асечкой вычернен ламповой  сажей,  и  в
уборной стоит наготове банка со смазочным маслом, куда он будет  засунут,  а
затем при удобном случае передан Стони.
     Я прибавил еще одно заключительное  правило:  не  жадничай.  Не  хватай
слишком  много  и  остерегайся  крупных  купюр.  Шесть   -   десять   тысяч,
предпочтительно десятками и  двадцатками,  -  вполне  достаточно,  и  удобно
хранить и тратить. Коробка от торта, что  стоит  на  холодильнике,  послужит
подменной тарой; как только все будет закончено, она вернется на свое  место
и в ней  опять  будет  торт.  Я  пробовал  изменять  свой  голос  с  помощью
чревовещательной трубки Аллена, но потом решил, что лучше обойтись без слов,
одними жестами. Все наготове, ничего не Забыто.
     Я даже пожалел, что мистера Бейкера нет в городе. Будут  только  Морфи,
Гарри Роббит и Эдит Олден. Время было у меня рассчитано  до  долей  секунды.
Без пяти девять я поставлю метлу у  входа.  Дальше  все  репетировалось  уже
множество раз. Подвернуть полы фартука, подвесить гирю к цепочке в  уборной,
чтобы вода все время лилась. Всякий, кто войдет в лавку, услышит шум воды  и
сделает  соответствующее  заключение.  Плащ,  маска,   коробка   от   торта,
револьвер, перчатки. Как только  начнет  бить  девять  -  перейти  переулок,
толкнуть дверь, надеть маску и войти  в  ту  секунду,  как  загудит  часовой
механизм  и  Джой  распахнет  дверцу  сейфа.  Наставить  револьвер,   жестом
приказать всем троим лечь на пол. Сопротивления не будет. Джой ведь говорил:
деньги застрахованы, а он нет. Взять деньги, положить в  коробку  от  торта,
вернуться к себе, спустить в унитаз маску и перчатки,  бросить  револьвер  в
банку со смазочным маслом, повесить плащ.  Фартук  вниз,  деньги  в  шляпную
коробку, торт на место, метлу в руки, и когда поднимется шум - как ни в  чем
не бывало подметать тротуару всех на глазах. Все  за  одну  минуту  и  сорок
секунд - рассчитано, выверено и  проверено.  Но,  как  ни  тщательно  я  все
обдумал и рассчитал, у меня немножко захватывало дух, когда я подметал лавку
перед тем, как отпереть двойную уличную дверь.  Фартук  я  надел  вчерашний,
мятый, чтобы не бросались в глаза новые сгибы.
     И вот, поверите ли, время перестало двигаться, как  будто  новый  Иисус
Навин остановил-таки солнце. Минутная стрелка отцовского хронометра застряла
на месте.
     Давно уже я не обращался вслух к своей пастве, но в это утро  обратился
- должно быть, от волнения.
     - Друзья мои, - сказал я, - то, чему  вы  сейчас  станете  свидетелями,
должно остаться в тайне. Я знаю, что могу  рассчитывать  на  ваше  молчание.
Если у кого-нибудь есть сомнения нравственного порядка, прошу сомневающегося
покинуть собрание. - Я помолчал. - Нет таких? Тем лучше.  Но  если  я  вдруг
узнаю, что какая-то банка устриц или кочан капусты позволили себе  обсуждать
это происшествие с  посторонними,  виновного  ждет  казнь  через  посредство
столовой  вилки.  Так  и  знайте.  А  теперь  я  желаю  выразить  вам   свою
признательность. Много  лет  мы  с  вами  смиренно  возделывали  этот  чужой
виноградник, где  я  был  таким  же  слугой,  как  и  вы.  Теперь  положение
изменится. Отныне я становлюсь  здесь  хозяином,  но  обещаю  быть  хозяином
добрым,  снисходительным  и  чутким.  Срок  подходит,  друзья  мои,  занавес
поднимается, прощайте. - И когда я с метлой в руках шел к дверям, я  услышал
сбой собственный голос, взывавший: "Дэнни, Дании! Оставь меня, не терзай!" И
такая сильная судорога передернула все мое тело, что мне  пришлось  постоять
секунду, опершись на метлу, прежде чем отпереть дверь.
     На отцовском хронометре короткая, толстая часовая стрелка указывала  на
девять, а длинная, тонкая минутная не дошла до  двенадцати  ровно  на  шесть
минут. Я слышал, как сердце хронометра стучит у меня на ладони.


