- Дэнни любил мою Мэри. Он знал, что деньги ее.
     - Слабое утешение.
     - Я думаю, что он решил подшутить надо мной. Он дал мне вот  это.  -  Я
вынул два листка линованной бумаги  из  внутреннего  кармана  пиджака,  куда
положил  их  несколько  недель   назад,   зная,   что   именно   при   таких
обстоятельствах они и будут предъявлены.
     Мистер Бейкер расправил листки на стекле, покрывавшем его стол. Он стал
читать  их,  и  мускул  под  правым  ухом  так  у  него  задрожал,  что  ухо
задергалось. Потом он снова пробежал эти листки, ища, к чему бы  придраться.
Когда он, сукин сын, поднял на меня глаза, в них был страх. Перед ним  сидел
человек, о существовании которого  он  и  не  подозревал.  Ему  понадобилась
минута, чтобы приспособиться к этому незнакомцу, но он оказался на высоте. И
приспособился.
     - Сколько вы хотите?
     - Пятьдесят один процент.
     - Чего?
     - Паев в корпорации, или в компании, или что там у вас будет?
     - Это смехотворно.
     - Вам нужен аэропорт. Единственная подходящая площадка принадлежит мне.
     Он тщательно протер очки бумажным носовым платком и снова надел их,  но
на меня не взглянул. Его глаза ходили по кругу, в котором мне места не было.
Наконец он спросил:
     - Вы знали, что делали, Итен?
     - Да.
     - Ну и как вы себя теперь чувствуете?
     - Да, вероятно, так же, как чувствовал себя тот, кто явился  к  нему  с
бутылкой виски и заставлял его подписать одну бумагу.
     - Это он вам сказал?
     - Да.
     - Он лжец.
     - Он и сам этого не отрицал. Он  предупреждал  меня,  чтобы  я  ему  не
верил. Может, эти бумаги с каким-нибудь подвохом? - Я легким движением  взял
со стола две исписанные карандашом помятые страницы и сложил их вдвое.
     - Насчет подвоха вы  правы,  Итен.  Эти  документы  в  полном  порядке,
датированы, засвидетельствованы. Может, он вас ненавидел?  Может,  подвох  в
том и состоит, чтобы растлить вас морально?
     - Мистер Бейкер, никто из моих родных не поджигал корабля.
     - Мы с вами еще поговорим, Итен, мы с вами будем  делать  дела,  делать
деньги. На холмах вокруг луга скоро вырастет небольшой городок.  Теперь  вам
непременно придется стать мэром.
     - Нет, сэр, не смогу. Столкновение интересов-.  вещь  предосудительная.
Несколько человек на своем печальном опыте убеждаются сейчас в этом.
     Он вздохнул - вздохнул осторожно,  точно  боясь  потревожить  что-то  в
горле.
     Я  встал  и  положил  руку  на   изогнутую   кожаную   спинку   мягкого
просительского кресла.
     - Вам полегчает, сэр, когда вы притерпитесь  к  факту,  что  я  не  тот
симпатичный болван, за которого меня принимают.
     - Почему вы не посвятили меня в свои дела?
     - Сообщники опасны.
     - Значит, вы сознаете, что совершили преступление? -
     - Нет. Преступление - это то, что совершает  кто-то  другой.  Мне  пора
открывать лавку, хоть я и хозяин в ней.
     Когда мои пальцы коснулись дверной ручки, он негромко сказал: .  -  Кто
донес на Марулло?
     - Полагаю, что вы, сэр. - Он взвился с места, но я  затворил  за  собой
дверь и вернулся в свою лавку.


