ании,  чтобы  мы  завели   мотор.
Островитяне думали, что находятся  на  борту  какого-то  странного,  глубоко
сидящего в воде судна. Мы потащили их на корму и показали,  что  у  нас  под
бревнами нет ни винта, ни корпуса. Они  были  страшно  изумлены,  немедленно
бросили свои сигареты и кинулись к нам; и вот уже  с  каждой  стороны  плота
сидели и гребли по  четыре  человека.  В  это  время  солнце  опустилось  по
вертикальной линии в море за мысом, и ветер со  стороны  острова  подул  еще
сильней. Было не похоже, чтобы мы двинулись вперед  хотя  бы  на  сантиметр.
Местные жители вдруг прыгнули в свое каноэ и исчезли. Смеркалось, и мы опять
были одни на плоту и гребли как бешеные, чтобы нас снова не унесло в море.
     Когда остров погрузился во мрак, из-за рифа появились четыре  каноэ,  и
вскоре на плоту оказалась толпа полинезийцев. Все они протягивали нам руки и
хотели сигарет, С этими ребятами, хорошо знакомыми с местными условиями,  мы
себя почувствовали вне опасности. Они-то уж не допустят, чтобы  плот  унесло
далеко в море. Сегодня вечером мы наверняка будем на острове.
     Не теряя времени, мы привязали все четыре остроконечных каноэ  канатами
к носовой части "Кон-Тики", и они, как собачья упряжка,  рассыпались  веером
перед плотом. Кнут вскочил в резиновую лодку и втиснулся в качестве упряжной
собаки между каноэ.  А  мы  снова  заняли  свои  места  на  боковых  бревнах
"Кон-Тики" и взялись за весла. Так началась ожесточенная борьба с  восточным
ветром, который столько времени был для нас попутным.
     Было совершенно темно. Луна еще не показывалась. Дул свежий  ветер.  На
берегу собрались все жители деревни. Они набрали хворосту, разожгли огромный
костер,  чтобы  мы  могли  найти  проход  в  рифе.   Громоподобный   грохот,
рождавшийся у рифа, доносился до нас со  всех  сторон  во  мраке  и  казался
непрестанным шумом водопада, который все усиливался и усиливался.
     Мы не видели людей, сидевших в каноэ  и  тянувших  нас  вперед,  но  мы
слышали, что они во весь голос пели бодрые, боевые полинезийские  песни.  Мы
слышали,  что  и  Кнут  им  подтягивал.  Каждый  раз,  когда  утихали  звуки
полинезийской песни, до нас доносился одинокий голос Кнута, певшего  в  хоре
полинезийцев  на  норвежском  языке:  "Мы  отважно  шагаем  впере-е-ед!"   В
дополнение к этому разноголосью мы затянули на плоту "У бэби Тома Броуна был
прыщик на носу", С веселым смехом и пением и белые и коричневые еще  сильнее
налегли на весла.
     Настроение  было  великолепным.  Девяносто  семь   суток!   Прибыли   в
Полинезию! Сегодня вечером в деревне будет праздник. Местные жители ликовали
и кричали в полном восторге. К Ангатау суда приходили лишь один раз  в  год:
обычно это была шхуна из Таити, которая забирала кокосовые орехи. А  сегодня
вокруг костра на берегу будет настоящий праздник.
     Но резкий ветер упорно  не  стихал.  Мы  работали  так,  что  ныли  все
суставы. Мы не  сдавались,  но  костер  не  приближался,  а  грохот  с  рифа
доносился с прежней силой. Постепенно  песня  затихла,  стало  совсем  тихо.
Людям оставалось только грести. Костер не приближался. Он скакал  то  вверх,
то вниз, когда волны то поднимали, то опускали нас. Прошло три часа, и  было
уже девять часов вечера. Столь  блестяще  начатая  попытка  не  удалась.  Мы
выбились из сил.
     Мы объяснили местным жителям, что нужно позвать на  помощь  еще  людей.
Они ответили, что в деревне народу много, но на всем острове  только  четыре
каноэ.
     Тогда из темноты вынырнул на резиновой  лодке  Кнут.  У  него  возникла
следующая мысль. Он пойдет на остров на своей лодке  и  привезет  пять-шесть
местных жителей.
