- чего уж вам Кристи-то
так  пугаться? Хитра лиса, да не  больно  страшна.  Вы, церковники, уж очень
строги к  добрым  людям, что нужды ради при случае чем и попользуются. А  не
много было бы у нас на границе всадников, кабы не наши оборотистые парни.
     - Уж  лучше бы их  и вовсе не  было, только бы народ они не  грабили, -
отвечала госпожа Элспет.
     -  А  кто же тогда  отсюда южан прогонит, ежели они свои  копья и  мечи
попрячут? Ведь  нам-то, бабам, с прялками и веретенами врагов не  одолеть, а
монахам с их колоколами и книгами - подавно.
     -  А по мне, пускай бы уж они лучше попрятали свои копья и мечи.  Я  от
южанина  -  от  Стоуварта  Болтона  -  больше  добра  видела,  чем  от  всех
пограничных всадников с их крестами святого Андрея. И  я  думаю,  оттого что
они без устали повсюду рыщут и на чужое добро зарятся, у нас и  раздор пошел
с Англией, и ведь от  этого самого я и  мужа  потеряла. Они болтают, что вся
причина - в этой свадьбе  принца с  нашей королевой, а по мне, тут  главное,
что они на жителей Камберленда напали, а  англичане тогда на нас как бешеные
псы ринулись.
     При  других  обстоятельствах  Тибб  не  замедлила  бы  опровергнуть это
мнение, с ее точки зрения - оскорбительное для ее сограждан,  но,  вспомнив,
что госпожа Элспет все-таки хозяйка дома, она обуздала свой  ярый патриотизм
и поспешила переменить разговор.
     - А  разве не поразительно, - сказала она,  - что наследница  Эвенела в
эту благословенную ночь увидала своего отца?
     - Значит, ты думаешь, это был ее отец? - спросила Элспет Глендининг.
     - А то как же? - отвечала Тибб.
     -  Мало ли  какой  дух  мог  принять  его  образ, -  возразила  госпожа
Глендининг.
     - Насчет этого я ничего не знаю, - заявила  Тибб, - но  что он в  таком
точно обличье выезжал на соколиную охоту, в этом я поклясться могу. Он редко
снимал с себя латы - ведь у него было  много врагов. Мне кажется, - добавила
она,  - что тот мужчина не мужчина, кто на груди не носит  стальной брони, а
на поясе - меча.
     -  Насчет  брони,  лат  и  прочего  я  не  судья,  -  отвечала  госпожа
Глендининг,  -  а  вот  что  видения  в  канун  дня всех  святых  счастья не
предвещают, это я па себе -испытала.
     -  Да  неужели,  госпожа  Элспет? -  воскликнула Тибб,  придвигая  свою
скамеечку  поближе к высокому  деревянному креслу собеседницы.  - Вот  бы об
этом послушать!
     - Надо тебе сказать, Тибб,  - начала  'госпожа Глендининг, - что, когда
мне было лет девятнадцать-двадцать, во всей округе ни один праздник без меня
не обходился.
     - Это понятно, - отозвалась Тибб. - Но вы, видно, сильно остепенились с
тех пор, иначе вы не нападали бы так на наших молодцов.
     -  После  того,  что  я  испытала,  поневоле остепенишься!  -  ответила
почтенная дама. -  Тогда  у такой девчонки,  как  я,  не  было недостатка  в
обожателях  -  я  ведь  была не такая  уж  уродина,  чтобы  от  меня  лошади
шарахались.
     - Ну, что это вы! - воскликнула Тибб. - Вы и теперь хоть куда.
     -  Пустяки  это  все, пустяки! - возразила  хозяйка Глендеарга, в  свою
очередь  придвигая кресло с высокой  спинкой к  резной скамеечке, на которой
сидела Тибб. - Мое время  прошло. Но тогда я  могла сойти за хорошенькую, и,
кроме того,  я  не была  бесприданницей -  за мной  давали порядочный  кусок
земли. Мой отец частично владел Литлдеаргом...
     -  Об этом  вы  мне уже  рассказывали, - прервала ее  Тибб.  - А как же
все-таки с кануном дня всех святых?
