ртвым скрипом, издаваемым безжизненными канатами. Этот скрип был для нас в
течение трех месяцев единственным звуком,  заглушавшим  шум  моря.  И  луна,
словно плывшая вокруг планки на верхушке мачты, казалась нам гораздо  больше
и круглее, чем обычно. В нашем воображении она  была  связана  с  пальмовыми
кронами и пылкой романтикой. Она совсем не была такой желтой, когда  светила
в открытом море холодным рыбам.
     В 6 часов Бенгт спустился с верхушки мачты, разбудил Германа и залез  в
постель.  Уже  забрезжил  день,  когда  Герман  взобрался  на  скрипящую   и
качающуюся мачту. Через десять минут  он  спустился  по  выбленкам*  вниз  и
дернул меня за ногу:
     - Может быть, выйдешь и посмотришь на свой остров?
     *Выбленки-тонкие тросы, укрепленные поперек вант и образующие
     как бы веревочные ступеньки, по которым взбираются на мачту.

     Лицо у него так и сияло. Я вскочил, а за мной поднялся и Бенгт, который
еще не спал. Нагоняя один другого, мы все трое взобрались  так  высоко,  как
только могли, до самого скрещения мачт. Вокруг было множество птиц, и слабая
сиренево-голубая дымка на небе отражалась в море, как последнее воспоминание
о ночной мгле. По всему горизонту на востоке начал разливаться  ярко-красный
свет; далее на юго-востоке он стал алым фоном для слабой  тени,  похожей  на
черточку, проведенную карандашом по краю моря.
     Земля! Остров! Мы жадно пожирали его глазами и разбудили остальных. Они
выходили из хижины совсем сонные и испуганно  озирались  вокруг"  как  будто
решив, что мы сейчас уткнемся носом в мель. Горланящие птицы  образовали  на
небе мост между нами и видневшимся вдали островом, который вырисовывался все
отчетливее  и  отчетливее  на  горизонте,  по  мере  того  как  красный  фон
разливался все шире и превращался в золотой, предвещая приближение солнца  и
дневного света.
     Прежде всего мы подумали о том, что остров лежит там, где его не должно
было быть. И  так  как  остров  не  мог  передвинуться,  то  плот,  по  всей
вероятности, подхватило ночью северным течением. Только взглянув на  море  и
на направление волн, мы определили, что в  темноте  потеряли  все  шансы  на
приближение к острову. С того места, где мы находились,  ветер  не  позволял
нам вести плот на остров. Нас это нисколько  не  удивило,  потому  что  море
вокруг архипелага Туамоту изобиловало местными сильными  течениями,  которые
крутили в разные стороны каждый раз, когда наталкивались на берег, а  многие
из них меняли  свое  направление  и  тогда,  когда  встречались  с  местными
приливами и отливами в рифах и лагунах.
     Мы изменили курс, хотя знали,  что  это  было  бесполезно.  В  половине
шестого солнце вынырнуло из моря и, как это часто бывает в  тропиках,  сразу
начало карабкаться вверх. Остров стоял от нас в нескольких морских  милях  и
имел вид низкой лесной полосы, словно растущей прямо из воды. Деревья стояли
тесно друг к другу. Перед ними был песчаный берег, который лежал так  низко,
что через равные промежутки времени исчезал под волнами. По расчетам  Эрика,
это был остров Пука-пука - форпост архипелага  Туамоту.  В  "Руководстве  по
судоходству в Тихом океане за 1940 г." на двух морских картах,  а  также  по
наблюдениям Эрика, для этого острова указывалось  четыре  совершенно  разных
местоположения, но так как поблизости не было никаких  других  островов,  не
было сомнений, что перед нами Пука-пука.
     Взрывов восторга на борту плота не было.  Переложив  парус  и  повернув
руль, мы молча сидели на мачте или стояли на  палубе,  уставясь  на  остров,
который имел дерзость внезапно вынырнуть на  горизонте  среди  бесконечного,
господствующего  над   всем   моря.   Наконец-то   мы   получили   наглядное
доказательство, что в течение этих трех месяцев действительно  двигались,  а
не топтались на месте в середине вечно круглой линии горизонта! Мы все  были
полны  теплого  чувства   удовлетворения,   что   достигли   Полинезии.   Но
одновременно были и слегка разочарованы:  ведь  нам  приходилось  беспомощно
покориться тому, что остров лежал перед нами подобно  миражу,  а  нам  нужно
было продолжать свое неуклонное движение на запад.
