каламбуры, я просто теряюсь. Пока они говорят о каком-нибудь предмете, я
представляю себе этот предмет, и вдруг - каламбур! Слово меняет значение, и мне
приходится перестраивать всю линию своего мышления. "Да, - говорю я себе, - это,
наверное, просто шутка". Но для меня-то это не шутка, я как на стену натыкаюсь,
потому что мой доминирующий когнитивный процесс не вербальный, а визуальный! И
все шутники смеются, что юмор до меня туго доходит, но все это происходит лишь
потому, что я использую соответствующую часть своего мозга совсем не так, как
они.
     - И видения, о которых я рассказывала... - начала я.
     - ...представляют собой что-то вроде проекции изнутри тебя самой. Ты
проецируешь их на поверхность того, что происходит в твоих визуальных процессах,
и если они у тебя и в самом деле доминантны, то они могут быть совсем не связаны
с вербальными. Поэтому иногда ты не можешь рассказать о том, что видишь.
     - Но почему же при этом я могу говорить обо всем остальном?
     - Потому что это уже совсем другой процесс. Ты можешь - ты видишь; но ты
просто не создаешь вербальной связи...
     - ...с тем, что происходит в визуальной сфере, - закончила я.
     Я могла говорить с Шурой, поскольку речь шла не о том, что я видела, а о
мыслях и чувствах, которые я не воспринимала визуально.
     - Для тех, кто не умеет мыслить визуально, - продолжала Сара, - основная
трудность при овладении этим стилем мышления заключается... ну, ты понимаешь:
например, кто-то что-то нарисовал (тут она поводила в воздухе воображаемой
кисточкой со звуком "чш-чш-чш" - очевидно, подражая шуршанию щетины). Так вот:
кто-то что-то нарисовал, а другие спрашивают: "Что это такое?", потому что они
же должны прилепить к этому какое-нибудь слово: это должно быть, например,
"листиком", или ЧЕМ-то там еще должно быть, верно ведь?
     - Пусть они потренируются на картинах Клиффорда Стила, - предложила я. Сара
рассмеялась: она явно знала этого художника.
     - Если ты мыслишь в красках, - сказала она, - если у тебя функционирует
цветовой разум и формальный разум, то слова тебе вовсе не нужны. Допустим, ты
ищешь Мэрион Стрит, видишь табличку "Мэрин Стрит" - и тут же поворачиваешь на
эту улицу, и уже потом понимаешь, что ошиблась. Потому что ты только взглянула
на первые буквы и уже решила, что нашла то, что искала. Таким образом и
происходит... (тут она запнулась, то ли подбирая слова, то ли заметив, что я
начинаю терять нить разговора смущение) ...происходит смешение в области
намерения.
     - Намерения, - повторила я. - То есть фокусировки.
     - Пусть так. Я думаю, ты знаешь, что все, кроме запахов, прежде чем попасть
в кору головного мозга, сперва проходит через таламус, а таламус-то как раз и
является областью намерения. Он играет роль переключателя: вот он, как раз
здесь, в центре, на полпути от глаз к затылку, точно между ушей - такой себе
переключатель (все это Сара показала пальцем на собственной голове). И иногда
возникает синестезия, когда человек чувствует запах звука (она переплела пальцы;
я с улыбкой кивнула ей, потому что хорошо знала и любила ощущения такого рода)
или слышит цвета, и все такое. Об этом есть целый раздел в Тибетской Книге
Мертвых, которую перевел Тим Лири и другие ребята - это и есть Психоделический
Опыт. Кстати: а у тебя есть эта книга?
     - Тибетская Книга Мертвых? Есть. Я не помню точно, где она лежит, но она у
нас есть.
     - Так вот: когда Лири, Метцнер и Альперт переводили ее, они сами находились
в одном из Бардо. И когда ты видишь все эти узоры и формы, и полностью
вовлекаешься в эти узоры и формы, то они становятся местом, куда ты можешь
пойти, и обычно - увы! -- это не слишком продвинутый уровень: он может тебе даже
не понравиться, ты его можешь совсем не принять.