     Это было слишком рискованно. Кнут не был знаком с местными условиями, и
ему никогда не добраться в такой непроглядной тьме до прохода  в  коралловом
рифе. Тогда он предложил взять  с  собой  вожака  местных  жителей,  который
укажет ему дорогу. Мне и  эта  идея  показалась  ненадежной,  потому  что  у
островитян не могло быть такого опыта, чтобы  провести  неуклюжую  резиновую
лодку через узкий и опасный проход. Но я попросил  позвать  вожака,  который
греб где-то в темноте впереди плота,  и  узнать  его  мнение  о  создавшемся
положении. Было ясно, что мы больше не могли сдерживать плот и его уносило в
море.
     Кнут исчез в темноте, чтобы найти вожака. Прошло много времени, а он не
возвращался. Мы  начали  громко  его  звать,  но,  кроме  кудахтающего  хора
полинезийцев, ничего не было слышно. Кнут пропал где-то во мраке. Но мы  все
же поняли, что случилось. В шуме, гаме  и  грохоте  Кнут  неправильно  понял
данное ему указание и отправился вместе с вожаком к острову. Звать и кричать
было бесполезно: там, где  находился  теперь  Кнут,  все  звуки  поглощались
грохотом прибоя.
     В один миг мы достали фонарь для сигнализации, один  из  нас  залез  на
мачту  и  начал  сигнализировать  по  азбуке  Морзе:  "Возвращайся  обратно!
Возвращайся обратно!"
     Но никто не  возвращался;  двоих  гребцов  не  было,  третий  занимался
сигнализацией, а остальные выбились из сил.  Мы  бросили  в  море  несколько
палочек и увидели, что нас медленно, но верно относит от острова. Костер все
уменьшался. Шум от прибоя у рифа стал тише. И чем дальше мы отходили  из-под
защиты пальмового леса, тем  крепче  завладевал  нами  неизменный  восточный
ветер. Мы его снова узнали, он сейчас уже был таким, как в открытом море. Мы
постепенно начинали понимать, что нет почти никакой надежды... Нас  несло  в
море. Но весла бросать нельзя: надо всеми силами тормозить движение плота  в
открытое море, пока не вернется Кнут.
     Прошло пять минут... Десять минут... Полчаса.
     Костер становился меньше, а иногда, когда мы скользили вниз, в  ложбину
волны, он совсем исчезал. От прибоя доходило неясное бормотанье.  Показалась
луна. Мы увидели ее диск за верхушками пальм на  берегу,  но  небо  казалось
затуманенным и было наполовину затянуто тучами.
     Мы слышали, как островитяне начали что-то бормотать и совещаться  между
собой. Вдруг мы заметили, что экипаж одного из каноэ отвязал канат и  исчез.
В остальных каноэ люди были измучены и измотаны и уже не  могли  работать  в
полную силу. "Кон-Тики" продолжал двигаться в открытое море.
     Вскоре и остальные три каната ослабели, и все три  каноэ  стукнулись  о
плот. Один из островитян  поднялся  на  борт  и,  мотнув  головой,  спокойно
сказал:
     - Иута. На землю!
     Он озабоченно посмотрел в сторону костра,  который  теперь  исчезал  на
более длительный срок. Нас относило все быстрее. Прибой молчал. Только волны
шумели, как прежде, да канаты "Кон-Тики" скрипели и стонали.
     Мы дали островитянам сигарет, и я наскоро написал записку, которую  они
должны были взять с собой и передать Кнуту, если найдут его.
     Я писал:
     "Возвращайся на каноэ с двумя островитянами, резиновую лодку возьми  на
буксир. Один в лодке не возвращайся".
     Мы рассчитывали, что  всегда  готовые  оказать  помощь  жители  острова
согласятся взять Кнута к себе в каноэ,  если  они  вообще  сочтут  возможным
выйти в море; а если не сочтут, то для Кнута было  бы  безумием  отправиться
одному догонять убегающий плот.
     Островитяне взяли записку, прыгнули в свои каноэ  и  исчезли  в  ночном
мраке. Последнее, что мы слышали, был резкий  голос  первого  нашего  друга,
который вежливо желал нам из мрака:
     - Good night!
     Остальные,  не  будучи  столь  блестящими   языковедами,   ограничились
восхищенным бормотаньем. И опять  все  стало  тихо.  До  нас  не  доносилось
никаких звуков, как и в те дни, когда мы находились в 2 тысячах морских миль
от ближайшей земли.
     Бессмысленно  было  нам  вчетвером  продолжать  работать  веслами   при
сильнейшем ветре в открытом море, но подачу световых сигналов с мачты мы  не
прекращали. Мы уже не решались сигналить: "Возвращайся обратно!", а посылали
лишь равномерно мигающие сигналы. Тьма стояла кромешная.  Луна  показывалась
лишь изредка из-за гряды облаков.  По  всей  вероятности,  над  нами  висело
облако Cumuiuniinbus острова Ангатау.