        ГЛАВА XV

     Этот день был не похож на другие дни, как собаки не похожи на кошек,  а
те и  другие  вместе  -  на  хризантемы,  или  на  морской  прибой,  или  на
скарлатину. Во многих штатах, в нашем-то во всяком случае, существует закон,
по которому  в  праздничные  дни  должен  лить  дождь  -  специально,  чтобы
промочить людей до нитки и вконец испортить им настроение.  Июльское  солнце
отбилось от орды маленьких перистых облачков и обратило их в бегство,  но  с
запада, из долины Гудзона, надвигались воинственные полчища темных  грозовых
туч, вооруженных молниями и уже глухо бормочущих что-то на  ходу.  Если  все
пойдет строго по закону, то ливни не прольются до тех пор, пока на  шоссе  и
на пляжах не скопится  максимальное  количество  людишек-муравьишек,  одетых
по-летнему и по-летнему доверчивых.
     Большинство магазинов у нас в городе открывалось в  половине  десятого.
Но Марулло, стараясь урвать хоть на грош  побольше,  заставлял  меня  делать
фальстарт получасом  раньше.  От  этого,  пожалуй,  надо  будет  отказаться.
Ничтожной выгодой не окупятся  враждебные  чувства,  которые  питают  к  нам
другие торговцы. Марулло об этом не знает, а если и знает, так  ему  плевать
на это. Он иностранец, итальяшка, тиран, бандит, кровосос, ублюдок и  восемь
разновидностей сукиного сына. После того как я загубил своего  хозяина,  его
недостатки и грехи, естественно, так и бросились мне в глаза.
     Длинная стрелка отцовского хронометра медленно ползла  по  кругу,  и  я
поймал себя на том, что мету ожесточенно, напрягая мускулы, в  ожидании  той
минуты, когда моя задача потребует  от  меня  быстроты  и  слаженности  всех
движений. Я дышал ртом, желудок поджимало к  самым  легким,  как  бывало  на
фронте перед боем.
     Для субботнего утра да еще перед Четвертым июля народу  на  улице  было
маловато. Вот появился какой-то неизвестный мне старик с удочкой  и  зеленым
пластмассовым ящичком  для  рыболовных  принадлежностей.  Идет  к  городской
пристани и просидит там весь день, закинув в воду леску с несвежей  наживкой
на крючке. Он даже не взглянул на меня, но я заставил его обратить  на  себя
внимание:
     - Желаю удачи. Ловись рыбка большая.
     - У меня никогда ничего не ловится.
     - Иной раз окуня вытянешь.
     - Сомневаюсь.
     Ярый оптимист, но по крайней мере я запустил крючок в его память.
     А вот и Дженни Сингл плывет по тротуару. Походка у Дженни такая,  будто
у нее ролики вместо ног. Во  всем  Нью-Бэйтауне  не  найти,  пожалуй,  менее
надежного свидетеля. Как-то раз  Дженни  открыла  кран  духовки,  а  гав  не
зажгла. Не миновать бы ей взорваться и взлететь на  воздух,  да  только  она
никак не могла вспомнить, где у нее спички.
     - С добрым утром, мисс Дженни.
     - С добрым утром, Дэнни.
     - Я - Итен.
     - Ну да, конечно. Хочу испечь пирог.
     Я попытался оставить зарубку у нее в мозгу:
     - Какой?
     - Да сама не знаю, потому что ярлычок с пакета отклеился.
     Если мне потребуется свидетель, лучше и не придумаешь!  Но  почему  она
сказала "Дэнни"?
     Обрывок фольги никак не поддавался моей  метле.  Пришлось  нагнуться  И
подцепить его ногтем. А банковские мышки осмелели - рады, что  кота  Бейкера
нету. Вот их-то мне и нужно. Было без нескольких секунд  девять,  когда  они
выскочили из кафе и что есть духу побежали через дорогу.
     - Ходу, ходу! - крикнул я, и  они  смущенно  улыбнулись,  атакуя  двери
банка.
     Теперь пора. Не надо думать обо всем сразу - шаг за шагом, и каждый шаг
- в отведенную ему секунду, как было рассчитано. Я заставил свой нервический
желудок опуститься туда, где ему и надлежит быть. Теперь - поставить метлу у
дверного косяка, на самом виду. Движения у меня были размеренно-быстрые,  но
не суетливые.
     Уголком глаза я увидел на улице  машину  и  остановился,  пропуская  ее
мимо.
     - Мистер Хоули!
     Я повернулся назад всем телом, как это делают в кино загнанные  в  угол
гангстеры. Запыленный темно-зеленый "шевроле" скользнул  к  тротуару,  и  из
него - силы небесные! - вылез тот франтоватый чиновник из Нью-Йорка. Твердая
земля дрогнула подо мной, точно отражение в воде.  Остолбенев,  я  смотрел,.