     - Ну,  хорошо, хорошо. Парней за мной увивалось порядочно, но ни одному
из них я не отдавала предпочтения. И вот однажды, накануне дня всех  святых,
сидит  с  нами  отец Николай,  монастырский эконом  -  он  был  экономом  до
теперешнего эконома,  отца Климентия,  -  щелкает орехи  и пьет пиво в самом
веселом настроении. И стали меня  все уговаривать  погадать о своем суженом,
Монах мне сказал, что греха в этом нет, а если и есть какой грех, он мне его
отпустит.  И вот пошла  я в  амбар - как  водится, зерно  провеять  три раза
подряд. А у самой-то у меня сердце замирало от одной  мысли, что  мне, поди,
не сдобровать; но я  тогда была отчаянная. И вот не успела я провеять третий
вес, - а луна-то светила  вовсю,  и лучи ее стелились по полу,  - как  вдруг
проходит  передо  мной образ  дорогого  моего Саймона  Глендинннга,  упокой,
господи, его душу. Он  прошел мимо со стрелой в руке, а я вскочила в испуге.
Сколько  потом возни было,  чтобы  при. вести  меня в  чувство. Уж как  меня
уверяли, что  это шутка  отца Николая и Саймона и что стрела была купидонова
стрела  (так  говорил брат  эконом).  И Саймон после  нашей  свадьбы  не раз
повторял  мне  то  же  самое,  но  он,  голубчик,  не  хотел,  чтобы  о  нем
сплетничали, что дух его когда-то вышел из тела.  Однако  заметь себе, Тибб,
чем дело кончилось. Мы с ним поженились, но все-таки погиб-то он от такой же
самой обыкновенной стрелы с гусиным перышком на конце.
     - От обыкновенных-то  стрел много храбрых  людей  погибло,  -  заметила
Тибб. - А что до гусиных перьев, то, по мне, пусть бы этих проклятых гусей и
вовсе не было, мы бы и курами обошлись.
     - Но вот  что  ты мне скажи,  Тибб, - продолжала  мистрис Глендининг, -
чего  это твоя  госпожа нам все вычитывает из  этой толстой  черной  книги с
серебряными застежками? Там много таких святых слов, что их впору только  из
уст  священника слышать. Ежели бы она  читала нам о Робине Гуде или, скажем,
какие-нибудь баллады Дэвида  Линдсея, я бы слова не сказала. Я не то  что не
доверяю твоей госпоже, но боюсь, как бы у меня в порядочном доме не завелись
духи или ведьмы.
     - Нет  у вас никакой причины сомневаться в миледи,  госпожа Глендининг,
ни в словах  ее, ни в поступках, - возразила Тибб несколько обиженным тоном.
- А что  до девочки,  то всем известно, что она родилась девять лет назад, в
канун дня всех святых.  А те, что родились накануне  этого праздника,  видят
то, что недоступно другим,
     - Так, вероятно, потому-то  девочка  и не  подняла крика, когда увидала
его? Ежели  бы  это  случилось с моим Хэлбертом  (не говоря  уж  об Эдуарде,
который мягче нравом), он бы всю ночь проревел от страха. Но похоже, что для
мистрис Мэри это дело привычное.
     - Может,  и  так,  - отвечала Тибб, - ведь я же говорю, она родилась  в
канун дня всех  святых, в самую  полночь,  когда, по  словам нашего  старого
приходского  священника,  праздничный день  уже начался. Но  вообще-то  наша
девочка, вы сами  видите,  совсем как другие дети. И если  бы не сегодняшний
благословенный  вечер и еще тот раз, когда  мы в болоте застряли, когда сюда
ехали, нельзя сказать, чтобы она видела такое, чего другие не видят.
     -  Но что  же  она могла увидеть на  болоте, - заинтересовалась госпожа
Глендининг, - кроме белых куропаток и болотных уток?
     - Увидала что-то  вроде белой леди, которая и показала, куда нам ехать,
когда  мы чуть  не завязли в трясине. Но по правде  сказать, и  Шаграм тогда
уперся, и Мартин думает, что он тоже что-то видел.
     - А что же это была за белая леди? - продолжала  Элспет. - Вы ни о  чем
не догадываетесь?
     - Да это же всем известно, госпожа Элспет, - отвечала Тибб, - и если бы
вам довелось жить со знатными людьми, как мне, вы бы об этом не спрашивали.
     -  Я  всегда проживала  в своем  собственном  доме, -  заметила  Элспет
довольно резко,  - а если мне и  не  приходилось жить со знатными людьми, то
знатные люди пришли жить ко мне.
     - Что  вы, что вы,  сударыня! - воскликнула Тибб. - Вы меня извините, у
меня и  в мыслях не было вас обидеть. Но  дело-то вот  какое: старые знатные
семьи не могут обходиться  обыкновенными святыми (да  будет благословенно их
имя), как,  скажем, святой  Антоний  или  святой Катберт и  другие,  которых
всякий грешник может позвать на помощь.  У них есть свои собственные святые,
или  ангелы, или как  их  еще там  называют. А  что  до Белой девы  из замка
Эвенелов, так она известна во всей округе. И ее всегда видят, как она плачет
и рыдает  перед тем,  как кому-нибудь  умереть в семье. И ее как раз такой и
видели человек двадцать перед кончиной Уолтера Эвенела, мир праху его!
