии? В правом полушарии?
Нигде. И я сказала Шуре, что у меня, похоже, пропала связь между полушариями
мозга и между соответствующими аспектами моей личности.
     -- Тогда закрой глаза, -- посоветовал он, -- и расскажи мне, что ты видишь
на внутренней поверхности своих век.
     Я выпрямила спину и закрыла глаза. То, что я увидело, напоминало поток из
мелких корявых обломков разноцветных леденцов, а на вершине каждого обломка
виднелся совершенно ровный квадратик. На каждом обломке было ровно три
квадратика, и все это было раскрашено в серовато-белый, темно-красный, зеленый и
желтый цвета. Все это показалось мне уродливым и скучным, как дешевый безвкусный
линолеум 30-х годов. Я хотела описать эту картину Шуре, но не могла говорить.
Самое странное (как я поняла впоследствии) заключалось в том, что мне совсем
нетрудно было говорить о чем угодно, кроме образов, которые я видела внутри
своей головы.
     -- Оно такое странное, просто нет слов, -- сказала я.
     Шура, обычно очень понятливый, тут не понял меня и ласково переспросил:
     -- Это нечто неописуемое? Ты это имела в виду?
     -- Нет! Неописуемое - не то слово! Оно такое скучное, неинтересное и до
боли обыкновенное, но у меня нет слов, чтобы его описать. Как только я пытаюсь
это сделать, происходит полный обрыв связи.
     -- Хорошо, -- сказал он теплым и ободряющим голосом. - Тогда перестань
пытаться и погрузись в свои ощущения. Слова придут позже.
     -- Я знаю. Я знаю. Но это такая ДОСАДА - ведь я могу говорить о чем угодно,
и при этом не могу описать то, что вижу!
     Я расчесала волосы и улеглась рядом с Шурой.
     Некая часть моей личности тут же захотела поплавать в мире образов. Это
было что-то вроде ощущения утраты собственного "я". Эта часть личности не
заботилась о контроле над ситуацией: она стремилась только к блужданиям и (как
говорит Шура) к чистому опыту. Но другая часть личности стремилась
контролировать процесс и буквально бесилась от того, что ей не удается взять его
под контроль и, в особенности, описать словами. Но выбора не было, поскольку
между двумя половинами личности не существовало никакой связи. Может быть,
полушария моего мозга действительно отделились друг от друга?
     Тут я непроизвольно предприняла нечто вроде эксперимента с контролем. Я
спросила себя (вслух, чтобы это услышал Шура): а могла бы я в случае реальной
опасности для жизни "собрать себя в кулак", чтобы защититься? Это оказалось
очень просто. Без проблем. По крайней мере, на какое-то мгновение.
     Спустя мгновение я поняла, что мое чувство собственного "я", чувство
централизованности, постепенно возрастает. И вместе с ним возрастал интерес к
собственной внутренней вселенной. Но я не могла там ничего понять. Ведь узоры
были только поверхностным слоем. А за ними простиралась область
бытия-знания-видения, которая мне совершенно не нравилась.
     Почему она мне не нравится? Потому что там нет никаких знакомых эмоций и
чувств, к которым я привыкла. Это чужое место. Совершенно чуждое для меня.
     Я осмотрела пространство над собой. Узоры все еще висели в воздухе,
колыхаясь между мною и потолком.
     Какими средствами я обладаю, чтобы исследовать и изучить это, освоить все
аспекты самой себя, которые представлены этим? Может быть это просто мой
Наблюдатель?
     По радио передавали музыку. После приема психоделиков в музыке обычно
открываются новые глубины, она становится гораздо интереснее и рождает
повышенный эмоциональный отклик. Но в этот раз не произошло ничего подобного.
Музыка была просто музыкой, довольно милой, но не имеющей никакого отношения к
происходящему. Она просто была рядом.
     Я посмотрела на своего мужа: его лицо было испещрено оранжевыми, желтыми и
коричневыми пятнышками. Довольно неприятный, слегка землистый цвет, как и во
время предыдущих опытов с грибами.
     Мое лицо, наверное, кажется ему таким же.
