ута и каждая секунда будет на счету.
     "Кон-Тики" нырял вверх и вниз, вверх и вниз, повинуясь  порывам  ветра.
Уже не было сомнения, что мы попали в водоворот, образующийся  обычно  около
рифа, - волны набегали и наскакивали на откатывающиеся массы  воды,  которые
уже успели удариться об окружающую их стену.
     Шли по-прежнему под парусом, в надежде, что нам все же  удастся  обойти
риф. Мы подходили, хотя и боком, все ближе и ближе к нему и увидели с мачты.
что вся цепь коралловых островов тесно связана, частью под водой, частью над
ней, коралловым рифом, который тянулся, как мол, там, где море было белым от
пены и прыгало высоко в воздух.
     Риф Рароиа имеет форму овала, диаметром 40  километров.  Длинной  своей
стороной он обращен к востоку, в ту сторону, откуда мы пришли. В ширину риф,
тянувшийся от горизонта к горизонту, имел всего лишь несколько сот метров, и
за  ним,  вокруг  тихой  лагуны,  расположилась  цепь  идиллических   мелких
островков.
     Со смешанным чувством наблюдали мы, как впереди нас по всему  горизонту
риф безжалостно рвал и швырял в воздух голубой Тихий океан. Я знал, что  нас
ожидало. Я уже бывал на архипелаге Туамоту и много  раз  наблюдал  с  берега
великолепное зрелище, открывавшееся на востоке: буруны надвигались с  Тихого
океана и разбивались о риф. На юге один за другим появились новые острова  и
рифы. Мы, очевидно, находились у середины фасада кораллового рифа.
     На  борту  "Кон-Тики"  были  сделаны  все  приготовления  к   окончанию
путешествия. Все ценное мы снесли в хижину и прочно привязали.  Документы  и
бумаги, а также пленки и другие портящиеся от  воды  вещи  мы  запаковали  в
водонепроницаемые  мешки.  После  этого  мы  укрыли  всю  бамбуковую  хижину
парусиной, закрепили ее  особенно  прочным  тросом.  Когда  наконец  исчезла
последняя надежда,  мы  подняли  палубу  и  обрубили  тросы,  поддерживавшие
килевые доски. Вытащить их на палубу оказалось очень трудно, потому что  они
густо обросли огромными ракушками. Теперь, когда килевые доски были  убраны,
наш плот сидел в воде, как обычные бревна на плаву, и поэтому ему было легче
перебраться через риф. Лишившись паруса и  килевых  досок,  плот  повернулся
бортом к ветру и стал беспомощной добычей ветра и волн.
     Мы  выбрали  самый  длинный  трос  и  привязали  его  одним  концом   к
самодельному якорю, а другим к основанию мачты с правого борта; после спуска
якоря плот должен был войти в буруны кормой.  Якорь  был  сделан  из  пустых
баков для воды, наполненных использованными батарейками и  другими  тяжелыми
предметами, и из связанных накрест тяжелых мангровых бревнышек.
     Приказ номер один - первый и последний на плоту - гласил:  "Держись  за
плот". Что бы ни случилось,  мы  должны  были  крепко  держаться  на  плоту,
предоставив девяти бревнам принять на себя удар при столкновении с рифом.  С
нас было достаточно, если мы выдержим  удары  волн.  Прыгать  за  борт  было
равносильно самоубийству, потому что  мы  немедленно  стали  бы  беспомощной
жертвой  прибоя,  который  принялся  бы  швырять  нас  об  острые   кораллы.
Бессмысленно было бы спасаться и в резиновой лодке, потому что она или будет
опрокинута крутыми волнами, или вместе с нами разорвана рифом  в  клочья.  А
бревна рано или поздно будут выброшены  на  берег,  а  с  ними  и  мы,  если
ухитримся крепко на них удержаться.
     После этого всем было приказано надеть ботинки - впервые за сто суток -
и приготовить спасательные пояса. Польза от них была, однако,  сомнительной,
потому что, очутившись за бортом, нам предстояло скорее  разбиться  о  рифы,
чем утонуть. У нас осталось еще время, чтобы рассовать по карманам  паспорта
и те немногие доллары, которые у  нас  были.  Но  нас  беспокоил  отнюдь  не
недостаток во времени.
