ни - двенадцать лет?
     - То-то и есть, что целых двенадцать лет. Не слишком ли долго, как  вам
кажется?
     - И ты ни разу ни цента не положил в карман, ни  разу  не  унес  ничего
домой, не записав в книжку.
     - Честность - мой рэкет.
     - Ты не шути. Я верно говорю. Я проверяю. Я знаю.
     - Что ж, прицепите мне медаль на грудь.
     - Все воруют - кто больше, кто меньше, а ты нет. Я знаю!
     - Может, я просто жду случая украсть уж все сразу.
     - Брось свои шутки. Я верно говорю.
     - Альфио, вам попался бриллиант. Не трите его слишком сильно, а то  как
бы не обнаружилась подделка.
     - Хочешь, я возьму тебя в дело компаньоном?
     - А капитал? Мое жалованье?
     - Что-нибудь придумаем.
     - Тогда я ничего не смогу украсть у вас, не обворовав самого себя.
     Он весело засмеялся.
     - Ты умен, мальчуган. Но ведь ты и так не крадешь.
     - Вы не слыхали, что я сказал. Может, я задумал украсть все сразу.
     - Ты честен, мальчуган.
     - Вот и я говорю. Чем  ты  честней,  тем  меньше  тебе  верят.  Знаете,
Альфио, лучший способ  скрыть  свои  настоящие  побуждения  -  это  говорить
правду.
     - Что ты там мелешь?
     - Ars est celare  artem  <Главное  в  искусстве  -  скрывать  искусство
(лат.).>.
     Он пошевелил губами, повторяя, и вдруг расхохотался.
     -  Xa-xa-xa!  Hic  erat  demonstrandum  <Что  и  требовалось   доказать
(лат.).>.
     - Хотите выпить холодной кока-колы?
     - Мне вредно - вот тут! - Он хлопнул себя по животу.
     - Не так вы еще стары, чтоб возиться с больным желудком, ведь  вам  еще
нет пятидесяти?
     - Пятьдесят два, и желудок у меня в самом деле больной,
     - Допустим, - сказал я. - Вы, значит, приехали  сюда  двенадцатилетним,
если это было в двадцатом году. Рано же в Сицилии начинают учить латынь.
     - Я был певчим в церкви.
     -  Я  сам  участвовал  в  церковном  хоре  -  носил  крест   во   время
богослужения. Ну, как хотите, а я выпью. Альфио, - сказал я, - вы придумайте
для меня способ вступить в дело, а тогда я  погляжу.  Но  предупреждаю  вас,
денег у меня нет.
     - Придумаем, придумаем.
     - Но у меня будут деньги.
     Он смотрел на меня в упор, как будто что-то притягивало его  взгляд.  И
наконец сказал тихо:
     - Io lo credo <Я тебе верю (итал.).>.
     Чувство силы, если не славы, всколыхнулось во  мне.  Я  открыл  бутылку
кока-колы и, поднося ее к губам, посмотрел поверх стеклянного ствола прямо в
глаза Марулло.
     - Ты славный мальчуган, - сказал он и, пожав  мне  руку,  направился  к
выходу.
     Что-то вдруг толкнуло меня его окликнуть:
     - Альфио, а как ваше плечо?
     Он удивленно оглянулся.
     - Теперь не болит, - сказал он. И пошел дальше, повторяя самому себе: -
Теперь не болит.
     Вдруг он вернулся взволнованный.
     - Надо тебе взять эти деньги.
     - Какие деньги?
     - Эти пять процентов.
     - Зачем?
     - Надо взять. Будешь мне  выплачивать  свой  пай  постепенно  -  сейчас
немножко, потом еще немножко. Только требуй не пять, а шесть.
     - Нет.
     - Как это нет, если я говорю да?
     - Мне это не нужно, Альфио. Я бы взял, если бы мне нужно было,  но  мне
не нужно.
     Он глубоко вздохнул.
