вижно  парила  в  воздухе,  высматривая  добычу,  а  высмотрев,  камнем
бросалась на нее; чайки взмывали вверх, держа в когтях раковину венерки  или
гребешка, и кидали ее с высоты, чтобы разбить створки и  съесть  содержимое.
Иногда пушистой тенью ныряла в  воду  выдра;  кролики  браконьерствовали  на
ближних грядках, и серые белки мелкой зыбью  пробегали  по  улицам  городка.
Фазаны хлопали крыльями, подавая свой хриплый голос. Голубые цапли  замирали
у отмелей, похожие на двуногие рапиры, а по ночам  слышался  тоскливый  крик
выпи, точно стон нераскаянной души.
     Весна в Нью-Бэйтауне поздняя, и лето наступает тоже поздно,  принося  с
собой совсем особенные звуки, запахи и веяния, диковатые и нежные. В  начале
июня, когда распахнется зеленый мир  листьев,  трав  и  цветов,  сегодняшний
закат не похож на вчерашний. По вечерам перепелки выкликают свое "пить-пора,
пить-пора", а ночная темнота вся наполнена жалобами козодоя. Дубы  разбухают
от листвы и роняют в  траву  длинные  кисточки  соцветий.  Городские  собаки
стаями совершают экскурсии в лес и по нескольку дней пропадают  там,  одурев
от восторга.
     В июне мужчина, повинуясь инстинкту,  косит  траву,  бросает  семена  в
землю и ведет нескончаемую войну с кротами и кроликами, с муравьями, жучками
и птицами, со всеми, кто посягает на плоды его трудов. А женщина смотрит  на
кудрявые лепестки розы и вздыхает, оттаивая душой, и кожа у  нее  становится
как лепесток, а глаза - как тычинки.
     Июнь - веселый месяц, прохладный и теплый, влажный  и  звонкий,  месяц,
когда все идет в рост и все старое повторяется в новом, сладость  и  отрава,
созидание и пагуба. По Главной улице бродят, взявшись  за  руки,  девушки  в
узких брючках, и крохотный радиоприемник, прижатый к плечу, напевает  им  на
ухо любовные песни. В кафе-мороженом Тэнджера сидят  на  высоких  табуретках
юноши, полные сил, потягивая  через  соломинки  залог  будущих  прыщей.  Они
смотрят на девушек козлиным взглядом и отпускают  пренебрежительные  шуточки
на их счет, а у самих скулит нутро от любовного томления.
     В июне почтенный делец завернет к "Элу  и  Сьюзен"  или  в  "Фок-мачту"
выпить кружку холодного пива, заодно соблазнится стаканчиком виски,  и  там,
глядишь, и напьется средь бела дня. И так же средь  бела  дня  то  одна,  то
другая запыленная машина воровато пробирается к неказистому дому  с  наглухо
закрытыми ставнями, что стоит на отшибе в конце Мельничной улицы: там  Элис,
городская шлюха, разрешает послеполуденные сомнения ужаленных июнем  мужчин.
А  за  волнорезом  весь  день  покачиваются  стоящие  на  якоре   лодки,   и
повеселевшие люди выпрашивают себе у моря пропитание.
     Июнь - месяц ремонта и стройки, планов и замыслов. Редко кто не тащит к
себе в дом цементные блоки и всякую  строительную  мелочь  и  не  рисует  на
старых конвертах нечто, напоминающее  Тадж-Махал.  Десятки  лодок  лежат  на
берегу кверху килем, блестя свежей краской, а хозяева их,  распрямив  спину,
любуются своей работой. Правда, школа еще крепко держит  в  узде  непокорных
ребятишек, но бунт накипает, и когда подходит  время  экзаменов,  вспыхивает
эпидемия простуды, свирепствующая вплоть до первого дня каникул.
     В июне прорастает сладостное семя лета. "Куда мы  поедем  на  Четвертое
июля?.. Пора уж нам  подумать,  как  мы  проведем  каникулы".  Июнь  -  мать
сокрытых возможностей и опасностей: храбро плывут утята, не видя  под  водой
разинувшей пасть черепахи, салат зеленеет, подстерегаемый засухой,  помидоры
тянутся вверх, пока не добралась  до  них  гусеница  совки,  отцы  и  матери
семейств, размечтавшись о горячем песке и загаре, забывают  бессонные  ночи,
звенящие музыкой комаров. "Уж в этом-то году я отдохну. Не измотаюсь, как  в
прошлом. Не дам ребятишкам устроить мне вместо отпуска двухнедельный. ад  на
колесах. Я весь год тружусь. Эти две неделя мои. Я весь год тружусь".  Перед
радужными перспективами отдыха бледнеют воспоминания, и кажется, что  все  к
лучшему в этом лучшем из миров.