как он идет прямо на меня. Мне казалось, что на это понадобилась вечность, а
на самом деле - миг, и все было кончено. Возведенное мной совершенное здание
рассыпалось прахом у меня на  глазах,  точно  давно  похороненный  труп  при
соприкосновении с воздухом. Я хотел  кинуться  в  уборную  и  проделать  все
остальное, как было задумано. Нет! Ничего не выйдет. Закон Мэрфи не подлежал
отмене. В  такую  минуту  думаешь,  вероятно,  со  скоростью  света.  Трудно
отказаться от плана, который долго вынашивал, проверяя на себе раз за разом,
так что выполнение его казалось только очередной проверкой, но я его отверг,
отбросил, поставил на нем крест. Выбора у  меня  не  было.  И  в  голове  со
скоростью света пронеслась мысль: "Слава богу,  что  он  не  пришел  минутой
позже. Это  была  бы  та  самая  роковая  случайность,  о  которой  пишут  в
детективных романах".
     А  тем  временем  молодой  человек  деревянной  походкой  вышагивал  по
тротуару - раз, два, три, четыре шага. Что-то, наверно, было по мне заметно.
     - Что с вами, мистер Хоули? Вы больны?
     - Живот схватило, - сказал я.
     - Это с каждым может случиться. Бегите, бегите. Я подожду.
     Я кинулся в уборную, закрыл за собой  дверь  и  дернул  цепочку,  чтобы
зашумела  вода.  Света  я  не  зажег.  Я  сидел  в  темноте.  Мой  судорожно
трепыхающийся  желудок  не  подвел  меня.  Не  прошло  и  минуты,  как   мне
действительно понадобилось, и я опростался, и  мало-помалу  тугая  пульсация
внутри утихла. К своду законов Мэрфи добавился еще один подпункт;  в  случае
каких-либо непредвиденных обстоятельств менять план - немедленно.
     Со мной и раньше так бывало, что в критических положениях или в  минуты
большой опасности я словно вылезал из собственной шкуры, становился  поодаль
и с интересом стороннего наблюдателя следил за самим собой, за каждым  своим
жестом, за ходом  своих  мыслей,  оставаясь  совершенно  спокойным.  Сидя  в
темноте, я видел, как тот - другой - сложил вчетверо  свой  идеальный  план,
сунул в ящик, захлопнул крышку и убрал его не только с глаз долой, но  и  из
памяти вон. Другими словами, когда я встал в темноте,  застегнулся,  оправил
фартук и взялся за ручку тонкой фанерной двери,  я  был  просто  продавец  в
бакалейной  лавке,  которому  предстоял  хлопотливый  день.  И  это  не  для
конспирации. Так было на самом деле. Я недоумевал, что ему  от  меня  нужно,
атому молодому человеку, но при этом испытывал легкое  беспокойство  -  тень
застарелого чувства страха перед полицией.
     - Вам пришлось ждать, простите, - сказал я. - Сам не знаю,  отчего  это
меня так скрутило.
     - Сейчас поветрие, такой вирус ходит, - сказал он. - То же самое было с
моей женой на прошлой неделе.
     - Ну, этот вирус, наверно, с дубинкой. Я еле добежал. Чем могу служить?
     Вид у него сразу стал смущенный, извиняющийся, чуть ли не пристыженный.
     - Странное дело, на что иной раз способен человек, - начал он.
     Я преодолел в себе желание сказать "Всякое бывает", и слава  богу,  что
не сказал, потому что следующие его слова были:
     - На нашей работе чего только не бывает.
     Я зашел за прилавок и ногой закрыл крышку кожаной коробки  от  шляпы  и
облокотился на прилавок.
     Как странно! Пять минут назад я смотрел на себя глазами  других  людей.
Так было надо. Мне было важно знать, что они видят. И пока этот человек  шел
по тротуару,  он  казался  мне  огромной,  мрачной,  беспросветной  судьбой,
врагом, людоедом. Но сейчас, когда затея моя была запрятана в дальний угол и
уже не существовала как часть меня самого, я увидел в  этом  человеке  нечто
иное - уже не связанное со мной ни к добру, ни к худу. Он был, пожалуй, моих
лет, но какого-то особого склада, особой выучки,  может  быть,  даже  особых
убеждений. Впалые щеки, волосы подстрижены ежиком, сорочка из белой рогожки,
уголки воротничка на пуговицах, галстук - по выбору жены,  и  она,  конечно,
поправила узел и подтянула концы, перед тем как супруг  ее  вышел  из  дому.
