ерчаткой! - воскликнул начальник
"Джеков".  - Ведь вот нас называют  грабителями, ворами, по-всякому, но если
мы кого взялись  защищать, так  уж в беде не  бросим. Я  буду рад-радехонек,
когда мой  господин  наконец решит, куда  примкнуть, а пока  он  бесится  да
выбирает, где больше дадут, жизнь  у нас в замке - сущий ад (да  простит мне
пресвятая  дева, что  я  здесь  произношу такое  слово!). Впрочем, мы, слава
богу,  выбрались  из ущелья  в открытую  долину,  и  тут  уж  можно  всласть
выругаться, если надо будет.
     - Друг мой, - заметил помощник приора, - не велика  твоя  заслуга, если
ты  воздерживаешься от  клятв и богохульств  только  из страха  перед  злыми
духами.
     - Да ведь я не церковный вассал,  - возразил начальник "джеков". - Если
затянешь у жеребца поводья, он непременно брыкаться начнет - так и я, трудно
отстать от старой привычки.
     Ночь  была ясная, и они  перешли  реку вброд в  том  самом  месте,  где
ризничий на  свою  беду встретился с призраком. Как  только  они  подошли  к
монастырским воротам, брат привратник в тревоге воскликнул:
     - Преподобный отец, лорд-аббат дожидается вас с большим нетерпением.
     - Проводите  этих приезжих в трапезную, - распорядился помощник приора,
- и пусть брат келарь угостит их  наилучшим образом, напоминая им, однако, о
скромности и благопристойности, кои приличествуют гостям нашей обители.
     -  Идите, достойный брат мой, лорд-аббат требует вас  к себе  как можно
скорее, -  торопливо  сообщил вбежавший отец Филипп.  - В таком  смятении  и
отчаянии я не видел его с самого сражения при Пинки.
     - Иду, добрый брат мой, иду,  -  отозвался отец Евстафий. - Прошу тебя,
добрый брат, проводи этого юношу, Эдуарда  Глендининга, в  покои, отведенные
для  послушников,  под надзор  их  наставника.  Господь коснулся  юношеского
сердца и надоумил Эдуарда оставить  мирскую суету и вступить в число братьев
нашего  святого  ордена.  Если  к его природным  способностям  присоединятся
смирение и послушание, он может со временем стать украшением обители.
     - Высокочтимый брат  мой!  -  воскликнул старый отец Николай,  который,
ковыляя, подбежал к отцу Евстафию  с  третьим  приглашением. -  Умоляю тебя,
поспеши  к  нашему  доблестному  лорду-аббату.  Да   осенит   нас  пресвятая
заступница!  Никогда еще не  видел я настоятеля  нашего  аббатства  в  таком
испуге, хотя  я  еще  помню  день,  когда отец Ингельрам получил известие  о
Флодденском сражении,
     -  Иду,  иду,  высокочтимый  брат  мой,  -  ответил  отец  Евстафий  и,
воскликнув еще  несколько раз;  "Иду",  наконец  действительно  направился к
аббату.


     Глава XXXIV

     Молитвами тут делу не поможешь:
     Гром пушек заглушит колокола,
     Каноном не спастись от канонады.
     Свои кресты в монеты переленте,
     Все чаши и сосуды переплавьте...
     Солдат голодных пригласив на пир,
     Откупорьте заветные бочонки, -
     Затем пошлите воинов на стены,
     Они их будут защищать.
     Старинная пьеса

     Аббат  встретил  своего  советника  с  трепетным  нетерпением,  которое
показало отцу  Евстафию,  что его высокопреподобие  чрезвычайно взволнован и
крайне нуждается  в добром совете. На столике,  стоявшем вплотную у высокого
кресла,  не было ни еды,  ни бокалов  и  лежали четки; по-видимому, стремясь
успокоиться,  аббат  только  что  перебирал их.  Рядом с четками  находилась
аббатская  митра  старинной  формы,  блестевшая  драгоценными камнями,  и  к
столику был прислонен посох, богато украшенный чеканной работой.
     Вместе с помощником приора в покой  аббата вошли отец ризничий и старый
отец Николай: они, очевидно,  надеялись узнать, что  за  важное  дело сейчас
будет  обсуждаться  здесь, и не  ошиблись: когда,  доложив  о  приходе  отца
Евстафия,  они  сделали  вид, что  собираются  уйти,  аббат  знаком велел им
остаться.
