- Болен кто-нибудь?
     - Нет. Просто такая выдалась ночь.
     - Мне можете не объяснять...
     Я подмел лавку и поднял шторы, не думая об этой работе  и  не  чувствуя
ненависти к ней. Правила Джоя на все лады звенели  у  меня  в  голове.  И  я
рассуждал, обращаясь к своей аудитории на полках, -  может  быть,  вслух,  а
может быть, и нет, не знаю.
     - Дорогие коллеги, - говорил я. - Если это так просто,  почему  же  это
удается только немногим людям? Почему почти всякий раз повторяются одни и те
же, одни и те же ошибки? Что-то неизменно упускают из виду,  что  ли?  Может
быть, тут слабым местом является доброта? Марулло говорит, деньги  не  имеют
души. Не следует ли из этого, что для человека, имеющего  дело  с  деньгами,
доброта всегда слабость? Каким образом  удается  заставить  простых  славных
малых убивать на войне себе подобных? Правда, если противник иначе  выглядит
или говорит на другом языке, это облегчает  задачу.  А  как  же  гражданская
война? Янки, скажем, ели детей, а мятежники морили пленных голодом. Это тоже
облегчение задачи. Погодите, маринованная свекла и  соленые  грибки,  дойдет
очередь и до вас. Вам, я знаю, хочется услышать что-нибудь о  себе.  Всякому
хочется. Но я уже почти подошел  к  этому.  В  скобках,  так  сказать.  Если
духовный мир  подчинен  тем  же  законам,  что  и  мир  вещей,  значит,  все
относительно  в  этой  относительной  вселенной  -   нравственность,   нормы
поведения, понятие греха. Иначе не может быть. От этого никуда не  денешься.
Хоть и в скобках.
     А ты чего хочешь, коробка корнфлекса с маской Микки-Мауса на  крышке  с
этикеткой, в обмен на  которую,  приплатив  десять  центов,  можно  получить
чревовещательный аппарат? Тебя мне придется взять домой, но пока что сиди  и
слушай. То, что я говорил Мэри в шутку, -чистая правда. Мои предки, все  эти
высокопочтенные  шкиперы  и  судовладельцы,   несомненно   с   благословения
правительства, занимались захватом торговых судов во время революции и потом
в 1812 году. Это выглядело очень добродетельно и патриотично.  Но  в  глазах
англичан они были пиратами, присваивавшими чужое добро. Вот как было впервые
нажито состояние семьи Хоули, которое  не  сумел  сохранить  мой  отец.  Вот
откуда повелась деньга, делавшая деньгу. Мы можем гордиться этим.
     Я принес  ящик  с  томатной  пастой,  вскрыл  его  и  начал  выставлять
хорошенькие баночки на почти порожнюю полку.
     - Вам, может быть, неизвестно, потому что вы вроде как  бы  иностранцы.
Деньги не имеют не только души, у них  нет  ни  чести,  ни  памяти.  Но  они
автоматически вызывают уважение, если сумеешь удержать их на какое-то время.
Не думайте, что я осуждаю деньги. Напротив, я сам их очень  люблю.  Господа,
позвольте представить вам новых членов нашего  маленького  общества.  Вот  я
размещу их здесь, по соседству с бутылками кетчупа. Прошу любить и жаловать.
Эти пикули для сандвичей прибыли из Нью-Йорка. Там выросли, там приготовлены
и законсервированы. Мы тут беседовали в дружеском кругу на тему о деньгах. Я
мог бы назвать вам одно из лучших наших семейств - все вы, наверно,  слышали
это имя. Во всем мире  оно  известно.  Так  вот,  эти  люди  разбогатели  на
поставках мяса англичанам в то время, как наша страна воевала с  Англией,  и
тем не менее пользуются всеобщим уважением - и сами они  и  их  деньги.  Или
возьмем другую  династию  -  банкиров,  самых  крупных  в  своем  деле.  Его
основатель  купил  у  военного  ведомства  три  сотни  винтовок.  Они   были
забракованы как дефектные и опасные для употребления, а потому достались ему
очень дешево, центов по пятидесяти за штуку. А вскоре  после  того  генералу
Фремону, готовившему свой героический поход на запад, понадобилось оружие, и
он приобрел эти винтовки  заглазно  по  цене  двадцать  долларов  за  штуку.
Вероятно, они взрывались у солдат в руках... но история об этом  умалчивает.
