сти,  сыры,
сосиски, отбивные, бифштексы и рыбу. Лавка засияла  отраженным  кафедральным
светом, рассеянным  кафедральным  светом,  как  в  Шартрском  соборе.  Итен,
залюбовавшись, обвел все глазами - органные трубы консервированных  томатов,
капеллы баночек с горчицей, с оливками, сотни овальных гробниц из  сардинных
коробок.
     Он затянул гнусавым голосом:
     - Одинокум и одинорум, -  как  с  амвона.  -  Один  одиносик  во  славу
одинутрии домине... ами-инь! - пропел он. И будто наяву услышал  комментарий
жены: "Перестань дурачиться, и  кроме  того,  другим  это  может  показаться
оскорбительным. Нельзя так походя оскорблять людей в их лучших чувствах".
     Продавец в бакалейной лавке - в бакалейной лавке Марулло, - человек,  у
которого есть жена и двое любимых деток. Когда он бывает один? Когда  и  где
он может остаться один? Днем - покупатели, вечером - жена и ребятишки, ночью
- жена, днем - покупатели, вечером - жена и ребятишки.
     - В ванной, вот где, - вслух сказал Итен.- И  сейчас,  до  того  как  я
открою шлюз.- О, терпкий дух,  мысли  вслух,  неряшливая  дурашливость  этих
минут - чудных и чудных  минут...-  Сейчас  я  тоже  кого-нибудь  оскорбляю,
прелесть моя? - спросил он жену. - Здесь никого нет - ни людей, ни их лучших
чувств. Никого, кроме меня и моего одинокум одинорума, до  тех  пор  пока...
пока я не открою эту треклятую дверь.
     Из ящика под  прилавком  справа  от  кассы  он  достал  чистый  фартук,
расправил его, выпростал  тесемки,  обтянул  им  свои  узкие  бедра,  провел
тесемки наперед и снова за спину. Потом обеими руками на ощупь завязал сзади
узел.
     Фартук был длинный, чуть не  до  щиколоток.  Итен  воздел  правую  руку
ладонью вверх и провозгласил:
     - Внемлите мне, о вы, консервированные груши, марднады и пикули! "Когда
же настало утро, собрались старейшины народа, первосвященники и книжники,  и
ввели Его в свой синедрион..." Когда настало утро... Рано принялись за дело,
сукины дети! Ни минутки лишней не упустили. Как там дальше? "Было  же  около
шестого часа дня..." По-нашему, это, наверно, полдень. "И сделалась тьма  по
всей земле до часа девятого. И померкло солнце". Как я все это  помню?  Боже
милостивый! Долго же ему пришлось умирать - мучительно долго! -  Он  опустил
руку и. вопросительным взглядом  обвел  заставленные  товаром  полки,  будто
ожидая от них ответа. - Сейчас ты мне ничего не  говоришь,  Мэри,  лепешечка
моя. Может быть, ты из дщерей иерусалимских? "Не плачьте обо мне, - рек Он.-
Но плачьте о себе и о детях ваших...  Ибо  если  с  зеленеющим  деревом  это
делают, то с сухим что будет?" До сих пор не могу спокойно слушать.  Тетушка
Дебора и не подозревала, как глубоко западет это мне в душу. Но  шестой  час
еще не наступил... нет, еще рано, рано.
     Он поднял зеленые шторы на обеих больших витринах, говоря:
     -  Входи,  новый  день!  -  Потом  повернул  ключ  в  дверях.  -  Прошу
пожаловать, мир божий! - Обе зарешеченные створки настежь, и на них - крюки,
чтобы не захлопнулись. И навстречу -  утреннее  солнце,  нежно  пригревающее
асфальт, как ему, солнцу, и полагалось в эти дни, потому что  в  апреле  оно
вставало в том месте, где Главная улица сбегала к заливу.
     Итен прошел в уборную и взял там метлу подмести тротуар.