     - Так оно и было, - сказала я; но потом, немного подумав, добавила: - Хотя,
знаешь, Сара - все эти плавающие сетки были мне знакомы, я их уже много раз
видела перед этим. Там не было ничего нового: просто узоры, как на змеиной коже.
В общем, ничего такого, что бывает после настоящих психоделиков, - ну, ты знаешь
о чем я говорю.
     - Да, - кивнула Сара. - Мы все это видели.
     - То есть, и этих летающих амеб - ты их тоже видела?
     - Не совсем, но что-то подобное приходилось видеть. Бывают энергетические
контуры предметов, и бывают такие вот маленькие прозрачные штучки - и то, что мы
видим, частично приходит из предсознания, частично - выдергивается из окружающей
среды, а часть того, что ты видела, - это просто проекции твоих собственных
палочек и колбочек и узоров, которые они образуют.
     Палочки и колбочки! Господи мой Боже!
     Сара села на место, и, улыбнувшись, продолжила:
     - Года четыре тому назад, когда я преподавала студентам, которым не
терпелось поиграть в психические игры, я использовала в качестве мягкого
стробоскопа старый 16-миллиметровый проектор. Частоту мерцания можно было
изменять таким образом, чтобы она входила в резонанс с мозговыми волнами. Старый
кинопроектор дает 18 кадров в секунду, и этого почти достаточно, чтобы видеть
серию непрерывных картинок как одну постоянно движущуюся. Но при 13 кадрах в
секунду мои студенты уже рисовали четкую картину интерференции волновых форм.
     Интерференция волновых форм: интересно, а как это выглядит?
     - При частоте от 6 до 10 кадров в секунду, которая соответствует тета- и
альфа-ритмам головного мозга, - продолжала Сара, уже полностью поглощенная своим
предметом и сияющая от удовольствия и возбуждения, - большинство студентов
рисовало мандалоподобные узоры с раскраской в горошек. Они описывали эти узоры
как постоянно изменяющиеся от красного к зеленому, или от красно-оранжевого к
синему, где цвета перетекали один в другой, двигаясь в противоположных
направлениях. Таким образом, если мы посылаем глазу сигнал в том диапазоне, в
котором работает глаз, то человек видит не то, что он видит, а то, чем он видит.
Я собрала больше сотни подобных рисунков, и поэтому смогла основательно изучить
результаты опыта.
     - Да, - сказала я с некоторым недоумением, вежливо давая понять, что ее
рассказ требует дополнительных объяснений.
     - Ну вот, - сказала Сара, слегка наклонившись ко мне, - допустим, мы берем
обычный проектор, включаем, направляем на экран и закрываем отверстие объектива.
И, в результате, что мы видим на экране? Конечно же, нить накала самой
проекторной лампы! То же самое происходит, если мы заставляем свет мерцать с той
же частотой, на которой работает зрительный центр головного мозга. В этом случае
свет служит как бы экраном, на который проецируются палочки и колбочки нашей
сетчатки. А иногда среди всего этого можно увидеть даже собственные мыслеформы.
     Мыслеформы?
     - В этом случае, - продолжала Сара, - фокусирование визуальной системы
становится таким интенсивным, что ее режим начинает доминировать, и вербальная
система оказывается как бы не связанной с тем, что ты видишь. Но мерцающий свет
- не единственный способ стимуляции этого процесса. Как ты уже знаешь, это можно
сделать и с помощью некоторых препаратов. Картина получается почти та же самая:
ты смотришь на человека, но то, что ты при этом видишь, частично состоит из его
энергетических полей, а частично - из того, что находится внутри твоих
собственных органов зрения. Это очень-очень древнее, изначальное состояние
зрения. И оно очень плодотворно. Некоторые основные шаблоны видений могут
показаться нам бессмысленными, но, в любом случае, это Бардо, и в нем всегда
можно застрять.
     - Ты назвала это состояние "плодотворным" - но почему? Ты считаешь, оно
плодотворно потому что оно выводит нас в глубинные слои нашего разума? Или
потому что оно открывает подсознание и создает свободный поток понятий?