     - Бетховен, - сказал Шура. - Тебе не мешает эта музыка?
     Я кивнула и ответила:
     - На самом деле мне все равно. Хотя музыка славная. Знакомая.
     Но, едва сказав это, я поняла, что уже не цепляюсь за такие вещи, как
знакомая музыка, потому что осознаю более важные зацепки внутри себя самой. И
тут же почувствовала, что проволочные сетки и непрестанные потоки цвета напирают
на меня уже не так сильно, хотя где-то внутри меня они становятся гораздо
мощнее.
     Я взглянула на Шуру. Он все еще был моим "вторым я", плотью от моей плоти и
кровью от моей крови. При этом я не испытала никакого всплеска эмоций: я просто
осознала, кто он для меня, и кто мы друг для друга.
     Я вернулась к узорам в воздухе над моей головой, пытаясь различить там
присутствие какой-либо формы сознания. Но я ощутила лишь некий разум, который
принимал этот мир, со всеми его противоречиями и хаосом, как нечто само собой
разумеющееся. Он как бы говорил: "Таков этот путь; ты не выиграешь ничего, если
будешь сопротивляться или жаловаться. Просто прими его". Это было немилосердно,
просто спокойно и холодно, как-то приземляюще.
     О, да я знаю, кто это. Это просто очередная версия моего Наблюдателя. Я
проецирую ее на что-то "внешнее", но это часть моей собственной психики,
нравится мне это или не нравится.
     Я легла на спину, глядя на бездарную возню летающих кусочков и точек. Что
общего у меня с ними? Ладно, я уже распознала здесь проекцию своего Наблюдателя;
но зачем мне все это?
     Усвоение всего этого как части самой себя улучшило мое чувство
самоконтроля, но я все еще не могла ответить на истерзавший меня вопрос: что
представляет собой этот аспект моего сознания? Не является ли он, в то же время,
аспектом вселенского сознания? Да, конечно. И тут я снова попала в старую
ловушку. Чем бы ни было вселенское сознание, наше собственное сознание - это его
отражение. Та часть самих себя, которую мы предпочитаем - удобная,
эмоциональная, любящая, заботливая - уравновешена другими частями, включая и ту,
которая проявилась во время сегодняшнего опыта и характеризуется холодным
знанием, приятием реальности, нехваткой эмоциональной теплоты или отзывчивости.
Она не враждебна этим чувствам, но не вовлекается в них. И, конечно же, это
описание моего Наблюдателя, ибо его функция состоит в том, чтобы наблюдать и
учиться.
     Мы с Шурой лежали рядом, держась за руки и слушая одно из моих любимых
музыкальных произведений Рахманинова. На потолке по-прежнему возились слегка
пульсирующие квадратные амебы со своими ядрышками, но я уже не пыталась в них
разобраться.
     И вдруг я вспомнила об одной вещи, которая взволновала меня вчера, и
рассказала о ней Шуре:
     - Я думаю про тот сон, который я нашла в компьютере. Я записала его очень
давно, и когда я вчера его прочитала, я даже не смогла вспомнить, видела ли я
его на самом деле. Странно, но в моей памяти не осталось и следа. Я прочла это
как рассказ о ком-то другом. Это обеспокоило меня. А сейчас мне кажется, что,
если я в свое время хорошо поняла этот сон и записала его, у моей памяти просто
отпала необходимость сохранять его.
     - А что тебе снилось? -- спросил Шура.
     - Ты и наши дети, и мы все время превращались друг в друга; мы все были и
собой, и друг другом. Мы все находились в одном месте, и там было ужасно сильное
энергетическое поле, то есть: мы сами были энергетическим полем. Хороший сон.
Вроде тех, что ты называешь "снами самадхи" - такое блаженство.
     Мы сделали попытку заняться сексом, но мои усилия были неискренни, и в
конце концов я сказала Шуре, что слишком рассредоточена:
     - Никак не могу сосредоточиться, дорогой. Знаешь, а давай попозже?
     Он положил мою голову на свое плечо:
     - Сейчас тебя ведет инстинкт, милая. Просто лежи и говори мне обо всем, что
происходит.