     Сразу же после восхода солнца слева от центра  острова,  над  вершинами
его деревьев, поднялся густой, черный  столб  дыма.  Мы  следили  за  ним  и
думали, что местные жители только что встали и начали готовить  завтрак.  Мы
не знали тогда, что они заметили нас со своих наблюдательных  постов  и  дым
был сигналом приветствия и приглашения высадиться на берег.  Около  7  часов
утра мы почувствовали слабый запах дыма горящего дерева борео.  Он  разбудил
во мне дремавшие воспоминания о костре на берегу Фатухивы. Через полчаса  до
нас донесся запах леса и свеженарубленных дров. Остров начал  уменьшаться  и
был у нас уже за кормой; до  нас  доносились  с  него  трепещущие  дуновения
ветерка. По меньшей  мере  в  течение  четверти  часа  Герман  и  я  сидели,
прилипнув к самой верхушке мачты, и  пропускали  через  свои  ноздри  теплый
запах листьев и зелени. Это была Полинезия, чудесный, сладостный запах сухой
земли, после девяноста трех просоленных суток плавания. Бенгт, забравшись  в
спальный мешок,  храпел.  Эрик  и  Турстейн  лежали  в  хижине  на  спине  и
размышляли, а Кнут то выбегал, то возвращался, то вдыхал запах  листьев,  то
делал записи в своем дневнике.
     В половине девятого Пука-пука опустился за  нашей  кормой  в  море,  но
часов до одиннадцати мы видели с верхушки мачты  слабую  синюю  полоску  над
горизонтом в восточном направлении. Наконец  и  эта  полоска  исчезла,  лишь
облако Cumuluriimbus; неподвижно  стоявшее  в  небе,  указывало  место,  где
находился  остров  Пука-пука.  Птицы  исчезли.  По  всей  вероятности,   они
держались наветренной стороны острова, чтобы было легче с полными зобами  по
ветру возвращаться домой. Золотые макрели также почти исчезли, и  снова  под
плотом было несколько рыбок-лоцманов.
     В тот вечер Бенгт заявил, что он мечтает о столе и  стуле.  Очень  было
утомительно читать, переворачиваясь то на спину, то на живот. Однако он  все
же был доволен тем, что нам не удалось высадиться на  сушу:  ему  оставалось
прочесть еще три книги. Между тем Турстейну вдруг  захотелось  яблока,  а  я
проснулся  от  того,  что  определенно  почувствовал  восхитительный   запах
бифштекса с луком; потом оказалось, что так пахла моя грязная рубашка.
     Уже на следующее утро мы заметили два новых облака, которые поднимались
над горизонтом, словно клубы пара от двух паровозов. Карта  подсказала,  что
они поднимались над двумя коралловыми островами Фангахина и Ангатау.  Облако
над Ангатау было для нас более  благоприятным  с  точки  зрения  направления
ветра, и поэтому мы легли курсом на этот остров, закрепили кормовое весло  и
наслаждались великолепным спокойствием широкого Великого  океана.  Жизнь  на
бамбуковой палубе "Кон-Тики" в этот прекрасный день была столь  хороша,  что
мы  жадно  впитывали  все  впечатления,   уверенные   в   скором   окончании
путешествия, что бы ни ожидало нас впереди.
     Три дня и три ночи держали мы курс на облако над Ангатау;  погода  была
изумительной, весло само управляло плотом, морское течение  не  строило  нам
никаких козней. На четвертое утро, когда Турстейн в шесть часов утра  сменял
Германа, стоявшего на вахте от четырех до шести,  тот  сказал,  что  он  как
будто видел при лунном свете контуры низкого острова. Сразу же после восхода
солнца Турстейн просунул голову в хижину и крикнул:
     - Земля!
     Мы все бросились на палубу,  и  то,  что  представилось  нашим  взорам,
заставило нас в одно мгновенье поднять все  флаги.  Сначала  мы  подняли  на
корме норвежский, затем на самой верхушке мачты - французский,  так  как  мы
приближались к колонии  Франции.  Вскоре  свежий  пассат  играл  всей  нашей
коллекцией флагов: шведским, американским, английским, перуанским и вымпелом
Explorers  Club.  На  палубе  никто  не  сомневался,  что  "Кон-Тики"  имеет
праздничный вид. На этот раз  остров  лежал  идеально,  как  раз  там,  куда
направлял курс плот.