     - Братья  мои, - сказал  он, - вам  хорошо известно, с каким ревностным
усердием управляли мы многотрудными делами обители, кои были  вверены нашему
недостойному разумению... Вы  всегда получали  насущный хлеб и не испытывали
недостатка  в  воде.  Я   не   расточал  монастырских   доходов  на  суетные
развлечения, на охоту с собаками или соколами, на лишние  и роскошные ризы и
стихари, не  пировал с праздными  бардами  и шутами, кроме  тех,  которые по
старинному обычаю допускались  в эти стены на рождество и на пасху.  Никогда
не  одаривал  я  монастырскими  богатствами  ни родственных мне  мужчин,  ни
посторонних женщин.
     - Такого настоятеля, - сказал отец Николай, -  у нас не было со времени
аббата Ингельрама, который...
     Услышав   это  зловещее  начало,  вслед  за  которым  всегда  следовало
пространнейшее повествование, лорд-аббат прервал его:
     - Упокой господи душу отца Ингельрама! Не о нем сейчас идет речь. Меня,
братья мои, волнует вопрос: выполнял ли я, по вашему мнению, добросовестно и
свято все обязанности, сопряженные с моим званием?
     - У нас никогда не было оснований для жалоб, - ответил помощник приора.
     Отец ризничий, куда более словоохотливый,  принялся; перечислять разные
милости   и  поблажки,   дарованные   монастырской  братии  кротким  аббатом
Бонифацием  - indulgentiae  [Отпущения  (лат.)],  gratias [ Милости (лат.)],
biberes  [Разрешения  пить    (лат.)],  еженедельное сладкое  блюдо из
вареного  миндаля, расширение  и переустройство  трапезной, переоборудование
кладовой, повышение монастырских доходов, отмена некоторых постов и лишений.
     -  Вы  могли  бы,  брат  мой,  - сказал  аббат, с  грустью  и умилением
прислушиваясь к подобному перечню своих заслуг, -  еще упомянуть, что  это я
распорядился  построить замысловатую  стену, которая  защищает  монастырские
здания от северо-восточного ветра... Но все  сие  не существенно. Capta  est
civitas  per  voluntatem  Dei [Государство захвачено согласно  воле  господа
(лат.)], - читаем мы  в истории Маккавеев. От меня потребовалось много забот
и много дополнительного труда, чтобы  всюду поддерживать порядок, который вы
повсеместно наблюдали, чтобы амбары и закрома были полны, больница, спальни,
покои для гостей  и  трапезная опрятно убраны...  Чтобы  шли  своим  чередом
крестные ходы,  выслушивались  исповеди,  приветливо  встречались гости,  по
заслугам  раздавались veniae [Привилегии  (лат.)], а недостойные  чтоб их не
получали! И я могу поручиться, что когда каждый из братии уже  мирно почивал
в своей келье, ваш аббат еще долго не смыкал глаз, раздумывая, как с большей
выгодой и толком распорядиться в том или другом случае.
     -  Разрешите  спросить, высокочтимый лорд, - заговорил отец Евстафий, -
какая новая забота волнует вас в данную минуту,  так как  ваша речь, видимо,
должна нас к чему-то подготовить.
     -  Воистину это так, - сказал  аббат, - сейчас нам надлежит думать не о
biberes или caritas, не о вареном миндале, но о разбойничьей шайке англичан,
идущей на  нас из Хексэма под  предводительством  сэра Джона Фостера; у  нас
речь пойдет не о  том, как защититься  от восточного ветра,  но как избежать
лорда  Джеймса  Стюарта  с полчищами  еретиков,  у  которых  на  уме  только
опустошения и грабежи.
     - Я полагал, что этот поход не состоится из-за вражды между семействами
Семплов и Кеннеди, - поспешно возразил отец Евстафий.
     -  Они, по  обыкновению, столковались  между собой  за  счет церкви,  -
сказал аббат, - за то, что графу  Кассилису обещана церковная десятина с его
земель,  отошедших к  дому  Кросрагуэлов,  -  он ударил  по  рукам  с лордом
Стюартом, который стал  именоваться графом Мерри. Principes convenerunt unum
adversus  Dominum [Военачальники  соединились  против  господа  (лат.)]. Вот
письма.
