ько религиозных побуждений,  а сочетая с  делами благочестия политические
цели. Его владения в Нортумберленде и Камберленде после поражения в битве за
Знамя стали  ненадежными.  А раз относительно плодородная долина Тевиотдейла
могла  оказаться  границей его королевства,  весьма  вероятно, что он  хотел
сохранить хотя бы часть этих ценных владений, передав их в руки монахов, чья
собственность долгое время оставалась неприкосновеняой  даже среди всеобщего
разорения  пограничной войны.  Только  таким  образом король мог хоть как-то
обезопасить и защитить земледельцев.  И действительно, в  течение нескольких
веков владения этих аббатств представляли собой некую землю обетованную, где
царили  мир,  тишина  и  спокойствие,  тогда  как  остальная  часть  страны,
захваченная  дикими  кланами  и   баронами-грабителями,   являлась  поприщем
кровавых беспорядков и безудержного разбоя.
     Но  эта  неприкосновенность  монастырей не пережила  эпохи  объединения
королевств. Задолго  до  этого  времени  войны между  Англией  и  Шотландией
утратили  свой  первоначальный характер  борьбы  между двумя  государствами.
Англичане стали проявлять стремление к  захвату  и подчинению, шотландцы  же
отчаянно и бешено защищали свою свободу. Это возбудило с  обеих сторон такую
злобу  и ненависть,  которая  никогда  еще  не  наблюдалась в их истории.  А
поскольку  уважение  к  религиозным  установлениям  вскоре   уступило  место
национальной вражде, подкрепленной  пристрастием к грабежу, достояние церкви
перестало быть священным и  подвергалось нападениям с двух сторон.  Впрочем,
все   же  арендаторы  и  вассалы  крупных  аббатств  обладали  значительными
преимуществами перед  подданными  светских  баронов, которых  до того извели
постоянными  призывами на  военную службу,  что они наконец стали отчаянными
вояками  и утратили  всякий  вкус к  мирным  занятиям. Церковные же  вассалы
призывались  к оружию  только в случае поголовного  ополчения, а в остальное
время  им  представлялась  возможность в сравнительном  спокойствии  владеть
своими фермами и ленами. Поэтому  они, конечно, больше понимали в земледелии
и  были  богаче  и  просвещеннее,  чем  воинственные  арендаторы  дворян   и
неугомонных вождей, живших с ними по соседству.
     Местожительством церковных  вассалов были обычно небольшие деревни (или
деревушки), в которых, ради взаимной  помощи и совместной обороны, проживало
от  тридцати  до сорока семей.  Это  поселение называлось городом,  а земля,
принадлежавшая различным  семьям, населявшим город,  звалась городскою.  Она
обычно  находилась в общинном владении, хотя и делилась на неравные участки,
в  зависимости от первоначальных  вкладов членов  общины. Та часть городской
земли, которая  годна  была для пахоты  и  неуклонно возделывалась,  звалась
внутренними полями.
     Поля эти  удобрялись большим  количеством навоза, что в  какой-то  мере
предохраняло почву от истощения. Ленники засевали  поля попеременно  овсом и
ячменем, собирая довольно значительные урожаи. Работали они всей общиной, но
делили  зерно после жатвы сообразно с имущественными правами  каждого. Кроме
того, у них были еще так называемые внешние поля,  с которых тоже можно было
время от  времени  собрать  урожай,  после чего  земля  забрасывалась,  пока
благодетельная природа не восстанавливала  ее плодородную силу.  Эти внешние
участки  выбирались  любым ленником по его  усмотрению из числа  близлежащих
равнинных  и  холмистых  пространств,  неизменно  присоединявшихся  к  числу
городских земель в качестве общинных выгонов. Тяжкие заботы  по возделыванию
этих дальних  участков  и  полная  неуверенность,  что  затраченный  труд не
пропадет даром, давали право всякому, кто  на это решался, считать собранную
жатву своей единоличной собственностью.
     Затем еще оставались пастбища  на вересковых  пустошах (где  в  долинах
часто росла хорошая трава), на которых летом пасся весь скот,  принадлежащий
общине.  Городской  пастух  регулярно  выгонял  его  с  утра на  пастбище  и
ежевечерне  пригонял  обратно  - предосторожность весьма  нелишняя,  так как
иначе  скот  очень скоро  мог  бы  стать добычей  какого-либо захватчика  из
соседей.
