ами. Она варила бульон больным и помнила все дни  рождения.
Этим она не давала людям забыть о себе.
     Ни одна женщина в городе не заботилась  так  об  отсутствии  живота,  о
чистоте и гладкости кожи, белизне зубов, округлой линии подбородка.  Львиную
долю ее средств поглощал  уход  за  ногтями  и  волосами,  массаж,  кремы  и
притирания. Женщины говорили: "Она гораздо старше, чем кажется".
     Когда, несмотря на  кремы,  массаж  и  гимнастику,  ее  груди  потеряли
упругость, она заковала их в гибкую броню, и они торчали высоко  и  задорно,
как прежде. Ее грим отнимал все больше времени и труда. Ее  волосы  обладали
тем блеском, отливом и волнистой пышностью,  которую  обещает  телевизионная
реклама косметических фирм. Гуляя, обедая, танцуя с очередным кавалером, она
была весела, остроумна, опутывала кавалера тонкой, но прочной сетью - и  кто
бы мог догадаться, как скучно ей в который уже раз пускать в ход  испытанные
приемы. После затраты некоторого  времени  и  денег  дело  обычно  кончалось
постелью  -  если  обстоятельства  позволяли.  А   потом   снова   следовало
закрепление позиций. Рано или поздно постель должна была послужить капканом,
который, захлопнувшись, гарантировал бы ей покой и благополучие  в  будущем.
Но намеченная добыча всякий раз ускользала  из  стеганой  шелковой  ловушки.
Кавалеры все больше попадались женатые, хворые или чересчур  осмотрительные.
И никто лучше самой Марджи не знал, что время ее уже на исходе. Ей самой  ее
старинные карты не могли посулить ничего утешительного.
     Марджи знала многих мужчин, и среди них были люди, угнетенные  чувством
вины, уязвленные в своем честолюбии или просто  отчаявшиеся;  оттого  у  нее
постепенно выработалось чувство презрения к объекту, как у  профессиональных
истребителей паразитов. Таких людей нетрудно было пронять,  действуя  на  их
трусость или честолюбие. Они сами напрашивались на обман, и  потому  с  ними
она не испытывала торжества, а лишь нечто вроде брезгливой жалости. Это были
ее друзья, ее сообщники. Из сострадания она даже не позволяла им обнаружить,
что они для нее друзья. Она давала им лучшее, что в неб было, потому что они
не требовали от нее ничего. И она держала в тайне свои отношения с  ними,  в
глубине души сама себя не одобряя. Так было у нее с Дэнни Тейлором, так было
с Альфио Марулло, с начальником полиции  Стонуоллом  Джексоном  Смитом  и  с
некоторыми другими.  Они  доверяли  ей,  а  она  -  им,  и  тайный  факт  их
существования был тем уголком, где она могла иногда отогреться  и  отдохнуть
от притворства. Эти друзья разговаривали с ней откровенно и без страха,  для
них она была чем-то вроде андерсеновского колодца - слушателем внимательным,
неосуждающим и безмолвным. У большинства людей есть скрытые пороки, у Марджи
Янг-Хант была тщательно скрываемая добродетель. Может быть,  именно  в  силу
этого  обстоятельства  ей  было  известно  больше,  чем  кому-либо  о  делах
Нью-Бэйтауна и даже Уэссекского округа, и то, что она знала, так при  ней  и
оставалось - должно было оставаться, ибо никакой  выгоды  для  себя  она  из
этого извлечь не могла. В других случаях у Марджи ничего даром не пропадало.
     Замысел относительно Итена Аллена  Хоули  возник  у  нее  случайно,  от
нечего делать. Отчасти Итен был  прав,  подозревая  ее  в  коварном  желании
испытать на нем свою женскую силу. Из тех унылых мужчин, что  искали  у  нее
поддержки и утешения, многие были стреножены  чувством  неполноценности,  не
могли освободиться от сексуальных травм,  омрачавших  и  прочие  стороны  их
жизни. С ними ей было легко: немножко лести,  вовремя  сказанное  ободряющее
слово - и они уже готовы были  к  новому  бунту  против  супружеского  ярма.
Дружба с Мэри Хоули - кстати, вполне чистосердечная -  постепенно  привлекла
ее внимание к Итену, человеку, страдавшему  от  травмы  иного  рода,  жертве
социально-экономической неудачи, подорвавшей его силы и уверенность в  себе.