Костюм у него был темно-серый, ударяющий в черноту, ногти без  маникюра,  но
аккуратно подстриженные, на левой руке золотое обручальное кольцо, в петлице
узенькая ленточка - намек на орден, который он не носит. Рот и темно-голубые
глаза приучены выражать твердость, и тем более странно, что твердости в  них
сейчас ни на йоту. Будто в  нем  проткнули  дыру.  Это  был  совсем  не  тот
человек,  который  несколько  месяцев  назад  выкладывал  передо  мной  свои
вопросы, словно квадратные стальные брусья на  равном  расстоянии  один  под
другим.
     - Вы здесь уже были, - сказал я. - Вы откуда?
     - Из министерства юстиции.
     - Правосудие творите?
     Он улыбнулся.
     - Да, по крайней мере льщу себя такой  надеждой.  Но  сегодня  я  здесь
неофициально... и даже не уверен, что в отделе одобрили бы эту мою  поездку.
Но у меня сегодня свободный день.
     - Чем могу служить?
     - Дело довольно сложное. Просто не придумаю, с чего  начать.  Уж  очень
непривычно. Знаете, Хоули, я служу двенадцать лет и первый раз встречаюсь  с
чем-либо подобным.
     - Если вы скажете, чем все-таки дело, может, я помогу вам.
     Он опять улыбнулся.
     - И слов не подберу. Я три часа просидел за рулем, а мне ведь обратно в
Нью-Йорк ехать, да еще вечером, когда на шоссе бог знает что творится.
     - Да, это не шутки.
     - Вот именно.
     - Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Уолдер?
     - Ричард Уолдер.
     - Мистер Уолдер, меня, того и Гляди,  начнут  осаждать  покупатели.  Не
понимаю, почему до сих пор их нет. Огромный спрос на сосиски и горчицу.  Так
что выкладывайте поскорее. Мне что-нибудь грозит, какие-нибудь неприятности?
     - На моей работе с  какими  только  типами  не  встречаешься.  Бандиты,
лгуны, жулики, хапуги, глупые, умные. Иной раз терпение вот-вот лопнет, пока
найдешь верный тон. Понятно?
     - Ничего не понятно. Слушайте, Уолдер, что вы мнетесь? Я  не  такой  уж
дурак. У меня был разговор с Бейкером в банке. Вы стараетесь изловить  моего
хозяина, Марулло?
     - Уже изловили, - тихо сказал он.
     - За что?
     - Нелегальный въезд. Мое дело маленькое. Мне дают досье, и  я  выполняю
все, что от меня требуется. А судят, решают его участь другие.
     - Его вышлют?
     - Да.
     - А он собирается протестовать? Может, я могу помочь?
     - Нет. Протестовать он не хочет. Признал себя. виновным. Уедет, и  дело
с концом.
     - Подумать только!
     Вошли покупатели, сразу человек семь-восемь.
     - Я вас предупреждал! - крикнул я и стал помогать им выбрать, что нужно
или что им казалось нужным.  К  счастью,  сосисок  и  булочек  у  меня  были
запасены горы.
     Уолдер спросил через головы:
     - Сколько стоят пикули?
     - Цена на ярлыке.
     - Тридцать девять  центов,  мэм,  -  сказал  он.  И  пошел  взвешивать,
завертывать, - упаковывать, подсчитывать. Его рука потянулась  мимо  меня  к
кассе, выбила чек. Когда он отошел, я взял кулек из  стопки,  выдвинул  ящик
прилавка, прихватил кульком старый револьвер, отнес его в уборную и  опустил
в банку со смазочным маслом, давно его дожидавшуюся.
     - Вы молодцом, справляетесь, - сказал я, вернувшись.
     - Работал помощником продавца сразу после школы.
     - Оно и видно.
     - А разве у вас нет подручного?
     - Хочу сына взять, пусть помогает.
     Покупатели всегда налетают стайками, а  не  поодиночке.  В  промежутках
продавец переводит дух в ожидании следующего прилета. И еще одно: если  люди
работают вместе, острые углы между ними стираются. В армии выяснилось,  что,
когда белые и черные сражаются рядом  против  общего  врага,  они  перестают
враждовать Друг с другом. Мой подсознательный страх перед полицией рассеялся
окончательно, как только Уолдер взвесил фунт помидоров и, выписав на  пакете
столбик цифр, подсчитал сумму.
     Наша первая стайка улетела.
