Тека перевел эту краткую речь, и тогда Тупухое - весь огонь и  пламя  -
выскочил перед собравшимися и зачастил по-полинезийски,  размахивая  руками,
указывая на небо и на нас. И в  потоке  его  речи  беспрестанно  повторялось
слово "Тики". Он говорил так быстро, что следить за ним было невозможно,  но
собрание глотало каждое слово и было, видимо, в  восторге.  Тека  же,  когда
пришло время переводить, был в явном замешательстве.
     Тупухое  сообщил,  что  его  отец,  дед  и  прадед  и  их   прародители
рассказывали о Тики и говорили, что Тики был их первым вождем, а  сейчас  он
находится на небе. Но затем пришли белые и сказали, .что предания их предков
были сплошной ложью; Тики никогда не существовал.  Его  совсем  не  было  на
небе, потому что там был Иегова. Тики был языческим  богом,  в  него  нельзя
верить. Но вот теперь мы, шестеро, приплыли на паэ-паэ через море. Мы первые
белые, которые признали, что его предки говорили правду и Тики действительно
жил, хотя теперь он умер и находится на небе.
     Мне стало не по себе - ведь я, может  быть,  свел  на  нет  всю  работу
миссионеров. Я поспешил объяснить, что Тики - в этом нет никаких сомнений  -
жил, но сейчас он умер, и в этом тоже нет сомнений. Но был ли он на небе или
в аду, об этом знал только Иегова. Тики, вероятно, был великим  вождем,  как
Тека или Тупухое - возможно, даже  более  великим,  -  но  он  был  смертным
человеком.
     Мое  объяснение  вызвало  припадок  веселья   и   удовлетворило   наших
коричневых друзей, и их  одобрительные  кивки  подтвердили,  что  мои  слова
произвели впечатление. Тики жил - это основное. А если он  сейчас  и  был  в
аду, тем хуже для него.  Тупухое  предположил,  что  в  таком  случае  шансы
увидеть его увеличиваются.
     Три старика вышли вперед и пожали  нам  руки.  Не  было  сомнения,  что
именно они хранили память о  Тики,  и  вождь  рассказал  нам,  что  один  из
стариков знал множество преданий и исторических песен времен их  предков.  Я
спросил старика, есть ли в преданиях какое-нибудь  указание  на  то,  откуда
пришел Тики. Ни один из стариков не мог припомнить ничего  подобного.  После
долгого и тщательного размышления старик прошамкал, что Тики  взял  с  собой
ближайшего родственника. по имени Мауи, и в песне о Мауи говорится,  что  на
острова он пришел из Пуры, а  слово  "Пура"  употребляется  для  обозначения
места, откуда восходит солнце. Если Мауи прибыл из Пуры. заметил старик,  то
и Тики пришел оттуда, и мы, шестеро, прибыли на паэ-паэ также из  Пуры  -  в
этом  нет  никаких  сомнений.  Я  рассказал  коричневым  людям,  что  жители
уединенного острова Мангарева, расположенного неподалеку от  острова  Пасхи,
не имели никакого понятия о каноэ и в наше время выходили в море на  больших
паэ-паэ. Этого старики не знали, но им было известно. что у их предков также
были большие паэ-паэ. Они постепенно исчезали,  и  сейчас  от  них  остались
только название и предания. В  давние  времена,  заметил  самый  древний  из
стариков,  для  паэ-паэ  существовало  и  другое   слово:   они   назывались
"ронго-ронго", но это слово сейчас исчезло из языка, оно упоминается  только
в древнейших преданиях.
     Это слово представляет  интерес,  потому  что  Ронго,  произносимое  на
некоторых островах как Лоно,  является  именем  одного  из  самых  известных
легендарных  предков  полинезийцев.  Он  всегда  описывается  человеком   со
светлыми волосами и с белой кожей.  Когда  капитан  Кук  впервые  прибыл  на
Гаваи, население встретило его с распростертыми объятиями. Они  приняли  его
за своего белого родича Ронго, вернувшегося на большом парусном  корабле  из
страны предков после длительного путешествия, во время которого  родилось  и
умерло много поколений. И, наконец, следует заметить, что на  острове  Пасхи
ронго-ронго было обозначением  загадочных  иероглифов.  тайна  которых  была
утеряна с исчезновением последних грамотных "длинноухих".
     Старикам хотелось поговорить  о  Тики  и  ронго-ронго,  а  молодежи  не
терпелось послушать о китовой акуле и путешествии  по  морю.  Но  нас  ждало
угощение, да и Тека устал переводить.