     В десять часов мы потеряли последнюю маленькую  надежду  встретиться  с
Кнутом, в полном молчании сели на край плота и  сжевали  несколько  печений.
Поочередно залезали на мачту и подавали световые сигналы.
     Без широкого паруса с изображением  Кон-Тики  мачта  казалась  голой  и
безжизненной.
     Мы решили посылать световые сигналы всю ночь, посылать до тех пор, пока
не найдется Кнут. Мы не хотели верить, что он погиб в  бурном  прибое.  Кнут
всегда причаливал к берегу и выходил невредимым, имел ли он дело с  бурунами
или с грозным морем. Но нам было страшно подумать, что он остался один среди
коричневых островитян на заброшенном  островке  Тихого  океана.  Как  нелепо
получилось!  После  такого  длительного  путешествия  все  наши   достижения
заключались в том, что мы оставили Кнута на одном из,  уединенных  островков
Южных морей,  а  сами  отправились  дальше.  Не  успели  первые  полинезийцы
улыбнуться нам на плоту, как должны были очертя  голову  удирать,  чтобы  не
стать жертвой неукротимого  и  неутомимого  движения  "Кон-Тики"  на  запад.
Действительно,  чертовское  положение!  Этой  ночью   канаты   так   страшно
скрипели... Никто из нас не собирался спать.
     Было уже половина одиннадцатого. Бенгт спускался  с  качавшейся  мачты,
закончив свою очередную вахту. Вдруг все  мы  вздрогнули:  мы  ясно  слышали
голоса откуда-то с моря и из мрака. Вот опять...  Говорили  полинезийцы.  Мы
закричали изо всех сил  куда-то  в  ночь.  Нам  ответили.  Среди  незнакомых
голосов мы узнали голос Кнута! От восторга мы готовы  были,  как  говорится,
шляпу съесть.  Усталости  как  не  бывало.  Все  собравшиеся  грозовые  тучи
исчезли. Что из того, что нас отнесло от острова Ангатау? В океане еще много
островов. Теперь наши девять любящих путешествовать бальзовых  бревен  могут
плыть куда угодно - нас будет опять шестеро на борту.
     Из мрака выпорхнули, танцуя по волнам, три каноэ, и Кнут первым вскочил
на любимый,  старый  "Кон-Тики",  а  за  ним  шесть  коричневых  островитян.
Рассказывать не было времени, нужно было  одарить  островитян:  они  спешили
отправиться в свое бесстрашное путешествие обратно на остров. В темноте,  не
видя ни земли, ни света, вряд ли видя звезды, они должны были грести наугад,
против ветра и волн, пробивая себе путь, пока не заметят  огонь  костра.  Мы
обильно снабдили их продуктами, сигаретами и другими  подарками.  Каждый  из
них, прощаясь, долго тряс нам руки.
     Они явно беспокоились за нас и, указывая на запад,  объясняли,  что  мы
двигаемся навстречу опасным рифам. Вожак со слезами на глазах подошел ко мне
и трогательно поцеловал меня в щеку. Затем они  вскочили  в  свои  каноэ,  и
снова остались мы вшестером одни на плоту...
     Мы предоставили плоту двигаться вперед по  воле  волн  и  сели  слушать
рассказ Кнута о его похождениях.
     Кнут добросовестно отправился на резиновой  лодке  к  острову,  взяв  с
собой вожака островитян. Тот сидел на маленьких веслах и греб  к  проходу  в
рифе, как вдруг Кнут, к своему удивлению,  увидел  сигналы  с  "Кон-Тики"  -
приказ  возвращаться.  Он  знаками  показал  темнокожему  гребцу,  что  надо
вернуться,  но  тот  отказался.  Тогда  Кнут  сам  бросился  к  веслам,   но
островитянин оттолкнул его, и Кнут сообразил, что  бессмысленно  вступать  в
борьбу, находясь среди разбивающихся о риф бурунов. Танцуя на волнах,  лодка
шла в проход в рифе, и наконец волны подняли ее на коралловую глыбу на самом
острове. Множество островитян ухватились за резиновую  лодку  и  втащили  ее
быстро на берег, и вот Кнут стоит под пальмами, окруженный  огромной  толпой
местных жителей, болтающих на непонятном языке.  Коричневые  босые  мужчины,
женщины всех возрастов и дети толпились вокруг него, щупали  его  рубашку  и
брюки. Сами они были одеты в старую, поношенную европейскую  одежду,  но  на
острове не было ни одного белого.