     Нью-Вэйтаун долгое время пребывал в спячке. Те, что правили  им  -  его
политикой, моралью, экономикой, - правили  так  давно,  что  заведенный  ими
порядок успел окостенеть. Мэр, муниципалитет, судьи, полицейские - все  были
бессменны. Мэр продавал городу ненужное оборудование, судьи отменяли  штрафы
за нарушение уличного движения и за столько лет успели даже забыть, что  это
противоречит закону -  его  букве,  во  всяком  случае.  Будучи  нормальными
людьми, они не видели в своих действиях ничего  безнравственного.  Люди  все
нравственны. Безнравственны только их ближние.
     'Яркие дни веяли уже теплым дыханием лета. На улицах появились приезжие
- из тех, у кого нет детей и кто может рано начать  свой  летний  отдых,  не
дожидаясь школьных каникул. Они ехали на машинах с прицепами, погрузив  туда
лодки и навесные  моторы.  Они  заходили  в  лавку,  и  Итен  не  глядя  мог
определить в них отпускников по их  покупкам  -  антрекоты,  плавленый  сыр,
крэкеры и сардины в банках.
     Джой Морфи зашел выпить холодной кока-колы, он теперь делал это  каждый
день, с тех пор как установилась теплая погода.
     - Вам бы надо завести сатуратор, - сказал он, махнув бутылкой в сторону
холодильника.
     - А заодно отрастить еще две пары рук или  раздвоиться,  как  гороховый
стручок. Вы забываете, кум Джой, что не я тут хозяин.
     - И очень плохо, что не вы.
     - Желаете выслушать печальную повесть об упадке королевского рода?
     - Знаю я вашу повесть. Не умели отличить дебет  от  кредита  в  счетной
книге. Пришлось в поте лица постигать премудрости  двойной  бухгалтерии.  Но
ведь постигли же в конце концов.
     - Много мне от этого пользы.
     - Будь лавка ваша, вы наживали бы большие деньги.
     - Но она не моя.
     - Если б вы открыли свою по соседству, все покупатели перешли бы к вам.
     - Почему вы так думаете?
     - Люди охотнее покупают у того, кого знают.  Это  называется  репутация
фирмы, и она всегда помогает делу.
     - Как видно, не всегда. Меня и раньше знал весь город, что не  помешало
мне обанкротиться.
     - Это совсем другой вопрос. Вы не умели обращаться с поставщиками.
     - Может, я и сейчас не умею.
     - Нет, умеете. Вы даже сами не заметили, как научились. Но беда в  том,
что вы и сейчас смотрите на  жизнь  глазами  банкрота.  Нельзя  так,  мистер
Хоули. Нельзя так, Итен.
     - Спасибо.
     - Я вам желаю добра. Когда Марулло уезжает в Италию?
     - Еще не знаю. Скажите мне, Джой, он  очень  богат?  Впрочем,  нет,  не
говорите. Вам не полагается рассказывать о делах клиентов.
     - Для друга можно сделать исключение из правила.  Я  не  все  его  дела
знаю, но, судя по его банковскому счету, он безусловно  человек  богатый.  А
кроме того - во что только у него не вложены деньги! И недвижимость в разных
местах, и свободные земельные участки, и дачи на взморье, и  солидная  пачка
закладных, такая, что одной рукой не удержишь.
     - Это-то вам откуда известно?
     - Он у нас абонирует сейф - из тех, что побольше. Один ключ у  него,  а
другой у меня. Каюсь, я  нет-нет  да  и  загляну  одним  глазком.  Природное
любопытство, что поделаешь.
     - Но он не  замешан  в  каких-нибудь  темных  делах?  Ну  там  торговля
наркотиками или вымогательство - знаете, о чем постоянно пишут в газетах.
     - Не могу сказать наверняка. Он ведь нам не докладывает. Какие-то суммы
берет, какие-то вносит время от времени. И потом, я же не знаю, где  он  еще
держит деньги. Заметьте, я вам не называл никаких цифр.
     - А я вас и не просил об этом.
     - Хочется пива. У вас пива нет, Итен?
     - Только в консервах - навынос. Но я могу открыть и дать  вам  бумажный
стакан.
     - Я не хочу, чтобы вы из-за меня нарушили закон.
     - Ерунда. - Итен проткнул крышку консервной банки. - Если  кто  войдет,
спрячьте за спину, вот и все.
     - Спасибо. Я о вас часто думаю, Итен.
     - Почему?