     Аббат   передал   своему   помощнику   письма   шотландского   примаса,
продолжавшего поддерживать расшатанное здание католической иерархии, которое
в  конце  концов  похоронило его под своими развалинами. Пока отец Евстафий,
подойдя  ближе  к лампе,  с  глубоким  интересом  читал  и  перечитывал  эти
послания, отец ризничий и отец Николай глядели друг на друга с беспокойством
обитателей  птичьего двора,  когда над ним  парит  ястреб. Аббат,  казалось,
согнулся  под  гнетом горестных опасений; он не спускал  испуганных  глаз со
своего помощника,  как  бы  стремясь прочесть на  его лице, что  еще  не все
потеряно. Когда же он  увидел, что отец Евстафий, вторично перечитав письма,
хранит молчание  и  погружен  в размышления, аббат  не  выдержал  и тревожно
спросил:
     - Что же нам делать?
     -  Делать то,  чего требует наш  долг,  - ответил отец  Евстафий,  -  а
остальное в руках божьих.
     -  Наш долг!  Наш долг!  - нетерпеливо  повторял аббат. -  Конечно,  мы
обязаны выполнять наш долг. Но в чем сейчас заключается  этот долг? Будет ли
нам  от  него  польза?  Сумеют  ли колокол,  молитвенник  и  свеча  отогнать
английских еретиков? Испугается ли Мерри псалмов и антифонов? Могу ли я, как
некогда  Иуда  Маккавей,  сражаться  за  обитель святой Марии  против  новых
нечестивцев? Или  послать нашего ризничего  против нового  Олоферна, дабы он
принес мне его голову в корзине?
     -  Лорд-аббат,  вы правы, - ответил помощник приора. - Обычным  оружием
воевать мы не можем - сие противоречит  и нашему  обыкновению и обету, но мы
можем умереть за наш монастырь и за наш орден. Кроме того, мы вооружим всех,
кто  хочет  и  может  сражаться.  Англичан не  так  много: они, по-видимому,
рассчитывали, что к  ним присоединится  Мерри, однако этого не случилось, он
задержался в  пути.  Если Фостер  со  своими  камберлендскими  и хексэмскими
разбойниками  осмелится переступить  границу  Шотландии, чтобы  предать нашу
обитель огню и  мечу, мы  поднимем своих вассалов, и, полагаю, у  нас хватит
сил противоборствовать им на поле сражения.
     - Пресвятая богоматерь,  -  вымолвил  аббат, - неужто  вы считаете меня
Петром Пустынником, способным стать во главе войска?
     - Нет, - возразил отец Евстафий, - пусть наше войско возглавит  человек
боевой, например Джулиан Эвенел; он испытанный военачальник.
     - Да он безбожник, развратник и служитель Ваала! - воскликнул аббат.
     - И все же, - сказал монах, - надо  воспользоваться; его помощью в  том
деле, в котором  он может пригодиться. Мы щедро вознаградим его; я уже знаю,
чего он желает за свои услуги. Англичане, по слухам, скоро  двинутся  сюда -
гостеприимство, которое мы оказали  Пирси Шафтону, дало им удобный предлог с
неслыханной наглостью вторгнуться в нашу страну.
     -  Вот как? - удивился аббат. - Впрочем, я всегда чувствовал,  что  его
атласный камзол и мозги с плюмажем нам ничего хорошего не сулят.
     - Однако  необходимо заручиться  его поддержкой,  если это  возможно, -
заметил помощник приора. - Он может  расположить в  нашу пользу  знаменитого
Пирси Нортумберленда. Шафтон вечно хвастается  своей  дружбой с ним,  а этот
великодушный и благочестивый лорд может опрокинуть замыслы Фостера. Я сейчас
же отправлю Кристи в  погоню за сэром Пирси. Но главным  образом я уповаю на
воинственный дух жителей нашей страны, которые не допустят нарушения мира на
границе. И поверьте мне, милорд, что нашу обитель будут грудью защищать и те
из  шотландцев,  чьи  сердца  пошли  на  поводу  у  нового  учения.  Большим
военачальникам  и баронам  станет стыдно, если  одни только  вассалы  мирных
монахов, без поморщи  с  их  стороны, вступят  в  бой против исконных врагов
Шотландии.
     -  А может  быть, - заметил  аббат,  - Фостер захочет дождаться  Мерри,
который ненадолго задержался, но все же явится сюда.
