новости - нет, подожду до послеобеда. Ну, ты у меня и
удивишься!
     Аллен и Мэри-Эллен кубарем скатились вниз по лестнице в кухню.
     - Пришел! - сказали они.
     - Папа, у тебя в магазине есть "Пике"?
     - Корнфлекс? Конечно, есть, Аллен.
     - Принесешь нам несколько коробок, а? Это те самые, где  надо  вырезать
маску Микки-Мауса.
     - Не великоват ли ты для Микки-Мауса?
     Эллен сказала:
     - Крышку с коробки срезают, потом надо приложить десять центов,  и  они
пришлют такую штуку для чревовещания  и  как  ею  пользоваться.  Только  что
передавали по радио.
     Мэри сказала:
     - Расскажите папе, что вы собираетесь делать.
     - Мы хотим участвовать во  всеамериканском  конкурсе  на  сочинение  "Я
люблю Америку". Первая премия - поездка в Вашингтон, встреча с  президентом,
и родители тоже. И вагон всяких других премий.
     - Прекрасно!-сказал Итен.-Но о чем речь? Что от вас требуется?
     - Это херстовские газеты! - крикнула Эллен.- Объявили по  всей  стране.
Надо написать сочинение на тему  "За  что  я  люблю  Америку".  Кто  получит
премии, тех будут показывать по телевизору.
     - Блеск! - крикнул  Аллен.  -  Скажешь,  плохо?  Поездка  в  Вашингтон,
гостиница, театры, к президенту и мало ли чего еще! Скажешь, не блеск?
     - Скажу: а школа?
     - Это летом. Премии объявят четвертого июля, в День независимости.
     - Ну что ж, тогда пожалуйста. А на самом деле что  вы  любите-  Америку
или премии?
     - Слушай, отец, -сказала Мэри. - Не порть им удовольствия.
     - Я просто хочу отделить корнфлекс от Микки-Мауса. А они  все  валят  в
одну кучу.
     - Папа, а где это можно взять?
     - Что где взять?
     - Ну, вроде кто чего об этом писал.
     - У твоего прадеда было много хороших книг. Они на чердаке.
     - Какие? Про что там?
     - Ну, например, речи Линкольна,  и  Дэниела  Уэбстера,  и  Генри  Клея.
Можешь полистать Торо, или Уолта Уитмена, или Эмерсона. Да  и  Марка  Твена.
Они все там на чердаке.
     - Папа, а ты сам их читал?
     - Твой прадед был мой дед. Он читал мне вслух кое-когда.
     - Ты "сможешь нам писать сочинения?
     - Тогда они будут не ваши.
     - Ну ладно, - сказал Аллен.- Только не забудь принести "Пиксов". В  них
ведь железо и много всего полезного..."
     - Постараюсь не забыть.
     - Можно, мы пойдем в кино?
     Мэри сказала:
     - Вы же собирались красить пасхальные  яйца.  Они  уже  варятся.  После
обеда можете заняться этим на южной террасе.
     - А можно, мы пойдем на чердак посмотрим книги?
     - Если не забудете погасить электричество.  Однажды  там  целую  неделю
горел свет. Это ты не выключил, Итен.
     Когда дети убежали, Мэри сказала:
     - Ты рад, что они будут участвовать в конкурсе?
     - Конечно, рад, пусть только займутся этим как следует.
     - Мне просто не терпится рассказать  тебе.  Марджи  сегодня  гадала  на
меня. Три раза подряд, потому что у нее никогда в жизни  так  не  было.  Три
раза! Я сама видела, какая шла карта!
     - О господи!
     - Сначала послушай, а потом будешь говорить. Вот ты вечно  подшучиваешь
насчет высоких  брюнетов,  а  знаешь,  что  она  мне  нагадала?  Никогда  не
догадаешься! Ну попробуй!
     Он сказал:
     - Мэри, я тебя предупреждаю...