     - Может быть, потому, что вообще люблю совать нос в чужие дела. Неудача
действует на психику. Это  как  те  ямки-ловушки,  что  выкапывает  в  песке
муравьиный лев. Скользишь и скользишь вниз, и нужно  большое  усилие,  чтобы
выбраться.  Но  вы  должны  сделать  это  усилие,  Ит.  Раз  выбравшись,  вы
почувствуете, что успех тоже действует на психику.
     - И это тоже ловушка?
     - Может быть, но приятная.
     - А что если человек выберется из ямки, а другой в нее угодит?
     - Без Божьей воли и малая пташка не упадет на землю.
     - Никак не пойму, что вы мне, собственно говоря, советуете.
     - Я и сам не пойму. Понимал бы,  так,  может,  самому  бы  пригодилось.
Банковские кассиры не выходят в президенты. А вот  тот,  у  кого  хоть  грош
капиталу, может выйти. В общем, вот мой совет: есть случай  -  не  упускайте
его. Другой может не подвернуться.
     - Вы философ, Джой. Философ-финансист.
     - А вы не смейтесь. Чего  не  имеешь,  о  том  и  думаешь.  Одиночество
располагает к раздумьям. Говорят, большинство людей на  девяносто  процентов
живет в прошлом, на семь в  настоящем,  и,  значит,  для  будущего  остается
только три процента. Умней всех об этом  сказал  старый  Сэтчел  Пейдж:  "Не
оглядывайтесь назад. Может быть, за  вами  погоня".  Ну,  мне  пора.  Мистер
Бейкер завтра едет в Нью-Йорк на несколько дней. У него хлопот полон рот.
     - Каких таких хлопот?
     - Не могу знать. Но я разбираю почту. Последнее время он получает много
писем из Олбани.
     - Политика?
     - Я только разбираю почту. Я ее. не читаю. Что, у вас всегда так тихо?
     - В это время дня всегда. Минут через десять затишье окончится.
     - Ага, видите! Вот что значит опыт. Пари держу, до  своего  банкротства
вы этого не знали. Ну, до скорого. Помните же: на Бога  надейся,  а  сам  не
плошай.
     От пяти до шести торговля, по обыкновению, шла бойко. Город жил уже  по
летнему времени, переведя стрелки на час вперед, и когда Итен, внеся с улицы
лотки с фруктами, запер дверь и опустил зеленые  шторы,  солнце  еще  стояло
высоко над горизонтом и было совсем светло. Он собрал по списку продукты для
дома и уложил их в большую бумажную сумку. Потом снял фартук, надел  плащ  и
шляпу и, взгромоздись на прилавок, оглядел свою паству, безмолвствовавшую на
полках.
     - Никаких проповедей! - сказал он. -  Просто  запомните  слова  Сэтчела
Пейджа. Надо, видно, и мне взять себе за правило: не оглядываться назад.
     Он достал из бумажника линованные странички и вложил их  в  пакетик  из
вощеной бумаги.  Потом,  открыв  белую  эмалированную  дверцу  холодильника,
засунул скользкий пакетик  в  глубину,  за  компрессор,  и  снова  захлопнул
дверцу.
     В ящике под кассой он разыскал пыльную,  захватанную  телефонную  книгу
Манхэттена,  хранившуюся  там  на  случай   каких-нибудь   срочных   заказов
поставщикам. Буква "С", Соединенные Штаты,  департамент  юстиции...  Он  вел
пальцами вниз - вдоль длинного столбца названий, пока  не  дошел  до  Службы
иммиграции и натурализация - БА 7-0300, веч. суб. вскр. праздн. ОЛ 6-5888.
     Он сказал вслух:
     - ОЛ 6-5888 - ОЛ 6-5888, звонить вечером просим. - И добавил, обращаясь
к консервным банкам, но не глядя на них: - Если все  честно  и  в  открытую,
никому вреда не будет.
     Итен вышел из лавки через боковую дверь и запер ее за  собой.  Держа  в
руке сумку с продуктами, он направился через улицу к подъезду,  над  которым
красовалась вывеска: "Отель и ресторан "Фок-мачта".  В  ресторане  толпились
любители коктейлей, но в маленьком вестибюле, где стояла  телефонная  будка,
не было никого, даже портье. Он затворил за собой стеклянную дверь, поставил
сумку на пол, высыпал на  полочку  всю  свою  мелочь,  нашел  десятицентовую
монетку и, опустив ее в щель, набрал 0.
     - Вас слушают.
     - Коммутатор? Мне нужно поговорить с Нью-Йорком.
     - Пожалуйста. Наберите номер.
     И он набрал номер.