     В течение нескольких напряженных часов мы  беспомощно,  боком,  шаг  за
шагом  шли  к  рифу.  На   борту   царила   поразительная   тишина.   Молча,
перебрасываясь лишь необходимыми замечаниями, входили мы в хижину и выходили
из нее, занятые своей работой. Серьезность  лиц  показывала,  что  никто  не
пребывал в неведении относительно того, что нас ожидало, а отсутствие паники
говорило за то, что все мы приобрели непоколебимое  доверие  к  возможностям
плота. Если он перенес нас в целости и сохранности через океан, то  доставит
живыми и на берег.
     В хижине царил невероятный хаос: картонки с  продовольствием  и  всякий
другой крепко-накрепко привязанный груз. Турстейн едва нашел  себе  место  в
радиоуголке, где  ему  удалось  настроить  коротковолновый  радиопередатчик.
Теперь мы были на расстоянии 4 тысяч морских миль от Кальяо  и  радиостанции
военно-морской  школы,  поддерживавшей  с  нами  постоянную  связь,   а   до
радиолюбителей из США было еще  дальше.  Однако  накануне  нам  повезло:  мы
установили связь с радиолюбителем на  Раротонге  (архипелаг  Кука),  и  наши
радисты договорились с ним об  установлении,  в  виде  исключения,  связи  в
утренние часы. А пока что мы подходили все ближе и ближе  к  рифу.  Турстейн
стучал ключом и вызывал Раротонгу.
     Вот что записано в вахтенном журнале "Кон-Тики":
     "8.15. Мы медленно приближаемся к земле. Невооруженным глазом можем уже
различить справа стволы пальм.
     8.45. Ветер стал на четверть румба* еще более неблагоприятным для  нас,
и нет никакой надежды на то, что удастся увернуться от аварии. На борту  нет
паники, на палубе-лихорадочные  приготовления.  На  рифе  перед  нами  лежит
что-то, напоминающее остов  погибшей  шхуны,  но,  может  быть,  это  просто
прибившиеся бревна.
     *Румб - в данном случае направление от человека, находящегося на плоту,
на любую точку горизонта, указываемое компасом.

     9.45. Ветер гонит нас прямо к последнему острову  из  тех,  которые  мы
можем разглядеть за рифом. Сейчас мы ясно  видим  весь  коралловый  риф;  он
похож на стену из красных и белых кусочков, выступающую из  воды,  опоясывая
все острова. Вдоль всего рифа взлетает к небу белый пенящийся прибой.  Бенгт
подает нам хороший горячий обед-последний перед тяжелым испытанием. Да,  там
на рифе действительно лежат останки корабля. Мы подошли уже так близко,  что
видим искрящуюся лагуну  за  рифом  и  даже  очертания  островов  на  другой
стороне.
     Пока писались эти строки, глухой грохот прибоя снова  усилился  и.  как
резкая барабанная дробь, разносился вокруг, возвещая начало последнего  акта
драмы "Кон-Тики".
     9.50. Уже совсем близко. Идем вдоль рифа. Мы от
     него  всего  в  нескольких  метрах.  Турстейн   все   еще   говорит   с
радиолюбителем на Раротонге. Все ясно. Нужно уложить вахтенный журнал. Все в
бодром настроении. Выглядит  эта  история  неважно,  но  мы  должны  из  нее
выскочить".
     Через несколько минут мы выбросили якорь за борт. Он коснулся дна, плот
развернулся и встал кормой  к  бурлящему  пеной  рифу.  Якорь  на  несколько
мгновений задержал ход плота. Турстейн воспользовался этим и в бешеном темпе
застучал ключом. Он связался с Раротонгой. Прибой гремел  в  воздухе,  волны
яростно вставали и падали. Все были заняты работой  на  палубе,  а  Турстейн
передавал сообщение, что нас несет к рифу Рароиа,  и  попросил  Раротонгу  в
дальнейшем слушать каждый час на той же волне. Если от нас не будет  никаких
сообщений в течение 36 часов, он должен уведомить  норвежское  посольство  в
Вашингтоне. Последние слова Турстейна были:
     "О. К. 50 yards left. Here we go. Good bye!"*
     *О кэй1 Осталось 50 ярдов. Началось. Прощайте! (англ.)

     И он выключил станцию.  Кнут  запаковал  бумаги,  и  оба  со  всех  ног
бросились к нам на палубу. Якорь больше не выдерживал.
     Волны становились круче и круче и ложбины между ними все глубже,  и  мы
чувствовали, как плот стремительно взлетал вверх и опускался вниз,  вверх  и
вниз, все выше и выше...
     И снова громкий приказ:
     "Держитесь! Наплевать на груз! Держитесь!"