     Всем жителям деревни было разрешено подойти и пожать нам руки.  Мужчины
бормотали "иа ора на" и чуть ли не вывертывали нам руки. Девушки  подходили,
изгибая стан, и приветствовали нас застенчиво  и  робко,  а  старухи  что-то
шептали и показывали пальцами на наши бороды и белую кожу. Дружелюбие  сияло
на всех лицах, и было совершенно не важно, что мы не  понимаем  друг  друга.
Если они говорили нам что-то непонятное по-полинезийски, то мы отвечали  той
же монетой по-норвежски, и это вызывало всеобщее веселье.  Первое,  чему  мы
выучились по-полинезийски, было слово "нравиться". И если к тому же мы могли
показать, что нам нравится, то  мы  получали  немедленно  эту  вещь,  и  все
оказывалось очень просто. Если же мы говорили  "нравится"  и  отворачивались
при этом, то это означало "не нравится". Имея такой запас слов, мы прекрасно
разговаривали, пока не познакомились со всеми ста двадцатью  семью  жителями
деревни. В конце концов мы заняли место за длинным  столом  рядом  с  обоими
вождями, и деревенские девушки начали обносить нас восхитительными  блюдами.
Пока одни занимались угощением, другие украшали гирляндами цветов нашу  шею,
а венком голову.  Цветы  издавали  чудесный  аромат  и  были  прохладными  и
освежающими в жаркое время. Так началось это радушное  празднество,  которое
фактически закончилось много недель спустя, когда мы покинули остров.  Глаза
у  нас  широко  раскрылись,  и  изо  рта  потекли  слюнки  при  виде  стола,
ломившегося от поросят, цыплят, уток, свежих  омаров,  полинезийских  рыбных
блюд, плодов хлебного дерева и кокосового молока. Мы набросились на яства, и
наши коричневые друзья развлекали  нас  полинезийскими  песнями,  а  молодые
девушки танцевали вокруг стола.
     Наши ребята смеялись и забавлялись от души. Сидя за столом и насыщаясь,
как умирающий  от  голода,  я  не  знал,  кто  из  нас  выглядел  нелепее  с
развевающейся по ветру бородой и. венком из  цветов  на  голове.  Оба  вождя
наслаждались жизнью так же откровенно, как и мы.
     После угощения начался  общий  танец  "хула".  Деревне  очень  хотелось
показать нам местные народные танцы. Мы, шестеро, вместе с Текой  и  Тупухое
заняли первые места; явились два гитариста, присели на корточки  и  заиграли
настоящие мелодии Южных морей. Два ряда танцующих  мужчин  и  женщин,  шурша
юбками из  листьев  пальмы,  повязанными  вокруг  бедер,  вошли,  скользя  и
извиваясь, в круг зрителей, сидевших на корточках и распевавших песни. У них
был веселый и живой запевала в лице изумительно толстой "вахине", у  которой
одну руку откусила акула. Сначала танцующие нервничали и вели  себя  немного
натянуто, но,  увидев,  что  белые  люди  с  паэ-паэ  любуются  их  древними
народными танцами, они все больше и больше оживлялись. К ним  присоединились
несколько пожилых островитян. Они прекрасно выдерживали ритм и хорошо  знали
свои танцы, хотя их сейчас  редко  танцевали.  Солнце  погрузилось  в  Тихий
океан, а пляски под  пальмами  становились  все  оживленнее  и  аплодисменты
зрителей непосредственнее.  Они  совершенно  забыли,  что  среди  них  сидят
шестеро иностранцев. Мы принадлежали  теперь  все  шестеро  к  их  народу  и
веселились вместе с ними.
     Репертуар был неистощим, один  очаровательный  танец  сменялся  другим.
Наконец несколько юношей уселись перед нами в круг и по знаку Тупухое начали
бить в такт ладонями по земле-сначала медленно.  потом  быстрее  и  быстрее.