     Днем в лавку не так валил народ, как с  утра,  но  все-таки  дела  было
много. Не знаю отчего, но между тремя и  четырьмя  часами  всегда  наступает
затишье минут на двадцать или на полчаса. Потом идет новая волна покупателей
- трудовой люд по дороге с работы или хозяйки,  спохватившиеся,  что  у  них
ничего нет на обед.
     В час затишья явился мистер Бейкер. Он долго разглядывал сыры и колбасы
за  стеклом  холодильника,  дожидаясь,   когда   уйдут   два   замешкавшихся
покупателя, оба из породы нерешительных, таких, которые сами не знают,  чего
хотят, - возьмут одно, положат, возьмут другое, положат - и точно  надеются,
что нужная вещь сама вскочит им в руки и попросит купить ее.
     Наконец они все-таки что-то купили и ушли.
     - Итен, - сказал мистер Бейкер.- Вам известно, что  Мэри  взяла  тысячу
долларов?
     - Да, сэр. Она меня предупредила об этом.
     - А вам известно, зачем ей понадобились деньги?
     - Еще бы, сэр. Она уже полгода толкует об этом. Вы же знаете женщин. На
мебели разве что немного пообтерлась обивка, но с того дня, как она задумала
купить новую, это уже старый хлам, на котором сидеть нельзя.
     - А вы не считаете, что сейчас глупо тратить деньги на  такие  вещи?  Я
ведь вам вчера говорил, какие намечаются перспективы.
     - Это ее деньги, сэр.
     - Речь идет не о каких-нибудь рискованных спекуляциях, Итен. Речь  идет
об абсолютно надежном помещении капитала. С этой тысячей она бы через год  и
мебель купила и еще бы тысяча у нее осталась.
     - Мистер Бейкер, я не могу запретить ей тратить ее собственные деньги.
     - Но вы бы могли объяснить ей, вы бы могли ее урезонить.
     - Мне как-то не пришло в голову.
     - Это ответ в духе вашего отца. Это ответ слюнтяя. Я берусь помочь  вам
стать на ноги, но только в том случае, если вы не будете слюнтяем.
     - Постараюсь, сэр.
     - Вдобавок она еще, кажется, не хочет иметь дело  с  местными  фирмами.
Польстится на скидку где-нибудь на распродаже и уплатят  все  наличными.  Да
еще неизвестно, что ей там всучат. Здесь, может быть, обошлось бы и  дороже,
но по крайней мере есть  с  кого  спросить,  если  что  не  так.  Вы  должны
вмешаться, Итен. Заставьте ее положить деньги обратно. Или пусть доверит  их
лично мне. Она не прогадает.
     - Эти деньги - ее наследство после брата, сэр.
     - Знаю. Я попытался ее  образумить,  когда  она  пришла  за  ними.  Она
сделала голубые глаза и сказала, что хочет  поехать  посмотреть.  Как  будто
нельзя ездить  и  смотреть  без  тысячи  долларов  в  кармане!  Если  у  нее
соображения не хватает, так вы-то должны соображать!
     - Не разбираюсь я в этих делах, мистер Бейкер,  привычки  нет.  Ведь  у
нас, с тех пор как мы поженились, никогда не было денег.
     - Ну так советую вам разобраться, и как можно скорее, а то у вас  их  и
не  будет.  У  некоторых  женщин  пристрастие  к  мотовству  все  равно  что
наркомания.
     - У Мэри нет такого пристрастия, сэр. Откуда? - Нет, так  будет.  Стоит
ей раз отведать крови и она почувствует вкус к убийству.
     - Мистер Бейкер, вы это не серьезно.
     - Совершенно серьезно.
     - Мэри - самая бережливая жена на свете, да ей и нельзя иначе.
     Тут он неизвестно почему разбушевался.