     Все это заставило бы современных агрономов только в недоумении развести
руками. Однако  этот способ хозяйствования до сих пор еще не совсем изжит  в
некоторых отдаленных округах Северной Британии, а на Шетлендских островах он
в полном ходу и по сей день.
     Жилища  церковных  ленников  были столь  же  примитивны,  как их способ
обработки земли. В каждой деревне (или, иначе, - в городе) имелось несколько
небольших  башен с зубчатыми  стенами  и  обычно с  одним-двумя выступающими
углами,  с бойницами  у  входа, прикрытого тяжелой дубовой дверью, утыканной
гвоздями, и часто защищенного еще внешней решетчатой железной дверью. В этих
небольших фортах обычно проживали наиболее  состоятельные  ленники со своими
семьями; но  при малейшей тревоге все жители близлежащих жалких хижин толпой
устремлялись сюда же, чтобы составить гарнизон укрепления. При этих условиях
нелегко было неприятельскому  отряду проникнуть в деревню, так как жители ее
умело владели луком  и  огнестрельным оружием, а  башни были расположены так
близко одна  к другой, что их перекрестный  огонь не давал возможности взять
какую-либо из них приступом.
     Внутреннее  убранство  домов, как  правило,  было  весьма  убогим,  ибо
считалось  неразумным обставлять их иначе,  возбуждая  жадность  беззаконных
соседей.  Однако сами жители обнаруживали  как в своей внешности,  так  и  в
обиходе такую степень образованности, достатка и независимости, которую едва
ли можно  было  от  них  ожидать.  Внутренние  поля  снабжали  их  хлебом  и
самодельным пивом, а стада крупного и мелкого скота  - говядиной и бараниной
(колоть ягнят или  телят тогда  считалось сумасбродством). В каждой семье  в
ноябре резали жирного  бычка  и солили мясо впрок на зиму;  к  этому хозяйка
могла  в  торжественных   случаях   добавить  блюдо   жареных  голубей   или
откормленного каплуна; примитивный огородик снабжал  их  капустой, а река  -
лососиной, особо ценимой в великом посту.
     Топлива у них было вволю,  так как болота давали  торф, а остатки лесов
продолжали   удовлетворять  их  потребность   в  дровах   и  в   необходимом
строительном материале для домашних нужд. Вдобавок ко всем этим благам летом
глава семьи  нет-нет да отправлялся в лес  и  пристреливал себе там из ружья
или самострела оленя. Отец  духовник в этом случае редко отказывал виновному
в  отпущении греха, если только ему  предоставлялась законная доля копченого
окорока. Некоторые смельчаки шли еще дальше и, вкупе со своими домашними или
присоединяясь к  разбойным шайкам "болотных людей", совершали, по  выражению
пастухов, "налет-наскок"  на общественные стада. Тогда бывало,  что у женщин
из  той  или  иной  всем известной  семьи появлялись золотые  украшения  или
шелковые платки, а завистливые  соседи связывали эти  приобретения с удачной
экспедицией. Но такие действия расценивались настоятелем и братией монастыря
святой  Марии как  грех  гораздо  более тяжкий, чем "заимствование  оленя  у
доброго короля", и  монахи  никогда не  упускали  случая осудить  виновных и
наказать  их  всеми доступными  средствами,  ибо от  таких  налетов  жестоко
страдало церковное имущество, а  кроме того, это своеволие  оказывало дурное
влияние на мирные нравы вассалов.
     Что касается  образованности  монастырских ленников,  то  можно было бы
сказать, что  с  питанием  дело у  них  обстояло  значительно лучше,  чем  с
учением, даже если принять во внимание то, что питались они весьма скудно.