Ритм выделялся все явственнее, особенно  когда  присоединился  барабанщик  и
начал  аккомпанировать,  ударяя  в  бешеном   темпе   двумя   палочками   по
выдолбленному сухому  древесному  обрубку,  издававшему  резкий  напряженный
звук. Когда темп достиг желаемой быстроты, раздалось  пение,  и  внезапно  в
круг влетела танцовщица с гирляндой на шее и цветами  за  ухом.  Ее  ноги  с
согнутыми коленями  двигались,  в  такт  музыке,  она  ритмично  раскачивала
бедрами и поднимала руки над головой. Так танцуют полинезийцы. Она танцевала
великолепно, и вскоре все собравшиеся отбивали  ей  такт  ладонями.  В  круг
вбежала еще одна танцовщица, а  вслед  за  ней  другая.  Они  с  невероятной
гибкостью и в безупречном ритме двигались и скользили  одна  вокруг  другой,
подобно танцующим грациозным теням. Глухие удары ладонями по земле, пение  и
веселый деревянный барабан все убыстряли темп, он становился все бешенее,  и
пляска делалась все более дикой. А зрители кричали и хлопали, безукоризненно
выдерживая ритм.
     Такой была жизнь на Южных морях и в давние времена. Звезды  мерцали,  и
пальмы качались на ветру. Ночь была мягкой, долгой, полной запаха  цветов  и
крика цикад. Тупухое сиял и похлопывал меня по плечу.
     - Маитаи? - спросил он.
     - Маитаи, - ответил я.
     - Маитаи? - спросил он остальных.
     - Маитаи! - ответили все хором, и они действительно так думали.
     - Маитаи, - кивнул головой Тупухое, указав на себя. Он  тоже  радовался
жизни.
     И Тека тоже считал, что праздник был великолепен.  Белые  люди,  сказал
он, впервые присутствовали на таких плясках на Рароиа.
     Все быстрее и быстрее  били  барабаны,  быстрее  хлопали  ладони,  пели
голоса и плясали ноги...
     Но вот одна из танцовщиц вышла из хоровода и закружилась,  извиваясь  в
танце, на одном месте, протягивая руки к Герману. Герман хихикнул в  бороду;
он совсем не знал, как ему к этому отнестись.
     - Не теряйся. Покажи ей, что мы не хуже, - прошептал я, - Ты же хороший
танцор.
     К неописуемому восторгу присутствующих, Герман вбежал в круг, присел  и
энергично  выполнил  все  нетрудные  извивающиеся  движения  танца   "хула".
Ликованию не было конца. Вскоре Бенгт и Турстейн тоже включились в танец,  и
они так старались не сбавить темпа,  что  с  них  пот  лил  градом.  А  темп
становился все бешенее, до тех пор, пока  остались  только  удары  барабана,
превратившиеся в сплошной протяжный гул.  Тогда  три  танцовщицы,  настоящие
танцовщицы "хула", задрожали все вместе, словно осиновые листья при  сильном
ветре, и опустились на землю. И тогда барабаны сразу замолкли.
     Теперь мы были героями вечера. Не было конца изъявлениям восторга.
     Следующим номером  программы  был  танец  птиц  -  один  из  древнейших
обрядовых танцев на Рароиа. Мужчины и женщины прыгали рядами навстречу  друг
другу в ритмичном  танце,  подражая  стае  птиц.  Ведущий  танцор  величался
вожаком птиц, и он выделывал замысловатые  движения,  не  участвуя  в  самом
танце. Когда танец окончился, Тупухое объяснил, что его  танцевали  в  честь
плота и танец нужно повторить, только теперь я должен быть ведущим танцором.
Насколько я понял, задача ведущего танцора заключалась в том, чтобы издавать
дикие крики и прыгать кругом на корточках, раскачивая бедрами  и  размахивая
руками над головой. Я натянул как следует на  голову  венок  и  выступил  на
сцену. Я уже извивался порядочно времени,  как  вдруг  заметил,  что  старый
Тупухое от хохота чуть не падает со  стула,  а  музыка  постепенно  утихает,
потому что певцы и барабанщики последовали его примеру.
     Но все хотели танцевать, старые  и  молодые,  и  вскоре  барабанщики  и
хлопавшие по земле снова заняли свои места и начали  играть  огненный  танец
"хула-хула". Сперва вбежали в круг коричневые танцовщицы и начали  танцевать
в темпе, который с каждой минутой становился все более диким.  А  затем  они
начали приглашать нас, шестерых, по очереди. В это время в танец  включалось
все больше и больше мужчин и женщин, и они топали и извивались  .  с  каждой
минутой все быстрее и быстрее.
