ти  и  Самоа.  Каменными  топорами  неведомые  строители
вырубали в горах глыбы величиной с железнодорожный вагон, переправляли их на
многие десятки километров по бездорожью, ставили на ребро или  устанавливали
одну глыбу на другую и сооружали ворота, гигантские стены и  террасы,  какие
до сих пор можно видеть на некоторых островах Тихого океана.
     Когда первые испанцы пришли в Перу, в этой горной стране  была  великая
империя инков. Они рассказали испанцам, что  разбросанные  по  их  стране  и
разрушающиеся гигантские сооружения были воздвигнуты белыми богами,  которые
жили здесь до того, как инки захватили власть. Исчезнувшие  строители  были,
по их словам, мудрыми и миролюбивыми наставниками, пришедшими в незапамятные
времена с севера. Они обучили диких предков инков строительному искусству  и
земледелию, ввели обычаи и установили законы. Эти боги  не  были  похожи  на
индейцев; у них была белая кожа, длинные бороды и высокий рост. Они  так  же
внезапно покинули Перу, как и пришли; инки взяли  власть  в  стране  в  свои
руки, а белые наставники  навсегда  исчезли  с  побережья  Южной  Америки  в
западном направлении, за Тихий океан.
     И вот, когда европейцы впервые ступили на острова  Тихого  океана,  они
были поражены, что многие жители имели почти белую кожу и носили бороды.  На
некоторых  островах  целые  семьи  выделялись  удивительно  светлой   кожей,
рыжеватыми  или  белокурыми  волосами,  серовато-голубыми   глазами,   почти
семитскими чертами лица, с орлиными носами. У полинезийцев же, в отличие  от
них, была золотисто-коричневая кожа, черные волосы и плоские мясистые  носы.
Рыжеволосые называли себя "урукеху" и  утверждали,  что  происходят  они  по
прямой линии от первых вождей на островах, от белых богов - Тангароа, Кане и
Тики. Предания о таинственных белых людях, праотцах жителей островов, широко
распространены по всей Полинезии. Роггевен, открывший  в  1722  году  остров
Пасхи, заметил, к своему удивлению, что на берегу были также и "белые люди".
А жители острова Пасхи могли перечислить, кто из их предков имел белую кожу,
вплоть до Тики и Хоту  Матуа,  которые  некогда  приплыли  из-за  моря,  "из
покрытой горами страны на востоке, которую сожгло солнце".
     Я продолжал свои исследования и нашел в  культуре,  мифологии  и  языке
Перу следы, представлявшие исключительный интерес.  Это  побудило  меня  еще
более усердно и сосредоточенно взяться за выяснение,  откуда  же  происходил
Тики - праотец полинезийцев.
     И я нашел то, что искал. Наконец-то я сидел и читал  предания  инков  о
царе-солнце Виракоча, верховном вожде исчезнувшего белого народа в  Перу!  В
них было сказано:
     "Виракоча"  -  это  имя  дали  инки  на  языке   племени   кечуа*,   и,
следовательно, оно более позднего происхождения.  Первоначально  бога-солнца
Виракоча называли Кон-Тики  или  Илла-Тики,  что  означало  Солнце-Тики  или
Огонь-Тики, и это имя, по-видимому, было более принято в  старые  времена  в
Перу. Кон-Тики был  верховным  жрецом  и  богом-солнцем  легендарных  "белых
людей", о которых говорили инки и после которых остались развалины  огромных
построек на берегу озера Титикака. Предание гласит, что  на  Кон-Тики  напал
вождь, по имени Кари, пришедший из долины  Кокимбо.  В  битве  на  одном  из
островов на озере Титикака белые бородатые люди  были  наголову  разбиты,  а
Кон-Тики и его приближенным воинам удалось спастись и пробиться к побережью.
Оттуда они ушли и исчезли в море в западном направлении".
     *Кечуа-группа индейских племен, покоренных инками. Инки объявили
     язык кечуа государственным в своей империи.

     Я уже больше не сомневался в том, что белый вождь  -  бог  Солнце-Тики,
которого предки инков. как они утверждали, изгнали  из  Перу  и  сбросили  в
Тихий океан, - был одновременно белым богом -  вождем  Тики,  сыном  солнца,
которого жители восточных островов Тихого океана считали  своим  праотцем  -
Мое  мнение  подтверждалось  и  тем,  что  отдельные  подробности  из  жизни
Солнца-Тики в  Перу  и  древние  названия  поселений  в  окрестностях  озера
Титикака  повторяются  в  исторических   преданиях   жителей   тихоокеанских
островов.