     Он был немного дальше от нас, чем остров Пука-пука, когда тот  появился
перед нами четыре дня назад при восходе солнца.  По  мере  того  как  солнце
поднималось, зеленое зарево в туманном небе  над  островом  становилось  все
отчетливее. Это было отражение спокойной  зеленой  лагуны,  лежавшей  внутри
кольцевого рифа. Такие лагуны отражаются иногда в  виде  миражей  на  тысячи
метров вверх,  что  давало  возможность  древним  мореплавателям  определять
местонахождение острова за несколько дней до его появления на горизонте.
     Часов в десять утра мы снова встали у кормового весла - необходимо было
решить, к какой части острова мы направляемся. Мы  уже  различали  отдельные
кроны и видели ряды освещенных солнцем деревьев, выступавших на фоне  густой
листвы.
     Мы знали, что где-то между нами и островом находится опасный  подводный
риф, лежавший в засаде против всех, кто приближался к мирному острову.  Этот
риф лежал на пути  свободно  катившихся  с  востока  крутых  волн,  которые,
встречаясь с ним, спотыкаются,  вздымаются  к  небу  и,  пенясь  и  грохоча,
переваливают через  острые  кораллы.  Многие  корабли  в  районе  архипелага
Туамоту попадались в  ловушку  подводных  рифов  и  разбивались  в  щепки  о
кораллы.
     С моря нам не было видно коварной западни. Мы шли,  следуя  направлению
волн, и видели лишь их круглые, поблескивавшие  на  солнце  гребни,  которые
исчезали на пути к острову, И кольцеобразный риф  и  пляска  ведьм,  которую
исполняли на нем волны, были совершенно скрыты от нас  вздымающимися  рядами
широких гребней волн. Но у обеих оконечностей острова,  где  берег  нам  был
виден в профиль как с  севера,  так  и  с  юга,  мы  заметили,  что  море  в
нескольких сотнях метров от острова  представляет  собой  сплошную  бурлящую
массу воды, высоко взлетающую в воздух.
     Мы пошли так, чтобы обойти бурлящий котел у южной оконечности  острова,
надеясь, что нам удастся .проскочить  вдоль  рифа  и  подойти  к  острову  с
подветренной стороны или, по крайней мере, попасть в более мелкое место, где
можно будет приостановить плот с помощью  самодельного  якоря  и  подождать,
пока ветер изменит направление.
     Около полудня мы находились на таком расстоянии, что могли  рассмотреть
в бинокль растительность острова - пышные зеленые кустарники на фоне  густой
рощи молодых кокосовых пальм. На берегу перед ними на светлом  песке  лежали
огромные  коралловые  глыбы.  Кроме  белых  птиц,  паривших  в  воздухе  над
пальмами, никаких других признаков жизни не было.
     Часам к двум мы приблизились настолько, что могли идти вдоль острова  с
наружной стороны опасного рифа-барьера. Чем ближе мы подплывали  к  острову,
тем  сильней  становился  грохот  прибоя.  Этот  грохот  сначала   напоминал
беспрерывно  низвергающийся  водопад,  затем   нам   стало   казаться,   что
параллельно с нами, в нескольких сотнях  метров  от  нашего  плота,  несется
экспресс. Мы видели за крутыми разбивающимися гребнями  волн  белые  фонтаны
воды, высоко скакавшие в воздух с нашей стороны, там, где громыхал экспресс.
     На корме у руля стояли двое.  Они  были  за  бамбуковой  хижиной  и  не
видели,  что  делается  впереди.  Эрик  в  качестве  признанного   морехода,
пристроившись на кухонном ящике, подавал  рулевому  команду.  Наш  план  был
очень прост: держаться как можно ближе к опасному рифу. На  мачте  постоянно
находился наблюдатель. высматривая брешь или проход в рифе, в  который  плот
мог бы проскользнуть. Течение, к счастью, несло нас вдоль рифа. Неустойчивые
килевые доски все же позволяли нам поворачивать плот в обе стороны под углом
примерно в 20o к ветру, а ветер дул вдоль рифа.
     Эрик вел плот зигзагами, имея в виду, что нас могло затянуть к рифу,  а
мы с Германом вышли на резиновой лодке, привязанной канатом к плоту.  Каждый
раз, когда плот был на галсе, направленном к рифу, нас  подбрасывало,  и  мы
подходили так близко к  гремящему  барьеру-рифу,  что  ясно  видели  зеленую
стеклянную стену воды, откатывавшуюся  от  нас.  Когда  волны  уходили,  риф
обнажался и напоминал разрушенную баррикаду из ржавого железа. Вдоль берега,
насколько видел глаз, мы не могли обнаружить в рифе ни  бреши,  ни  прохода.