     День - то, что называется день-деньской, - не един с  утра  до  вечера.
Его окрашивает не только воспарение света в зенит и обратный путь к  закату,
в нем меняется все - весь строй его, ткань, тон и смысл; его корежат  тысячи
факторов всех времен  года:  зной,  стужа,  затишье,  ветер;  он  подвластен
запахам сладости или горечи трав,  листа,  почки,  холоду  льдинки,  черноте
голых веток. И по мере того как меняется день, меняются и все его подданные:
букашки и птицы, кошки, собаки, бабочки и люди.
     Тихий, затуманенный, обращенный внутрь день Итена Аллена Хоули  подошел
к концу. У того человека, который размеренно, будто под  метроном,  подметал
тротуар,  не  осталось  ничего  общего  ни  с  проповедником,  взывающим   к
консервным  банкам,  ни   с   "одинокум   одинорумом",   ни   даже   с   тем
неряшливо-дурашливым. Взмахами метлы  он  собирал  окурки  сигарет,  обертку
жевательной резинки, чешуйки почек с деревьев и просто пыль и ряд  за  рядом
гнал этот нанос  мусора  ближе  к  канаве,  где  его  подберут  мусорщики  с
серебристого грузовика.
     Мистер Бейкер степенно шествовал из своего дома на Каштановой  улице  к
красно-кирпичной базилике Первого национального  банка.  Шаги  у  него  были
неодинаковой длины, но вряд ли кто-нибудь мог подумать, что, веря в  древнюю
примету, он боится наступить на тень своей матери.
     - С добрым утром, мистер Бейкер, - сказал Итен и пропустил  один  взмах
метлы, чтобы не запылить тщательно отутюженные темные брюки директора банка.
     - С добрым утром, Итен. С прекрасным утром.
     - Да, действительно, -  сказал  Итен.-  Весна  пришла,  мистер  Бейкер.
Крот-то, хитрец, оказался прав.
     -  Да,  хитрец,  хитрец.-  Мистер  Бейкер  помолчал.  Я  все  собираюсь
поговорить с вами, Итен. Ваша жена получила  по  завещанию  брата...  э-э...
больше пяти тысяч, кажется?
     - За вычетом налогов шесть тысяч пятьсот, - сказал Итен.
     - И они лежат в банке просто так. Вложить надо во  что-нибудь.  Давайте
обсудим это. Ваши деньги должны работать на вас.
     - Шесть с половиной тысяч много не наработают, сэр.  Деньги  небольшие,
так, про черный день.
     - Я не поклонник мертвых капиталов, Итен.
     - Да, но... не меньше служит тот высокой воле,  кто  стоит  и  ждет.  В
голосе у банкира появились ледяные нотки. - Не понимаю.- Судя по  интонации,
он прекрасно все понял, но счел это замечание  глупым,  и  его  тон  кольнул
Итона, а укол самолюбия породил на свет ложь.
     Метла прочертила чуть заметный полукруг на тротуаре.
     - Дело в  том,  сэр,  что  эти  деньги  оставлены  Мэри  как  временное
обеспечение. На тот случай, если вдруг со мной что-нибудь стрясется.
     - Тогда вам надо взять оттуда некоторую сумму и застраховать жизнь.
     - Но ведь они даны ей во  временное  пользование,  сэр.  Это  имущество
брата Мэри. Ее мать все еще жива. И может прожить еще не один год.
     - Так, понимаю. Старики частенько бывают в тягость.
     - И частенько  держат  деньги  под  спудом.  -  Сказав  неправду,  Итен
взглянул на мистера Бейкера  и  увидел,  как  из-под  воротничка  у  банкира
проступила краснота. - Ведь маете, сэр,  может  так  случиться:  вложишь  во
что-нибудь эти деньги Мэри и вылетишь в трубу, как я и сам  однажды  вылетел
со своими собственными и как мой отец умудрился вылететь.