     - От вас я этого не ожидал, Итен.  Если  вы  хотите  чего-то  добиться,
прежде всего сумейте быть хозяином в собственном доме. Можете повременить  с
новой мебелью еще немного.
     - Я-то могу, она не может.- Мне вдруг пришла  в  голову  мысль,  что  у
банкиров особое зрение на деньги, вроде рентгеновских  лучей,  и  он  сейчас
видит конверт, лежащий в моем  кармане.  -  Попробую  ее  уговорить,  мистер
Бейкер.
     - Если она уже все не истратила. Где она сейчас, дома?
     - Собиралась поехать автобусом в Риджхэмтон.
     - Боже мой! Ну конечно, тысячи долларов как не бывало.
     - Это ведь не весь ее капитал, сэр.
     - Не в том дело. Без денег вам никуда нет хода.
     - Деньга деньгу делает, - вполголоса сказал я.
     - Именно. Зарубите это себе на носу, иначе вы пропащий человек,  так  и
будете всю жизнь торчать за прилавком.
     - Мне очень жаль, что так случилось.
     - Чем жалеть, лучше заставьте ее слушаться.
     - Женщины чудной народ, cэp. Вы вчера  говорили  о  том,  как  наживают
деньги, и, может быть, ей показалось, что это очень легко. ~-
     - Так рассейте ее заблуждение:  ведь,  если  у  вас  не  с  чего  будет
начинать, вам ни о каких деньгах и думать не придется.
     - Не хотите ли выпить холодной кока-колы, сэр?
     - Да, хочу.
     Пить  из  бутылки  он  не  умел,  пришлось   открыть   пачку   бумажных
стаканчиков. Зато он сразу поостыл и теперь только глухо ворчал,  как  гром,
замирающий в отдалении.
     Вошли две негритянки из дома на перекрестке, и  ему  оставалось  только
залпом проглотить свою кока-колу и свое негодование.
     - Так не забудьте поговорить с ней! - сердито рявкнул  он  и  пошел  из
лавки. Я подумал, не оттого ли он так злится, что заподозрил подвох, но  тут
же откинул эту мысль. Нет, просто он чувствует, что вышло не по его, а он  к
этому не привык, оттого  и  злится.  Нетрудно  прийти  в  ярость,  когда  ты
советуешь, а твоих советов не слушают.
     Эти негритянки - приятные покупательницы. На  перекрестке  живет  целая
колония цветных, очень славные люди. Они сюда ходят редко, потому что у  них
есть своя лавка, но иногда делают у нас  кое-какие  покупки  для  сравнения,
чтобы выяснить, не слишком ли дорого обходится им расовая солидарность.  Эти
две не столько покупали, сколько приценивались, но я понимал, в чем дело,  и
потом на них приятно было смотреть: красивые  женщины,  с  такими  длинными,
стройными, прямыми ногами. Удивительно, как много значит  для  человеческого
тела относительно сытое детство - да и для духа тоже.
     Перед самым закрытием я позвонил Мэри по телефону.
     - Я сегодня приду немного позже, пушинка.
     - Не забудь, что мы обедаем с Марджи в "Фок-мачте".
     - Я помню.
     - На сколько ты запоздаешь?
     - Минут на десять - пятнадцать. Хочу сходить посмотреть,  как  работает
землечерпалка в гавани.
     - Зачем это?
     - Я подумываю, не купить ли ее.
     - Фу!
     - Принести тебе рыбки?
     - Разве  если  попадется  хорошая  камбала.  Больше  теперь  ничего  не
найдешь.
     - Ладно. Ну, я пошел.
     - Только не копайся, пожалуйста. Тебе еще нужно мыться,  переодеваться.
Все-таки ведь "Фок-мачта".
     - Будь спокойна, моя прелесть, моя  красавица.  И  влетело  же  мне  от
мистера Бейкера за то, что я позволил тебе истратить тысячу долларов.
     - Ах он старый козел!
     - Мэри, Мэри! У стен есть уши.