Отпустив шкоты с правого борта и натягивая их с  левого,  Эрик  перекладывал
парус,  а  рулевые  помогали  кормовым  веслом.  Таким  образом,  "Кон-Тики"
поворачивался носом в сторону моря,  и  нас  выносило  из  опасной  зоны  до
следующей попытки проникнуть за риф.
     Всякий раз, когда "Кон-Тики" несло на риф и отбрасывало обратно, у нас,
сидящих в лодке, душа уходила  в  пятки:  ведь  мы  подходили  все  ближе  и
чувствовали, как волны  становились  все  выше  и  яростнее,  удары  их  все
ускорялись. Нам казалось, что Эрик  слишком  близко  подходит  к  рифу,  нет
никакой надежды спасти "Кон-Тики", нас вот-вот затянет и  мы  разобьемся  об
этот проклятый  красный  риф.  Но  Эрик  повторял  свой  изящный  маневр,  и
"Кон-Тики" снова уходил в море, подальше от места, где его могло затянуть  к
рифу. Мы двигались так близко вдоль берега острова, что видели каждую мелочь
на берегу, но его райская красота была недосягаема из-за лежащего между нами
пенящегося вала.
     Приблизительно в три часа в  пальмовом  лесу  появился  просвет,  и  мы
впервые увидели голубую водяную гладь лагуны. Окружающий ее риф был все  так
же  непреодолим  и  все   так   же,   зловеще   пенясь,   скрежетал   своими
кроваво-красными зубами. Ни одного прохода. Скоро и просвет в лесу исчез,  а
мы с попутным ветром двигались и двигались вдоль  острова.  Затем  пальмовый
лес стал редеть, и мы смогли еще раз заглянуть внутрь  кораллового  острова.
Мы увидели широкую, красивую лагуну с  соленой  водой,  похожую  на  большое
молчаливое горное озеро,  обрамленное  колышущимися  кокосовыми  пальмами  и
блестящим  песком.  Заманчивый  зеленый  пальмовый  остров  окружал  широким
песчаным кольцом гостеприимную лагуну и, в свою очередь, был окружен  вторым
кольцом - кроваво-ржавым мечом, защищавшим вход в земной рай.
     Весь день мы шли зигзагами вокруг Ангатау и очень  близко  ощущали  его
прелесть - сейчас же за входом в хижину. Солнце бросало свои лучи на пальмы,
и весь остров казался нам радостным и райским. Когда  маневрирование  нашего
плота превратилось в установившуюся привычку, Эрик достал свою гитару и стал
на палубе в  огромной  перуанской  соломенной  шляпе,  наигрывая  и  напевая
сентиментальные  песенки  Южных  морей,  а  Бенгт  готовил  на  краю   плота
праздничный обед. Мы открыли старый кокосовый  орех  из  Перу  и  выпили  за
здоровье молодых свежих орехов, еще висевших на деревьях  острова.  Огромное
впечатление на нас, шестерых, прибывших с моря,  произвела  царившая  вокруг
атмосфера: покой царил над большим зеленым пальмовым лесом, твердо  стоявшим
на земле и простиравшимся перед нами во всем своем великолепии. Покой  царил
среди белых птиц, паривших над верхушками пальм; покой был и над  зеркальной
лагуной, и над мелким песком берега, и  над  злобным  красным  рифом  с  его
канонадой и барабанным боем. Полученное  нами  от  всего  этого  впечатление
никогда не изгладится из нашей памяти.  Не  было  сомнений  в  том,  что  мы
находились уже на противоположной стороне атолла  и  перед  нами  был  самый
настоящий остров Южных морей.
     Удастся ли вам выйти на берег или нет, не имело значения. Как бы то  ни
было, мы прибыли в Полинезию, а просторы  океана  остались  навсегда  позади
нас.
     Волею судеб торжественный день прибытия к  Ангатау  оказался  девяносто
седьмым днем нашего путешествия. Но ведь еще  в  Нью-Йорке  мы  рассчитывали
достигнуть полинезийских островов при  теоретически  идеальных  условиях  на
девяносто седьмой день.
     Примерно в пять часов вечера мы прошли мимо  двух  стоявших  на  берегу
между деревьями хижин, крытых пальмовыми листьями. Не было видно ни дыма, ни
какого-либо другого признака жизни.