     Кроме того, на всех  островах  Полинезии  я  нашел  также  указания,  в
которых  говорилось,  что  миролюбивые  потомки  Тики  недолго  безраздельно
владели островами. В них рассказывалось о военных спаренных двойных  каноэ*,
величиной с ладью  викингов,  на  которых  прибыли  северо-западные  индейцы
сначала на Гавайские острова, а затем дальше на юг, на другие острова. Новые
пришельцы смешались с народом Кон-Тики и принесли  островной  державе  новую
культуру.
     *Каноэ-узкая, маленькая лодка, выдолбленная из дерева.

     В Полинезию во второй раз пришли люди  каменного  века;  они  не  знали
металла и  гончарного  ремесла,  они  не  умели  ни  прясть,  ни  ткать,  ни
возделывать хлебные злаки. Это случилось в конце XI века нашей эры.
     И в  один  прекрасный  день  я  окончательно  продумал  свою  теорию  о
заселении Полинезийских островов. Оставалось только поехать в Южную  Америку
и доказать ее.


        "ГЛАВА ВТОРАЯ "

        "ЭКСПЕДИЦИЯ РОДИЛАСЬ"

     Мнения специалистов.  Поворотный  момент.  В  Доме  моряков.  Последняя
попытка. Explorers Club*. Новое снаряжение у меня в руках!  Спутник  найден.
Триумвират. Художник и два десантника. В Вашингтон. Совещание  в  Пентагоне.
Все желаемое получено. Денежный вопрос. В ООН. Мы вылетаем в Эквадор.
     *Explorers Club - клуб исследователей.

     Очевидно, так все это и началось, у костра на одном из  островов  Южных
морей,  когда  старик-полинезиец  рассказывал  предания  и  легенды   своего
племени. А много лет спустя я сидел и беседовал с другим стариком,  на  этот
раз в темном кабинете, находившемся на  одном  из  верхних  этажей  большого
музея в Нью-Йорке.
     Вокруг нас в шкафах под стеклом лежали  в  строгом  порядке  черепки  -
памятники ушедшей в прошлое действительности, следы, уводившие вглубь веков.
Вдоль стен стояли полки  с  книгами.  Многие  из  них  были  написаны  одним
человеком, а прочитали их вряд ли десять.  Старик,  сидевший  за  письменным
столом, седой и добродушный, прочел их все, а некоторые были им написаны. Но
сейчас я, наверно, задел его  за  живое,  он  беспокойно  сжал  подлокотники
кресла, и у него было такое лицо,  как  будто  я  помешал  ему  раскладывать
пасьянс.
     - Нет, - сказал он, - никогда!
     У деда-Мороза было бы, по всей вероятности, такое  же  выражение  лица,
если бы кто-нибудь вдруг осмелился утверждать, что на будущий год елка будет
в ночь под Ивана Купала.
     - Вы ошибаетесь, глубоко ошибаетесь, - повторил он  и  сердито  покачал
головой, как бы желая избавиться от высказанной мной мысли.
     - Но ведь вы не прочли ни одной страницы и не знаете  моих  доводов,  -
попробовал я возразить, с надеждой кивая на лежавшую на столе рукопись.
     - Доводы! - сказал он. - К проблемам этнографии нельзя подходить, как к
тайнам детективного романа.
     - Почему? - спросил я. - Свои выводы я обосновал на личных  наблюдениях
и на данных науки.
     - В задачи науки входит только одно - исследование, -  спокойно  сказал
он. - Не ее дело пытаться что-либо доказывать. - Он  осторожно  отодвинул  в
сторону мою рукопись и наклонился  над  письменным  столом.  -  Не  подлежит
сомнению, что  Южная  Америка  является  родиной  одной  из  своеобразнейших
культур древнего мира. Бесспорно также, что мы не знаем,  ни  откуда  пришли
те, кто ее создал, ни куда они ушли, когда власть захватили инки - Но  одно,
во всяком случае, не подлежит сомнению: ни один из южноамериканских  народов
не переселился на острова Тихого океана. - Он испытующе посмотрел на меня  и
спросил; - И знаете почему? Ответ весьма простой: они не  могли  доплыть  до
этих островов. У них не было лодок!