     -  Если она  больше  ничего  не  умеет,  -  заметила  Элспет  несколько
презрительно,  - то не  за что ее уж  так  почитать.  Что  же  она, не может
оказать им настоящей помощи, а только смотрит на них со стороны?
     - Если  уж  на то пошло,  Белая  дева может сделать  много  добра, да в
старину  и делала,  - возразила  Тибб, - но на моей памяти  такого не  было,
разве вот когда девочка увидала ее на болоте.
     - Ну  что же, Тибб,  - сказала госпожа Глендининг,  вставая  и  зажигая
железную  лампу,  - это,  видно, их  особенное  преимущество,  ваших знатных
господ. Но богородица и апостол Павел достаточно святы для меня, Они никогда
не оставят  меня на болоте, если могут помочь мне выбраться оттуда, - я ведь
под каждое  сретение ставлю им в часовнях  по  четыре восковых свечи. А если
никто  и  не  увидит,  чтобы  они  рыдали  над  моей  могилой,  зато уж  они
возрадуются  моему  светлому воскресению, да  пошлет  господь его  всем нам.
Аминь.
     -  Аминь, - набожно повторила Тибб,  - а теперь  мне пора накрыть торф:
огонь-то в очаге почти заглох.
     И она расторопно принялась за дело.
     Вдова  Саймона  Глендининга приостановилась  на  минутку, чтобы обвести
пристальным хозяйским взглядом всю залу и убедиться,  что все в  порядке,  а
затем, пожелав Тибб доброй ночи, удалилась на покой.
     -  Тоже, подумаешь, важная птица! -  проворчала Тибб себе  под  нос.  -
Оттого,  что  она была  женой лэрда, она передо  мной нос задирает,  когда я
служу у  такой знатной леди, как моя  госпожа. - Дав этой краткой сентенцией
выход своему раздражению, Тибб тоже отправилась спать.


     Глава V

     Кричите вы: "Монах!" Как соберет
     Хромой пастух разбредшееся стадо?
     Как пес, который лаять не умеет,
     Загонит в хлев заблудшую овцу?
     Ему сподручней греться у камина,
     Вдыхая ароматы вкусных блюд,
     Которые ему готовит Филлис,
     Чем схватываться с волком на снегу.
     "Реформация"

     Здоровье  леди  Эвенел  становилось  все  хуже.  За несколько лет после
кончины  супруга  она,  казалось,  постарела  на  полстолетия.  Она утратила
стройность  и  гибкость  фигуры, живость  и  яркость красок  и стала  худой,
бледной и слабой. Она как будто ни на что не жаловалась. По для всякого было
очевидно, что силы ее тают с каждым днем. Наконец, губы ее побелели, а глаза
померкли.  Однако  она не выражала никакого желания позвать священника, пока
Элсиет Глендининг  в  своем  усердии  сама не  коснулась  этого  деликатного
вопроса, столь существенного, по ее мнению, для  спасения  души. Элис Эвенел
кротко выслушала ее и поблагодарила за внимание.
     -  Если  найдется  хороший  священник,  который возьмет  на  себя  труд
добраться до нас, - сказала она,  - я буду рада.  Ибо молитвы  и наставления
достойных людей всегда полезны.
     Это  покорное  согласие  не  совсем  удовлетворило  Элспет  Глендининг,
которая  хотела   или  ожидала  совсем  иного.  Но  она  заменила  некоторое
равнодушие  благородной  леди ко благу духовного назидания своим собственным
неукротимым рвением; Мартин тотчас же был отправлен со всей поспешностью, на
которую  был  способен Шаграм, в  монастырь святой  Марии,  дабы  пригласить
одного из святых отцов прибыть к  ним  и оказать радость последнего утешения
вдове Уолтера Эвенела.
     Когда  ризничий  доложил  лорду-аббату,  что  вдова  покойного  Уолтера
Эвенела, проживающая  в  башне Глендеарг,  очень  плоха  и  жаждет  утешения
духовника, почтенный настоятель, выслушав просьбу, призадумался.
     - Мы хорошо помним  Уолтера  Эвенела, - произнес  он наконец, -  он был
храбрый и достойный рыцарь; южане отобрали  у него земли и убили его... А не
может ли его супруга прибыть сюда, к нам, для таинства исповеди? Дорога туда
дальняя и трудная.