        ГЛАВА XXI

     Никто в мире не способен так блеснуть, как моя Мэри, когда надо принять
гостей или отпраздновать  какое-нибудь  торжество.  Она  переливается  всеми
огнями, точно бриллиантами и не  столько  дает  что-то  празднику  от  себя,
сколько сама от него получает. Глаза у  нее  искрятся,  а  улыбающийся  рот,
готовность рассмеяться подчеркивают, подкрепляют любую, самую убогую  шутку,
Когда на пороге вечеринки стоит Мэри, все  ее  участники  чувствуют  себя  и
милее и умнее, да так оно и есть на самом деле. И это все, что Мэри дает,  а
большего от нее и не требуется.
     Когда я вернулся на лавки, весь дом  Хоули  празднично  сиял.  Гирлянды
разноцветных пластмассовых флажков тянулись от  люстры  к  лепному  карнизу,
опоясывающему стены; маленькие яркие стяги свисали с лестничных перил.
     -  Ты  не  поверишь!  -  крикнула  Мэри.  -  Эллен  достала  флажки  на
заправочной станции Стандард-ойл. Джордж Сэндоу одолжил их нам,
     - В честь чего это?
     - В честь всего. Все чудно.
     Не знаю, слышала она про Дэнни Тейлора или нет. Может быть,  слышала  и
велела ему уйти. Я-то уж, конечно, не приглашал его на наше торжество, но он
ходил взад и вперед около дома. Я знал, что позднее  мне  придется  выйти  к
нему, но в дом его не позвал.
     - Можно подумать, что  это  Эллен  получила  награду  за  сочинение,  -
сказала  Мэри.  -  Вряд  ли  она  так  гордилась  бы,  если  бы  сама  стала
знаменитостью. Полюбуйся, какой она торт испекла. - Торт был высокий, белый,
и на нем разноцветными буквами - красная, зеленая, желтая, голубая и розовая
- было написано "Герой". - К обеду будет жареная курица с подливкой, соус из
потрохов и картофельное пюре.
     - Прекрасно, дорогая, прекрасно. А где наша юная знаменитость?
     - Знаешь, его тоже будто  подменили.  Он  принимает  ванну  и  к  обеду
переоденется.
     - Какой знаменательный день, сивилла! Того и жди,  что  мул  ожеребится
или в небе сверкнет новая комета. Ванна перед обедом. Подумать только.
     - А ты не переоденешься? У меня есть бутылка вина, и я  думала,  может,
мы разопьем  ее  как-то  поторжественнее,  со  спичем,  с  тостом,  хотя  мы
всего-навсего своей семьей. - Она весь дом  взбаламутила  своим  праздничным
настроением. Не успел я оглянуться, как уже сам бежал наверх принять ванну и
включиться в общее торжество.
     Проходя мимо комнаты Аллена,  я  постучал  в  дверь,  услышал  в  ответ
мычание и вошел.
     Аллен стоял перед зеркалом, ловя там свой  профиль  с  помощью  ручного
зеркальца. Чем-то черным, может быть, тушью для ресниц, взятой  у  Мэри,  он
навел себе чєрненькие усики, подмазал брови,  удлинив  их  к  вискам  эдаким
сатанинским   изломом.   Когда   я   вошел,   он    улыбался    в    зеркало
цинично-многоопытной, обольстительной  улыбкой.  И  на  нем  был  мой  синий
галстук-бабочка в горошек. Он ни капельки не смутился, что  его  застали  за
таким занятием.
     - Репетирую, - сказал он, положив зеркало на стол.
     - Сынок, в этой суматохе я, кажется,  не  успел  сказать,  что  горжусь
тобой.
     - Н-ну... это только начало.
     -  Откровенно  говоря,  я  думал,  что  как  писатель  ты  даже  слабее
президента. Я и удивлен и рад. Когда ты собираешься прочесть миру свой труд?
     - В воскресенье, в четыре тридцать, будут передавать по всем  станциям.
Придется вылететь в Нью-Йорк. Специальным самолетом.
     - А ты хорошо подготовился?
     - А-а, справлюсь! Это только начало.
     - Всего пятеро на всю страну - и ты один из них!