     И  все же  у  них  были кое-какие возможности  для приобретения знаний,
которых не было у их соседей. Монахи обычно  жили в тесном общении со своими
вассалами и ленниками и бывали как  свои люди  в более обеспеченных  семьях,
где они могли рассчитывать, что к ним отнесутся  с двойным уважением - как к
духовным отцам и как к светским властителям. И вот если какому-нибудь монаху
случалось  найти в семье  способного мальчика, склонного к учению, то  он, в
целях ли воспитания  будущего  служителя церкви, а иногда и  просто так,  по
доброте  душевной или  от нечего делать, приобщал  его к  таинствам чтения и
письма  и  передавал  ему  и  иные накопленные  знания.  Сами  же зажиточные
ленники, обладая большим досугом для размышлений, большей изворотливостью  и
большим желанием  преуспеть  на  своих  скромных участках,  слыли у  соседей
людьми хитрыми и ловкими, заслуживающими  уважения за  их богатство; но в то
же  время их  презирали за то, что они не блистали отвагой и мужеством, не в
пример другим пограничным  жителям. Поэтому  они и жили  особняком,  общаясь
только между  собой и избегая  знакомства  с посторонними,  больше всего  на
свете боясь  быть  вовлеченными в  смертельные распри и  бесконечные раздоры
светских властителей.
     Такова была, в общих чертах, жизнь в этих общинах. Во время злосчастных
войн  начала царствования королевы Марии  они  жестоко страдали от вражеских
вторжений. Надо сказать, что англичане, сделавшись протестантами, не  только
не щадили церковные земли, но опустошали их даже с большим неистовством, чем
светские владения. Однако мир  1550  года  принес некоторое успокоение этому
смятенному  и  растерзанному краю,  и  жизнь мало-помалу  стала приходить  в
порядок.  Монахи  восстановили  разоренные  храмы, их вассалы  покрыли новой
крышей крепостные  сооружения,  снесенные неприятелем, а  неимущие крестьяне
вновь отстроили свои  хижины  (что было  весьма нетрудно, так как  для этого
требовалось только немного дерна, сколько-то  камней и несколько  бревен  из
соседней рощи). Наконец, и скот  был водворен обратно  из  чащ и перелесков,
куда его загнали, дабы  сохранить то, что от него осталось,  и мощный бык во
главе своего гарема и потомства  двинулся  вперед,  чтобы вновь  вступить во
владение  привычными пастбищами. И в результате для монастыря святой Марии и
его   присных,  учитывая  время  и  обстановку,   наступили  несколько   лет
относительной тишины.



     Глава II

     Провел он детство в той доляне тихой...
     Тогда там люди были - звуки рога
     Алекто злобной местность всю будили:
     И здесь, где ручеек впадает в реку,
     И там, в пустынных северных болотах,
     Откуда пробивается исток
     И где кулик хоронится пугливый.
     Старинная пьеса

     Мы  уже  говорили,  что  большинство  ленников  проживало по  деревням,
входящим  в  их городские поселения. Но не  всегда и не всюду  это было так.
Одинокая башня, в которую мы должны ввести читателя, представляла собой,  во
всяком случае, исключение из общего правила.
     Она  была невелика по  размерам,  но все же  больше тех башен,  которые
обычно  строились  в  деревнях,  что  было  естественно,  так  как в  случае
нападения  ее владелец мог  рассчитывать  только на  свои  собственные силы.
Две-три  жалкие  хижины,  лепившиеся  у  ее  подножия,  служили  жильем  для
арендаторов и крепостных ленника.
     Башня стояла на красивом  зеленом  холме, который неожиданно  возник  в
самой  горловине  дикого  ущелья  -  па  холме,  с  трех  сторон  окруженном
извилинами  речки,   что,  конечно,  значительно  улучшало  возможности  его
обороны.
     Но  особенная   безопасность  Глендеарга  (так  называлось  это  место)
объяснялась его уединенным, почти скрытым от глаз положением. Для того чтобы
достигнуть башни,  надо было  мили  три пробираться вверх по  ущелью  и  раз
двадцать  переходить через речку, которая извивалась  по узкой долине, через
каждые сто  шагов  наталкиваясь  на обрыв или  утес и оттого постоянно меняя
направление. Склоны  холмов по  обе стороны долины чрезвычайно  круты, почти
отвесно вздымаются над речкой и как бы замыкают ее в свои  барьеры. Проехать
верхом   по  откосам  немыслимо,  и  единственно  возможный  здесь   путь  -
протоптанные овцами тропы. Нельзя было себе представить,  что такая трудная,
если   не  совершенно  непроходимая,   тропа  ведет  к  какому-нибудь  более
внушительному строению, чем соломенный шалаш пастуха.