     Сара отхлебнула из стакана, поставила его на поднос, улыбнулась и ответила:
     - Понимаешь ли, мы всего лишь скользим по поверхности этого плодотворного
пространства - но даже это поверхностное проникновение позволяет нам осознать
глубинный слой своего мышления. Вот почему я так интересуюсь телепатическими
образами. Я собрала сотни отчетов о телепатических беседах между парами, которые
пытались углубить свое общение друг с другом. Часто они обнаруживают, что
некоторые глубинные мысли, которые они никак не могли сообщить не то что бы друг
другу, а даже самим себе, вдруг выходят на поверхность. В раскрытии
предсознательных понятий разум визуальной системы часто оказывается более
откровенным, чем вербальный разум.
     - Это понятно, - согласилась я. - Но вот другой вопрос: если принимать
грибы достаточно часто, то можно ли все-таки научиться описывать то, что видишь
при этом? Или все, что можно сделать - это просто сидеть и ждать, пока к тебе
вернется дар речи?
     - Ну... - начала Сара, но я перебила ее:
     - Что, по-твоему, нужно делать, чтобы научиться...
     - ...видеть и описывать одновременно? По-моему, ничего. То, что ты видишь,
ценно само по себе.
     - А как же тогда фиксировать результаты эксперимента?
     - Но ведь ты же можешь описать их потом, как, например, сегодня пересказала
мне.
     - Конечно, причем без особого труда.
     - Нельзя одновременно заниматься любовью и сочинять стихи о любви. Стихи
придут потом. Когда ты полностью сосредоточена на синхронизации своих мозговых
волн с волнами своего партнера, ты можешь заниматься только этим. Любое
постороннее действие - и синхронизация уже нарушена. Если ты начнешь говорить о
синхронизации - ты сдвинешь всю энцефалограмму, и вы уже не сможете продолжить
то, что начали.
     - Но неужели здесь ничего нельзя сделать?
     - Кое-что можно. Под гипнозом. Я погружаю человека в глубокий сон и
внимательно наблюдаю за его лицом, так что я могу понять, когда у него
начинаются видения, когда он думает о чем-то эмоциональном,...
     (Я кивнула. Когда-то я сама работала психотерапевтом, и поэтому знала, как
много можно понять по выражению лиц пациентов, погруженных в глубокий транс.)
     -...и потом, в определенный момент, я прошу его описать, что он видит и
ощущает, чтобы стабилизировать процесс запоминания и интегрировать ментальные
функции. Но и в таком эксперименте всегда есть длительный период времени, когда
пациент не может ничего описать - хотя явно переживает какие-то видения!
     - Понимаю, - кивнула я. - Да, я поняла, что ты имеешь в виду. Попытки
задействовать речевую функцию изолируют меня от реального опыта и не дают ничего
полезного - если учесть, что способность описывать увиденное со временем
восстанавливается сама по себе.
     Сара потянулась через стол и прикоснулась к моей руке:
     - Да. Именно это я и имею в виду.
     - Спасибо, моя дорогая, - ответила я. - У меня была проблема - вернее, я
считала, что у меня есть проблема. А ты дала мне новый подход, который я так
искала.
     - Пожалуйста, заходите еще, - улыбнулась она, и мы стали беседовать о
чем-то другом.
     Так, благодаря Саре, я избавилась от своих вечных попыток контролировать
ход эксперимента и научилась просто переживать все, что со мной происходит.
Может быть, иногда мне все-таки приходится "застревать" в каком-нибудь Бардо -
тут стоит пояснить, что этот буддийский термин означает промежуточные миры, по
которым странствует душа после смерти. Образы Бардо варьируются от простеньких,
почти карикатурных фигур, не имеющих ни глубины, ни смысла, до вполне реальных
демонов и монстров, воплощающих в себе сокровенные темные стороны нашей души.
Однако я верю, что Бардо дается нам не просто так. Это место, где душа,
освободившаяся от тела (в результате смерти или после приема психоделических
препаратов) должна встретить и осознать все эти отражения своего
бессознательного "я" - и проникнуть в их суть.
     Но как же быть с летающими амебами или кусочками леденцов? Наверное, их
просто нужно переждать - терпеливо и спокойно. В конце концов, время изменит все
- если дать ему шанс.
     И все-таки, когда я снова встречусь с Сарой, я спрошу ее об этом.