     - Будут работать все станции, - сказал он и кусочком ваты стал  удалять
усы, причем я с удивлением убедился, что у него  полный  набор  косметики  -
тушь для ресниц, и кольдкрем, и губная помада.
     - У нас в семье столько неожиданного, и все сразу.  Ты  слышал,  что  я
купил лавку?
     - Да. Слышал.
     - Когда флаги и знамена уберут, мне понадобится твоя помощь.
     - То есть как?
     - Я тебе уже говорил - будешь помогать в лавке.
     - Нет, не смогу, - сказал он и стал разглядывать  свои  зубы  в  ручное
зеркальце.
     - Не сможешь?
     - Я буду участвовать в передачах "У нас в студии", "Моя  специальность"
и "Таинственный гость". Потом скоро  начнут  викторину  "Пошевели  мозгами".
Может, даже пустят эту передачу на заграницу. Так что, сам видишь, времени у
меня  не  остается.  -  Он  смазал  волосы  какой-то  клейкой  жидкостью  из
пластмассового флакона.
     - Значит, твоя карьера обеспечена?
     - Да вроде так. Это только начало.
     - Сегодня я не стану выходить на военную тропу. Мы поговорим об этом  в
другой раз.
     - Тут до тебя  все  дозванивался  какой-то  тип  из  НРК  <Национальная
радиовещательная компания.>.  Может,  они  хотят  заключить  контракт,  а  я
несовершеннолетний.
     - А о школе ты подумал, сын мой?
     - Нужна она, если заключат  контракт!  Я  быстро  вышел  из  комнаты  и
затворил за собой дверь, а в ванной пустил холодной воды и  дождался,  когда
холод проникнет мне глубоко под кожу и остудит сотрясающую  меня  ярость.  И
когда я вышел оттуда чистенький, гладенький и благоухающий Мэриными  духами,
самообладание вернулось ко мне. За несколько минут до обеда  Эллен  села  на
подлокотник моего кресла, перевалилась оттуда ко  мне  на  колени  и  обняла
меня.
     - Я тебя люблю, - сказала она. - Правда, как интересно? И правда, Аллен
молодец? Он будто родился знаменитостью. - И это говорила девочка, которую я
считал завистливой и немножко подленькой. Перед десертом я провозгласил тост
за нашего юного героя, пожелал ему счастья и закончил так:
     - Зима тревоги нашей позади. К нам с сыном Йорка лето возвратилось!
     - Это Шекспир, - сказала Эллен.
     - Правильно, дурашка, а из какой вещи, кто это говорит и когда?
     - Понятия не имею, - сказал Аллен. - Это одни зубрилы знают.
     Я помог Мэри отнести посуду в кухню. Она сияла по-прежнему.
     - Не сердись, - сказала она. - Он еще найдет себя. Все наладится.  Будь
терпелив с ним.
     - Хорошо, моя чаша Грааля.
     - Звонил какой-то человек из Нью-Йорка. Наверно,  относительно  Аллена.
За ним пришлют самолет, подумай только! Никак не привыкну, что лавка  теперь
твоя. И - это уже разнеслось по всему городу - ты будешь мэром?
     - Нет, не буду.
     - Я об этом со всех сторон слышу.
     - У меня будут дела, которые исключают такую возможность.  А  сейчас  я
уйду. Я отлучусь, родная, ненадолго. Мне надо встретиться кое с кем.
     - Я, наверно, пожалею, что ты уже не продавец. До сих пор  ты  вечерами
сидел дома. А что, если тот человек опять будет звонить?
     - Подождет.
     - Он не хочет ждать. Ты поздно вернешься?
     - Не знаю. Все зависит от того, как там обернутся
     - Как это грустно - с Дэнни Тейлором. Возьми дождевик.
     - Да, грустно.
     В холле я надел шляпу и, сам не знаю почему,  вынул  из  слоновой  ноги
нарваловую трость Старого шкипера. Возле меня вдруг возникла Эллен.