     - Предупреждаешь? Да если бы ты знал! Мое богатство - это ты.
     Он буркнул себе под нос короткое алое слово.
     - Что ты сказал?
     - Я сказал: невелико богатство.
     - Это ты так думаешь, а карты думают совсем по-другому.  Она  три  раза
подряд раскладывала.
     - Карты думают?
     - Карты все знают, - сказала Мэри. - Она на меня гадала, а выходило все
про тебя. Ты будешь одним из самых важных людей в  городе.  Слышишь,  что  я
говорю? Одним из самых важных. И это скоро  сбудется.  Совсем  скоро.  Какую
карту она ни выкладывала, всє деньги и деньги. Ты разбогатеешь.
     - Мэри, дорогая, - сказал он.- Прошу тебя, остерегись!
     - Ты выгодно поместишь деньги.
     - Какие деньги?
     - Деньги моего брата. Какие же еще!
     - Нет! - крикнул он.- Я этих денег не трону. Они твой и так и останутся
твоими. Ты сама это придумала или...
     - Она ни словом о них не обмолвилась. И карты  тоже  ничего  такого  не
говорили. В июле ты выгодно поместишь деньги, и с этого все и начнется  одна
удача за другой, одна за другой. И как это  хорошо  получилось!  Она  так  и
сказала: "Ваше богатство - это Итен. Он будет очень богатый  человек,  может
быть, самый важный во всем городе".
     - Чтоб ей пусто было! Какое она имеет право?
     - Итен!
     - Отдает она себе отчет в том, что делает? А ты отдаешь себе отчет?
     - Я хорошая жена, а она мой хороший друг -  вот  в  чем  я  отдаю  себе
отчет. И мне не хочется затевать с  тобой  ссору,  когда  нас  слышат  дети.
Марджи самая моя близкая подруга. Я чувствую, она тебе неприятна. Значит, ты
ревнуешь меня к моим друзьям - вот и все. Я весь день радовалась - так  нет,
надо все испортить! Это очень нехорошо с твоей стороны. - От разочарования и
досады лицо у Мэри пошло пятнами, ей хотелось отомстить  за  эту  помеху  ее
снам наяву. - Скажите какой умник нашелся! Сидит здесь и разносит  людей  на
все корки. Ты воображаешь, что Марджи это подстроила? Вот и нет, потому  что
я все три раза сама снимала. Но если  б  даже  она  подстроила,  так  зачем?
По-моему, только из добрых чувств к нам, по дружбе, из желания  хоть  как-то
помочь. А по-твоему, умник? Ну, придумай какую-нибудь гадость, придумай!
     - Придумал бы, если бы мог, - сказал  он.-  Вернее  всего,  она  просто
интриганка. Ничем не занята, мужа нет. Вот и взялась плести интриги.
     Мэри понизила голос и заговорила презрительным тоном:
     - Много ты  смыслишь  в  интригах!  Столкнешься  с  настоящей  интригой
вплотную - и то ничего не поймешь. Знал бы ты, что бедной Марджи  приходится
терпеть! У нас в городе есть мужчины, которые буквально не дают ей  проходу.
Известные люди, женатые, а  навязываются,  пристают.  Отвратительно!  Марджи
иной раз просто не знает, куда от них деваться. Поэтому она так и  нуждается
во мне, вообще в женской дружбе. Чего только я от нее не  наслушалась!  Кто!
Какие люди! Ты  в  жизни  бы  не  поверил.  Некоторые  даже  притворяются  в
обществе, будто она им не нравится, а сами тайком бегают к ней или звонят по
телефону, пытаются назначить свидание. Противные ханжи! На словах за высокую
нравственность, а на деле... А ты говоришь - интриганка.
     - Она называла тебе какие-нибудь имена?