     Тут мне наконец пришло в голову спросить его, что же чувствует он сам. Он
задумался, потом ответил:
     - В общем, наслаждаюсь музыкой и чувствую себя в хорошем месте. Но, -
хочешь верь, хочешь нет - у меня нет абсолютно никаких визуальных эффектов.
     Я подняла голову и взглянула на него сквозь вуаль гнилостной расцветки
(большей частью коричневую и темно-красную):
     - Ну, ты даешь! Неужели СОВСЕМ никаких видений?
     Он пожал плечами и покачал головой:
     - Пожалуй, этого следовало бы ожидать, особенно после всех экспериментов,
что были на этой неделе. Но ничего, все в порядке. Зато твоих видений, похоже,
хватит на нас двоих!
     Полежав рядом с ним еще немного, я сказала, что хочу снова попробовать
что-то записать, если, конечно, он не против. Он сказал:
     - Конечно. Иди, пиши. А я полежу здесь и послушаю музыку.
     Уже пройдя в кабинет за столовой, я поняла, какая я эгоистка и как много
внимания я уделяю собственным ощущениям. Я задумалась о том, почему я проявляю
так мало чуткости к Шуре. Но, что удивительнее всего, моя самопоглощенность
совсем не беспокоила меня.
     Я не знаю, стоит ли притворяться, будто я что-то чувствую. Ведь он же
знает, что я его люблю; он знает, что я обычно подстраиваюсь под него с ним.
Сейчас это просто мой способ действий. Я должна следовать своему инстинкту и не
предпринимать никаких действий. Если бы я попыталась его обмануть - вот это бы
обидело его по-настоящему.
     Я села за компьютер. На этот раз клавиатура была уже ясно видна, и когда я
начала описывать то, что казалось неописуемым, мне стало ясно, что досадное
разделение моего ума уже прошло, и я вполне способна подыскать слова для
описания пережитого. Я снова в строю: я могу пользоваться словами, могу сказать
все, что хочу. С другой стороны, узоры, которые заполняли все пространство еще
полчаса назад, сильно поблекли. Они фактически совсем исчезли. Теперь ни один из
внутренних образов не мешал мне работать.
     Где-то в половине второго мы вернулись в спальню. Секс получился сам собой,
но мы никак не могли достичь оргазма. В этот раз меня вроде бы ничто не
отвлекало: видения исчезли. Звучала милая музыка Шумана, которую мы оба знали с
детства, и мы вместе подпевали знакомые мелодии. Но я все еще не могла
отделаться от чувства, что очень большая часть моей умственной и эмоциональной
сосредоточенности находится где-то далеко от моих бедер.

     ---

     Из моих заметок, сделанных на следующий день:

     "Сон был приятным, сновидения -- ясными и с чистой цветовой гаммой, а
абсолютно не похожими на сны после приема 2С-B, с их блеклыми цветами и
назойливыми повторениями.
     Проспав довольно долго, я проснулась энергичной, спокойной и
удовлетворенной. Было желание писать, заглянуть в кухню, наслаждаться любой
деятельностью. Вполне обычной.
     Удивительный опыт, и я решила в другой раз попробовать другие грибы и
посмотреть, что получится. Это было сложно и повергало в отчаяние, но в этом был
некий вызов и, как ни странно, я чувствовала себя вознагражденной. Здесь есть
чему учиться".

     ---

     Некоторое время спустя я побывала на фуршете у одного моего друга. Здесь
присутствовало еще около четырех десятков "людей Системы" (так мы называем своих
многочисленных друзей, интересующихся изучением человеческой психики). Я сидела
в безлюдном уголке на первом этаже, с сигаретой и фруктовым напитком. Сквозь
большое окно я наблюдала, как Шура, драматически жестикулируя, увлеченно
беседует с каким-то светловолосым молодым человеком. Я люблю наблюдать за ним:
за его энтузиазмом, за удовольствием, которое он получает от новых от идей. Все
его 69-летнее тело в такие минуты буквально излучает живой свет его
восемнадцатилетней души.
     Тут мое уединение нарушила моя подруга. Это была Сара Винсент, еще одна
юная душа в пожилом теле. К тому времени она уже опубликовала книгу о своих
экспериментах с телепатией.