     Одного Эрика никак нельзя было  расшевелить.  Сквозняки  и  сырость  на
плоту возродили его ишиас, и он сидел, как старый шкипер с яхты, чопорный  и
бородатый, и  попыхивал  трубкой.  Он  не  обращал  внимания  на  танцующих,
пытавшихся вытащить его на площадку. На нем были огромные брюки  из  овечьей
шкуры, которые он носил по ночам, когда в водах течения Гумбольдта нас мучил
холод. Он сидел под пальмой  точной  копией  Робинзона,  со  своей  огромной
бородой, голым туловищем и брюками из овечьей шерсти. Красивые девушки  одна
за другой пытались снискать его расположение. Но  он  сидел  важно  в  своем
венке из цветов на густых волосах и попыхивал трубкой.
     В круг вошла крепко сложенная, с  мощными  мускулами  женщина,  сделала
несколько более или  менее  грациозных  па  из  танца  "хула"  и  решительно
направилась к Эрику. На его лице  появилось  выражение  ужаса,  но  амазонка
приветливо улыбалась; она взяла его за руку  и  подняла  со  стула.  Смешные
брюки Эрика были сшиты шерстью внутрь, но сзади они были порваны, и  оттуда,
как заячий хвост, торчал большой клок шерсти. Эрик  неохотно  последовал  за
ней и вошел в круг, держась одной рукой за то место, где он чувствовал  боль
от ишиаса, а в другой у него была трубка. Он принялся .прыгать, и тогда  ему
пришлось выпустить брюки, чтобы поправить падавший с  головы  венок,  но  он
вынужден был оставить его висеть на ухе, чтобы схватить брюки,  падавшие  от
собственной тяжести. Его массивная  дама,  кружившаяся  перед  ним  в  танце
"хула", была не менее забавной, и у  нас  всех  слезы  катились  по  бороде.
Вскоре  все  прекратили  танцевать,  и  Эрик-хула   с   женщиной-тяжеловесом
грациозно кружились в одиночестве под взрывы хохота, гремевшие  в  пальмовой
роще. Наконец им пришлось остановиться, потому что певцы  и  музыканты  были
больше ни на что не способны, как хвататься за бока от хохота.
     Праздник  продолжался  до  утра.  И  лишь  после  того,  как  мы  снова
обменялись рукопожатиями со всеми ста двадцатью  семью  жителями,  нам  было
разрешено  немного  отдохнуть.  Впрочем,  нам  приходилось   повторять   эти
рукопожатия ежедневно и утром и вечером в течение всего нашего пребывания на
острове. Со всех хижин деревни нам собрали шесть  кроватей  и  поставили  их
рядом вдоль стены в общественном доме, и мы спали  рядом,  как  семь  гномов
Белоснежки из сказки, а над нашими головами висели сладко пахнущие венки  из
цветов.
     На следующий день шестилетний мальчик, у которого был нарыв на  голове,
почувствовал себя значительно хуже. Температура у  него  поднялась  выше  40
градусов, нарыв был величиной с кулак и причинял ужасную боль. У него  были,
кроме того, небольшие нарывы и на пальцах.
     Тека сказал, что от таких нарывов в деревне погибло много детей, и если
мы не спасем мальчика, то он умрет очень скоро. У нас были с собой  таблетки
пенициллина, но мы  не  знали,  какую  дозу  можно  дать  такому  маленькому
ребенку; и если он умрет после нашего лечения, это может  повлечь  за  собой
серьезные последствия для всех нас.
     Кнут и Турстейн вынули свою радиоаппаратуру и  натянули  антенну  между
самыми высокими кокосовыми пальмами. Вечером они связались с нашими друзьями
Галом и Франком, сидевшими у себя дома в Лос-Анжелосе. Франк позвонил врачу,
мы передали ключом. Морзе все симптомы болезни мальчика  и  перечислили  все
лекарства, имевшиеся в нашей  аптечке.  Франк  передал  ответ  врача,  и  мы
поспешили к хижине, где маленький Хаумата метался в жару, а половина жителей
деревни шумела и плакала над ним.
     Герман и Кнут занялись лечением, а у  остальных  оказалось  больше  чем
достаточно дела - мы должны были удерживать жителей деревни  за  дверями.  У
матери мальчика началась истерика, когда мы  явились  с  ножом  и  попросили
горячей воды. Герман и Кнут сбрили все волосы с головы  мальчика  и  вскрыли
нарыв. Гной брызнул  высоко  вверх,  к  потолку,  и  несколько  возбужденных
островитян в ярости ворвались в хижину, но были тут  же  выброшены  обратно:
дело было нешуточное. Когда  нарыв  был  очищен  и  стерилизован,  "доктора"
забинтовали голову мальчика. и мы начали  лечение  пенициллином.  В  течение
двух  суток  мы  давали  мальчику  пенициллин  через  каждые  четыре   часа;
температура была высокой и нарыв открытымКаждый вечер мы консультировались с
врачом в  Лос-Анжелосе.  Потом  температура  упала,  вместо  гноя  появилась
сукровица, и рана начала затягиваться. Мальчик начал улыбаться  и  проявлять
интерес к картинкам из удивительного мира  белых  людей,  где  были  машины,
коровы и многоэтажные дома.