     - Нет, не называла, и это тоже в ее  пользу.  Марджи  никому  не  хочет
вредить, хотя сама ото всех терпит. Она  только  говорила,  что  про  одного
человека я бы в жизни не поверила. "Да вы, - говорит, - поседеете, если  вам
сказать".
     Итен набрал полную грудь воздуха, задержал его и шумно перевел дух.
     - Интересно, кто бы это мог быть? -  сказала  Мэри.  -  Она  прямо-таки
намекала, что это кто-то из наших знакомых, но мы бы  про  него  никогда  не
поверили.
     - И при соответствующих обстоятельствах от намеков перешла бы к фактам?
- тихо сказал Итен.
     - Только если бы ее вынудили. Она сама  так  говорит.  Только  если  бы
пришлось в защиту... э-э... ее чести и доброго имени... Как ты думаешь,  кто
это?
     - По-моему, я знаю.
     - Знаешь? Ну кто?
     - Я.
     Мэри разинула рот.
     -  Фу!  Дурак!  -  сказала  она.  -  Вечно  ты  меня  на  чем-   нибудь
подлавливаешь. Стоит мне зазеваться - и конец. Но лучше так, чем когда ты  в
миноре.
     - Сенсация!  Муж  признается  жене  в  преступной  связи  с  ее  лучшей
подругой. Она поднимает его на смех.
     - Нехорошо так говорить.
     - Муж, вероятно, должен был бы от всего отпереться.  Тогда  по  крайней
мере жена удостоила бы его своими подозрениями.  Родная  моя,  клянусь  тебе
всеми святыми: я ни словом, ни делом  не  повинен  в  заигрывании  с  Марджи
Янг-Хант. Ну, теперь ты поверишь, что я тебе изменяю?
     - Ты?
     - Значит, по-твоему, я недостаточно хорош, недостаточно  привлекателен?
Другими словами - кишка тонка?
     - Ты прекрасно знаешь, что я  не  прочь  пошутить,  но  это  совершенно
неподходящая тема для шуток. Ах, господи, вдруг дети там  начнут  лазить  по
сундукам! Разбросают и не подумают убрать.
     - Я сделаю еще одну попытку, моя прелестная  жена.  Некая  женщина,  ее
инициалы М. Я.-Х., со всех сторон  обставила  меня  ловушками  по  причинам,
кроме нее никому неизвестным. Мне грозит серьезная опасность попасть в  одну
из них, а может, не только в одну.
     - Почему ты не подумаешь о будущем? Карты сказали - в  июле,  -  и  так
вышло три раза подряд. Я сама видела. У тебя будут деньги,  большие  деньги.
Подумай об этом.
     - Неужели ты так любишь деньги, зайчонок?
     - Люблю ли я деньги? Как это понимать?
     - Неужели тебе так уж нужны  деньги,  что  ради  них  можно  заниматься
черной магией, шаманством, колдовством и прочими темными делишками?
     - Ну, пеняй на себя! Ты первый начал! Я не позволю  тебе  прятаться  за
этими словесами. Люблю ли я деньги? Нет, деньги я не люблю. Но вечные заботы
я тоже не люблю. Мне хочется высоко держать голову в нашем  городе.  Мне  не
хочется, чтобы мои дети чувствовали себя хуже  других,  потому  что  они  не
могут одеваться, как...  ну,  как  некоторые.  Мне  хочется  высоко  держать
голову.
     - И деньги послужат подпоркой для твоей головы?
     - Они сотрут презрительные усмешки с физиономий твоих спесивых друзей.
     - Над Хоули никто не насмехается.
     - Это только ты так думаешь. Ты просто ничего такого не видишь.
     - Может быть, я просто ничего такого не жду, потому и не вижу.
     - Ты что же, хочешь убить меня своими распрекрасными Хоули?
     - Нет, родная. Теперь такое оружие несколько устарело.
     - Слава богу, что хоть это ты усвоил. В нашем городе, да и не только  в
нашем, простой продавец из рода Хоули - это всего-навсего простой продавец.