     Сара - выдающаяся женщина. Она прошла через брак, развод, материнство,
поражения и победы, но даже сейчас, в свои шестьдесят, почти совсем седая, она
постоянно крутит романы, иногда даже с более молодыми мужчинами. Ее доброе живое
лицо светится материнской теплотой, а умный и проницательный взор говорит о
причастности к запредельной шаманской мудрости. Я всегда узнаю от нее что-нибудь
новое. Сара участвует в психоделическом движении с самого начала, и ее
увлеченность исследованиями работы сознания, стимулируемая тем, что она увидела
и пережила после приема психоделических препаратов, привела ее к исследованию
мозговых волн и телепатии.
     Мы немного поговорили о ее книге и работе; потом разговор зашел о моем
эксперименте с грибами. Меня все еще волновало то, что на пике эффекта я не
смогла описать свои видения, и я рассказала ей об этом:
     - Понимаешь, Сара: я могла описать все, что угодно, я могла говорить о чем
угодно; но, когда я пыталась подобрать слова для того, что видела вокруг - для
всех этих узоров, видений и даже для тех, что были при закрытых глазах, -- я
теряла дар речи. И только потом, когда видения поблекли, я смогла снова
пользоваться словами и описать все без особых проблем. Но что же мне мешало
прежде?
     - А какие узоры ты видела? -- поинтересовалась Сара.
     - Что-то вроде переплетения веток и листьев - нет, не то! Это было как
мелкая проволочная сетка, но ячейки там были не квадратными, а напоминали амеб,
и в центре каждой была черная точка, вроде ядра амебы. Вот, примерно так они и
выглядели.
     - Плоские или объемные?
     - Объемные. Ими было заполнено все пространство вокруг меня - понимаешь,
мне казалось, что воздух буквально кишит ими, куда бы я ни взглянула.
     - Верно, верно.
     -- И все это имело очень мрачный оттенок. Зрелище не из приятных, но, - это
самое главное, - я не могла его описать. Я могла рассказать Шуре о чем угодно,
но не могла сказать ни слова о том, что я вижу, и я подумала, что между двумя
полушариями моего мозга, наверное, возникла какая-то преграда.
     - Да. Так оно и есть, - сказала Сара, отхлебнув из своего стакана.
     - Неужели?
     Просто удивительно!
     - Ладно, - сказала я. - Но меня интересует другое: что это значит, когда ты
смотришь на совершенно простую вещь, и не можешь воспользоваться той частью
своего разума - своего мозга, - чтобы найти слова. Ты здесь что-нибудь
понимаешь?
     - Здесь очень важно фокусирование внимания, -- ответила Сара. - У меня
часто бывает так: когда я хочу вспомнить чье-то имя, я как бы вижу этого
человека, слышу его голос, а иногда вспоминаю даже его запах или костюм. Но
имени-то при этом я как раз и не могу вспомнить!
     - Ну, и...?
     - Ну, и это, большей частью, происходит оттого, что я привыкла использовать
визуальную систему в качестве доминирующего когнитивного инструмента, причем
часто вне всякой связи с вербальной системой. В результате, чем сильнее
визуальный стимул, тем меньше шансов вспомнить его название.
     - Ага, ага!
     - Вот так и возникает разделение, - тут Сара прикрыла глаза, как бы
приглядываясь к чему-то внутри себя. - И даже в нашей телепатической работе
часто бывает, что два человека описывают одну и ту же картинку совершенно
по-разному.
     Наверное, она имеет в виду эксперименты по дальновидению.
     - А когда кто-нибудь пытается принять картинку, - продолжала она, - то
иногда он видит ее правильно, а описывает неправильно, а иногда описывает
правильно, но видит неправильно.
     - Как странно! - сказала я.
     - Да, странно, - подтвердила Сара. - И с той же странностью мы сталкиваемся
и в твоем случае. Вербальная система может быть совершенно независима от
визуальной. Понимаешь ли, у некоторых людей вербальная система играет
доминирующую роль в процессе мышления; и когда они говорят какие-нибудь