Вот что значит "деньга деньгу делает". Неважно, откуда у тебя деньги,  важно
их иметь и с их помощью наживать еще. Не сочтите это за цинизм. Наш  с  вами
господин и повелитель, наследник славного римского имени Марулло, совершенно
прав. Когда дело касается денег,  для  обычных  правил  поведения  наступают
каникулы. Почему я люблю разговаривать с вами, с бакалейным  товаром?  Может
быть, потому, что я уверен в вашей скромности. Вы  не  станете  сплетничать,
пересказывать мои речи. Деньги - скучная материя только для тех, у кого  они
есть. Для бедняков это самая увлекательная тема на  свете.  Но  согласитесь,
если у человека появился активный интерес к деньгам, он хоть немного  должен
представлять себе  их  природу,  свойства  и  особенности.  Очень  мало  кто
интересуется деньгами ради самих денег - для этого нужно быть  или  истинным
художником  в  своем  деле,  или  скрягой.  Причем  таких   скряг,   которые
скряжничают из трусости, считать нечего.
     На полу выросла целая куча пустых  картонных  коробок.  Я  убрал  их  в
кладовую: подровняю потом края, пригодятся. Покупатели охотно пользуются ими
как тарой для покупок, и Марулло говорит: "Экономия пакетов, мальчуган".
     Я больше не  обижаюсь  на  это  слово  "мальчуган".  Пусть  зовет  меня
мальчуганом, пусть даже думает обо мне так.  Пока  я  возился  с  коробками,
кто-то забарабанил в дверь. Я взглянул на свой старый  массивный  серебряный
хронометр. Поверите ли - первый раз в жизни я опоздал с открытием  лавки.  Я
всегда отпирал точно в девять, минута в минуту, а тут стрелки показывали уже
четверть десятого. Разглагольствования перед  консервными  банками  отвлекли
меня от дела. За стеклом и решеткой двери маячила Марджи Янг-Хант. Я никогда
не обращал на нее особого внимания, никогда не приглядывался к  ней.  Может,
оттого сна и затеяла всю эту историю  с  гаданьем  -  просто  чтобы  вызвать
интерес к своей особе. Не нужно показывать, что ей это удалось.
     Я распахнул дверь.
     - Извините, если побеспокоила.
     - Да мне давно пора открывать.
     - Разве?
     - Конечно. Уже десятый час.
     Она вошла в лавку. Ее зад, приятно  круглившийся  под  платьем,  слегка
пружинил при каждом шаге: вверх - вниз. Спереди ее тоже бог не  обидел,  так
что подчеркивать ничего не требовалось. Все было на своем месте. Про  таких,
как Марджи, Джой Морфи говорит "конфетка" - а может, и мой сын Аллеи тоже. Я
ее, пожалуй, первый раз видел как следует. Черты лица у нее правильные,  нос
чуть длинноватый, губы с помощью помады сделаны более пухлыми, чем они есть,
особенно нижняя. Волосы выкрашены в  красновато-каштановый  цвет,  какого  в
природе не бывает, но красивый. Подбородок хрупкий, хоть и с ямочкой, а щеки
тугие и скулы  очень  широкие.  Глазами  своими  Марджи,  видно,  занималась
подолгу. Они у нее были того зелено-серо-голубого цвета, который меняется от
освещения. В общем лицо такое, которое многое может выдержать и выдерживало,
не дрогнув, даже грубость, даже пощечину. Марджи  метнула  взгляд  на  меня,
потом на полки с товаром, потом снова на меня. Вероятно,  она  приметлива  и
умеет запоминать примеченное.
     - Надеюсь, вы не по такому же делу, как вчера?
     Она засмеялась.
     - Нет, нет. У меня не каждый день бывают коммивояжеры. На  этот  раз  у
меня и в самом деле вышел весь кофе.
     - Обычная история.
     - То есть как?
     - Из десяти утренних покупателей девять  приходят  потому,  что  у  них
вышел весь кофе.
     - Нет, в самом деле?
     - В самом деле. Кстати, за коммивояжера спасибо.
     - Это была его идея.
     - Но вы ее подсказали. Вам какого кофе?
     - Все равно. У меня всегда получается бурда, какой бы я ни заваривала.
     - А вы по мерке сыплете?
     - Конечно. Но все равно получается бурда. Кофе - не... я хотела сказать
- не моя специальность.
     - Вы так и сказали. Попробуйте вот эту смесь. - Я снял с полки жестяную
банку, и когда Марджи потянулась, чтобы взять ее, - одно короткое  движение,
каждая часть ее тела ожила, заиграла, заговорила о себе. Вот  я  нога.  Я  -
бедро. А лучше всего я - округлый живот. Все это было ново для меня, увидено
впервые. Мэри говорит, что у каждой женщины есть свои сигналы,  которые  она
выкидывает, когда ей  это  нужно.  Если  так,  то  Марджи  обладает  сложной
системой  сигнализации,  в  которой  участвует   все,   от   острых   носков
лакированных туфель до каждого локона мягких каштановых волос.