     Итен пришел домой с полной сумкой продуктов. Хорошо, когда вечер  такой
длинный! Он шел, приминая Подошвами пышно разросшуюся траву  газона.  Войдя,
он смачно поцеловал Мэри.
     - Лапка, - сказал он, - газон в невозможном  виде.  Что,  если  послать
Аллена подстричь его?
     - Право, не знаю. Уж очень сейчас горячее время конец года, экзамены.
     - А что это за отвратительное карканье несется из гостиной?
     -  Аллен  упражняется   в   чревовещании.   Он   будет   выступать   на
заключительном вечере в школе.
     - Да, придется мне, видно, самому подстригать газон.
     - Не сердись, милый. Ты же знаешь детей.
     - Начинаю узнавать понемножку.
     - Ты не в духе? Был трудный день?
     - Как тебе сказать. Пожалуй, нет. Но я с утра на ногах,  и  перспектива
топтаться по газону с косилкой не приводит меня в восторг.
     - Хорошо бы нам иметь мотокосилку. Вот как у  Джонсонов  -  садишься  и
едешь.
     - Хорошо бы нам иметь садовника или еще лучше двух. Как у  моего  деда.
Садишься и едешь! Да,  с  такой  косилкой  Аллен,  может,  и  согласился  бы
подстригать газон.
     - Не придирайся к мальчику. Ему всего четырнадцать лет. Они все такие.
     - Кто это придумал, что дети - радость родителей?
     - Конечно же, ты не в духе.
     - Как тебе  сказать.  Может  быть.  А  это  карканье  меня  приводит  в
бешенство.
     - Аллен упражняется.
     - Это я уже слышал.
     - Пожалуйста, не вымещай на нем свое дурное настроение.
     - Постараюсь. Хотя это, в общем, было бы невредно.
     Итен толкнул дверь в гостиную, где Аллен выкрикивал какие-то искаженные
до неузнаваемости слова, держа во рту маленькую трубочку вроде свистульки.
     - Что это такое?
     Аллен выплюнул трубочку на ладонь.
     - Это чревовещание. Помнишь, ты мне принес коробку "Пикса"?
     - А ты его уже съел?
     - Нет. Я не люблю корнфлекс. Ну, папа, мне надо упражняться.
     - Успеешь. - Итен сел в кресло. - Что ты думаешь о своем будущем?
     - О чем?
     - О будущем. Разве вам в школе не говорят о таких вещах? Что будущее  в
ваших руках?
     Эллен успела проскользнуть в комнату и клубочком, по-кошачьи свернуться
на диване. Она  тотчас  же  отозвалась  журчащим  смешком,  в  котором  было
спрятано стальное лезвие.
     - Он хочет попасть на телевидение, - сказала она.
     -  А  что,  один  мальчишка,  ему  всего  тринадцать  лет,  выиграл   в
телевикторину сто тридцать тысяч долларов.
     - А потом оказалось, что это все было подстроено, - заметила Эллен.
     - А все равно сто тридцать тысяч у него остались.
     Итен спросил негромко:
     - Моральная сторона дела тебя не беспокоит?
     - Чего там, когда столько денег.
     - Ты, значит, не считаешь это нечестным?
     - Подумаешь, все так делают.
     - А ты слыхал о тех, кто предлагает  себя  на  серебряном  блюде  и  не
находит охотников? Это значит - ни чести, ни денег.
     - Что ж, риск всегда есть. Когда  режут  пирог,  хорошо  тому,  с  чьей
стороны он крошится.
     - Ах вот как, -  сказал  Итен.  -  Чем  философствовать,  ты  бы  лучше
последил за своими манерами. Как ты сидишь? Сядь прямо!
     Мальчик вздрогнул, посмотрел на отца, как бы желая удостовериться,  что
он не шутит, потом выпрямился с обиженным видом.
     - Как у тебя дела в школе?
     - Нормально.
     - Я не понимаю, что это значит. Хорошо или плохо?
     - Ну, хорошо.
     - А нельзя ли без "ну"?
     - Хорошо.
     - Ты собирался писать сочинение на тему о своей любви к  Америке.  Судя
по твоей готовности погубите Америку, ты, видно, передумал.
     - Как это - погубить?
     - Разве можно любить по-честному, поступая нечестно?
     - Да ну, папа, все так делают.
     - По-твоему, это меняет суть дела?
     - Ничего тут такого нет. А сочинение я уже написал.
     - Отлично, дашь мне прочесть.
     - Я его уже отправил.
     - Но копия у тебя, вероятно, осталась?
     - Нет.
     - А если оно пропадет?
     - Я как-то не подумал. Папа, все мальчики летом едут в лагерь,  я  тоже
хочу.