     Мы уже подошли к прибою так близко,  что  больше  не  слышали  упорного
беспрерывного грохота волн вдоль всего рифа.  Мы  слышали  теперь  отдельные
удары, раздававшиеся каждый раз, когда ближайший вал разбивался о скалы.
     Все были готовы, и каждый из нас крепко держался за тот  трос,  который
внушал ему больше доверия. В последний момент Эрик залез  в  хижину:  он  не
выполнил всей программы - забыл надеть ботинки.
     На корме никого не было, ей предстояло столкнуться с  рифом.  Ненадежны
были и два мачтовых штага на корме: в случае падения мачты они  повиснут  за
бортом над рифом. Герман, Бенгт и Турстейн забрались на  ящики,  у  передней
стены хижины. Герман ухватился за оттяжки, укреплявшие  стены,  а  остальные
двое ухватились за тросы мачты, которыми в лучшие времена поднимался  парус.
Кнут и я выбрали себе место около носового  штага,  считая,  что  если  даже
мачта, хижина и все остальное будет сметено за борт, то носовой штаг все  же
останется на плоту, потому что волны набегали с носа.
     Как только мы почувствовали, что попали в прибой, мы  обрубили  якорный
канат. Огромная волна вставала как раз под плотом и подняла высоко в  воздух
"Кон-Тики". Наступил великий момент: мы неслись на гребне  волны  с  бешеной
скоростью, наше еще живое суденышко скрипело, стонало и дрожало под  ногами.
Кровь  у  нас  буквально  кипела  от  возбуждения.  Помню,  что   совершенно
неожиданно для самого себя я замахал рукой и закричал изо всех  сил:  "Ура!"
Это вызвало некоторую разрядку в настроении и  не  нанесло  никакого  вреда.
Остальные, должно быть, подумали, что я сошел с ума, но все лица просияли  и
выразили улыбкой  свое  одобрение.  Мы  по-прежнему  неслись  вперед,  волны
бросались на нас сзади. "Кон-Тики" переживал свое  боевое  крещение.  Мы  не
сомневались, что все сойдет хорошо.
     Но приподнятое  настроение  скоро  исчезло.  Позади  нас,  как  зеленая
стеклянная стена, поднялась огромная волна, мы скользнули вниз. она налетела
на нас, и в следующее мгновение я увидел ее высоко над головой, почувствовал
сильнейший толчок и исчез под массой воды. У меня было такое  ощущение,  как
будто все мое тело отрывалось от плота и с такой  силой,  что  мне  пришлось
напрячь все мускулы и думать только об одном: "Держись!  Держись!"  В  таком
отчаянном положении руки могут быть оторваны от плота раньше,  чем  мозг  на
это согласится, зная, чем это грозит. Затем я почувствовал, что водяная гора
удаляется, освобождая мое тело из своих  дьявольских  тисков.  Когда  она  с
оглушительным грохотом и  ревом  пронеслась  мимо,  я  снова  увидел  Кнута,
висевшего около меня  свернувшись  в  клубок.  Сзади  гигантская  волна  уже
казалась почти плоской и серой, и когда она пронеслась наконец над  хижиной,
я увидел, как остальные трое тоже вынырнули из воды.
     Мы все еще были на плаву.
     Вмиг я восстановил свое положение и  обвился  руками  и  ногами  вокруг
штага. Кнут прыгнул, как тигр, к тем, кто был на ящике, потому  что  хижина,
невидимому, была более надежной опорой. Я слышал их  успокаивающие  крики  и
видел, как поднимается новый зеленый вал, который, вздымаясь, направлялся  к
нам. Я предостерегающе крикнул и постарался сделаться  как  можно  меньше  и
крепче. В следующий момент вновь разверзся ад, и "Кон-Тики" совершенно исчез
под массами воды. Море изо всех сил стаскивало и сдергивало бедный маленький
комочек-человека. Второй гигантский вал пронесся над нами.  И  третий  такой
же.
     Затем я услыхал торжествующий крик Кнута, державшегося за выбленки:
     - Посмотрите на плот - он держится!
     После трех валов только двойная мачта  накренилась  да  хижина  немного
осела.
     Мы еще раз почувствовали, что одерживаем  победу  над  стихией,  и  это
придало нам новые силы.
     Затем я увидел, как вздымается новая волна. Она была выше первых  трех.