     - Все течет, все меняется,  Итен.  Все  меняется.  Я  знаю,  вы  сильно
обожглись. Но теперь совсем другие времена, другие возможности.
     - Возможностей у меня  и  тогда  было  много,  мистер  Бейкер,  гораздо
больше, чем здравого смысла. Не забывайте, что я  завел  лавку  сразу  после
войны. Продал полквартала недвижимости, чтобы закупить товар для нее. И  это
было последнее наше предприятие.
     - Знаю, Итен. Ведь вы же держите деньги у меня в банке. Врач  проверяет
ваш пульс, а я - ваш текущий счет.
     - Еще бы вам не знать. Мне и двух лет не понадобилось, чтобы  прогореть
почти дотла. Все продал, кроме дома, когда расплачивался с долгами.
     - Не взваливайте всю вину на себя. Только что из армии, опыта  в  делах
ни малейшего. Не  забывайте  еще,  что  вы  угодили  домой  в  самый  разгар
депрессии, которую мы почему-то именовали спадом.  Закаленные  дельцы  и  те
уходили под воду.
     - Я ушел под воду на самое дно. Первый случай  в  истории,  чтобы  член
семьи Хоули служил продавцом в бакалейной лавке у какого-то итальяшки.
     - Вот тут я  отказываюсь  вас  понимать,  Итен.  Крах  может  потерпеть
каждый. Но как не преодолеть в себе этого вам, человеку из  рода  Хоули,  из
такой среды, с таким образованием! У вас, наверно, кровь стала жидкая,  если
вы решили, что это уже на веки вечные. Что вас подкосило, Итен? Подкосило  и
не дает выпрямиться?
     Итен хотел было начать сердитую отповедь: ну конечно, где  вам  понять!
Вы никогда ничего подобного не испытали...  Но  вместо  этого  он  подровнял
метлой кучку сигаретных окурков и оберток от жевательной резинки и двинул ее
к канаве.
     - Так не бывает, чтобы человека подкосило и ему  сразу  конец.  Я  хочу
сказать, что с большой бедой как-то борются. Эрозия - вот что его  разъедает
и все ближе и ближе подталкивает к гибели. Постепенно он  поддается  чувству
страха. Мне тоже страшно. Электроосветительная компания  Лонг-Айленда  может
выключить у нас свет. Моей жене нужно одеваться. Детям  нужна  обувь,  нужны
развлечения. А вдруг они не  смогут  кончить  школу?  А  ежемесячные  счета,
врачи, дантисты, удаление миндалин, а представьте себе, вдруг я сам  заболею
и не смогу подметать этот тротуар, будь он проклят? Конечно, где вам понять!
Процесс этот медленный. Он выедает человеку все нутро. Я не могу заглядывать
вперед дальше очередного ежемесячного  взноса  за  холодильник.  Моя  работа
ненавистна мне, и в то же время я боюсь ее потерять. Разве  вы  в  состоянии
понять это?
     - А мать Мэри?
     - Я же вам говорил. Она держит деньги под спудом. Так и умрет с ними.
     - Вот не подозревал! Мне казалось, что Мэри из небогатой  семьи.  Но  я
прекрасно понимаю: если заболеешь, то нужны лекарства,  может  потребоваться
операция или электрошок. Наши предки были смелый народ. Вы сами сто  знаете.
Они не позволяли обгладывать себя  до  костей.  Теперь  времена  изменились.
Теперь повсюду открываются такие возможности,  о  каких  они  и  мечтать  не
могли. А пользуются этими возможностями иностранцы. Иностранцы обгоняют нас.
Проснитесь, Итен!
     - А как быть с холодильником?
     - Пусть забирают, раз так.
     - А Мэри, а дети?
     - Забудьте их на время. Вы станете им еще дороже,  если  выкарабкаетесь
из этой ямы. От ваших забот и тревог толку мало.
     - А деньги Мэри?