     - Это нам не по карману. И далеко не все мальчики едут.
     - Эх, были бы у нас деньги. - Он посмотрел на свои  руки,  лежавшие  на
коленях, и облизнул губы.
     У Эллен, не отводившей от него взгляда, сузились зрачки.
     Итен внимательно наблюдал за сыном.
     - Это можно устроить, - сказал он.
     - Что, папа?
     - Можешь летом поработать в лавке.
     - Как так - поработать?
     - То есть ты хочешь знать, что  тебе  придется  делать?  Носить  товар,
расставлять его на полках, подметать пол, а может быть, если я увижу, что ты
справляешься, - и с покупателями заниматься.
     - Но я хочу ехать в лагерь.
     - Ты и сто тысяч выиграть хочешь.
     - Может, я получу премию за сочинение. Хоть в  Вашингтон  тогда  поеду.
Все-таки разнообразие после целого года учебы.
     - Аллен! Существуют неизменные правила поведения, чести,  вежливости  -
вообще всякого проявления себя вовне. Пора научить  тебя  считаться  с  ними
хотя бы на словах. Возьму тебя в лавку, и будешь работать.
     Мальчик поднял голову.
     - Не имеешь права.
     - Что, что такое?
     -  Закон  о  детском  труде.  До  шестнадцати  лет  даже   специального
разрешения нельзя получить. Что ж, ты хочешь, чтобы я нарушал закон?
     - По-твоему, значит, все дети, которые помогают  родителям,  наполовину
рабы, наполовину преступники? - Гнев Итена был  неприкрытым  и  беспощадным,
как любовь. Аллен отвел глаза.
     - Я этого не хотел сказать, папа.
     - Надеюсь, что не хотел. И другой раз  не  скажешь.  Тебе  должно  быть
стыдно перед двадцатью поколениями Хоули и Алленов. Они все были  достойными
людьми. Когда-нибудь, может, и ты таким будешь.
     - Да, папа. Можно, я пойду к себе, папа?
     - Ступай.
     Аллен медленно побрел к лестнице.
     Как только за ним закрылась дверь, Эллен задрыгала ногами в воздухе. Но
тут же выпрямилась и чинно, благонравно одернула юбку.
     - Я читала речи Генри Клея <Известный американский политический деятель
и оратор (1777-1852).>. Вот умел говорить.
     - Еще бы.
     - Ты помнишь эти речи?
     - Не так уж хорошо, пожалуй. Я ведь их читал давно.
     - Мне понравилось.
     - Я бы сказал, это все же чтение не для школьниц.
     - А мне очень понравилось.
     Итен поднялся с кресла, преодолевая тяжесть долгого, утомительного дня.
     В кухне он застал Мэри, сердитую и заплаканную.
     - Я все слышала, -  сказала  она.  -  Ты  просто  сам  не  знаешь,  что
говоришь. Ведь он еще ребенок.
     - Вот и хорошо, а то потом поздно будет, голубка моя.
     - Пожалуйста, без голубок. Я не позволю тебе тиранить детей.
     - Тиранить? О господи!
     - Он еще ребенок. Что ты вдруг напал на него?
     - Ничего, ему это на пользу.
     - Не знаю, о какой пользе ты говоришь. Раздавил мальчика, как козявку.
     - Ты не права, родная. Я просто хочу, чтобы он увидел  жизнь,  как  она
есть. А то у него складывается ложное представление о ней.
     - А кто ты такой, чтобы судить о жизни?
     Итен молча пошел к выходу.
     - Куда ты?
     - Подстригать газон,
     - Но ведь ты же устал.
     - Я уже отдохнул. - Он через плечо оглянулся на Мэри, стоявшую у  двери
в гостиную. - Трудно людям понять друг друга, - сказал  он  и  на  мгновение
улыбнулся ей уже с порога.
     Через минуту со двора донесся стрекот косилки,  врезающейся  в  мягкую,
густую траву.
     Звук приблизился к двери и затих.
     - Мэри, - позвал Итен, - Мэри, голубка, я люблю тебя. - И косилка снова
застрекотала, энергично выравнивая разросшийся газон.


        ГЛАВА XII

     Марджи  Янг-Хант  была  привлекательная  женщина,  начитанная,   умная,
настолько умная, что знала, когда и как маскировать свой ум. Ей не повезло с
мужьями: один оказался слаб, второй еще слабее - умер. Романы давались ей не
легко. Она их создавала сама, укрепляла шаткие позиции  частыми  телефонными
звонками, письмами,  поздравительными  открытками,  тщательно  подстроенными
случайными встреч