В ее пустой жизни, без дела, без любви, без  детей,  явился  вдруг  интерес:
вылечить душевное увечье этого человека, поставить перед ним новую цель. Это
была игра, нечто вроде головоломки, задача, которую ей захотелось решить  не
столько из добрых чувств, сколько  из  любопытства  и  от  скуки.  Итен  был
головой выше всех ее мужчин. Взяв его под свое начало, она возвысилась бы  в
собственных глазах, а это ей было очень и очень нужно.
     Вероятно, только она одна видела  всю  глубину  совершившейся  в  Итене
перемены, и ей было страшно, потому что виновницей этой перемены она считала
себя. У мыши отрастала львиная грива. Марджи видела,  как  твердеют  мускулы
под тканью рукавов, как в глазах откладывается  беспощадность.  Так,  должно
быть, чувствовал себя кроткий Эйнштейн, когда выношенная им мысль о  природе
материи огненной шапкой накрыла Хиросиму.
     При всем своем расположении к Мэри Хоули Марджи не испытывала к ней  ни
сочувствия, ни жалости. Женщины легко мирятся с  невзгодами,  особенно  если
они выпадают на долю других женщин.
     Крохотный чистенький домик близ Старой гавани белел в  оправе  большого
запущенного сада. Там Марджи Янг-Хант,  склонившись  к  туалетному  зеркалу,
проверяла свое оружие и сквозь крем, пудру, цветные тени  на  веках  и  тушь
ресниц видела замаскированные морщинки, одряблевшую кожу.  Годы  подступали,
как волны прилива, даже в тихую погоду захлестывающие  прибрежные  скалы.  У
зрелости есть свой арсенал, свои средства обороны, но их применение  требует
особых  знаний  и  навыков,  которыми  она  еще  не  успела  овладеть.  Надо
поторопиться с этим, пока не обрушилась декорация жизнерадостной  молодости,
выставив ее всем напоказ, голую, жалкую и смешную. Секрет ее  успеха  был  в
том, что она никогда не позволяла себе распускаться, даже наедине  с  собой.
Сейчас, сидя перед зеркалом, она в виде опыта дала на  миг  обвиснуть  углам
рта, приспустила веки. Слегка  пригнула  голову,  и  под  обычно  вздернутым
подбородком обозначилась мятая складочка, похожая на след от веревки.  Сразу
изображение в зеркале постарело на  двадцать  лет,  и  она  содрогнулась  от
леденящего  предчувствия.  Слишком  долго  она  оттягивала   срок.   Женщине
требуется специально оформленная витрина, где бы она могла стариться,  свет,
бутафория, черный бархат, на фоне которого можно спокойно седеть и толстеть,
хихикать  и  жадничать,   ей   нужны   дети,   любовь,   забота,   солидный,
нетребовательный муж или еще более нетребовательная и солидная вдовья  часть
в банке. Женщина, старящаяся в  одиночестве,  -  никому  не  нужная  ветошь,
жалкая развалина, если нет хотя бы дряхлых домочадцев, которые бы клохтали и
охали над ней, растирая больные места.
     К горлу  вдруг  подкатил  горячий  комок  страха.  С  первым  мужем  ей
посчастливилось в одном.  Он  был  слаб,  и  она  научилась  играть  на  его
слабости. Его безответное обожание было так велико, что, когда она  захотел"
с ним развестись, он не оговорил себе права прекратить выплату  алиментов  в
случае ее вторичного замужества.
     Второй муж думал, что у нее есть свой капитал, да так оно, в  сущности,
и было. Умирая, он не оставил ей почти ничего,  но  благодаря  алиментам  от
первого мужа она жила без нужды, хорошо одевалась и делала, что  хотела.  Но
что, если первый муж умрет! Вот откуда был этот  комок  страха.  Вот  откуда
брался кошмар, преследовавший ее днем и ночью: ведь каждый месячный чек  мог
оказаться последним.
     В январе она повстречала его на просторном перекрестке Мэдисон-авеню  и
Пятьдесят седьмой улицы. Он  постарел  и  похудел.  Мысль  о  бренности  его
существования не  давала  ей  покоя.  Если  старый  хрыч  умрет,  перестанут
поступать деньги. Пожалуй, она была единственным человеком на свете, который
от всей души молился о его здравии.
     И вот сейчас это изможденное, немое лицо в потухшими глазами всплыло на
экране ее памяти и подтолкнуло горячий  комок  к  горлу.  Если  эта  скотина
умрет...
     Марджи на мгновение замерла у зеркала и, собрав всю волю,  метнула  ее,
как дротик. Подбородок вздернулся, складки как не бывало, глаза  заблестели,
кожа  плотно  прилегла  к  черепу,  плечи  распрямились.  Она   вскочила   и
стремительно вальсом прошлась по ворсистому красному ковру. На  босых  ногах
ногти алели лаком. Спешить, спешить, торопиться, пока не поздно.