     -  Клянусь  распятием,  он  не  станет  ждать  Мерри,  - возразил  отец
Евстафий.  - Мы знаем этого  сэра  Джона Фостера.  Гнусный еретик,  он давно
жаждет  разрушить монастырь.  Как уроженец границы, он зарится  на богатства
нашей  общины. Как начальник  пограничной стражи,  он спит  и видит, как  бы
ворваться  в Шотландию.  На это у него  много причин. Если  он  соединится с
Мерри, то в  лучшем  случае  урвет в свою пользу  какую-то долю добычи, зато
если  его опередит,  то  может  рассчитывать, что все  награбленное  целиком
попадет ему в руки. Я слышал, что Джулиан Эвенел  тоже затаил  вражду против
сэра  Джона Фостера; значит, столкнувшись, они будут сражаться еще упорнее и
злее... Ризничий, пошлите за нашим управителем. Где список вассалов, несущих
караульную   службу  по  охране  монастыря?  Отправьте  нарочного  к  барону
Мейгалоту - он  может дать нам шестьдесят конников, а может быть, и  больше.
Передайте ему,  что,  если  он теперь покажет себя нашим  другом,  монастырь
прекратит  тяжбу и  будет  платить  ему пошлину за проезд  по  его  мосту. А
теперь,   милорд,   попробуем  сопоставить  численность  наших  вассалов   и
численность неприятельских  войск,  дабы не проливать напрасно  человеческой
крови. Для этого надо подсчитать.
     - У меня голова кругом идет от всех этих бедствий, - прервал его аббат.
-  Полагаю, что я  не  трусливее  других,  когда  дело  касается только меня
самого, но  не  говорите со  мной о военных походах, о  формировании войск и
подсчете солдат - тут я смыслю не больше, чем самая юная послушница женского
монастыря. Но я уже принял решение.  Братия, - провозгласил он, поднявшись и
выступив  вперед  с достоинством,  которое  весьма удачно сочеталось  с  его
представительной  наружностью,  -  послушайте  в последний раз  голос вашего
аббата  Бонифация.  Я  сделал для вас  все, что мог; если  бы  времена  были
спокойнее,  я сделал  бы,  наверно,  больше,  потому  что  именно в  поисках
спокойного пристанища пришел я  в ваш монастырь, который, однако, принес мне
больше  волнений  и  тревог, чем  если бы я  сидел за  конторкой в должности
таможенного чиновника или  скакал  на  коне  как  предводитель  вооруженного
отряда. И  дальше  дела идут  все хуже и  хуже, а я старею, и мне с ними  не
справиться.   Не  приличествует  мне   занимать  должность,   сопряженную  с
обязанностями,   которые   -  по  моей  ли  вине  или  несчастному  стечению
обстоятельств - для  меня  чересчур тяжки. Вот почему я решил сложить с себя
высокий  сан   и   вручить   бразды  правления  здесь  присутствующему  отцу
Евстафиусу, нашему  любимому помощнику; мне  весьма отрадно, что его еще  не
успели с повышением,  согласно его заслугам,  перевести  в другое аббатство.
Ибо я надеюсь,  что ему вручат  митру  и посох,  от  каковых  я ныне намерен
отказаться.
     -  Во  имя  божьей  матери,  не  делайте  ничего  второпях,  милорд!  -
воскликнул  отец Николай. -  Я  хорошо помню, как заболел и  слег  в постель
достойный  аббат Ингельрам,  которому тогда шел уже  девяностый год.  На его
памяти ведь  произошло низложение Бенедикта Тринадцатого. И вот братия стала
ему  нашептывать,  что лучше бы он  отказался  от своей должности. И  что же
ответил  аббат Ингельрам, всегда любивший пошутить? Что  пока он в состоянии
согнуть мизинец, он будет крепко держаться за свой посох.
     Ризничий тоже горячо восстал против решения духовного  владыки, уверяя,
что  напрасно  аббат  ссылается  на  свою  мнимую  неспособность  руководить
монастырем; только прирожденная скромность могла внушить ему подобную мысль.
Его  высокопреподобие слушал  отца Филиппа,  сохраняя грустное  безмолвие, -
даже лесть не могла его развлечь.
     Отец  Евстафий  обратился к  своему  удрученному  и поникшему пастырю с
более проникновенной речью.
     - Милорд аббат, - сказал он, - я еще никогда не говорил о достоинствах,
кои  вы обнаружили, управляя  нашим  монастырем, но не думайте, что я их  не
сознаю. Я  уверен,  что еще ни  один человек, вознесенный  столь высоко,  не
горел таким искренним  желанием творить добро,  как этого хотели вы. И  если
ваше  правление  не  ознаменовалось  громкими  подвигами,  на  какие  иногда
отваживались  ваши  духовные  предшественники,  зато  вам чужды  недостатки,
которыми отличались они.