     - Ну, говорите скорей, что вам от меня нужно, - сказал я.
     - Я обещал Марулло съездить сюда. Он хочет передать вам лавку.
     - Вы с ума сошли. Простите, мэм. Это я своему приятелю.
     - Да? Ну понятно. Так вот, нас пятеро. Трое ребят.  Сколько  мне  взять
сосисок?
     - Ребятам по пять штук, вашему мужу - три, вам две. Итого двадцать.
     - Вам кажется, что они способны съесть по пять сосисок?
     - Не мне, а им так кажется. Вы на пикник?
     - Угу.
     - Тогда возьмите пять лишних, потому  что  несколько  штук  обязательно
упадут в костер.
     - Где у вас затычки для раковин?
     - Там сзади, где нашатырь и стиральные порошки.
     Так у нас все и  шло  вперебивку,  да  иначе  и  быть  не  могло.  Если
отредактировать наш разговор, вычеркнув  покупателей,  то  он  был  примерно
такой:
     - Я до сих пор не могу прийти в  себя.  Делаешь  свое  дело  и  большей
частью с кем сталкиваешься? С разной сволочью.  А  если  привык  возиться  с
жульем, лгунами и равными прохвостами, то  порядочный  человек  тебя  просто
наповал уложит.
     - Вы говорите, порядочный? Ну, знаете, нашли благотворителя! Мой хозяин
такой кремешок, только держись.
     - Да, знаю. Мы сами в этом виноваты. Он мне много чего порассказал, и я
ему верю. Он выучил, что написано  на  постаменте  статуи  Свободы,  еще  до
приезда сюда. Вызубрил наизусть Декларацию независимости. В билле  о  правах
каждое слово горело для него огнем. А  потом  вдруг  -  не  пускают.  Но  он
все-таки пробрался. Помог ему один добрый человек. Ободрал его как  липку  и
высадил, не доезжая до берега, - добирайся в прибой сам, как хочешь.  Он  не
сразу уразумел, что такое Америка, но потом разобрался, постиг что  к  чему.
"Сколачивай деньгу. О себе думай в первую очередь". Постиг, все  постиг.  Он
малый неглупый. О себе в первую очередь и думал.
     Все  это  было  пересыпано  репликами  покупателей,  так  что  связного
рассказа не получилось, а так, одни обрывки.
     - Вот почему он не очень и огорчился, когда на него донесли.
     - Донесли?
     - Ну конечно. Долго ли? Звонок по телефону, только и всего.
     - А кто же это?
     - Поди узнай. Наш отдел - это точный механизм. Нажали кнопку, а  дальше
уж само собой заработало, как стиральная машина.
     - Почему же он не скрылся?
     - Устал, так устал, что сил больше нет. И опротивело ему все. Деньги  у
него есть. Решил вернуться в Сицилию.
     - И все-таки я не понимаю, что вы там сказали про лавку?
     - Он вроде меня. Я умею  обращаться  с  разным  жульем.  Такая  у  меня
работа. А порядочный человек портит мне всю механику, и я  заношусь  невесть
куда. Вот так и с ним. Один только  человек  не  пробовал  его  обсчитывать,
надувать, не воровал, не канючил. Марулло пытался научить  его,  дурня,  как
надо блюсти свои интересы в нашей  свободной  стране,  но  этому  простофиле
уроки впрок не пошли. Он долго вас побаивался. Все старался  понять,  в  чем
ваш рэкет, и наконец понял в чем - в честности.
     - А что, если это ошибка?
     - Говорит нет, все так и есть. Ему хочется превратить вас в своего рода
памятник тому, во что он когда-то верил. Документ о передаче лавки у меня  в
машине. Вам остается только одно - зарегистрировать его.
     - Ничего не понимаю.
     - Да я не уверен, что сам понимаю. Вы же  знаете,  как  он  говорит,  с
пятого на десятое. Вот я и попытаюсь перевести вам то, что  он  пытался  мне
втолковать.  Человек  вроде  устроен  так,   чтобы   действовать   в   одном
определенном направлении. Если он вдруг меняет его, что-то там портится -  и
нарезка с винта долой. Словом, плохо дело. Или, говорит, это вроде  расчетов
за электричество, когда сам себе квитанцию выписываешь. Напутаешь что-нибудь
- расплачивайся потом. А вы, так сказать, его взнос авансом, чтобы  свет  не
выключили, чтобы огонь не погас.
     - А вы-то зачем сюда приехали?
     - Сам не знаю. Что-то меня  погнало...  может,  тоже,  чтобы  огонь  не
погас.
     - О господи!
     Л