     - Можно, я с тобой?
     - Нет, сегодня нельзя.
     - Я тебя очень люблю.
     Я глубоко заглянул в глаза моей дочери.
     - Я тоже тебя люблю. И принесу тебе драгоценностей - какие у тебя самые
любимые?
     Она фыркнула.
     - С тростью пойдешь?
     - Да, для самозащиты. - Я сделал выпад витой дубинкой, как палашом.
     - Ты надолго?
     - Нет, ненадолго.
     - А зачем тебе трость?
     - Для красоты, со  страху,  из  щегольства,  угрозы  ради.  Архаическая
потребность в оружии.
     - Я буду тебя дожидаться. А можно мне взять розовый камешек?
     - Дожидаться меня незачем, мое жемчужное зернышко. Розовый камешек?  То
есть талисман? Конечно, можно.
     - Что такое талисман?
     - Посмотри в словаре. Как пишется, знаешь?
     - Та-лес-ман.
     - Нет. Та-лис-ман.
     - А ты сам скажи, что это такое.
     - Посмотришь в словаре - крепче запомнишь.
     Она обхватила меня руками, стиснула и тут же отпустила.
     Поздний вечер приник ко мне своей сыростью, влажным  воздухом,  густым,
как куриный бульон. Фонари, прячущиеся среди тучной  листвы  Вязовой  улицы,
отбрасывали вокруг себя дымчатые, пушистые ореолы.
     Мужчина, занятый на работе, так  мало  видит  мир  в  его  естественном
дневном свете. Поэтому и багаж новостей и оценки тех  или  иных  событий  он
получает от жены. Она знает, где что случилось и кто  что  сказал  по  этому
поводу, но все это  преломляется  сквозь  ее  призму,  оттого  выходит,  что
работающий мужчина видит дневной мир глазами женщины. Но вечером, когда  его
лавка, его контора закрыты, он живет в своем, мужском мире - хотя и недолго.
     Мне было приятно держать в руке витую  нарваловую  трость,  чувствовать
гладкость, ее массивного серебряного набалдашника,  отполированного  ладонью
Старого шкипера.
     Давным-давно, когда моя жизнь протекала в  дневном  мире,  я  временами
пресыщался суетой и уходил в гости к травам. Лежа  ничком,  близко-близко  к
зеленым стебелькам, бывший великан  сливался  воедино  с  муравьями,  тлями,
букашками. И в свирепых джунглях трав я забывался, а забвение - это  тот  же
душевный покой.
     Сегодня поздно вечером меня тянуло в  Старую  гавань,  в  Убежище,  где
круговорот  жизни,  времени,  приливов  и  отливов  мог  бы   сгладить   мою
взъерошенность.
     Я быстро вышел на  Главную  улицу  и,  пройдя  мимо  "Фок-мачты",  Лишь
мельком глянул через дорогу на зеленые шторы моей лавки. У пожарной части  в
полицейской машине сидел весь красный, взмокший как свинья, толстяк Вилли.
     - Опять на охоту, Ит?
     - Ага.
     - Как жалко Дэнни Тейлора. Хороший был человек.
     - Да, ужасно, - сказал я и прибавил шагу.
     Две-три машины, поднимая легкий ветерок, обогнали меня, но гуляющих  на
улицах не было. Кому охота обливаться потом, шагая по жаре.
     У обелиска я свернул к Старой  гавани  и  увидел  издали  якорные  огни
нескольких яхт и рыбачьих судов. Кто-то  вышел  с  Порлока  и  двинулся  мне
навстречу, и по походке, по фигуре я узнал Марджи Янг-Хант.
     Она остановилась  передо  мной,  загораживая  путь.  Есть  женщины,  от
которых и в жаркий вечер веет прохладой. Может  быть,  мне  так  показалось,
потому что ее легкая ситцевая юбка чуть. развевалась на ходу.