     - Леди  Эвенел нездорова,  святой отец, -  отвечал ризничий, -  и  не в
состоянии вынести путешествие.
     -  Да, правда... Ну что же... Тогда кто-нибудь из братии должен поехать
к ней...  Скажи-ка,  ты  не  знаешь,  получила  она  свою  вдовью  часть  из
наследства Уолтера Эвенела?
     -  Сущие пустяки, святой отец, -  ответил ризничий. -  Она  проживает в
Глендеарге  со времени смерти супруга, почти что из  милости у бедной вдовы,
по имени Элспет Глендининг.
     - А ты, видно, знаком со всеми  вдовушками в нашей  округе,  -  заметил
аббат. - Хо! Хо! Хо! - И его  полное тело начало сотрясаться от собственного
остроумия.
     - Хо! Хо! Хо! - отозвался ризничий, вторя ему  в том тоне и созвучии, в
каком обычно  подчиненный радуется шутке  начальника. Затем он присовокупил,
неестественно фыркая и хитро подмигивая:  - Ведь это наш  долг, святой отец,
утешать вдов. Хи! Хи! Хи!
     Этот последний  взрыв смеха  был  более  сдержан,  поскольку  от аббата
зависело, продолжить или прекратить шутку.
     -  Хо!  Хо! -  засмеялся  аббат.  -  Ну, довольно шутить,  Отец Филипп,
облачись для поездки верхом и поезжай исповедовать эту госпожу Эвенел.
     - Но... - возразил ризничий.
     -  Пожалуйста,  без "но". Не может быть никаких "по" или "если",  когда
настоятель говорит с монахом, отец Филипп. Мы должны поддерживать строжайшую
дисциплину  - без того уже ересь растет, точно  снежный  ком,  - народ хочет
исповедоваться у  бенедиктинцев  и слышать их  проповеди,  а не иметь дело с
нищенствующей  монашеской  братией, и мы не  должны  оставлять наш вертоград
втуне, хотя возделывать его - тяжкий труд.
     - И притом не слишком выгодный для святой обители, - добавил ризничий.
     -  Твоя правда, отец Филипп. Но разве  ты  не знаешь, что,  препятствуя
злу, мы  делаем добро? Этот Джулиан Эвенел ведет беспутный  и пагубный образ
жизни, и,  если  мы проявим небрежение к нуждам вдовы его брата, он способен
разграбить  наши земли, а мы не сможем  поставить ему это в вину. Притом  же
это наш долг  -  проявить внимание  к древней  фамилии, которая в свое время
много пожертвовала  на обитель. Скорее же  в  путь,  брат мой. Скачи  день и
ночь, если понадобится, и пусть люди увидят, сколь ревностны аббат Бонифаций
и его верные чада  в исполнении своего духовного долга. Да  не остановит нас
усталость, ибо ущелье тянется  на пять миль,  да не остановит нас страх, ибо
долину,  говорят,  посещают  духи,  -  ничто  не  должно  отвратить  нас  от
следования  нашему  благому  призванию,  к  вящему  посрамлению  клеветников
еретиков и укреплению и возвеличению  истинных  и верных  сынов католической
церкви. Желал бы я знать, что скажет на это отец Евстафий?
     Глубоко  взволнованный  нарисованной  картиной   трудов  и  опасностей,
которые  предстоит  преодолеть,  и  той  славы,  которую  он  в   результате
приобретет  (хотя и  передоверив  труды и опасности другому лицу),  аббат не
спеша направился в трапезную доканчивать завтрак,  в  то  время как ризничий
без всякой охоты последовал за старым Мартином, возвращавшимся в  Глендеарг.
Надо  заметить,  что  из всех  трудностей на  пути  труднее  всего оказалось
сдерживать  резвого мула, дабы  заставить его  шагать  вровень с несчастным,
измученным Шаграмом.
     Пробыв  целый  час  наедине  с  исповедницей,  монах  вышел  мрачный  и
задумчивый. Госпожа  Элспет,  которая приготовила в зале кое-какое  угощение
для почетного гостя, была поражена его явным смущением. Она взирала  па него
с тревогой. Ей казалось, что весь его вид  говорит  скорее о  том,  что  ему
пришлось выслушать признание в страшном  преступлении, чем  напутствовать  к
будущей жизни грешницу, примирившуюся со всем земным. После долгих колебаний
Элспет не смогла удержаться от искушения задать вопрос. Она уверена, сказала
она, что миледи удалось  без труда  облегчить свою  душу. Они прожили вместе
пять  лет, и она по совести может сказать, что не встречала женщины, которая
вела бы более примерную жизнь.