     Впрочем, сама долина, хотя и пустынная, почти недоступная и бесплодная,
не  лишена  была  в  то  время  своеобразной  прелести.  Трава,  покрывавшая
небольшое пространство  низменности  по  берегам речки,  была  так  густа  и
зелена, как  будто целая сотня садовников подстригала ее не реже двух раз  в
месяц; притом  этот зеленый покров  был  точно вышит узором из маргариток  и
полевых  цветов,  которые, несомненно, были  бы срезаны  садовыми ножницами.
Ручей,  то  зажатый  в  теснине,  то вырывавшийся  на волю,  чтобы  свободно
извиваться по  узкой  долине,  беззаботно  плясал  по  камням  и  отдыхал  в
водоемах,  прозрачно-чистый  и светлый, подобно  тем исключительным натурам,
которые  идут по  жизни,  отступая перед  непреодолимыми  препятствиями,  но
отнюдь им  не подчиняясь,  стремясь все вперед,  как тот кормчий, что  умеет
искусно лавировать при встрече с неблагоприятным ветром.
     Горы (называемые горами в  Англии,  но именуемые в Шотландии крутояром)
нависали стеной над маленькой долиной, местами обнаруживая серую поверхность
камня,  где  потоки смыли  растительность, местами участки,  густо  заросшие
лесом и  кустарником. Зелень эта, пощаженная овцами и крупным рогатым скотом
ленников, пышно разрасталась  вдоль высохшего  русла  потока  или в  глубине
балки,  оживляя  и в то же  время разнообразя пейзаж.  Над этими  отдельными
пятнами  лесов  величественно вздымалась  голая  багряная вершина  горы.  Ее
необычайный цвет, густой и яркий, составлял резкий контраст, в особенности в
осеннее  время,  с пышным  убором дубовых и  березовых  рощ, листвой горного
ясеня и терновника, ольхи и дрожащей осины, пестрым ковром спускавшихся вниз
по  склонам,  и  еще  более  с  темно-зеленым  бархатом  травы,  застилавшей
низменные пространства узкой долины.
     И все  же,  несмотря  на  все это  красочное великолепие, местность  не
только  нельзя было назвать величественной  или прекрасной, но едва  ли даже
живописной  или  привлекательной. Сердце  замирало в  тоске от ее безмерного
уныния, и путешественником  невольно овладевал  страх от неизвестности, куда
он  идет  и что его  ждет  у конечной  цели. Такие  впечатления порой  более
поражают  воображение,  чем  самые  необыкновенные виды, ибо  уверенность  в
близости  гостиницы,  где уже готовится заказанный  вами  обед,  чрезвычайно
много значит. Впрочем, все эти понятия  свойственны гораздо  более  позднему
времени. А в  тот век,  о котором мы повествуем, самые  мысли о  живописном,
прекрасном  или  величественном  и  их  оттенках были  совершенно чужды  как
жителям Глендеарга, так и случайным его посетителям.
     Но  все же у  людей  той эпохи были свои  представления  об  окружающей
природе, соответствующие их времени.
     Так, имя Глендеарг,  что значит Красная долина, произошло, по-видимому,
не  только  от  пурпурного  цвета вереска, в  изобилии растущего  по склонам
обрывов,  но и от темно-красного цвета  утесов и каменных осыпей, которые на
местном наречии именуются стремнинами. Другая долина, лежащая у истоков реки
Этрик, тоже звалась Красной, и  по тем же причинам. И, вероятно, в Шотландии
найдется еще много долин с таким же названием.
     Глендеарг, о  котором мы  ведем  рассказ,  не мог  похвастаться большим
количеством жителей, поэтому суеверное воображение - дабы он их не вовсе был
лишен - населило его существами из потустороннего мира.  Дикий и своенравный
Темный человек из трясины (по-видимому, потомок северных карликов) как будто
не  раз  появлялся  в   этой   местности,  в   особенности   после  осеннего
равноденствия,  когда  туманы  сгущались  и предметы бывали трудноразличимы.