Я снова предупредил криком товарищей, а сам поторопился взобраться как можно
выше на штаг и уцепился за него. Затем  я  исчез  в  недрах  зеленой  стены,
поднявшейся высоко  над  нами.  Находившиеся  позади  меня  товарищи  успели
заметить, что волна, в которой я исчез, достигала  высоты  8  метров,  а  ее
пенистый гребень был на 5 метров выше того вала, который меня накрыл.  Затем
огромная волна докатилась и до  них,  и  у  всех  у  нас  была  одна  мысль:
"Держись, держись, держись!"
     Мы, по всей вероятности, уже налетели на риф.  Я  ощутил  только  удар,
какое-то давление снизу на штаг, который начал провисать и  подпрыгивать  от
толчков. Вися на нем, я не мог определить, сверху или снизу шли толчки.  Все
произошло на протяжении нескольких секунд, но они  потребовали  больше  сил,
чем имеется обычно у человека.  Человеческий  организм  обладает  не  только
мускульной, но еще и другой силой, значащей гораздо  больше.  Я  решил,  что
если мне суждено умереть, то я умру в том положении, в  каком  находился,  -
как узел, висящий на штаге. Волны налетали, обрушивались и  мчались  дальше,
оставляя после себя  ужасающую  картину.  "Кон-Тики"  преобразился,  как  по
мановению волшебной палочки. Того плота, который мы так хорошо знали  многие
недели и месяцы, уже  не  существовало.  В  течение  нескольких  секунд  наш
чудесный мир превратился в обломки крушения.
     Я видел на борту, кроме самого себя, лишь одного  человека.  Он  лежал,
прижатый к крыше хижины, с вытянутыми руками и лицом вниз. И правая и задняя
стенки хижины были смяты, как карточный домик,  а  неподвижной  фигурой  был
Герман. Когда потоки воды помчались дальше на риф, я огляделся, но не увидел
никаких других признаков жизни. Мачта из  твердого  мангрового  дерева  была
сломана, как спичка, и верхушка ее при падении разбила крышу  хижины.  Мачта
со всеми снастями висела теперь  с  правого  борта  над  рифом.  Чурбан,  на
котором лежало  кормовое  весло,  был  расколот  пополам.  Поперечная  балка
переломлена, кормовое весло разбито  вдребезги.  Толстые  сосновые  доски  в
носовой  части  были  раздавлены,  как  коробки   из-под   папирос,   палуба
.разлетелась в клочья и, как  мокрая  бумага,  влепилась  в  переднюю  стену
хижины вместе с ящиками, банками, парусом  и  другими  предметами.  Отовсюду
торчали щепки бамбука и концы канатов. Кругом царил полный хаос.
     Я похолодел от ужаса. Что проку в  том,  что  я  держался  крепко?  Все
потеряно, если хотя бы один из членов экипажа плота погиб. А после  недавней
борьбы с волнами я видел лишь одного человека. В этот момент за бортом плота
появилась сгорбленная фигура Турстейна. Он, как обезьяна, висел  на  снастях
упавшей мачты, но ему удалось все-таки взобраться  на  борт  и  подползти  к
развалившейся хижине. Герман тоже повернул  голову  и  постарался  состроить
бодрую гримасу, но сам не двинулся с места. Я  крикнул,  в  надежде,  что  и
остальные отзовутся, и услыхал спокойный голос Бенгта, сообщавший, что  весь
экипаж находится на борту. Они лежали, крепко держась за тросы за баррикадой
из плетеного бамбука, покрывавшего палубу.
     Все произошло в несколько секунд. "Кон-Тики" отнесло обратной волной от
кипящего котла, а в это время подошла новая волна. В последний раз я крикнул
изо всех сил, стараясь перекричать окружающий грохот, и исчез в  нахлынувших
массах воды. Я висел, скорчившись,  на  штаге.  Прошло  бесконечных  две-три
секунды. Вал откатился. С меня было довольно.  Я  видел,  что  концы  бревен
бьются об острый выступ кораллового рифа, но не могут перевалить через него.
Затем нас снова  стало  уносить  от  рифа.  Я  видел  двух  людей,  которые,
растянувшись, лежали на крыше хижины. Но никто из нас больше не улыбался. Из
груды бамбука донесся спокойный голос:
     - Так дело не пойдет.