     - Ваша хандра как будто прошла?
     - Вчера меня в самом деле одолевала хандра. Откуда только это берется?
     - Кто знает! Сколько раз со мной бывало так, и без всякой причины!
     - Здорово это у вас получилось, с гаданьем.
     - Вы не сердитесь?
     - Нет. Мне просто интересно, как вы это делаете.
     - Но вы же не верите в такие вещи.
     - Неважно, верю или не верю. Кое в чем вы попали в самую точку.  Насчет
некоторых моих мыслей, некоторых поступков.
     - Ну, например?
     - Например - что настало время для перемен.
     - Вы, верно, думаете, что я подтасовала карты?
     - Неважно. Если и подтасовали, что вас заставило подтасовать так, а  не
иначе? Об этом вы не думали?
     Она посмотрела мне прямо в глаза, пытливо, внимательно, с подозрением.
     - Д-да, - сказала она вполголоса. - То есть я хочу сказать  -  нет,  не
думала.  Что  меня  заставило  подтасовать  так,  а  не  иначе?  Выходит,  и
подтасовка не подтасовка.
     В дверь заглянул мистер Бейкер.
     - Привет,  Марджи,  -  сказал  он.-  Итен,  вы  поразмыслили  над  моим
предложением?
     - Поразмыслил, сэр. И хотел бы поговорить с вами.
     - Пожалуйста, Итен, когда угодно.
     - В будни мне трудновато выбрать время. Вы же знаете, Марулло почти  не
появляется здесь. А вот завтра вы будете дома?
     - После церкви, разумеется,  буду.  Отличная  идея.  Приходите  часа  в
четыре, вместе с Мэри. Пока дамы будут обсуждать весенние шляпки, мы с  вами
уединимся и...
     - У меня к вам целая куча вопросов. Пожалуй, я  их  заранее  выпишу  на
бумажку.
     - Сделайте милость. Что знаю, все охотно скажу. Так, значит, до завтра.
Привет, Марджи.
     Когда он ушел, Марджи сказала:
     - Вы не теряете времени.
     - А может, просто подчиняюсь судьбе. Слушайтенне сделать ли  нам  такой
опыт? Раскиньте опять карты - вслепую, не глядя, и посмотрите,  сойдется  ли
со вчерашним.
     - Нет! - сказала она. - Так нельзя. Вы что,  шутите  или вас и  вправду
затронуло?
     - По-моему, дело тут не в том, веришь или не веришь. Я, может быть,  не
верю в сверхчувственное восприятие, или в молнию, или  в  водородную  бомбу,
или даже в такие вещи, как фиалки или стая рыб,  но  я  знаю,  что  все  это
существует. Я и в привидения не верю, а между тем я их видел.
     - Ну, вы шутите.
     - Нисколько.
     - Вы перестали быть самим собой.
     - Верно. Это с каждым случается время от времени.
     - Но что послужило причиной, Ит?
     - Не знаю. Может быть, мне надоело стоять за прилавком.
     - Давно пора.
     - Скажите, вам действительно по душе Мэри?
     - Конечно. Почему вы спрашиваете?
     - Казалось бы, вы совсем не... ну, в общем, вы с ней очень разные.
     - Понятно, что вы хотите сказать. И все-таки она мне по душе. Я  просто
люблю ее.
     - Я тоже.
     - Везет же людям.
     - Я знаю, что мне повезло.
     - Не о вас речь, а о ней. Что ж, пойду варить свою бурду. А насчет карт
я еще подумаю.
     - Только не откладывайте, надо ковать железо, пока горячо.
     Она вышла, постукивая каблуками, ее  подбористый  зад  пружинил,  точно
резиновый. Я ее никогда не видел до этого дня. Сколько, наверно, есть людей,
на которых я всю жизнь смотрю и не вижу. Даже подумать  страшно.  И  опять в
скобках. Когда двое встречаются, каждый в чем-то изменяет другого, так что в
конце концов перед вами два новых человека. Может быть, это значит... Нет, к
черту, это слишком сложно. О таких вещах я решил думать только ночью,  когда
не спится. Меня напугало, что я не отпер лавку вовремя, забыл. Это все равно
что оставить свой платок на месте преступления или, скажем, очки, как в  том
знаменитом чикагском деле. Что кроется  за  этим?  Какое  преступление?  Кто
убийца и кто убитый?