     -  Я никак  не  предполагал,  - заметил аббат,  с  некоторым изумлением
взглянув на отца Евстафия, - что именно вы, отец  мой, захотите  воздать мне
должное.
     - В ваше отсутствие я воздавал вам должное  с еще большей  полнотой,  -
возразил отец  Евстафий. - Л  сейчас не  теряйте доброй  славы, которая  вам
сопутствует,  и не отказывайтесь от  должности  в  такое  время,  когда ваша
заботливость нам более всего необходима,
     -  Брат  мой!  -  воскликнул  аббат. - Мое место  займет человек  более
умелый.
     - Вовсе нет, милорд, - сказал  отец Евстафий. - Разве вам нужно сложить
с себя сан, чтобы я  отдал общине опыт  и некоторые способности, которые мне
приписываются? Я  достаточно  давно  в обители  и знаю, что личные  качества
каждого  из   нас   принадлежат  не  отдельному   человеку,   а   составляют
собственность всей общины и приносят пользу лишь в той  мере, в какой служат
общему  благу.  Если вам,  милорд,  не угодно лично распоряжаться нами в это
тревожное время,  умоляю вас,  немедленно отправляйтесь в Эдинбург. Завоюйте
там новых могущественных друзей для нашего аббатства  и предоставьте мне как
вашему помощнику исполнить свой долг, защищая монастырские владения.  Если я
добьюсь успеха, пусть честь и слава принадлежат мне, если потерплю неудачу -
стыд и позор мне одному!
     Аббат призадумался, а затем ответила
     -  Нет,  отец Евстафий,  вы не  сломите  меня  вашим  великодушием.  Во
времена, подобные нынешним, монастырю нашему нужен более суровый  кормчий, с
рукою   более   твердою,  чем  моя.  И  тот,  кто  правит  кораблем,  должен
главенствовать  и над его командою. Стыдно  было бы мне принимать почести за
чужие труды: по слабому моему разумению, любая хвала, какая выпадает на долю
человека,   взявшего   на  себя   столь  тяжкую  и   опасную  задачу,  будет
недостаточною наградою по сравнению с  его заслугами. Горе тому,  кто умалит
его славу  хоть на йоту! Сегодня же вечером беритесь за дело, брат Евстафий,
и учините все распоряжения, какие  сочтете  необходимыми. Пусть завтра после
обедни соберется  капитул,  и  да исполнится  все,  что я сказал. Benedicite
[Восславьте  госиода (лат.)], братья  мои. Мир  с вами! И пусть ваш  будущий
аббат спит в эту ночь так же крепко, как  тот, кто  готовится снять  с  себя
митру.
     Все  разошлись  по  кельям,  растроганные  до  слез.  Добродушный аббат
выказал тут такие свойства души, каких никто у него ранее не  замечал.  Даже
помощник  приора  до  сих  пор   считал   своего  духовного  отца  человеком
доброжелательным, но  ленивым и  избалованным,  и находил, что  главным  его
достоинством   является  отсутствие  крупных  недостатков.   Решение  аббата
отречься от власти  во имя  долга перед общиной значительно возвысило  его в
глазах отца  Евстафия, невзирая на то, что благородные побуждения  духовного
владыки  были  слегка  замутнены  более низменными  чувствами  -  страхом  и
малодушием. Помощнику приора  стало даже совестно  при  мысли,  что он лично
извлекает  пользу  из  самоотречения  аббата  Бонифация,  известным  образом
возвеличивается за  счет его падения,  но  другие, более веские  соображения
побороли это  чувство. Нельзя было отрицать,  что  при нынешнем  бедственном
положении  Бонифаций совершенно  не  годился  в  руководители,  а  Евстафий,
действуя только  в качестве  доверенного  лица, не  смог  бы  самостоятельно
распоряжаться,  принимая необходимые и  крутые меры;  таким  образом,  благо
общины требовало возведения его в высший сан. Пусть в сознание отца Евстафия
иногда вкрадывалось удовлетворенное честолюбие и вслед за ним - свойственный
горделивым душам восторг от предвкушения опасностей, неизбежно сопутствующих
высокому  положению; эти суетные  чувства, сливаясь воедино с  бескорыстными
побуждениями, так растворялись в них, что  сам помощник приора не подозревал
об  их  существовании,  и  мы,  питая к  нему  уважение,  не  будем  до  них
докапываться.
     Отдавая   приказания,   вызванные   той   или    другой   настоятельной
необходимость