     И мной овладело уныние. Так как мачта все  больше  и  больше  кренилась
через правый борт, я оказался  наконец  висящим  за  бортом.  Шла  следующая
волна. Когда она прошла, я почувствовал смертельную усталость и думал лишь о
том, чтобы попасть на бревна и прилечь за баррикадой. Когда вода  отхлынула,
я впервые заметил около нас  обнажившийся  зловещий  красный  риф  и  увидел
Турстейна, стоявшего, согнувшись пополам, на блестящих  красных  кораллах  и
державшегося  за  снасти,  свисающие  с  мачты.   Кнут   стоял   на   корме,
приготовившись к прыжку. Я крикнул, что мы все должны оставаться на бревнах,
и Турстейн, как кошка, прыгнул обратно - его смыло за борт волной.
     Еще две или три волны меньшей силы обрушились на нас. А  что  случилось
потом, я не помню. Знаю только, что пенящиеся волны набегали и убегали, а  я
опускался все ниже и ниже, к красному рифу, над которым нас  подняла  волна.
Затем до меня стали долетать только вспененные гребни из соленых брызг, и  я
смог вскарабкаться на плот. Все мы  начали  перебираться  на  бревна  кормы,
которые лежали выше остальных на рифе.
     Мы не успели моргнуть глазом, как Кнут присел и прыгнул на риф. В руках
у него был трос, лежавший на корме.  Пользуясь  спадом  волны,  он  пробежал
метров двадцать по рифу и, когда следующая волна хлынула, пенясь,  на  него,
спала и широким потоком ринулась с рифа, - он стоял цел и невредим.
     Только теперь Эрик в ботинках  выполз  из  хижины.  Куда  легче  мы  бы
отделались, если бы последовали его примеру. Хижина не была снесена за борт,
а лишь превратилась под парусиной в лепешку, и Эрик спокойно вытянулся среди
вещей и слушал грохот волн, хотя обвалившиеся  бамбуковые  стены  прогнулись
внутрь. Бенгт получил небольшое сотрясение мозга, когда  на  него  свалилась
мачта, но ему тоже удалось заползти в хижину и улечься рядом с  Эриком.  Мы,
конечно, все бы залегли в  ней,  если  заранее  знали,  как  спокойно  будут
выдерживать натиск воды бесчисленные найтовы и плетеные бамбуковые стены.
     Эрик стоял наготове на корме, и когда волна отхлынула, он тоже  прыгнул
на риф. Следующей была очередь Германа, а за ним - Бенгта. С  каждой  волной
плот продвигался все дальше по рифу, и когда очередь дошла  до  Турстейна  и
меня, то плот находился уже так далеко на рифе, что не было  надобности  его
покидать. Весь экипаж принялся за спасение груза.
     Дьявольский выступ на рифе находился теперь  на  расстоянии  20  метров
сзади нас, и об него разбивались катившиеся один за другим  длинными  рядами
буруны. Коралловые полипы позаботились  построить  такой  высокий  риф,  что
только самая верхушка буруна могла посылать через наши головы  свежий  поток
морской воды в богатую рыбой лагуну. Здесь был свой мир -  мир  кораллов,  и
они развлекались, изобретая самые причудливые формы и раскраски.
     Далеко в глубине рифа мы нашли  выброшенную  волнами  резиновую  лодку,
полную воды. Воду мы вычерпали, а лодку притащили к обломкам плота. Здесь мы
нагрузили ее самыми необходимыми вещами; радиоаппаратурой, продовольствием и
бутылками с водой, и оттащили все это по  рифу  к  одиноко  возвышавшейся  и
похожей на метеорит коралловой глыбе. Затем мы вернулись к месту крушения за
новым грузом. Мы не знали, как сложатся обстоятельства  и  до  какого  места
будут доставать волны, когда начнется прилив.
     В мелководье на рифе мы  заметили  что-то,  блестевшее  на  солнце.  Мы
подошли поближе и, к своему удивлению, увидели,  что  это  были  две  пустые
консервные банки. Конечно, это совсем не  то,  что  мы  ожидали  найти.  Еще
больше мы удивились, когда рассмотрели, что маленькие банки  совсем  недавно
были откупорены и блестели как новенькие. На  них  была  надпись  "Ананасы",
точно такая же, как на банках, входивших в новый фронтовой паек, которым нас
снабдили для его проверки перед началом путешествия. Таким образом, это были
наши банки, которые мы выбросили за борт после нашего  последнего  обеда  на
"Кон-Тики".
     Мы по их пятам шли на риф.
     Кораллы под ногами были острыми и очень неровными, и когда  мы  шли  по
шероховатому дну, вода доходила то  до  щиколоток,  то  до  самой  груди,  в
зависимости от многочисленных каналов и ручьев,  прорезавших  риф.  Анемоны,
морские розы и кораллы делали риф