     - Ты попрекаешь меня моими неудачами?
     - Нет. Конечно, нет. Но я попрекаю тебя тем,  что  ты  погряз  в  своих
неудачах. Ведь если бы не твои старомодные, выспренные понятия, ты давно  бы
выкарабкался  на  поверхность.  Над  тобой   все   потешаются.   Благородный
джентльмен без денег все равно что босяк.- Это слово будто вырвалось  у  нее
само собой, и она пристыженно замолчала.
     - Что ж поделаешь, - сказал Итен.- Но ты преподала мне  урок,  кроличий
мой хвостик. И даже не один, а целых три. Есть, как видно, три вещи, которым
никто не верит. Не верят в правду, не верят в то, что вполне возможно,  и  в
то, что вполне логично. Теперь я знаю, где достать  деньги,  те  самые,  что
повернут мою судьбу.
     - Где?
     - Ограблю банк.
     На плите начал отрывисто позванивать колокольчик регулятора.
     Мэри сказала:
     - Пойди позови детей. У меня все готово. И вели им потушить там свет.
     Она прислушалась к его удаляющимся шагам.


        ГЛАВА III

     Моя жена, моя Мэри засыпает сразу, как будто за ней захлопнулась дверь.
Я часто смотрю на нее с завистью. С минуту она возится под  одеялом,  словно
прилаживаясь к кокону, обпившему ее грациозное тело. Потом глубоко вздыхает,
и к концу вздоха  глаза  у  нее  уже  закрыты,  а  на  губах  безмятежная  и
загадочная улыбка греческого божества. Так она и спит всю ночь, улыбаясь,  и
во сне мурлычет, не похрапывает, а именно мурлычет, как  котенок.  Вдруг  ее
бросает в жар, так что я  даже  ощущаю  это,  лежа  рядом,  но  в  следующее
мгновение все прошло и она уже где-то далеко-далеко.  Я  не  знаю  где.  Она
уверяет, что никогда не видит снов. Этого не может быть, конечно. Просто сны
не тревожат ее или тревожат так сильно, что она забывает  их  до  того,  как
проснется. Она любит спать, и сон ей дается без  усилий.  Не  то  что  я.  Я
всегда борюсь со сном, как бы отчаянно ни хотелось мне уснуть.
     Я думаю, дело тут вот в чем: моя Мэри убеждена, что будет  жить  вечно,
что ступит из этой жизни  в  другую  так  же  легко  и  просто,  как  сейчас
переходит от  ночи  к  дню.  Она  верит  в  это  подобно  тому,  как  дышит,
естественно, не размышляя. И потому ей некуда  спешить,  можно  и  спать,  и
отдыхать, и вовсе выключиться на время из существования.
     А я весь, до мозга костей, пропитан сознанием, что рано или поздно моей
жизни придет конец, и потому я гоню от себя сон, хотя в то  же  время  жажду
его, пускаюсь даже на всякие уловки, чтобы уснуть.  И  засыпаю  я  всегда  с
болью, с мучением. Я знаю это, потому что мне  случалось  просыпаться  через
секунду, еще чувствуя себя оглушенным, как от удара. И даже во сне я не знаю
покоя. Меня одолевают все те же дневные заботы, только  в  искаженной  форме
точно хоровод ряженых, в звериных масках и с рогами.
     Я трачу на сон гораздо меньше времени, чем Мэри. Она говорит, что у нее
потребность много спать, и я соглашаюсь, что у меня такой  потребности  нет,
хотя на самом деле я в этом далеко не уверен.  В  каждом  организме  заложен
известный запас жизненной энергии - конечно, пополняемый за счет пищи.  Есть
люди, которые свой запас расходуют  быстро,  вроде  того  как  иной  ребенок
спешит разгрызть и проглотить леденец, а другие делают это  не  торопясь.  И
всегда находится какая-нибудь девчушка,  которая  еще  только  разворачивает
леденец, когда торопыги о нем и думать забыли.  Моя  Мэри,  вероятно,  будет
жить гораздо дольше меня. Она приберегает  часть  своей  энергии  на  потом.