     - У них были плоты... - заметил я  нерешительно.  -  Знаете,  плоты  из
бальзового дерева. Старик улыбнулся и спокойно сказал:
     - Ну что ж, попробуйте дойти из  Перу  до  островов  Тихого  океана  на
бальзовом плоту.
     Я промолчал, не зная, что  ему  возразить.  Было  уже  поздно.  Мы  оба
встали. Старый ученый дружески похлопал меня по плечу, проводил до двери  и,
прощаясь, сказал, что если мне понадобится помощь, то я могу  без  колебаний
обратиться к нему. Но, по его мнению, мне  следовало  бы  специализироваться
либо по Полинезии, либо по Америке, но ни в коем  случае  не  смешивать  эти
различные антропологические области. Затем он вернулся к своему столу,  взял
мою рукопись и, возвращая мне, сказал:
     - Вы чуть не забыли ее здесь. Я посмотрел на так  хорошо  знакомый  мне
заголовок: "Полинезия и Америка; проблема  доисторических  взаимоотношений",
сунул рукопись подмышку и сбежал вниз по лестнице на улицу, где  меня  сразу
подхватил и понес людской поток.
     В тот же день вечером я стучал в дверь старого дома, стоявшего в  углу,
в стороне от Гринвич Вилладж. Сюда я охотно приходил, когда чувствовал,  что
волновавшие меня вопросы усложняют мою жизнь.
     Небольшого роста худощавый человек с  длинным  носом  сперва  приоткрыл
слегка дверь, а затем с широкой  улыбкой  распахнул  ее  и  впустил  меня  в
квартиру. Он сразу провел меня в маленькую кухоньку; через несколько минут я
уже накрывал на стол, а он тем  временем  готовил  на  газе  двойную  порцию
какого-то непонятного, но приятно пахнувшего кушанья.
     - Хорошо, что ты пришел, - сказал он. - Как дела?
     - Отвратительно, - ответил я. - Никто не хочет читать рукопись.
     Он наполнил тарелки, и мы набросились на содержимое.
     - Дело в том. - сказал он, - что все, к кому  ты  обращаешься,  думают,
что с твоей стороны это лишь досужие домыслы. Сам знаешь, сколько  здесь,  в
Америке. людей носится с самыми удивительными идеями. -  Но  есть  еще  одно
обстоятельство, - заметил я.
     - Да, - согласился он: - твой метод  доказательств.  Все  они  являются
специалистами в одной какой-то области и не верят в метод работы,  связанный
с привлечением доказательств из различных отраслей знаний,  от  ботаники  до
археологии.  Они  сужают  свой  кругозор,  чтобы  иметь  возможность   более
сосредоточенно вникать  вглубь  вопроса,  заниматься  деталями.  Современная
исследовательская работа  требует,  чтобы  каждая  отдельная  отрасль  науки
изучалась сама по себе и как можно глубже. Редко, когда кто-нибудь  собирает
воедино данные различных отраслей науки, исследует их и обобщает.
     Он поднялся и достал большую рукопись.
     - Вот смотри, - сказал он, - это моя последняя  работа  об  изображении
птиц на вышивках китайских крестьян. Я писал ее семь лет. но зато  ее  сразу
же приняли к печати. Сегодня нужны детали.
     Карл был прав. Но решать загадки Тихого океана, не осветив их  со  всех
сторон, было по-моему, равносильно игре в  шахматы  фигурами  только  одного
цвета.
     Мы убрали со стола, и я помог Карлу вытереть посуду.
     - Есть какие-нибудь новости из Чикагского университета?
     - Нет.
     - А что сказал тебе сегодня твой друг из музея? Я несколько помедлил  с
ответом.
     - Он тоже не проявил никакого интереса.  Он  сказал,  что,  так  как  у
индейцев  были  только  простые  плоты,  бесполезно  обсуждать   возможность
открытия ими островов Тихого океана.
     Маленький  человечек  принялся  вдруг  с  ожесточением  вытирать   свою
тарелку.
     - Да. - сказал он наконец, - говоря по правде,  мне  это  тоже  кажется
весьма существенным препятствием на пути признания твоей теории.
     Я мрачно посмотрел  на  маленького  этнографа,  которого  считал  своим
верным союзником.
     - ~ Постарайся понять меня правильно, - поспешил он заметить. - Я верю,
что ты прав, но в то же  время  все  это  очень  непонятно.  Моя  работа  об
изображении птиц подтверждает твою теорию.