     - Рискните, даже если придется  потерять  их.  Действуйте  осторожно  и
прислушивайтесь к добрым советам, тогда все будет  хорошо.  Риск  -  это  не
проигрыш. Наши с вами предки всегда рисковали с точным расчетом, и никто  из
них не оставался в проигрыше. Я  не  намерен  щадить  вас,  Итен.  Где  ваша
верность памяти старого шкипера Хоули? Вы в долгу перед его памятью. Ведь он
и мой отец  сообща  владели  "Прекрасной  Адэр"  -  одним  из  самых  лучших
китобойных судов, построенных в наше время. Подхлестните себя,  Итен!  Перед
"Прекрасной Адэр" вы тоже в долгу, и она с вас стребует. Пошлите холодильник
к черту!
     Кончиком метлы Итен принудил  упрямый  обрывок  целлофана  свалиться  в
канаву. Он сказал вполголоса:
     - "Прекрасная Адэр" сгорела по самую ватерлинию, сэр.
     - Да, знаю. Но разве это хоть сколько-нибудь помешало нам? Отнюдь.
     - Она была застрахована.
     - Разумеется, была.
     - А я нет. Мне удалось спасти только свой дом и больше ничего.
     - Выкиньте такие мысли из головы. Это все дела давно минувшие, а вы  до
сих пор не можете с ними расстаться. Наберитесь мужества, дерзайте!  Поэтому
я и говорю, что деньги Мэри надо пустить в оборот. Я хочу помочь вам, Итен.
     - Спасибо, сэр.
     - Мы снимем с вас этот фартук. Вот в чем ваш долг перед старым шкипером
Хоули. Он не поверил бы собственным глазам, увидя вас в таком наряде.
     - Да, наверно.
     - Вот теперь вы говорите дело. Мы снимем с вас этот фартук.
     - Если б не Мэри и не дети...
     - Говорят вам: выкиньте семью из головы ради  ее  же  блага.  У  нас  р
Нью-Бэйтауне скоро начнутся интересные дела.  Вы  могли  бы  принять  в  них
участие.
     - Благодарю вас, сэр.
     - Я обо всем этом еще подумаю.
     - Мистер Морфи сказал, что он останется работать, когда банк закроют до
трех часов. Я обещал приготовить ему сандвичи. Могу и вам принести, хотите?
     - Нет, благодарю. Джой за меня все делает. Прекрасный работник. Я  хочу
посмотреть кое-какие  земельные  участки.  Разумеется,  не  на  месте,  а  в
Окружном управлении. От двенадцати до трех там тихо, спокойно. Может быть, и
для вас что-нибудь подберу. Мы с вами скоро обо всем  поговорим.  Ну,  всего
доброго. - Мистер Бейкер сделал большой шаг, чтобы не наступить на трещину в
тротуаре, и пошел к главному  входу  в  Первый  национальный  банк,  а  Итен
улыбнулся, глядя на его удаляющуюся спину.
     Итен быстро кончил подметать, потому что  люди  струйками  и  ручейками
текли на работу. У входа в лавку он  поставил  лотки  со  свежими  фруктами.
Потом,  убедившись,   что   прохожих   нет,   снял   с   полки   три   банки
консервированного  -  собачьего   корма,   сунул   руку   в   освободившееся
пространство, вынул оттуда зловеще-серый мешочек с деньгами, поставил  банку
обратно и, нажав пустой клавиш кассы, разложил двадцатки, десятки, пятерки и
однодолларовые бумажки по  местам,  под  придерживающие  их  колесики.  А  в
передней части выдвижного кассового  ящика  легли,  каждая  в  свою  дубовую
чашечку, монеты по пятьдесят, двадцать пять, десять, пять центов и по одному
пенни. Пока что покупателей было  немного:  дети,  посланные  за  кирпичиком
хлеба, или картонкой молока, или фунтом не запасенного вовремя кофе, большей
частью девочки с не расчесанными со сна волосами.