     Она распахнула  дверцы  стенного  шкафа,  схватила  платье  из  мягкой,
соблазнительной ткани, припасенное для праздника Четвертого июля,  туфли  на
каблуках-гвоздиках, незаметные глазу чулки-паутинки. От вялости не  осталось
и следа. Она одевалась с  деловитой  быстротой  мясника,  оттачивающего  нож
перед началом работы, для проверки  порой  оглядывая  себя  в  зеркало,  как
мясник пробует пальцем остроту лезвия. Поскорей, но не наспех, поскорей ведь
мужчины не любят  ждать,  -  а  потом  перейти  на  размеренную  небрежность
элегантной, шикарной, уверенной в себе светской дамы со стройными ножками, в
безукоризненных белых перчатках.  Ни  один  мужчину  не  проходил  мимо,  не
оглянувшись на нее. Шофер фирмы "Миллер и братья" даже присвистнул, проезжая
на трехтонке, груженной досками, а два юнца-старшеклассника сощурили  узкие,
как у Родольфо Валентине, глаза и, разинув рот, судорожно глотнули слюну.
     - Ничего, а? - спросил один.
     А другой только выдохнул:
     - Йэхх!
     - Хотел бы ты...
     - Иэхх!
     Даме просто так по улице расхаживать  не  положено  в  Ныю-Бэйтауне  по
крайней мере. Дама должна куда-то  направляться,  иметь  перед  собой  цель,
пусть хоть самую пустяковую. Отмечая пунктиром шагов тротуар Главной улицы и
раскланиваясь со знакомыми, Марджи почти машинально давала каждому оценку  в
уме.
     Мистер Холл - живет в кредит, и уже не первый год.
     Стони - крепкий мужчина, без оговорок, но какая женщина  может  прожить
на оклад или пенсию полицейского? К тому же он из числа друзей.
     Гарольд  Бек  -  у  этого  собственный  дом  и   даже   еще   кое-жакая
недвижимость, но он тронутый, это все знают, кроме разве его самого.
     Макдоуэлл - "Давно вас не видела, сэр. Как Милли?"  Нет,  невозможно  -
шотландец, скуп, ни на шаг от больной жены, а она из тех больных, что  живут
вечно. Притом скрытен. Его финансовые дела - тайна для всех.
     Дональд Рэндолф со  своим  томным  взором  -  незаменимый  партнер  для
коктейля, джентльмен до мозга костей, даже в пьяном  виде,  но  в  мужья  не
годится, разве если мечтаешь о семейном уюте за стойкой бара.
     Гарольд Люс - говорят, он в родстве с издателем журнала "Тайм", но ведь
кто это говорит? Он сам. Угрюмый человек с репутацией умницы, основанной  на
его неумении связать два слова.
     Эд Уонтонер - враль, плут  и  на  руку  нечист.  По  слухам,  ухитрился
сколотить капиталец, и жена у него одной ногой в могиле,  но  Эд  никому  не
доверяет. Даже пса своего держит на цепи - из недоверия, чтобы не убежал.
     Пол Стрэйт - главарь местных республиканцев. Жену его зовут Беттерфляй,
и это не прозвище. Беттерфляй, так она и наречена при крещении. Пол тогда  в
силе, когда  в  штате  Нью-Йорк  губернатор  -  республиканец.  Он  владелец
городской свалки и берет за вывозку мусора по двадцать пять центов  с  бака.
Говорят, когда на свалке развелось столько крыс, что это  грозило  бедствием
городу,  Пол  выдавал  желающим  платные  разрешения  на  отстрел,  а  также
предоставлял напрокат карманные фонари и винтовки с патронами.  Он  до  того
похож на нынешнего президента, что  многие  называли  его  Айком.  Но  Дэнни
Тейлор как-то под пьяную руку окрестил его Непрекрасным  Полом,  так  оно  и
пошло. Теперь за глаза его и не зовут иначе.
     Марулло - что-то он совсем плох последнее время. В лице ни кровинки.  А
глаза - как у человека, получившего крупнокалиберную пулю  в  живот.  Прошел
мимо собственной лавки и не оглянулся.  Марджи  круто  свернула  и  вошла  в
лавку, пружиня подбористым задом.
     Итен разговаривал с каким-то моложавым брюнетом в модных брюках и шляпе
с  узкими   полями.   Лет   под   сорок,   подтянутый,   крепкий,   деловито
сосредоточенный. Он стоял, далеко перегнувшись через прилавок, словно  хотел
посмотреть, нет ли у Итена налетов в горле.