     - Карл, - сказал я, - я настолько уверен,  что  индейцы  перешли  Тихий
океан на плотах, что готов построить такой плот  и  пересечь  на  нем  Тихий
океан. Я докажу, что это возможно!
     - Ты сошел с ума!
     Мой друг принял мои слова за шутку, но усмехнулся он все же с некоторым
испугом.
     - Ты не веришь, что это возможно?
     - Нет, ты сошел с ума! На плоту?
     Он не знал, что еще сказать, и вопросительно смотрел на  меня,  как  бы
ожидая улыбки, которая выдаст. что я шутил.
     Но ждал он напрасно. Я понял, что никто не согласится с  моей  теорией:
ведь между Перу и Полинезией простирается необозримая водная пустыня,  через
которую я хотел перебросить мост посредством доисторического плота.
     Карл по-прежнему выжидающе смотрел на меня.
     - Пойдем пройдемся и выпьем стаканчик, - предложил он.
     Мы пошли и выпили четыре.
     На той же неделе истекал срок платы за комнату. А в полученном  мной  в
то же время письме из Норвежского банка сообщалось, что  я  не  могу  больше
рассчитывать на получение долларов:  валютные  ограничения.  Я  уложил  свой
чемодан и поехал на метро в Бруклин. Здесь я  устроился  в  норвежском  Доме
моряков; кормили там  хорошо,  а  цены  соответствовали  моему  кошельку.  Я
устроился в маленькой комнатке на верхнем этаже,  а  ел  вместе  с  моряками
внизу в большой столовой.
     Моряки приезжали и уезжали. Они отличались друг от друга и по  внешнему
виду, и по росту, и по любви к крепким напиткам, но  всех  их  роднила  одна
черта: они любили говорить о море и хорошо знали его. От них  я  узнал,  что
глубина и расстояние от берега не влияют на величину  волн  и  силу  шквала.
Наоборот, шквал зачастую более коварен у побережья,  чем  в  открытом  море.
Мелководье, отливы и подходящие к берегам морские течения могут быть гораздо
опаснее своим бурным волнением, чем открытое  море.  Таким  образом,  судно,
которое ходит вдоль открытого берега, может совершать плавание и в  открытом
море. Я узнал также, что в большую  волну  крупные  суда  обычно  зарываются
носом или кормой, так что тонны  воды  с  силой  обрушиваются  на  палубу  и
стальные трубы  скручиваются  в  спираль,  а  небольшая  лодка  благополучно
переносит ту же бурю, легко ныряя между гребнями волн, и чувствует себя, как
чайка на волнах. Среди моих собеседников были люди, которым удалось спастись
на шлюпке, тогда как их судно было разбито волнами.
     Но вот о плотах все они имели слабое представление. Плот они не считали
судном - нет у него ни киля, ни бортов. Просто это нечто плавающее на  воде,
на чем можно продержаться в случае нужды, пока не снимет  первое  проходящее
мимо судно. Правда,  один  из  моих  собеседников  питал  к  плотам  большое
уважение: оказалось, что  он  провел  на  плоту  около  трех  недель,  когда
немецкая торпеда пустила его судно на дно посреди Атлантического океана.
     - Но управлять плотом нельзя, - заметил он, - его несет  то  боком,  то
кормой вперед, и вертится он, как заблагорассудится ветру.
     В библиотеке  я  разыскал  дневники  первых  европейцев,  ступивших  на
тихоокеанское побережье Южной Америки. В них было много рисунков и  описаний
больших плотов индейцев,  связанных  из  бальзовых  бревен.  Все  они  имели
прямоугольный парус,  килевые  доски  и  длинное  рулевое  весло  на  корме;
следовательно, ими можно было управлять.
     Уже несколько недель прожил я в Доме моряков. А ответа не  было  ни  из
Чикаго, ни из других городов, куда я послал копии своей рукописи.  Никто  не
хотел ее читать.
     Однажды, в субботу, я взял себя в руки и отправился на  Уотер-стрит,  в
лавочку судового поставщика. Здесь я купил морскую карту  Тихого  океана,  и
меня немедленно почтительно назвали "капитаном". С картой подмышкой я сел на
пригородный поезд и поехал в Оссинин, где я часто проводил  конец  недели  у
одной молодой норвежской четы, проживавшей в удивительно красивой местности.
Хозяин дома был раньше капитаном,  а  теперь  работал  управляющим  конторой
пароходной компании Фред Ульсен Лайн в Нью-Йорке.