     Кнут обратился к самым приятным и сильным на вид островитянам и знаками
попросил их отправиться с ним на резиновой лодке вдогонку за  "Кон-Тики".  В
это время подошел, переваливаясь, рослый, тучный мужчина. Кнут решил, что он
был вождем - у него на голове была старая форменная фуражка,  и  он  говорил
громко и властно. Все расступились перед ним. Кнут объяснил  по-норвежски  и
по-английски, что ему нужны люди и он хочет вернуться на плот,  пока  он  не
ушел в море. Вождь широко улыбался, но не понял ни  слова,  и,  несмотря  на
отчаянные протесты Кнута, вся толпа уволокла его с собой  в  деревню.  Здесь
его встретили и красивые девушки Южных морей,  принесшие  свежие  фрукты,  и
собаки, и свиньи, и куры. Было ясно, что островитяне  решили  сделать  жизнь
Кнута как можно приятнее, но Кнут не соблазнялся, он  думал  лишь  о  плоте,
уходящем все дальше на запад.  Замысел  островитян  был  очевиден.  Им  было
скучно, и они знали, что на судах белых людей бывает  много  хороших  вещей.
Они думали: если им удастся удержать Кнута, то другие придут за ним на своем
странном судне. Они очень хорошо понимали, что  ни  одно  судно  не  оставит
белого человека на таком уединенном маленьком острове, как Ангатау.
     После целого ряда приключений Кнуту,  окруженному  поклонниками  обоего
пола, все же удалось вырваться и пробиться к резиновой лодке.
     Трудно было не  понять  его  международный  язык  и  жесты;  он  должен
вернуться, и он вернется на то странное судно, которое так  спешило,  что  с
места в карьер помчалось дальше.
     Островитяне попытались пойти на хитрость: они стали объяснять  знаками,
что оставшиеся на плоту подходят к острову с другой стороны  мыса.  На  одно
мгновенье Кнут был сбит с толку.  Но  вот  с  берега,  где  женщины  и  дети
поддерживали огонь, донеслись оживленные голоса. Это вернулись три каноэ,  и
один из гребцов передал Кнуту записку. Кнут  находился  теперь  в  отчаянном
положении. Он получил указание не выходить одному в море, а все  островитяне
наотрез отказались сопровождать его.
     Между островитянами завязался оживленный спор. Те, кто выходил в море и
видел плот, прекрасно понимали, что бесполезно пытаться  задерживать  Кнута,
рассчитывая залучить таким образом и остальных  на  берег.  Спор  закончился
тем, что обещания и угрозы  Кнута  с  международными  интонациями  в  голосе
заставили гребцов трех каноэ отправиться с ним на своих суденышках  вдогонку
за "Кон-Тики". Тропической ночью с резиновой лодкой, плясавшей  на  буксире,
они наконец вышли в море. Островитяне  стояли  безмолвно  на  берегу  вокруг
потухающего костра и смотрели, как их новый светловолосый  друг  исчезает  с
той же быстротой, как и появился.
     Уже далеко в море, когда каноэ поднялись на  греб  не  волны,  один  из
сопровождавших Кнута островитян увидел световой  сигнал  с  плота.  Узкие  и
стройные полинезийские каноэ, с балансиром, разрезали воду, как нож, но  тем
не менее Кнуту показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он  наконец
снова почувствовал под ногами круглые толстые бревна "Кон-Тики".
     - Ну как, хорошо повеселился на берегу? - завистливо спросил Турстейн.
     - Угу! - ответил Кнут. - Посмотрел бы ты, какие там девушки!
     Мы не стали поднимать паруса, убрали кормовое весло, забрались в хижину
и заснули, как валуны на острове Ангатау.
     Трое суток мы плыли по океану, не видя земли.
     Нас несло  прямо  на  зловещие  рифы  Такуме  и  Рароиа,  протянувшиеся
огромным барьером на 40 - 50 морских миль поперек  нашего  пути.  Мы  делали
отчаянные попытки провести плот севернее, чтобы избегнуть опасного  рифа.  И
одно время казалось, что нам это удастся. Но однажды ночью вахтенный  влетел
в хижину и поднял всех на ноги.
     Ветер переменился. Мы плыли прямо  на  риф  Такуме.  Начался  дождь,  и
видимость была плохая. Но риф был где-то неподалеку.