     Марджи сказала:
     - Привет! Я вижу, вы заняты. Зайду попозже.
     Если женщине некуда девать время, проще всего зайти в банк: там  всегда
найдутся дела, пустые, но  вполне  оправданные.  Марджи  перешла  на  другую
сторону и вступила под своды из мрамора и нержавеющей стали.
     Джой Морфи, увидя ее, засиял во всю решетку кассового окошка.  Сплошная
улыбка,  сплошное  добродушие,  сколько   угодно   развлечений   и   никаких
матримониальных  перспектив.  Марджи  правильно  считала  его   прирожденным
холостяком, который умрет, но своей природе не изменит.  Двуспальная  могила
не для Джоя.
     - Скажите, сэр, есть у вас парные, свежие деньги?
     - Прошу прощенья, мэм, сейчас взглянем. Вроде бы где-то  были.  Сколько
прикажете отпустить?
     - Шесть унций, если можно.  -  Она  достала  чековую  книжку  из  белой
лайковой сумочки и выписала чек на двадцать долларов.
     Джой рассмеялся. Марджи ему нравилась. Время  от  времени,  не  слишком
часто, он приглашал ее пообедать, а потом спал с ней. Но он ценил  в  ней  и
собеседницу, понимающую шутку.
     Он сказал:
     - Миссис Янг-Хант, вы мне напомнили одного знакомого, который в Мексике
был сподвижником Панчо Вильи <Один из популярных руководителей партизанского
движения мексиканских крестьян начала XX века.>. Знаете такого?
     - Понятия не имею.
     - Ну, неважно. Он мне рассказывал такой анекдот. Когда Панчо  попал  на
север, он завел станок и печатал  сам  деньги,  бумажки  по  двадцать  песо.
Напечатал такую тьму, что его люди их считать перестали.  Тем  более  что  в
счете были не слишком сильны. Брали их на вес.
     Марджи сказала:
     - Диюй, вы никак не можете без личных воспоминаний.
     - Что вы, миссис Янг-Хант, побойтесь Бога. Я тогда еще под стол  пешком
ходил. Это просто анекдот. Так вот является  раз  к  нему  аппетитная  такая
дамочка, хоть из  краснокожих,  но  аппетитная,  является  и  говорит:  "Мой
генерал, вы казнили моего мужа и оставили меня вдовой с пятью детьми,  разве
ж так делают народную революцию?" Панчо ей подвел баланс, вот как я сейчас.
     - У вас нет закладных, Джой.
     -  Знаю.  Но  ведь  это  анекдот.  Панчо,  значит,  говорит  адъютанту:
"Отвесить ей пять кило денег!" Вышла целая кипа бумаги.  Перевязали  ей  эту
кипу проволокой, и  дамочка  потащила  ее  домой.  Вдруг  подходит  к  Панчо
лейтенант,  руку  под  козырек  и  докладывает:  "Мой  генерал  ("ми   грал"
по-ихнему), а ведь мы ее мужа не расстреляли.  Он  был  пьян.  Мы  его  пока
посадили в каталажку". А Панчо все глядел дамочке вслед. Услышал  он  это  и
говорит: "Сейчас же ставьте его к стенке. Нельзя обманывать бедную вдову".
     - Джой, вы невозможный человек.
     - А между прочим, анекдот основан на истинном  происшествии.  Я  в  это
верю. - Он повертел в руках ее чек. - Вам какими купюрами - по двадцать,  по
пятьдесят, по сто?
     - Четвертаками, если можно.
     Им было весело друг с другом.
     Из-за двери с матовым стеклом выглянул мистер Бейкер.
     Тут тоже таилась возможность. В  свое  время  мистер  Бейкер  делал  ей
авансы  в  виде  невинных  по  форме,  но  многозначительных  по  содержанию
любезностей. А мистер Бейкер - это мистер Доллар. Он, правда, был женат,  но
Марджи хорошо знала  Бейкеров  этого  грешного  мира.  Если  им  чего-нибудь
хочется, за моральным оправданием дело не станет. Очень хорошо, что она  его
тогда отшила. Таким образом, он еще не скинут со счетов.
     Она спрятала в сумочку четыре  пятидолларовые  бумажки,  полученные  от
Джоя, и уже двинулась было навстречу седовласому банкиру,  но  в  это  время
давешний собеседник Итена вошел в банк, не спеша прошел мимо нее,  предъявил
карточку  и  был  приглашен  в  кабинет  министра  Бейкера.  Дверь  за   ним
затворилась.