Факт, что женщины живут дольше мужчин.
     Мне всегда не по себе в Страстную пятницу. Еще в детские  годы  у  меня
сжималось сердце, когда я думал - не о крестных муках, нет, но о нестерпимом
одиночестве Распятого. И до сих пор  я  не  освободился  от  тоски,  которую
поселяли во мне слова Матфея, сухо отщелкиваемые голосом моей тетушки Деборы
из Новой Англии.
     Нынешний год тоска особенно сильна. Невольно  ведь  переносишь  все  на
себя, и кажется, это о тебе идет речь. Сегодня Марулло раскрыл  передо  мной
тайны бизнеса, и я только впервые понял многое. А вслед за тем  мне  впервые
предложили взятку. Это даже смешно сказать, в моем-то возрасте, но я, право,
не припомню другого такого случая. Потом еще Марджи Янг-Хант. Добро или  зло
у нее на уме? Что ей нужно от меня? Не зря ведь она посулила  мне  что-то  и
требует, чтобы я не отказывался от своей  судьбы,  иначе  мне  плохо  будет.
Может ли человек сам надумать свою жизнь или  он  должен  просто  жить,  как
живется?
     Много ночей я провел не смыкая глаз, под сонное мурлыканье  моей  Мэри.
Когда долго глядишь в темноту, перед глазами начинают  расплываться  красные
пятна и время тянется  бесконечно.  Мэри  так  любит  спать,  что  я  всегда
стараюсь оберегать ее сон, даже когда у меня словно электрический ток  бежит
по коже. Стоит мне спустить ноги с кровати, она тотчас  же  просыпается.  Ее
это пугает. Она знает только одно объяснение бессонницы - болезнь, и если  я
не сплю, ей кажется, что я болен.
     Но в эту ночь меня так и тянуло встать  и  выйти  из  дому.  Мэри  тихо
мурлыкала, и на ее губах, как всегда, играла та  архаическая  улыбка.  Может
быть, ей снилась удача, снилось богатство, ожидавшее меня впереди.  Мэри  не
чужда гордыни.
     Странное  дело,  почему  вдруг  человек   уговаривает   себя,   что   в
определенном месте ему думается лучше. У меня есть  такое  место.  С  давних
времен есть, хотя, по правде сказать, я не так уж много думаю,  когда  бываю
там, больше отдаюсь чувствам, переживаниям, воспоминаниям.  Это  мое  тайное
убежище - у каждого, верно, есть такое, только никто в этом не признается.
     Осторожным,  крадущимся  движением  скорей   разбудишь   спящего,   чем
нормальным и естественным. Кроме того, я убежден,  что  во  сне  люди  могут
проникать в чужие мысли. Я стал внушать себе, что мне нужно  в  уборную,  и,
когда это удалось, поднялся и вышел. А из  уборной  я  потихоньку  спустился
вниз, захватив с собой одежду, и в кухне оделся.
     Мэри часто винит меня в том, что я болею душой за несуществующие  чужие
беды. Может  быть,  она  и  права,  но  мне  вдруг  представилось,  как  она
просыпается и, не найдя меня ни в спальне, ни в кухне,  ходит  в  испуге  по
всему дому. Я взял карандаш и написал на листке из книги домашних  расходов:
"Родная, мне не спалось, и  я  решил  пройтись.  Скоро  вернусь".  Листок  я
положил на середину стола, так чтобы он  сразу  бросился  ей  в  глаза,  как
только она включит свет в кухне.