     Она сказала:
     - Вы, верно, меня ищете. - И поправила прядь волос,  не  нуждавшуюся  в
этом.
     - Почему вы так думаете?
     Она повернулась, взяла меня под  руку  и  движением  пальцев  заставила
пойти рядом с ней.
     - Только такие мне и достаются. Я сидела в "Фок-мачте", видела, как  вы
прошли, и решила, что вы ищете меня. Обогнула квартал и перехватила вас.
     - Откуда вы знали, в какую сторону я пойду?
     - Понятия не имею.  Знала,  и  все.  Слышите?  Цикады.  Это  к  жаре  и
безветрию. Не бойтесь, Итен, сейчас мы с вами очутимся в тени. Если  хотите,
пойдем ко мне. Я дам вам выпить - высокий  холодный  бокал  из  рук  высокой
горячей женщины.
     Я  позволил  ее  пальцам  увести  меня  под  шатер  раскидистых  кустов
жимолости. Какие-то  цветочки,  невысоко  поднявшиеся  над  землей,  желтыми
огоньками горели в темноте.
     - Вот мой дом - гараж с увеселительным чертогом наверху.
     - Почему вы все-таки решили, что я вас искал?
     - Меня или кого-нибудь вроде. Вы видели бой быков, Итен?
     - Один раз в Арле после войны.
     - Меня водил на это зрелище мой второй муж. Он обожал его. А я  считаю,
что бой быков создан для мужчин, которые трусоваты, а хотят быть храбрецами.
Если вы видели бой быков, тогда вам это понятно. Помните, как  после  работы
матадора с плащом бык пытается убить то, чего перед ним нет?
     - Да.
     - Помните, как он теряется, не знает, что делать,  а  иной  раз  просто
стоит и будто ждет ответа? Тогда ему надо подсунуть лошадь,  не  то  у  него
сердце разорвется. Он хочет всадить рога во что-то плотное, чтобы  не  пасть
духом. Вот я и есть такая лошадка. И вот такие мужчины - растерянные, сбитые
с толку - мне и достаются. Если они могут всадить в меня рог,  все-таки  это
небольшая победа. Потом можно снова отбиваться от мулеты и шпаги.
     - Марджи!
     - Стойте! Я ищу ключ. А вы пока нюхайте жимолость.
     - Но я только что после победы.
     - Вот как? Разорвали плащ в клочья? Затоптали его в песок?
     - Откуда вы знаете?
     - Я знаю, когда мужчины ищут меня или другую такую Марджи.  Осторожнее,
лестница  узкая.  Не  стукнитесь  о  притолоку.   Выключатель   вот   здесь.
Увеселительный чертог, мягкое освещение, запах мускуса... и глубь морей, где
солнца нет!
     - Вы и впрямь колдунья.
     - Будто вам это неизвестно! Несчастная,  жалкая  захолустная  колдунья.
Садитесь здесь, у окна. Я включу  ветерок,  сама  пойду  и,  как  говорится,
накину на себя что-нибудь легонькое, а потом поднесу  вам  высокий  холодный
бокал, чтобы вы прополоскали себе мозги.
     - От кого вы слышали это выражение?
     - Не догадываетесь?
     - Вы хорошо его знали?
     - Некую его часть знала. Ту часть мужчины, которую может знать женщина.
Иногда эта часть - лучшее, что в нем есть, но только иногда. У Дэнни так оно
и было. Он доверял мне.
     Эта комната была словно альбом воспоминаний о Других комнатах - и там и
сям кусочки, обрывки других жизней, как подстрочные примечания. Вентилятор в
окне урчал чуть слышным шепотком.
     Она вскоре вернулась в  чем-то  голубом  -  длинном,  свободном,  будто
пенящемся, и принесла с собой облако духов. Когда я вдохнул этот запах,  она
сказала:
     - Не бойтесь. Мэри не знает, что у меня есть такой одеколон. Вот, пейте
- джин и хинная. Хинной я только сполоснула бокал. Это  джин,  чистый  джин.