     Ночью заседал "военный совет". Теперь стоял вопрос о  жизни  и  смерти.
Обойти риф с севера было немыслимо. Единственное, что мы могли еще  сделать,
- это изменить курс и попытаться обойти  его  с  юга.  Мы  поставили  парус,
изменили положение кормового весла и начали наше опасное  путешествие  вдоль
рифа. Нас подгонял переменный северный ветер.
     Если восточный ветер снова подует, прежде чем мы пройдем все 50 морских
миль рифа, то мы неминуемо окажемся во власти прибоя.
     Мы договорились о  всех  мерах,  которые  необходимо  будет  принять  в
случае, если авария станет неминуемой, и решили  любой  ценой  держаться  на
"Кон-Тики". Взбираться на мачту было нецелесообразно, потому что нас стрясет
с нее, как загнивший плод, но мы решили крепко уцепиться за мачтовые  штаги,
когда волны начнут на нас обрушиваться. На палубе мы  приготовили  резиновую
лодку, уложив в нее  небольшой  водонепроницаемый  радиопередатчик,  немного
продовольствия, бутылки с водой и ящик с медикаментами. Мы  рассчитывали  на
то, что волны сами пригонят лодку к суше и она будет  ждать  нас,  если  нам
удастся перебраться через риф невредимыми, но с  пустыми  руками.  На  корме
"Кон-Тики" прикрепили длинный канат с буйком, который также, вероятно, будет
выброшен на сушу, так что мы сможем задержать деревянные части  плота,  если
он будет выброшен на риф. Договорившись обо всем,  мы  забрались  обратно  в
постели, оставив под дождем на палубе вахтенного у руля.
     Пока ветер дул с севера, мы медленно скользили вдоль фасада кораллового
рифа, который подкарауливал нас на горизонте. Однако в полдень ветер  затих,
а затем начал дуть с востока. По вычислениям Эрика, мы уже  столько  прошли,
что у нас теперь была надежда обойти риф Рароиа с юга.
     С наступлением ночи начались сотые сутки нашего пребывания на море.
     Ночью я проснулся от  какого-то  безотчетного  чувства  беспокойства  и
тревоги. С волнами действительно происходило что-то странное. "Кон-Тики" шел
иначе, чем обычно в подобных же условиях. Мы уже привыкли к тому, что у него
был определенный ритм. Теперь этот ритм был нарушен. Я подумал, что причиной
этого, может быть, было обратное течение от острова, и все время выходил  на
палубу и взбирался на мачту. Но я видел лишь одно море. И все же  я  не  мог
спокойно уснуть. Время шло...
     Около шести часов на рассвете Турстейн  неожиданно  свалился  с  мачты.
Далеко впереди он увидел цепочку островков, покрытых пальмами. Прежде  всего
мы повернули кормовое весло, насколько это было возможно, чтобы идти на  юг.
То, что  Турстейн  видел,  по-видимому,  были  мелкие  коралловые  островки,
раскинувшиеся, как жемчужное ожерелье, позади  рифа  Рароиа.  Нас  наверняка
уносило течением, направлявшимся на север.
     В половине восьмого вдоль всего горизонта на  западе  показалась  целая
цепь островков, покрытых пальмами. Самый южный из них лежал на нашем  курсе,
и от него по всему горизонту справа от нас  были  острова  и  группы  пальм,
которые постепенно превращались в точки и исчезали в  северном  направлении.
Ближайший островок находился от нас на расстоянии 4- 5 морских миль.
     Забравшись на мачту, мы убедились, что, хотя нос плота и был  направлен
на самый крайний остров в цепи, все же снос плота в  сторону  был  настолько
велик, что мы двигались не в том направлении, куда смотрел нос. По сути дела
нас сносило наискось прямо на риф. Если  бы  килевые  доски  были  у  нас  в
порядке, можно было бы справиться со сносом плота, но лезть под него,  чтобы
закрепить килевые доски новыми оттяжками, - бессмысленно: акулы следовали за
нами по пятам.
     Мы понимали, что нам остается пробыть на-  плоту  "Кон-Тики"  считанные
часы. Нужно было использовать их для того, чтобы подготовиться к  неизбежной
катастрофе - крушению на коралловом  рифе.  Каждый  из  нас  знал,  что  ему
делать, когда настанет критический момент. Каждому  были  даны  определенные
обязанности. Никто не будет суетиться,  наступая  другому  на  пятки,  когда
настанет роковая мин