     Вошла Марджи Янг-Хант в свитере цвета сомон, вызывающе облегавшем бюст.
Твидовая юбка любовно льнула к ее бедрам и подхватывала горделивый  зад,  но
только в глазах Марджи, в ее карих близоруких глазах, видел Итен то, чего не
могла увидеть его жена, потому что в присутствий жен там  ничего  такого  не
было. Хищный зверек, Артемида, охотница  за  брюками.  Старый  шкипер  Хоули
называл такой взгляд "блудливым". И в голосе у нее это тоже  слышалось  -  в
его  бархатистой  тягучести,  которую   сменяло   сладенькое   доверительное
верещанье в расчете на жен.
     - Здравствуйте, Ит, - сказала Марджи. -  Какой  денек!  Самый  раз  для
пикника.
     - Здравствуйте. Хотите пари? Остались без кофе.
     - Если вы догадаетесь, что я осталась без таблеток для  шипучки,  тогда
вас надо обходить за два квартала.
     - Здорово кутнули?
     - Не так чтобы очень,  но...  Разъездной  торговый  агент,  порассказал
всего  с  три  короба.  С  нами,  развозками,  безопасно.  Полный   портфель
бесплатных образцов. У вас такие, наверно,  зовутся  просто  коммивояжерами.
Вы, может, знаете его? Не то Биккер, не то Боккер. От фирмы "Б. Б. Д. и Д.".
Почему я обо всем атом говорю? Потому что он собирался зайти к вам.
     - Мы большей частью заказываем у Вэйландса.
     - Этот мистер Биккер, наверно, уже  рыщет  по  городу,  если,  конечно,
самочувствие у него чуточку приличнее, чем у меня. Дайте-ка стакан воды. Для
начала я тут выпью.
     Итен сходил в кладовую и принес бумажный стакан с водой  из-под  крана.
Бросив туда три плоские таблетки, Марджи дождалась, когда вода зашипит.
     - Будьте, -сказала она  и  выпила  шипучку  залпом.  Ну,  черт,  скорее
действуй!
     - Я слышал, вы собираетесь сегодня предсказать Мэри ее судьбу.
     - О господи! Из головы вон! Всерьез, что ли, мне этим  заняться?  Тогда
бы я и свою судьбу устроила.
     - Мери очень это нравится. А вы в самом деле умеете гадать?
     - Тут особого умения не нужно. Наслушаешься, что люди, то есть женщины,
говорят о себе, а потом им же  все  это  и  выложишь,  а  они  считают  тебя
пророчицей.
     - Ну а про высоких брюнетов?
     - И про брюнетов, конечно. Но если бы я умела читать в мужских сердцах,
не было бы у меня в жизни таких промахов. Ox-ox-ox! И влопалась же я разочка
два!
     - Ваш первый муж, кажется, умер?
     - Нет, второй, мир праху его, сукину... Ладно, замнем. Мир праху его.
     Итен участливо поздоровался с престарелой миссис Ежизински и,  стараясь
подольше растянуть отпуск четверти фунта масла, даже одобрительно  отозвался
о погоде, но Марджи Янг-Хант не торопилась уходить, а с улыбкой разглядывала
банки  паштета  с  золотыми  наклейками  и  миниатюрные,  как  футляры   для
драгоценностей, баночки черной икры на прилавке около самой кассы.
     - Ну? - сказала Марджи, когда старуха, с трудом волочившая ноги,  вышла
из лавки, бормоча что-то себе под нос по-польски.
     - Что - ну?
     - Да так, вдруг в голову пришло... Если б я знала мужчин так же хорошо,
как женщин, можно было бы гадать с вывеской. Поучили бы вы меня,  Итен,  что
такое мужчины.
     -  Вы  и  так  достаточно  их  знаете.  Может  быть,  даже  больше  чем
достаточно.