Если лед поболтать в бокале, будет казаться, что вы пьете холодное.
     Я выпил бокал сразу, как пиво, и  почувствовал,  что  сухой  жар  джина
разлился у меня по плечам и побежал вниз, к пальцам, будто покалывая кожу.
     - Вот что вам было надо, - сказала она.
     - Да, видимо.
     - Я сделаю из вас хорошего храброго быка. Немножко сопротивления - так,
самую малость, чтобы вы вообразили себя победителем. Быку это необходимо.
     Я взглянул на  свои  руки,  все  исчерченные  царапинами  и  маленькими
порезами - следы вскрывания ящиков, - взглянул на ногти, не слишком чистые.
     Она взяла мою трость с кушетки, куда я положил ее, войдя в комнату.
     - Надеюсь, вам не понадобится подхлестывать себя?
     - Вы мой враг?
     - Это я-то, нью-бэйтаунская резвушка, ваш враг?
     Я так долго молчал, что ей стало не по себе.
     - Спешить некуда, - сказала она. - Времени для ответа у вас  достаточно
- вся жизнь. Пейте еще.
     Я принял у нее из рук налитый доверху бокал, но губы и язык у меня  так
пересохли, что пришлось отпить немного, прежде чем заговорить, и заговорил я
с трудом, будто сквозь какую-то шелуху в горле:
     - Что вам от меня нужно?
     - А вдруг я настроилась на роман?
     - С человеком, который любит свою жену?
     - Мэри? Да вы ее совсем не знаете.
     - Я знаю, что она нежная, милая и в чем-то беспомощная.
     - Беспомощная? Она кремень. Ее еще надолго хватит после того,  как  ваш
моторчик совсем сработается. Она, как чайка, пользуется ветром, чтобы парить
в небе и не махать без нужды крыльями.
     - Это неправда.
     - Грянет большая беда, и ее пронесет сквозь  эту  беду,  а  вы  сгорите
заживо.
     - Что вам от меня нужно?
     - Неужели вы не сделаете ни малейшей попытки соблазнить  меня?  Неужели
вам не хочется выместить свою ненависть на старушке Марджи?
     Я опустил недопитый бокал на столик, но она с быстротой змеи приподняла
его, поставила на пепельницу и рукой вытерла мокрый кружок от донышка.
     - Марджи! Я хочу узнать, какая вы.
     - Не обманете! Вы хотите узнать, что я думаю о ваших подвигах.
     - Я только тогда пойму, что вам от меня нужно, когда узнаю, какая вы.
     -  Надо  думать,  что  вы  это  всерьез?  Всего  один  доллар  за  тур.
Путешествие по Марджи Янг-Хант  с  ружьем  и  фотоаппаратом.  Я  была  милая
славненькая девочка, умненькая девочка  и  довольно  никудышная  танцовщица.
Встретилась с человеком, как говорится, в летах и вышла за него замуж. Он не
то что любил меня - он был от меня без памяти.  Для  умненькой  девочки  это
золотая жила. Танцевать мне не очень хотелось, а  работать  и  вовсе  -  нож
острый. Когда я дала ему отставку, это его  так  сразило,  что  он  даже  не
потребовал от судьи  включения  пункта  о  вторичном  замужестве.  Вышла  за
другого, и мы с ним так прожигали жизнь, что он не выдержал - умер.  Но  уже
двадцать лет каждое первое число приходит чек. Уже двадцать лет  я  палец  о
палец не ударила, только принимала  подарки  от  обожателей.  Двадцать  лет!
Трудно поверить, но так оно и есть. И я уже не та славненькая девочка.
     Она сходила в свою крошечную кухню, прямо в руке  принесла  три  кубика
льда, опу