     - Скажи ему, пусть он... сам знаешь что.
     - Ну, где ему! Кроме того, он тебя считает дурочкой.
     - Что-о?
     - А меня - слюнтяем, размазней и еще чем-то в этом роде.
     Она засмеялась своим переливчатым смехом, от которого  у  меня  сладкие
мурашки по сердцу бегут.
     - Жду тебя, милый, - сказала она. - Жду-жду-жду...
     А каково мужчине  слышать  такие  слова!  Повесив  трубку,  я  стоял  у
телефона весь обмякший, раскисший от счастья - если так бывает.  Я  пробовал
вспомнить, как я жил до Мэри, но память  ничего  не  подсказывала,  пробовал
вообразить, как бы я жил без нее, но воображение  рисовало  только  какую-то
серую неопределенность в траурной рамке.
     Солнце уже зашло за кромку холмов на западе, но большое  пухлое  облако
вобрало его лучи и отбрасывало их на гавань, на волнорез, на морскую даль, и
от этого гребешки волн заалели, как розы.  У  самого  мола  торчат  из  воды
причальные сваи - тройные связки бревен, стянутые наверху железным обручем и
стесанные в форме пилонов, чтобы лучше сдерживать зимой  напор  льда.  И  на
всех неподвижно стояли чайки, большей частью  самцы,  с  ослепительно  белой
грудью и аккуратными серыми крыльями. Интересно, может,  у  каждого  из  них
свое место, которое он может продавать или сдавать внаймы.
     Несколько рыбачьих лодок были вытащены на берег. Я знаю  всех  рыбаков,
знаю их с тех пор, как помню себя. Мэри оказалась права.  Ничего  у  них  не
было, кроме камбалы. Я купил четыре штуки получше у  Джо  Логана  и  постоял
возле него, покуда он разделывал их ножом, входившим в  рыбью  тушку  легко,
как в воду. Весной есть одна дежурная  тема  для  беседы:  скоро  ли  пойдет
кумжа? Существует поговорка: "Сирень цветет - кумжа идет", но на эту примету
положиться нельзя. Сколько я себя помню, всегда бывало так: или кумжа еще не
пошла, или она уже прошла. А какая красивая эта рыбка, ладная,  как  форель,
чистенькая, серебристая, как... как серебро. И пахнет хорошо. Так вот  кумжа
не шла. Джо Логану не удалось поймать ни одной штуки.
     - Что до меня, так я люблю морского окуня,  -  сказал  Джо.  -  Смешно!
Когда говоришь "морской окунь", никто на него и смотреть не хочет, а  назови
его "морской курочкой" - покупатели прямо рвут из рук.
     - Как ваша дочка, Джо?
     - Да то вроде получше, а то опять словно тает. Горе мне с ней.
     - Тяжело, конечно. Сочувствую вам.
     - Если б хоть чем-нибудь можно было помочь...
     - Я понимаю - бедная девочка. Вот бумажный мешок, Джо. Просто бросьте в
него рыбку. Вы передайте дочке привет от меня, Джо.
     Он впился в меня  взглядом,  точно  надеялся  выжать  из  меня  что-то,
какое-то лекарство.
     - Ладно, Ит, - сказал он.- Передам.
     За волнорезом работала землечерпалка, ее гигантский насос  втягивал  со
дна ил и раковины и по трубе, уложенной на понтонах, гнал все на  берег,  за
просмоленную черную загородку. На землечерпалке зажжены  были  и  ходовые  и
якорные огни, и два красных шара на  высоком  шесте  указывали,  что  работа
производится.  На  палубе,  опершись  голыми  локтями  на   поручни,   стоял
бледнолицый кок в белом колпаке и переднике, смотрел вниз, в  растревоженную
воду, и время от времени сплевывал за борт. Ветер дул  с  моря.  Он  доносил
вонь ила, и мертвых  моллюсков,  и  полусгнивших  водорослей,  смешанную  со
сладким запахом яблочного пирога с корицей, который пекли на землечерпалке.