     В полдень я приготовил четыре сандвича  с  сыром  и  ветчиной,  положил
салат и майонез. Сыр и салат, сыр  и  салат,  лезьте  на  дерево,  кому  дом
маловат. Два сандвича я отнес вместе с бутылкой кока-колы  к  боковой  двери
банка и вручил Джою.
     - Ну, нашли ошибку?
     - Нет еще. Все глаза проглядел, честное слово.
     - Отложили бы уж до понедельника.
     - Нельзя. Банковское дело любит точность.
     - Иногда, если перестанешь ломать голову, тут тебя и озарит.
     - Это я знаю. Спасибо за сандвичи. - Он приподнял верхний ломтик хлеба,
проверяя, положил ли я салат и майонез.
     Торговать бакалеей в канун Пасхи - это, как сказал бы мой августейший и
невежественный сын, "дохлое дело". Но произошли  два  события,  которые,  во
всяком случае, доказывали, что где-то глубоко-глубоко во мне и в самом  деле
совершается перемена. Ни вчера, ни позавчера я бы, наверно, не вел себя так,
как повел сегодня. Представьте себе, что  вы  перебираете  образцы  обоев  и
вдруг перед вами развернули совершенно новый узор.
     Сперва в лавку заявился Марулло. Его жестоко мучил артрит. Он то и дело
сгибал и разгибал руки; точно атлет-гиревик.
     - Как дела?
     - Так себе, Адьфио. - Никогда раньше я его неназывал по имени...
     - В городе сегодня пусто...
     - Что же вы не говорите "мальчуган"?
     - Мне казалось, ты этого не любишь.
     - Напротив, Альфио, очень даже люблю.
     - Все разъехались.- Видно, плечи ему жгло,  как  будто  в  суставы  был
насыпан горячий песок.
     - Когда вы перебрались из Сицилии сюда?
     - Давно. Сорок лет назад.
     - И с тех пор ни разу там не были?
     - Ни разу.
     - Почему бы вам не съездить туда в гости?
     - Зачем? Все теперь. там по-другому.
     - И вам не интересно посмотреть?
     - Да нет, не очень.
     - А родные у вас есть?
     - Как же, брат и его дети, и у детей уже тоже есть дети.
     - Что ж, вам совсем не хочется повидать их?
     Он посмотрел на меня так, как я, должно  быть,  смотрел  на  Марджи,  -
точно в первый раз увидел.
     - С чего это ты вдруг, мальчуган?
     - Тяжело смотреть, как этот артрит мучает вас. В  Сицилии  ведь  тепло.
Может, там у вас поутихнут боли.
     Он подозрительно покосился на меня.
     - Что с тобой случилось?
     - А что?
     - Ты сегодня не такой, как всегда.
     - А! Узнал одну приятную новость.
     - Уж не собрался ли ты уходить от меня?
     - Пока еще нет. Если бы вы надумали ехать в Италию, не беспокойтесь, я
вас дождусь.
     - А что за новость?
     - Не хочу говорить до поры  до  времени.  Это  ведь  дело  такое...-  Я
покрутил рукой в воздухе.
     - Деньги?
     - Не исключено. А в самом деле, Альфио, человек вы богатый. Прокатились
бы, пусть там в  Сицилии  поглядят,  что  такое  богатый  американец.  И  на
солнышке бы погрелись. А лавку можете спокойно оставить на меня. Вы сами "то
знаете.
     - Так ты не думаешь уходить?
     - Да нет же, черт возьми. Вы меня достаточно знаете, разве  я  способен
вас подвести?
     - Тебя словно подменили, мальчуган. Что с тобой?
     - Я же вам сказал. Поезжайте, понянчите bambinos <Детишек (итал.).>.
     - Я теперь там чужой, - сказал он, но я почувствовал, что посеял в  его
душе тень чего-то - посеял крепко. И  уже  не  сомневался,  что  вечером  он
придет в лавку и станет проверять книги. Подозрительный, сволочь.
     Не успел он уйти, явился - точь-в-точь как накануне -  коммивояжер  "Б.
Б. Д. и Д.".
     - Я не по делу,- сказал он.- Просто собрался до  понедельника  в Монток.
Вот и решил зайти по дороге.
     - Очень кстати, - сказал я. - Мне как раз нужно вам  кое-что отдать.- И
протянул ему бумажник, откуда торчали двадцать долларов.
     - Это вы зря. Сказал же я вам, что пришел не по делу.
     - Возьмите!
     - Как мне вас понимать?