ГЛАВА 6. ПАНСОФ-2

     (Говорит Шура)

     Состояние моих сновидений всегда казалось мне весьма неудовлетворительным.
Не то чтобы во снах не было ничего интересного - просто мне слишком редко
удавалось запомнить их как следует. Конечно, я уже много раз слышал этот совет:
едва проснувшись, спроси себя: "Что мне снилось?", и тогда ты вспомнишь все. Но
в этом случае одна проблема просто-напросто заменяется другой, потому что лично
я всегда забываю задать себе этот вопрос.
     Но у моих снов есть одно индивидуальное свойство, о котором я знаю
наверняка. Мне никогда не снятся цветные сны. Если там и появляется какой-нибудь
цвет, то я просто понимаю его из контекста, чисто логически. Например,
переходить дорогу нужно на зеленый свет. Я вижу зеленый свет и иду. Но на самом
деле он не зеленый, а один из оттенков серого. Лишь изредка здесь может
появиться что-то цветное - вроде клумбы желтых цветов среди серого пейзажа; но
тут я сразу же просыпаюсь, как будто произошло что-то недозволенное. Да, все
выглядит именно так, как будто что-то не позволяет мне видеть цветные сны.
     Один из редких случаев, когда моя сновидческая амнезия дала осечку,
произошел после группового эксперимента с альфа-О-ДМТ. На следующий день двое
участников опыта сообщили о жутких сновидениях: им снились катастрофы, рушащиеся
здания и умирающие люди. И я вполне мог почувствовать себя на их месте,
поскольку в ту ночь мне тоже приснился весьма примечательный сон, и главное -
когда я проснулся, я смог ясно вспомнить его. Тогда я просто сказал себе: такое
нельзя забыть. Этот сон был построен как кинофильм, разбитый на сцены и диалоги.
И сейчас, пятнадцать лет спустя, когда я записываю его, он все еще стоит у меня
перед глазами. Я ясно вижу название этого фильма: ГОЛЫЙ ЗАД; это ехидная
шуточка, обыгрывающая название одного космического корабля, "ПанСоф-2", которое
произносится прочти как pants-off, too ("тоже без штанов"). Быть может, кому-то
этот сон покажется кошмарным; я же посчитал его чрезвычайно занятным.
Разумеется, он был черно-белым - как и все мои сны.

ГОЛЫЙ ЗАД: ИСТОРИЯ ОБ ИНФОРМАЦИИ

ВТОРНИК: ДЕНЬ ЛЮБОПЫТСТВА

     Небо было невероятно густо полито черной красной и посыпано бесчисленными
звездами, разбросанными там и сям в случайном порядке. Некоторые из них
напоминали белые кляксы: наверное, то были галактики. Другие проявляли
индивидуализм и стояли сами по себе. Ни одно из созвездий не было похоже на то,
что привыкли видеть над собой многие поколения людей. Конечно, все звезды
остались на своих местах, но точка обзора сильно сместилась и продолжала
стремительно смещаться.
     Виллард был сыном дочери одного из членов первоначальной команды
космического корабля "ПанСоф-2". Корабль стартовал 62 года назад, и за это время
бабушка Вилларда, Джейн Виллард Робертсон, уже стала мифом и превратилась в
фотографию на рабочем столе. Какая странная роскошь: иметь три имени, когда
вполне можно обойтись одним!.
     Сегодня Виллард был дежурным по исследованиям и сообщениям. Он закончил
обзор возможных результатов одночасового пеленг-теста, проведенного сегодня
утром. Все они (как всегда) были отрицательными. Сделав дело, Виллард перебрался
в кормовой отсек и сел в удобное обзорное кресло. Он включил экран телескопа и
снова подумал о том, что одна из этих бесчисленных светящихся точек когда-то
дала начало его роду, а значит, и чуду его собственной жизни, и что он едва ли
сможет когда-нибудь увидеть этот исходный пункт таким, как он есть. От этой
мысли веяло неутолимой печалью.
     Накрыв экран гелиоспектроскопическим фильтром, Виллард быстро отыскал
нужную точку. Она стояла там же, где и всегда, рядом с крестиком прицела, и ярко
светилась в окружающем мраке. Это было Солнце - та звезда, откуда он родом.