     - Женщина,  -  сурово  возразил ризничий,  - ты говоришь о том, чего не
знаешь.  Какая  польза  чистить  посуду  снаружи, когда  внутри  она покрыта
плесенью ереси?
     - Конечно,  наши блюда  и деревянные  тарелки должны были  бы быть  еще
чище, святой  отец,  -  отвечала  Элспет, лишь  наполовину понимая,  что  он
сказал,  и  принимаясь  вытирать  фартуком пыль  с посуды,  полагая,  что он
жалуется на ее нечистоту.
     - Что вы, госпожа Элспет! - воскликнул  монах. - Ваша посуда так чиста,
как  только могут быть чисты деревянные блюда и оловянные сосуды. Плесень, о
которой  я говорю,  -  это  та чумная  зараза, которая каждый день все более
проникает в нашу святую шотландскую церковь, подобно губительному червю, что
забирается в розовый венок на челе невесты.
     - Мать  пресвятая богородица! - воскликнула госпожа Элспет, осеняя себя
крестным знамением. - Неужто же у меня живет еретичка?
     - Нет, Элспет, нет, - отвечал монах, - было бы  слишком  жестоко с моей
стороны высказывать такое мнение об этой несчастной леди, но мне хотелось бы
иметь право сказать,  что  ее совершенно не  коснулись  еретические взгляды.
Увы! Скверна  эта носится в воздухе, как моровая язва  в полдень, и заражает
даже  самых  лучших,  самых  чистых  овец  стада. Ведь  нетрудно  убедиться,
поговорив с этой дамой, что она так же начитанна, как и высокородна.
     -  Она пишет и  читает, мне  думается,  не хуже  вашего  преподобия,  -
сказала Элспет.
     - Кому же она пишет и что она читает? - живо откликнулся монах.
     -  Вообще,  -  отвечала Элспет, - я не могу сказать, чтобы  она при мне
когда-нибудь писала, но ее бывшая служанка - теперь она обслуживает всю нашу
семью  -  говорит,  что  она умеет писать. А что  до чтения,  так она  часто
читр,ла нам вслух поучения из толстой черной книги с серебряными застежками.
     -  Покажите мне эту  книгу! -  поспешно  сказал монах.  - Заклинаю  вас
верностью  вашего   вассального  подчинения...  вашей  преданностью   святой
католической церкви... сейчас же... сейчас же покажите ее мне!
     Добрая  женщина колебалась,  встревоженная впечатлением, какое ее слова
произвели  на  духовника.  К   тому  же  она  полагала,  что  книга,   столь
благоговейно изучаемая  такой  почтенной особой, как  леди  Эвенел, не могла
содержать   в   себе  чего-либо   вредного.  Однако   побуждаемая  окриками,
восклицаниями и даже угрозами  отца Филиппа, она в конце концов принесла ему
роковую книгу.
     Это было  очень  легко  сделать,  не  возбуждая  подозрений  со стороны
владелицы,  во-первых,  потому,  что та в изнеможении после  долгой беседы с
духовником  отдыхала  в  постели, и, во-вторых, потому,  что в ту  маленькую
комнату в башне, где,  наряду  с  кое-какими ценными  вещицами,  хранилась и
книга,  проход был через  особую  дверь.  Сама же  леди Эвенел меньше  всего
думала  о сохранности  книги; кому  и  для  чего  она  могла  понадобиться в
семействе, где никто не знал грамоты и  где  не бывало ни одного  грамотного
человека?
     Поэтому госпоже  Элспет без особых  трудов  удалось  достать  книгу, но
совесть ее была неспокойна. В глубине души она упрекала себя в неблаговидном
и негостеприимном  поступке в отношении близкого человека и друга. Перед ней
стоял человек, облеченный двойною властью - светской и духовной.  Откровенно
говоря, она бы все же, при иных условиях, нашла в себе достаточно твердости,
чтобы противостоять этому двойному  авторитету. Но  (к  моему  огорчению,  я
должен  в  этом сознаться) ее  отпор  был значительно  ослаблен любопытством
(свойственным всем  дочерям  Евы)  узнать наконец тайну книги,  которую леди
Эвенел ценила так высоко и в то же время читала так осторожно. Надо сказать,
что Элис Эвенел никогда  не прочитывала ни  единой  страницы,  не убедившись
предварительно, что  железная  дверь  башни накрепко заперта. И даже  тогда,
судя по  отрывкам, которые  она  читала,  она  скорее стремил