     Маленькая яхта сверкнула парусами в последних отсветах зари, но розовую
вспышку тотчас же погасила тень берега. Я повернул  назад  и,  минуя  старый
яхт-клуб и здание Американского  легиона  с  выкрашенными  в  темную  краску
пулеметами у входа, пошел налево.
     На лодочной пристани, несмотря на поздний час, еще работали - смолили и
красили лодки, готовя их к летнему сезону. Необычно поздняя весна  задержала
эту работу, а теперь нужно было спешно наверстывать упущенное.
     Я обогнул лодочную пристань и через заросший сорняком пустырь дошел  до
конца гавани, а оттуда неторопливым шагом направился к хибарке Дэнни. Я  шел
и насвистывал старую песенку на тот случай, если Дэнни не расположен со мной
встречаться.
     Так оно, по-видимому, и было. Хибарка была пуста,  но  я  мог  бы  дать
голову на отсечение, что Дэнни где-то рядом - лежит в зарослях сорняков  или
прячется за одним из валяющихся кругом толстенных бревен. Не сомневаясь, что
он вылезет, как только я уйду, я достал из кармана  желтый  конверт,  стоймя
пристроил его на грязной койке около стены и вышел  из  хибарки,  только  на
минуту прервав свой свист, чтобы сказать вполголоса:  "До  свидания,  Дэнни.
Желаю удачи". Так, насвистывая, я и вернулся в город, прошел  мимо  нарядных
особняков Порлока, вышел на Вязовую и  наконец  очутился  у  своего  дома  -
старого дома Хоули.
     Я застал мою Мэри храбро сражающейся с бурей. Вокруг нее свирепствовали
ветры, плыли по  волнам  обломки  крушений,  а  она,  в  туфельках  и  белой
нейлоновой комбинации, управляла разбушевавшейся стихией, сохраняя  выдержку
и мужество. Только что вымытая голова, вся в навернутых на  бигуди  локонах,
очень напоминала большой выводок колбасок-сосунков. Я не упомню, когда мы  с
ней последний раз обедали в ресторане. Нам это не по  карману,  и  мы  давно
отстали от этой привычки. Вихрь,  закруживший  Мэри,  прихватил  стороной  и
детей.  Она  кормила  их,  умывала,  отдавала  распоряжения,  заменяла   эти
распоряжения другими. Посреди кухни стояла  гладильная  доска,  н  весь  мой
драгоценный  гардероб,  тщательно  отутюженный,  был  развешан  на   спинках
стульев. Мэри делала все дела сразу,  поминутно  подбегала  к  доске,  чтобы
провести утюгом по разложенному на ней платью. Дети от возбуждения почти  не
могли есть, но не смели ослушаться.
     У меня  пять  так  называемых  выходных  костюмов  совсем  недурно  для
продавца бакалейной лавки. Я по очереди потрогал пиджаки на спинках стульев.
Каждый костюм имел у нас свое название: синий - Старый, коричневый -  Джордж
Браун, серый - Дориан Грей, черный - Похоронный и темно-серый - Сивый мерин.
     - Какой мне надеть, мой ночничок?
     - Ночничок? О-о!.. Погоди, обед не  парадный,  и  сегодня  понедельник.
По-моему, Джорджа Брауна или Дориана, да, пожалуй,  Дориана,  это  будет  не
парадно и в то же время достаточно парадно.
     - И бабочку в гороЛек, да?
     - Конечно.
     Вмешалась Эллен:
     - Папа! Нельзя тебе надевать бабочку! Ты слишком старый.
     - Вовсе нет. Я молодой, веселый и легкомысленный.
     - Над тобой будут смеяться. Очень рада, что я с вами не иду.
     - Я тоже очень рад. С чего это тебе вздумалось записать меня в старики?