     Потом я отворил кухонную дверь и потянул носом  воздух.  Было  холодно,
пахло морозным инеем. Я поднял воротник пальто и  надвинул  на  уши  вязаную
матросскую шапку. Электрические часы в кухне  жужжали.  Они  показывали  без
четверти три. Значит, почти четыре часа я лежал и смотрел, как  расплываются
в темноте красные пятна.
     Наш Нью-Бэйтаун - красивый  город,  старый  город,  один  из  первых  в
Америке, заслуживших название  города.  Его  основатели,  в  том  числе  мои
предки,  были,  наверно,   сыновьями   тех   буйных,   шальных,   вероломных
стяжателей-моряков, что при Елизавете смущали  покой  Европы,  при  Кромвеле
хозяйничали в Вест-Индии и наконец, заручившись  грамотами  вернувшегося  на
престол Карла Стюарта, свили гнездо на северном  побережье.  Они  с  успехом
сочетали в себе пиратов и пуритан, которые, если  разобраться  поглубже,  не
так уж сильно отличались друг от друга. И  те  и  другие  были  нетерпимы  к
противникам, и те  и  другие  варились  на  чужое  добро.  Их  союз  породил
выносливое, крепкое обезьянье племя. Обо всем этом я знаю из рассказов отца.
Он был большой любитель семейной истории, а я замечал, что любители семейной
истории редко обладают качествами предков, которыми они гордятся.  Мой  отец
был добрый, мягкий человек, весьма начитанный и весьма непрактичный, простак
с редкими проблесками мудрости. В одиночку он ухитрился растерять почти все,
что за несколько столетий накопили Хоули и Аллены: землю, деньги, положение,
перспективы, - все, за  исключением  имени;  впрочем,  только  именем  он  и
дорожил. Отец любил просвещать меня насчет того, что он  называл  "наследием
поколений". Поэтому мне так много известно о наших предках.  И  поэтому  же,
должно быть, я теперь  служу  продавцом  в  лавке  бакалейщика-сицилийца,  в
квартале, который некогда весь принадлежал семейству Хоули. Я  хотел  бы  не
принимать этого к  сердцу,  но  не  могу.  Не  кризис,  не  тяжелые  времена
сокрушили нас.
     Все это не пришло бы мне сейчас в голову, не скажи я,  что  Нью-Бэйтаун
красивый город. Я пошел по Вязовой  не  налево,  а  направо  и  очень  скоро
очутился на улице Порлок, которая тянется почти параллельно Главной.  Крошка
Вилли, наш толстяк  полицейский,  наверняка  дремлет  сейчас  в  полицейской
машине где-нибудь посреди Главной улицы, а у меня нет ни  малейшего  желания
вступать с ним в беседу. "Откуда так поздно, Ит? Уж не  завели  ли  вы  себе
красотку?" Крошке Вилли скучно, и он любит поговорить с  прохожим,  а  потом
порассказать другим, о чем  был  разговор.  Немало  досадных  сплетен  пошло
гулять по городу только из-за того,  что  Крошка  Вилли  скучает  на  ночном
дежурстве. Полицейского, который дежурит днем, зовут Стонуолл Джексон  Смит.
Это  не  прозвище.  Так  его  нарекли  при  крещении  -   Стонуолл   Джексон
<"Твердокаменный Джексон" (англ.)  -  прозвище  Томаса  Джонатана  Джексона,
генерала армии южан в Гражданскую войну в США.>, и теперь уж его не спутаешь
с каким-нибудь другим  Смитом.  Не  знаю  почему,  но  если  в  городе  двое
полицейских, то они всегда  полная  противоположность  один  другому.  Стони
Смит, если вы его спросите, какой сегодня день, ответит вам только разве  на
суде под присягой. Смит - главная полицейская власть  в  городе,  он  предан
делу, в курсе всех  новейших  методов  и  прошел  специальную  школу  ФБР  в
Вашингтоне. На мой взгляд, это образец  полицейского:  высокий,  молчаливый,
глаза  посверкивают,  точно  кусочки   металл