     Виллард вручную вывел Солнце точно на середину экрана и тщательно измерил
микрометрические параметры, по которым на Земле будут судить об отклонениях
гравитационного поля, порождающих ошибки в расчетах. Эта операция позволяла
подкорректировать расположение антенн передатчика и отправить на Землю очередное
сообщение.
     Вокруг Вилларда простирался чуждый и бесплодный мир, но сам он воспринимал
его совсем иначе, поскольку жил здесь с самого рождения. Он родился на корабле,
несколько десятилетий тому назад, затем подвергся ритуальной вазэктомии и был
обучен работать с часами, поддерживать связь с Землей и обслуживать базы данных.
Теперь он был одним из четырех навигаторов, работал "сутки через трое" и делил
со своими коллегами знание о том, где они находятся и куда летят. Он знал, что
через пару лет молодой Бродерик подрастет, и навигаторов снова станет пятеро; а
если Сара родит мальчика, то через пару десятилетий будет и шестой им на
подмену.
     Подключившись к радиоантенне, Виллард начал прием сообщений с Земли. Это
произошло точно в 14:22.37, согласно показаниям его наручных часов и маленького
прямоугольничка в правом нижнем углу экрана. В ответ на запрос он привычно ввел
свой пароль и получил несколько строчек текста. Это были новости из жизни
человечества, оставшегося на Земле. Правительство Сербии выдвигает очередное
политическое требование; ученые предлагают новую методику изучения изменений в
окружающей среде; обнаружен вирусный возбудитель заболевания, которое прежде
считалось наследственным. Он подумал, что внесет эти информационные крохи во
временную энциклопедию. Базовая память в любом случае должна была остаться
неприкосновенной.
     Виллард очистил экран, переключился на передачу и отослал данные о тонкой
настройке на центр Солнца, чтобы те, кто остались на Земле, могли проследить за
гравитационными отклонениями курса "ПанСофа-2" в настоящий момент. Расчеты
заняли всего несколько минут; но до Земли они дойдут не раньше, чем через три
года.
     Виллард совсем не знал о том, что, пока их корабль летел в безбрежном
пространстве, на Земле произошло много неприятностей и перемен. Новости с Земли
всегда были скромными, поскольку их приходилось излагать в форме, понятной для
экипажа корабля. Последним живым членом экипажа, еще помнившим жизнь за
пределами корабля, была Матушка Бесс, рассказывавшая невероятные истории о своем
детстве. Хотя она уже умерла, ее рассказы сохранились на пленках, и их слушали
снова и снова. А в базовой памяти хранилось огромное множество историй, которые
можно было свободно копировать и читать на досуге. Но все эти истории, конечно
же, были современными лишь в момент отлета с Земли, много лет тому назад.
Виллард знал о том, что первый "ПанСоф", по-видимому, исчез, и судьба его до сих
пор оставалась неизвестной. Вот почему связь с "ПанСофом-2" возобновлялась
ежедневно, как некий строгий ритуал.
     Информация, хранившаяся в базовой памяти, в сущности, была единственным
предназначением корабля и основной причиной его существования. Здесь содержалась
огромная база фактических данных об истории Земли, обо всех научных открытиях и
изобретениях, искусствах, музыке и литературе рода человеческого. Это была
полнейшая из записей, которая должна была сохраниться доже в том случае, если
Земля погибнет. Любой из элементов этого собрания мог быть скопирован из
головного компьютера на любой из существующих компьютеров корабля - для работы
или для развлечения; а потом его всегда можно было стереть за ненадобностью. Но
существовало одно жесткое операционное правило, не подлежащее сомнению - скорее,
даже не правило, а нечто вроде священной догмы. Базовый банк данных был самой
полной записью Земли на день отлета корабля, и он должен был оставаться
неизменным. Этот закон не был нарушен ни разу.
     Поиск ответа на одночасовую передачу радиопеленга корабля был частью
рабочего распорядка навигатора; после этого ему полагалось заняться изучением
какой-либо научной дисциплины, чтобы скоротать оставшееся время дежурства.
Виллард был доволен тем, что сеанс связи завершен; он знал, что беременная Сара
сидит дома и занимается хозяйством. Оста