     - В старики не в старики, но для бабочки ты стар.
     - Ты противная маленькая доктринерка.
     - Ну, если тебе хочется, чтобы все смеялись, пожалуйста.
     - Да, мне именно этого хочется. Мэри, тебе разве не хочется, чтобы  все
смеялись?
     -  Не  приставай  к  папе,  ему  нужно  еще  принять  душ.  Сорочку   я
приготовила, лежит на кровати.
     Аллен сказал:
     - Я уже написал половину сочинения.
     - Тем лучше, потому что летом я тебя приставлю к делу.
     - К какому делу?
     - Будешь работать со мной в лавке.
     - Ну-у! - Его явно не воодушевляла эта перспектива.
     Эллен открыла было рот, но хотя мы повернулись к ней, так ничего  и  не
сказала. Мэри в сто восемьдесят пятый pay стала  объяснять  детям,  что  они
должны и чего не должны делать в  наше  отсутствие,  а  я  пошел  наверх,  в
ванную.
     Когда я надевал перед зеркалом свою любимую синюю  бабочку  в  горошек,
вошла Эллен и прислонилась к двери.
     - Все было бы ничего, если бы ты был помоложе, - сказала она  до  ужаса
по-женски.
     - Не завидую я твоему будущему счастливому супругу, моя дорогая.
     - Даже мальчики в старших классах не носят бабочек.
     - А премьер Макмиллан носит.
     - Это другое дело. Папа, списывать из книжки жульничество?
     - Не понимаю.
     - Ну, если кто-то - например, если я буду  писать  сочинение  и  возьму
чего-нибудь из книжки, это как?
     - Ты хотела сказать - что-нибудь?
     - Ну, что-нибудь.
     - Зависит от того, как ты это сделаешь.
     - Теперь я не понимаю.
     - Если ты поставишь кавычки и сделаешь сноску с указанием,  кто  автор,
это только  придаст  твоей  работе  солидность  и  значительность.  Пожалуй,
половина американской литературы состоит из цитат или подборок. Ну, нравится
тебе мой галстук?
     - А если без этих самых... кавычек?
     - Тогда  это  все  равно  что  воровство,  самое  настоящее  воровство.
Надеюсь, ты не сделала ничего подобного?
     - Нет.
     - Тогда что же тебя смущает?
     - А за это могут посадить в тюрьму?
     - Могут - если ты таким образом получишь деньги. Так что лучше ты этого
не делай, дочка. Но что ты все-таки скажешь о моем галстуке?
     - Я скажу, что с тобой невозможно разговаривать.
     - Если ты намерена сейчас спуститься  вниз,  передай  своему  милейшему
братцу, что я ему принес его дурацкого Микки-Мауса, хоть он этого  вовсе  не
заслужил.
     - Никогда ты не выслушаешь серьезно, по-настоящему.
     - Я очень внимательно слушал.
     - Нет, не слушал. Потом сам пожалеешь.
     - До свиданья, Леда. Попрощайся с Лебедем.
     Она побрела вниз -  олицетворенный  соблазн  с  необсохшим  молоком  на
губах. Девочки ставят меня в тупик. Они оказываются - девочками.
     Моя Мэри  была  просто  прекрасна,  просто  блистала  красотой.  Сияние
струилось из всех пор ее существа. Она в*яла меня под руку, и когда  мы  шли
по Вязовой улице под сенью деревьев,  пронизанной  светом  уличных  фонарей,
честное  слово,  наши  ноги  несли  нас  с  величавой  и  легкой   резвостью
чистокровок, приближающихся к барьеру.
     - Мы с тобой поедем в Рим! Египет слишком тесен для тебя.  Большой  мир
зовет.
     Она  фыркнула.  Честное  слово,  она  фыркнула  с  непосредственностью,
которая сделала бы честь нашей дочери.
     - Мы чаще будем выезжать в свет, родная моя.
     - Когда?
     - Когда