     Через  неделю  Хаумата  уже  играл  с  ребятишками  на  берегу.  Голова
по-прежнему была забинтована, но повязку вскоре сняли.
     После этого удачного лечения нас  осаждали  толпы  больных,  которым  в
деревне, казалось, не было конца. Зубная боль и желудочные  болезни  были  у
всех, у молодых и старых оказались нарывы.  Мы  отсылали  всех  пациентов  к
"доктору"  Кнуту  и  "доктору"  Герману,  которые  "предписывали"  диету   и
опустошали нашу аптечку от пилюль и мазей. Некоторые вылечились,  никому  не
стало хуже, и когда аптечка была  пуста,  мы  приготовили  суп  из  какао  и
овсяную кашу, оказавшие исключительное действие на истеричных женщин.
     Мы прожили уже несколько дней у коричневых  друзей,  и  наступил  самый
торжественный день во всех  празднествах.  Нас  принимали  в  число  граждан
острова Рароиа и давали полинезийские имена.  Я  уже  больше  не  был  Тераи
Матеата. Так меня называли на Таити, но здесь мне дадут другое имя.
     Посередине площади для нас  поставили  шесть  стульев,  и  вся  деревня
заблаговременно собралась сюда, чтобы захватить  хорошее  место  около  нас.
Тека торжественно сидел среди односельчан. Он был, без сомнения, вождем,  но
когда дело касалось старых местных  обычаев,  Тека  передавал  главную  роль
Тупухое.
     Все сидели очень  серьезные  и  молчаливые.  Большой,  толстый  Тупухое
торжественно и медленно подошел, держа в руках громадную узловатую палку. Он
сознавал торжественность минуты. Все взгляды были прикованы к  нему,  когда,
будто погруженный в собственные мысли, он остановился перед нашей шестеркой.
Он был прирожденный вождь, блестящий оратор и актер.
     Тупухое обратился к запевалам, барабанщикам и танцорам и,  указывая  на
них поочередно своей узловатой палкой, отдал им низким,  сдержанным  голосом
краткие приказания. Затем он снова повернулся к нам и так закатил глаза, что
белки засверкали  такой  же  белизной,  как  и  зубы  на  его  выразительном
медно-коричневом  лице.  Затем  он  поднял  свою  палку  и  отрывисто  начал
произносить древние обрядовые слова. Они  сыпались  у  него,  как  горох  из
мешка, и были понятны лишь нескольким самым древним старикам, потому что  он
говорил на древнем, забытом диалекте.
     Он говорил нам, а Тека переводил, что имя первого  царя,  поселившегося
на Рароиа, было Тикароа. Он правил всем этим атоллом от севера  до  юга,  от
востока до запада, а также и небом над головами людей.
     Хор запел старую песню о царе Тикароа, а Тупухое положил свою  огромную
руку мне на грудь, повернулся к зрителям и  сказал,  что  он  называет  меня
Вароа Тикароа, что означает Дух Тикароа.
     Песня замерла, и настала очередь Германа и Бенгта.  Большая  коричневая
рука побывала поочередно у них на груди, и они получили соответственно имена
Тупухое-Итетахуа и Топакино. Это были имена двух древних героев,  вступивших
в битву с морским чудовищем и умертвивших его у прохода в рифе Рароиа.
     Барабанщики ударили несколько раз в барабаны, у, и двое сильных  мужчин
с длинными копьями в обеих руках и в повязках вокруг бедер выбежали  вперед.
Они промаршировали в бурном темпе, высоко вскидывая колени, поднимая копья и
поворачивая  головы  в  разные  стороны.  Снова  ударили  барабаны,  мужчины
взвились  в  воздух  и  ногами  изобразили  в   чистейшем   балетном   стиле
символический поединок героя с морским чудовищем. Он  был  показан  в  очень
быстром темпе. Затем Турстейн под звуки песни  получил  имя  прежнего  вождя
деревни Мароаке, а Эрик и Кнут были названы  Тане-Матарау  и  Тефаунуи  -  в
честь двух древни