Также  и шотландские  феи,  племя  причудливых,  раздражительных  и  озорных
существ  (племя  порой  капризно-благосклонное  к   смертным,   но  чаще  им
враждебное), но всеобщему  убеждению, обосновалось в самом  глухом углу этой
долины.  На это  указывало и подлинное ее название -  Корри-нан-Шиан, что на
испорченном кельтском  языке  значит  "пещера фей".  Однако  местные  жители
упоминали  об этой  пещере с  большой осторожностью, избегая произносить  ее
название,   так  как  существовало  убеждение,  распространенное   во   всех
британских и  кельтских провинциях  Шотландии (да и  поныне еще не изжитое в
разных  частях  страны),  что об  этом  своенравном  племени  фантастических
существ  не  следует  говорить ни  хорошо,  ни  дурно,  дабы  не  вызвать их
раздражения. Молчания и тайны  -  вот чего они в  первую очередь требуют  от
тех, кто случайно потревожил  их во  время развлечений или натолкнулся на их
жилище.
     Таким образом,  лощина, где  располагался  укрепленный  форт, именуемый
башней Глендеарг  (до  которого  можно было  добраться, лишь  поднимаясь  от
широкого   дола  реки  Твид   вверх  по  описанному  нами  ущелью),  внушала
необъяснимый ужас. За холмом, на котором, как  мы уже сказали, стояла башня,
каменистая  гряда  становилась  еще круче, до  такой степени  сужаясь  вдоль
ручья,  что  тропинка,  бегущая  рядом  с  ним, оказывалась еле  заметной. И
наконец,  ущелье  завершалось  бурным  водопадом,  который  пенистой  струей
низвергался  по двум  или  трем откосам  в бездну. Однако  далее  в  том  же
направлении, на плоскогорье,  возвышавшемся над  водопадом, расположено было
обширное  и  топкое  болото,  посещаемое  одними  водяными  птицами,  дикое,
пустынное  и,  казалось,  бескрайнее.  Оно  в  значительной  мере   охраняло
обитателей долины от нападения соседей с севера.
     Беспокойным  и  неутомимым  "болотным  людям" эта  трясина была  хорошо
известна  и подчас служила  убежищем. Они часто  спускались  вниз по ущелью,
заходили в  башню, просили о гостеприимстве и не получали в  нем  отказа. Но
мирные обитатели башни все же  относились к ним довольно сдержанно, принимая
их так, как европейский поселенец мог бы принимать отряд  североамериканских
индейцев, - не столько из радушия, сколько из страха, и от всей души мечтая,
чтобы непрошеные гости поскорее его покинули.
     Однако  не  всегда  такое  миролюбивое настроение  царило  в  маленькой
лощине, где стояла башня.  Прежний ее владелец, Саймон Глендининг,  гордился
своим  кровным родством с древней  фамилией Глендонуайнов с западной границы
Шотландии. Он любил рассказывать, сидя в осенние вечера у  очага, о подвигах
своих родичей, один из коих погиб, сражаясь рядом с храбрым графом Дугласом,
в битве при Отерборне. Повествуя об этом событии, Саймон обычно клал себе на
колени старинный меч, принадлежавший его предкам еще до того, как кому-то из
них  вздумалось  принять  лен  и верховное  руководство  от  мирных  монахов
монастыря святой Марии. В наше время Саймон так бы спокойно и существовал на
доходы  со своего  имения,  беззлобно  ропща  на  судьбу,  обрекшую  его  на
бездействие и лишившую его возможности покрыть себя военной  славой. Но в те
времена для того, кто вел  хвастливые речи, так часто возникала возможность,
более того - необходимость  подтвердить свои  слова поступками,  что Саймону
Глендинингу  вскоре пришлось вступить в ряды солдат  обители святой  Марии и
участвовать в гибельном походе, который завершился сражением при Пинки.
     Католическое  духовенство  было  чрезвычайно   заинтересовано  в   этой
национальной   розни,   так   как   ее   цель  заключалась  в   том,   чтобы
воспрепятствовать брачному союзу между юной королевой Марией и сыном еретика
Генриха VIII. Монахи призвали своих вассалов, дав им в руководители опытного
вождя. Многие  из  них  и  сами  взялись за  оружие, выступив  в  поход  под
знаменем,   изображающим   коленопреклоненную  женщину  (она   должна   была
олицетворять  собою  шотландскую  церковь) в  молитвенной  позе,  с надписью
наверху: "Afflictae Sponsae ne obliviscaris"