     В половине шестого плот  снова  подходил  к  рифу.  Мы  приближались  к
западной оконечности острова и решили еще раз поискать,  нет  ли  прохода  в
лагуну. Солнце висело так низко, что слепило глаза, а  за  последним  мысом,
где море билось о риф, появилась  небольшая  радуга.  Нам  видны  были  лишь
очертания острова. На берегу показалась  неподвижная  группа  черных  точек.
Вдруг одна из них медленно двинулась к воде, в то время как другие бросились
к лесу и исчезли. Это были люди! Мы пошли  вдоль  рифа  настолько  близко  к
лесу, насколько у нас хватило смелости. Ветер затих, и мы почувствовали, что
нас может сейчас затянуть к острову. Мы увидели, как на воду спустили каноэ,
в него прыгнули два человека и стали грести к рифу с внутренней его стороны.
     Сначала они шли вдоль рифа, затем  резко  изменили  направление,  и  мы
увидели, как каноэ быстро поднялось в воздух, скользнуло в проход в  рифе  и
направилось в нашу сторону.
     Значит, проход был! Единственная наша  надежда!  Теперь  мы  видим  всю
деревню,  раскинувшуюся  между  пальмами.  Но  тени  уже  становились  более
длинными.
     Двое людей, находившихся  в  каноэ,  махали  нам  руками.  Мы  усиленно
отвечали тем же, и они погнали скорее свое суденышко. Это была полинезийская
лодка с балансиром, а в ней две коричневые фигуры в фуфайках гребли изо всех
сил, сидя лицом к нам. Нас опять ожидали трудности из-за незнания языка.  Из
всех нас я один помнил несколько слов на диалекте Маркизских островов, и  то
потому, что я жил на острове Фатухива. Но полинезийский язык трудно помнить,
а в наших скандинавских странах не могло быть и речи  о  применении  его  на
практике.
     Мы почувствовали некоторое облегчение, когда каноэ  стукнулось  о  край
плота и оба гребца прыгнули на борт; один из них, ухмыляясь,  протянул  свою
коричневую руку и крикнул по-английски: - Cood night!*
     *Доброй ночи! (англ.)

     - Cood night! - ответил Я, удивленный. - Do you
     speak english?*
     *Вы говорите по-английски? {англ.)

     Человек снова улыбнулся и кивнул головой.
     - Good night, - сказал он,  -  good  night!  Это  был  весь  его  запас
иностранных  слов.  Исчерпав  его,  он  сердито  закричал  на  своего  более
скромного друга, который стоял сзади, подавленный ученостью товарища.
     - Ангатау? - спросил я и указал на остров.
     - Х'ангатау, - кивнул островитянин утвердительно.
     Эрик  тоже  гордо  кивал  головой.  Он,  оказывается.  был   прав:   мы
действительно находились в том самом месте, которое Эрику подсказало солнце.
     - Maimai hee iuta, - сказал я нерешительно.
     Этим исчерпывались познания, полученные мной на острове Фатухива, и эти
слова должны были означать: "Хотеть... пойти... на землю..."
     Гребцы указали на невидимый проход в рифе,  и  мы,  переложив  кормовое
весло, решили попытать счастья.
     В тот же момент с острова подул свежий ветер,  над  лагуной  показалось
маленькое дождевое  облако.  Ветер  угрожал  отогнать  нас  от  рифа,  и  мы
заметили, что "Кон-Тики"  поворачивается  не  под  тем  углом,  который  был
необходим, чтобы мы могли подойти к устью прохода в рифе. Мы пытались  стать
на якорь, но  якорный  канат  не  дотянул.  Пришлось  взяться  за  весла,  и
поскорее, пока ветер не совсем разошелся. В один миг мы  спустили  парус,  и
каждый из нас взял по  большому  веслу.  Я  хотел  дать  по  веслу  и  обоим
островитянам, которые наслаждались полученными от нас сигаретами.
     Но они только энергично  мотали  головой,  указывая  направление,  куда
нужно быстро идти, и, казалось, были чем-то смущены. Я показал знаками,  что
мы все должны грести, и повторял  слова:  "Хотеть...  .пойти...  на  землю".
Тогда более решительный из них нагнулся и, вращая правой  рукой  в  воздухе,
произнес:
     - Тр-р-р-р-р-р-р-р!
     Нельзя  было  сомневаться  в  его  жел