     Я освежился в плавательном бассейне и  полностью  забыл  свою  жизнь  в
большом городе. Амбьерг принес на подносе коктейли, и мы уютно расположились
на лужайке под знойными лучами солнца. Больше я не мог выдержать:  развернул
на траве карту и спросил Вильгельма, считает ли он, что плот может доставить
людей целыми и невредимыми из Перу на острова Южных морей.
     Несколько удивленный, он больше смотрел  на  меня,  чем  на  карту,  но
ответил утвердительно. Я почувствовал себя так легко, как будто у  меня  под
рубашкой был воздушный шар, - мореплавание было не только профессией,  но  и
любимым развлечением Вильгельма. Я тут же посвятил его в свои планы. К моему
изумлению, он прямо заявил, что это чистое безумие.
     - Но ты ведь только что сказал, что это возможно, - перебил я его.
     - Совершенно правильно, - согласился он. -  Но  шансы  на  успех  равны
шансам на неудачу. Ты никогда в своей жизни не ходил на бальзовом  плоту,  а
теперь собираешься вдруг пересечь на нем Тихий  океан.  Может  быть,  это  и
удастся, а может, и нет. Древние перуанские индейцы поколениями  накапливали
опыт в постройке плотов. При этом возможно, что из десяти плотов  лишь  один
благополучно достигал цели, а остальные шли ко дну. Весьма вероятно,  что  в
течение столетий погибли  целые  сотни  плотов.  Кроме  того,  ведь  ты  сам
говоришь, что индейцы выходили в открытое море  целыми  флотилиями;  и  если
один плот терпел крушение, то погибающих подбирали другие плоты. А  кто  вам
поможет в открытом море? Даже если  ты  возьмешь  с  собой  радиопередатчик,
чтобы подать сигнал бедствия, то пользы от него  будет  весьма  мало:  найти
среди бушующих волн, на расстоянии нескольких тысяч морских миль от  берега,
маленький плот - задача очень трудная. В шторм вас смоют с плота волны, и вы
утонете, прежде чем кто-либо успеет прийти к  вам  на  помощь.  Лучше  всего
спокойно сидеть  и  ждать:  авось  кто-нибудь  найдет  время  прочесть  твою
рукопись. Не будет ничего плохого, если ты время от  времени  будешь  о  ней
напоминать.
     - Я не могу больше ждать, скоро у меня не останется ни одного цента.
     - Можешь переехать к нам... Между прочим, как же ты  думаешь  снарядить
экспедицию из Южной Америки, не имея денег?
     - Легче вызвать интерес к экспедиции, чем к нечитанной рукописи.
     - А чего ты намереваешься добиться?
     - Прежде всего опровергнуть одно из  основных  возражений  против  моей
теории и, кроме того, привлечь внимание ученых.
     - А если ничего не выйдет?
     - Тогда мне не удастся ничего доказать.
     - Но, в таком случае, ты дискредитируешь свою теорию. Не так ли?
     - Возможно. Но ведь ты сам говоришь, что один плот из  десяти  все-таки
благополучно совершал переход...
     Но тут дети пришли играть в крокет, и мы  больше  не  говорили  на  эту
тему.
     В следующую субботу я снова поехал в  Оссинин  и  опять  взял  с  собой
карту. И когда я возвращался оттуда, то на карте была  проведена  карандашом
длинная линия от побережья Перу до островов Туамоту в Тихом океане. Мой друг
капитан потерял надежду убедить меня отказаться  от  замысла,  и  мы  сидели
часами, высчитывая приблизительную скорость хода плота.
     - Итак, девяносто семь дней, - сказал Вильгельм. - но  помни,  что  это
возможно лишь при теоретически  идеальных  условиях  и  постоянном  попутном
ветре и, разумеется, лишь в том случае, если плот пойдет, как ты  полагаешь.
Тебе придется считаться с тем, что ты пробудешь на море четыре  месяца,  но,
возможно, и гораздо больше.
     - Хорошо, - удовлетворенно сказал я. - Будем считать, что для  перехода
требуется самое меньшее четыре месяца, а мы сделаем его  за  девяносто  семь
дней.
     Вечером я сидел у себя на кровати, рассматривал карту, и моя  маленькая
комнатка в Доме моряков казалась мне особенно уютной. Я измерил  ее  шагами,
насколько это мне позволили кровать и  комод.  Да,  плот  будет  значительно
больше. Я высунулся из окна, чтобы посмотреть на кусочек да