     - Вот человек! Чувства юмора, что ли, у вас нет?
     - Прикажете сейчас начать обучение?
     - Нет, как-нибудь вечерком.
     - Хорошо, - сказал он. - Кружок. Мэри, вы и двое деток.  Тема  занятий:
мужчины, их слабые стороны, их глупость и как всем этим пользоваться.
     Марджи не обратила внимания на его тон.
     - Разве так не бывает, что вам приходится просиживать за работой  целые
вечера? Отчеты к первому числу и прочее тому подобное?
     - Бывает. Работу беру на дом.
     Она подняла руки над головой и запустила все десять пальцев в волосы.
     - Почему? - спросила она.
     - Потому что потому оканчивается на "у".
     - А вы многому могли бы меня научить?
     Итен сказал:
     - "И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу  и  одели  Его  в
одежды  Его,  и  повели  Его  на  распятие.  Выходя,  они  встретили  одного
Киринеянина, по имени Симон, и заставили сего нести крест Его.  И,  пришедши
на место, называемое Голгофа, что значит Лобное место..."
     - А ну вас!
     - Да-да, все так и было.
     - Вам известно, что вы настоящий сукин сын?
     - Известно, о дщерь иерусалимская!
     Она вдруг улыбнулась.
     - Знаете,  что  я  сделаю?  Такого  сегодня  нагадаю  одному  человеку,
любо-дорого! Вы у меня будете самой что Нина есть важной  персоной.  Поняли?
Чего ни коснетесь, все превратится в золото. Народный глашатай! - Она быстро
подошла к двери и, оглянувшись с порога, оскалила дубы в  улыбке.  -  Ну-ка,
попробуйте оправдать свою репутацию и попробуйте не оправдать! До  свидания,
Спаситель! - Как странно звучит цоканье  каблуков  по  тротуару,  когда  ими
отстукивают в ярости.
     К десяти часам все изменилось. Распахнулись  широкие  стеклянные  двери
банка, и людская речка потекла туда за деньгами, а потом завернула к Марулло
и вынесла оттуда  разные  деликатесы,  без  которых  Пасха  не  Пасха.  Итен
чувствовал себя как на водных лыжах - только держись, и продолжалось это  до
"часа шестого".
     Сердитый пожарный колокол на башне ратуши пробил начало  часа  шестого.
Покупатели мало-помалу рассосались,  унося  с  собой  пакеты  с  праздничной
снедью. Итен внес в лавку лотки с фруктами, запер входную дверь и без всякой
на то причины, а лишь потому, что сделалась тьма  по  всей  земле  и  в  нем
самом, спустил плотные зеленые шторы, после чего тьма сделалась и  в  лавке.
Одни только неоновые трубки в холодильнике светили в  этой  тьме  призрачной
голубизной.
     Зайдя за прилавок, он отрезал четыре  толстых  куска  ржаного  хлеба  и
щедро намазал их маслом. Потом двинул вбок стеклянную дверцу холодильника  и
ваял с одного блюда два ломтика плавленого швейцарского сыра,  а  с  другого
три куска ветчины.
     - Сыр и салат, - сказал он.- Сыр и салат. Лезьте на  дерево,  кому  дом
маловат.-  На  верхние  куски  хлеба  густым  слоем  положен  майонез,   они
придавлены к нижним, выпирающие кромки ветчинного сала  и  зеленых  салатных
листьев подровнены. Теперь взять картонку молока и  пергаментной  бумаги  на
обертку. Он аккуратно подгибал пергамент с краев,  когда  во  входной  двери
звякнул ключ и в магазине появился Марулло - широкий в плечах, как  медведь,
и такой тучный, что руки у него казались непропорционально  короткими  и  не
прилегали к бокам. Шляпа у Марулло сидела на самом  затылке,  а  из-под  нее
торчала жесткая бахрома серо-стальных волос, точно он носил под  шляпой  еще
какую-