     - В наших местах так скрепляют договор.
     - Но что случилось, вы обиделись?
     - Ничуть не бывало.
     - Так почему же?
     - Возьмите! Торги еще не окончены.
     - Господи, неужели Вэйландс предложил больше?
     - Нет.
     - Кто же, черт побери?
     Я всунул двадцатидолларовую бумажку в его нагрудный карман,  за  уголок
платка.
     - Бумажник я оставлю себе, - сказал я, - он мне нравится.
     - Послушайте, я не могу предложить  другой  цены,  пока  не  снесусь  с
главной конторой. Подождите хотя бы до вторника.  Я  вам  позвоню.  Если  вы
услышите "Говорит Хью", знайте, что это я.
     - Звоните, мне ваших денег не жаль.
     - Но вы подождете, как я прошу?
     - Подожду, - сказал я. - Увлекаетесь рыбной ловлей?
     - Только в  дамском  обществе.  Пробовал  пригласить  в  Монток  Марджи
конфетка, а не дамочка! Какое там! Напустилась на меня так, что я  не  знал,
куда деваться. Не понимаю я женщин.
     - Да, они все чудней и чудней становятся.
     - Золотые ваши слова, - сказал он как-то по-старомодному. Он  был  явно
озабочен.- Ничего не предпринимайте до моего звонка, - сказал он.-  Господи,
а я-то думал, что имею дело с наивным провинциалом.
     - Я не намерен обманывать доверие хозяина.
     - А, чушь. Вы просто хотели увеличить ставку,
     - Я просто отказался от взятки, если  вам  так  хочется  называть  вещи
своими именами.
     И вот вам доказательство, что во мне что-то изменилось. Я сразу вырос в
глазах этого субъекта,  и  мне  это  понравилось.  Даже  очень  понравилось.
Прохвост решил, что мы с ним одного поля ягоды, но я покрупнее.
     Перед самым закрытием лавки позвонила Мэри.
     - Итон, - начала она, - ты только на меня не сердись...
     - За что, моя былинка?
     - Понимаешь, она такая одинокая, и мне... словом, я пригласила Марджи к
обеду.
     - Ну что же.
     - Так ты не сердишься?
     - Да нет же, черт возьми!
     - Не чертыхайся. Завтра Пасха.
     - Ах, кстати. Почисть свои перышки. Мы завтра  в  четыре  часа  идем  к
Бейкерам.
     - К ним домой?
     - Да, мы приглашены к чаю.
     - Мне придется идти в костюме, который я сшила для пасхальной службы.
     - Прекрасно, лопушок.
     - Так ты не сердишься за Марджи?
     - Я тебя люблю, - сказал я.
     И я в самом деле люблю ее. Очень люблю. И, помню,  я  тут  же  подумал,
каким сукиным сыном может иногда быть человек.


        ГЛАВА V

     С Вязовой улицы я свернул на дорожку, вымощенную щебнем,  но  посредине
дорожки остановился и окинул взглядом старый дом. Я смотрел на него с особым
чувством. Мой дом. Не Мэри, не отцовский, не Старого шкипера,  а  мой.  Могу
продать его, могу поджечь, а могу ничего с ним не делать.
     Не успел я подняться на третью ступеньку, как дверь распахнулась  и  на
меня обрушился Аллен с криком:
     - А где "Пике"? Ты принес "Пике"?
     - Нет, - сказал я.  Но  (чудо  из  чудес!)  он  не  разразился  воплями
негодования и обиды и не стал призывать мать  в  свидетели,  что  я  же  ему
обещал.
     Он только горестно охнул и поплелся прочь.
     - Добрый вечер, - сказал я его удаляющейся спине, и  он  остановился  и
повторил "Добрый вечер" так, как будто это было. иностранное слово,  которое
он только что выучил.
     Мэри вышла в кухню.
     - Ты постригся, - сказала она. Любую перемену во мне она- объясняет или
температурой, или стрижкой.
     - Нет, завитушка, я не стригся.
     - А я тут совсем завертелась с приготовлениями.
     - Приготовлениями?
     - Я же тебе сказала, к обеду придет Марджи.
     - Хорошо, но зачем такой тарарам?.
     - У нас уже сто лет не было гостей к обеду.
     - Это верно. Что правда, то правда.
     - Ты наденешь темный костюм?
     - Нет, серый - Сивого мерина.
     - А почему не темный?
     - Помнется, а мне завтра идти в нем в церковь.
     - Я утром могу отутюжить.
     - Надену Сивого мерина, ни у кого  в  округе  нет  такого  симпатичного
костюма