     - Ну, прощайте, - сказала Марджи.
     - Грустно слышать такие слова, тем более  из  самых  прелестных  уст  в
Уэссексе, - ответил Джой.  -  А  может  быть,  встретимся  сегодня  вечером?
Пообедаем, потанцуем и так далее?
     - Сегодня я занята, - возразила она. - Что это за тип?
     - Первый раз его вижу. Похож на банковского ревизора. Когда я смотрю на
такую физиономию, я всегда думаю: хорошо, что я честный человек, и еще лучше
- что я усвоил четыре правила арифметики.
     - Знаете, Джой, от такого мужа, как вы, даже ангел сбежал бы.
     - На том стоим, сударыня.
     - Ну, пока.
     Она вышла, вернулась к лавке Марулло и заглянула в дверь.
     - Привет, Итен.
     - Здравствуйте, Марджи.
     - Кто был этот прекрасный незнакомец?
     - А где же ваш магический кристалл?
     - Тайный агент?
     - Хуже. Интересно, почему все так боятся полиции? Даже  если  за  тобой
никакой вины нет, все равно, увидишь полицейского,  и  сразу  тебе  делается
неуютно.
     - А что, разве этот кучерявый херувимчик шпик?
     - Не совсем, но около того. Из Федерального бюро, говорит.
     - Что вы натворили, Итен?
     - Натворил? Я? Почему "натворил"?
     - А что ему нужно?
     - Я знаю только, о чем он меня спрашивал, а что ему нужно, я не знаю.
     - А о чем он спрашивал?
     - Давно ли я знаю Марулло. Кто здесь еще его знает. С какого времени он
живет в Нью-Бэйтауне.
     - Что же вы отвечали?
     - Когда я уходил на фронт, его здесь не было. Когда я вернулся,  я  его
встретил здесь. Когда я обанкротился, он стал хозяином лавки и взял  меня  к
себе на службу.
     - Как вы думаете, что бы это значило?
     - Бог его знает.
     Марджи старалась не смотреть ему в  глаза.  Она  думала:  прикидывается
простачком. Любопытно, зачем, в самом деле, приходил этот тип.
     Он вдруг сказал так просто, что она даже испугалась:
     - Вы мне не верите, Марджи. Странное дело, когда говоришь правду,  тебе
никто не верит.
     - Правка бывает разная, Ит.  Если  у  вас  курица  на  обед,  все  едят
курятину, но одним достается белое мясо, а другим темное.
     - Пожалуй, верно. Честно говоря, Марджи, меня это встревожило. Я дорожу
своим местом. Если что-нибудь стрясется с Альфио, я лишусь работы.
     - У вас ведь скоро будет много денег, забыли?
     - Как-то трудно держать это в уме, пока их нет.
     - Итен, я вам хочу кое-что напомнить. Дело  было  весной,  перед  самой
Пасхой. Я заходила в лавку, и вы меня назвали дщерью иерусалимской.
     - Да, это было в Страстную пятницу.
     - Значит, не забыли. Так вот я теперь знаю. Это от Матфея. Красиво -  и
жутковато.
     - Да.
     - А с чего это вы вдруг?
     - Тетушка Дебора виновата. Она меня регулярно раз в год распинала.  Так
оно и продолжается до сих пор.
     - Вы шутите. А тогда вы не шутили.
     - Не шутил. И сейчас не шучу.
     Она оказала весело:
     - А знаете, мои предсказания, кажется, начинают сбываться-
     - Да, кажется.
     - Выходит, вы передо мной в долгу.
     - Согласен.
     - Когда же думаете расплачиваться?
     - Не угодно ли пройти со мной в кладовую?
     - Не думаю, чтобы из этого что-нибудь вышло.
     - Вот как?
     - Да, Итен, и вы сами этого не думаете. Вы ни разу в жизни не сходили с
прямой дорожки.
     - Можно попробовать.
     - Вы блудить не умеете, даже если бы захотели.
     - Можно научиться.
     - Научить вас могла бы или любовь, или ненависть. И в том  и  в  другом
случае это долго и сложно.
     - Может быть, вы и правы. Но откуда вы знаете?
     - Так, просто знаю - и все.
     Он отворил дверцу холодильника, достал две бутылки кока-колы, открыл  и
протянул Марджи мгновенно запотевшую бутылку, а сам  стал  открывать  вторую
для себя.
     - Что же вам от меня нужно?
     - У меня еще не было таких мужчин, как вы. Может быть, я хочу испытать,
как это, когда тебя так любят или так ненавидят.
     - Вы же колдунья.