безный капитан!

     Пусть вас не  удивляет, что, несмотря на  сдержанность  и официальность
вашего обращения ко мне,  я отвечаю вам  попросту  и без  затей. Вызвано это
тем, что  и  происхождение и родину вашу я знаю  даже  лучше,  чем  вы сами.
Полагаю,  что  попаду   в  точку,  утверждая,  что  достопочтенный  род  ваш
происходит  из страны,  которая дарует много удовольствия и пользы  тем, кто
успешно ведет с ней дела. Я имею в  виду ту часть terra incognita [Неведомой
земли  (лат.)],  которая  носит название Утопии.  Хотя  ее  изделия  многими
осуждаются и  именуются  никчемной  роскошью (даже теми,  кто  без  зазрения
совести тратится на чай и табак), эти  предметы роскоши, как и многие другие
излишества,  имеют большое распространение и  втихомолку услаждают даже тех,
кто с величайшим гневом и презрением открыто обрушивается на них в обществе.
     Нередко самые горькие пьяницы первыми  приходят в ужас от одного запаха
спирта; пожилые неэамужние дамы сами сплошь и рядом возмущаются сплетницами;
на книжных полках у весьма почтенных с виду джентльменов  обретаются  книги,
от  которых  честным  людям делается  совестно,  -  а  сколько  у нас  таких
знакомых, я говорю не  о самых ученых и образованных, а о желающих  казаться
таковыми! Чуть заперлись  они на задвижку в своем кабинете, натянули  на уши
бархатную ермолку,  определили ноги в шлепанцы, и, если врасплох ворваться к
ним, обнаружится,  что они погружены в чтение романа - последней новинки  из
мира Утопии.
     Повторяю, подлинно  ученые и  образованные  люди пренебрегают подобными
предосторожностями   и   открывают   попавший  им  в   руки   роман  так  же
непринужденно, как свою табакерку. Приведу  только один пример, хотя знаю их
сотню.  Встречались  ли  вы,  капитан  Клаттербак,  с знаменитым  Уаттом  из
Бирмингема?  Полагаю, что нет,  хотя, как будет  видно из дальнейшего, он не
преминул  бы искать  знакомства  с вами. Один-единственный  раз  в жизни мне
посчастливилось встретиться с  ним - в  действительности или  в  грезах, это
значения не имеет.
     Случилось так, что  в одном  доме  собрались  человек десять  из светил
нашего  северного  мира  в  среди них,  кто  знает, каким  образом, оказался
известный  в  вашей  Утопии  Джедедия  Клейшботэм.  Приехав  в  Эдинбург  на
рождественские каникулы,  этот  достойный  человек  стал здесь чем-то  вроде
местной знаменитости  - этакий  лев, которого на поводке тащат из дома в дом
вместе  с  ряжеными,   глотателями   камней  и  прочими  феноменами  сезона,
"показывающими по требованию публики свое несравненное искусство на семейных
вечерах". В  числе  гостей  был  мистер  Уатт,  человек,  который  благодаря
самобытному изобретательному  уму открыл пути приумножить  наши национальные
богатства   до   уровня,   опережающего   предвидение   и  подсчеты   самого
изобретателя. Он  придумал, как извлекать сокровища  из  глубочайших недр на
свет божий,  как  придавать хилой человеческой руке мощь некоего  африта. Он
вызвал  к  жизни целые отрасли промышленности,  подобно тому  как  пророк  в
пустыне одним мановением жезла отворил воду из камня. Он нашел, как избежать
зависимости  от  морского  прилива,   с   которым  извечно  считался  каждый
мореплаватель,  он  научил  вести  корабль  без   помощи   того  ветра,  что
пренебрегал приказаниями  и угрозами самого Ксеркса  [Вероятно,  богатый  на
выдумку автор имеет в виду старый  стишок: Король  сказал: "Плывем!" А ветер
молвил: "Нет!"
     Наш школьный учитель (он же землемер) думает, что  тут имеются  в  виду
усовершенствования,  которые  мистер  Уатт внес в паровой  двигатель. (Прим.
капитана Клаттербака.)].
     И  этот могущественный  покоритель стихий,  сократитель  пространства и
времени,  волшебник,  чьи   таинственные   механизмы   произвели  гигантский
переворот,  последствия  которого - необычайные последствия -  только сейчас
начинают  чувствоваться, чародей  этот  был  не  только  крупнейшим  ученым,
который   наиболее   правильно   применил  на  практике   законы  физики   и
математические расчеты, не только широко образованным человеком,  но и одним
из самых гуманных и отзывчивых людей на земле.
     Он стоял, окруженный, как  я  уже говорил, небольшой  плеядой  Северных
литераторов  -  людей, отстаивавших:  свои убеждения  и  свою  славу  так же
упорно,  как  наши полки  ревниво  оберегают свою известность, завоеванную в
бою.  Мне представляется, что я до сих пор  как наяву вижу и  слышу то, чего
мне  уж  никогда  более  не увидеть  и  не  услышать.  Подвижный,  ласковый,
благожелательный Уатт  на  восемьдесят  пятом  году  жизни с  воодушевлением
отвечал на  все  обращенные к нему вопросы  охотно  делился с каждым  своими
познаниями.
     Богатство  и яркость  его мысли  сказывались в  .робой области. Один из
собеседников  был  ученый-филолог  - у Уатт заговорил с ним  о происхождении
письменности, как будто был современником Кадма. Другой был известный критик
- и тут можно было подумать, что Уатт всю жизнь изучал политическую экономию
и изящную литературу: о точных науках и говорить нечего - это была столбовая
дорога, по которой Уатт шествовал величественной поступью.
     И  еще скажу вам,  капитан  Кдаттербак, когда он  разговаривал  с вашим
земляком  Джедедией  Клейшботэмом,  можно   было  поклясться,  что  Уатт   -
современник Клеверза и  Берли,  гонителей и гонимых, и может перечислить все
выстрелы,  которые  драгуны  послали вдогонку  бегущим пресвитерианам. Мы  в
точности  удостоверились,  что  от  внимания  Уатта  не  ускользнул  ни один
сколько-нибудь  известный роман и что  одареннейший муж науки был ревностным
поклонником изделий  вашей родины  (уже упомянутой страны  Утопии),  другими
словами, был таким же бессовестным и  неисправимым пожирателем романов,  как
будто  ему восемнадцать  лет и  он  учится  делать  шляпки  в  мастерской  у
модистки.
     Боюсь,  что уже надоел вам, и в  свое  оправдание скажу: мне захотелось
вспомнить тот восхитительный вечер и пожелать вам раз и  навсегда отделаться
от  скромности,  застенчивости  и   боязни  прослыть  пришельцем  из  страны
обманчивых вымыслов.  На  вашу  стихотворную  строку  из  Горация  -  Ne sit
ancillae tibi amor pudori [Не стыдись полюбить служанку...  (лат.)] -  я вам
отвечу парафразой,  где  содержится  намек на вас,  любезный  капитан,  и на
членов  вашего  клуба,  за исключением  высокочтимых  священника и школьного
учителя:

     Не будь же строгим
     К твореньям многим,
     Будь к музам справедлив!
     И у Гомера
     Сюжет - химера,
     Да он и сам ведь миф!

     Определив вашу  родину, я  должен  теперь, дорогой  капитан Клаттербак,
упомянуть о  ваших родителях и дедах. Не думайте, что ваша  страна чудес так
малоизвестна, как можно было бы предположить по вашему стремлению умолчать о
своем  происхождении.  Надо  сказать,  что это стремление всячески сократить
свою  связь с ней вы  разделяете со многими вашими соотечественниками. Между
ними и  жителями нашего более материального мира есть  разница: у вас выдают
себя  за  земных жителей наиболее почитаемые из ваших собратьев, как  старый
шотландский горец Оссиан, как бристольский монах Роули  и другие, между  тем
как большинство из  тех, кто  у  нас отрекается от родины, таковы,  что сама
родина охотно  отказалась бы от них.  Подробности,  которые вы сообщили мне,
касательно вашей жизни  и службы, не ввели нас в заблуждение.  Мы знаем, что
изменчивость эфемерных существ, подобных вам, позволяет  им  преображаться в
самых  разных персонажей. Мы видели их и в персидских кафтанах и в китайских
шелковых  халатах  [См.  "Персидские  письма"  и  "Гражданин  мира".  (Прим,
автора.) ] и научились  распознавать их под любой  личиной. Да и можем ли мы
пребывать  в неизвестности относительно  вашей  страны и ее нравов, могут ли
обмануть нас разные увертки ее обитателей, когда в ее пределы совершается не
меньше экспедиций, чем упоминается у Перчеса или Хаклюйта [См. "Воображаемые
путешествия".  (Прим.  автора.)].  А  чтобы  дать представление о  таланте и
неутомимости ваших первооткрывателей и  путешественников, достаточно назвать
имена  Синдбада, Абулфуариса  и  Робинзона  Крузо.  Вот люди,  созданные для
проникновения  в неизвестное. Если  бы послать капитана Гринленда  на поиски
северо-западного  пути  или  Питера  Уилкинса  -  на обследование  Баффинова
залива,  каких  открытий  можно  было  бы ожидать! Множество  необыкновенных
подвигов совершено вашими соотечественниками, а мы читаем о них и ни разу не
попытались померяться с ними мужеством.
     Я уклонился  от своей цели - мне хотелось показать,  что я знаю вас так
же  хорошо, как  мать, которая не произвела  вас на свет, потому  что судьба
Макдуфа тяготеет над всем вашим  родом. Вы не рождены  женщиной, разве что в
переносном смысле, в каком о знаменитой Мэри Эджуорт можно сказать, что она,
оставаясь  в  благословенном девичестве, является  прародительницей  лучшего
английского  семейства. Вы, сэр,  принадлежите к.издателям  страны Утопии  -
лицам, к  которым я питаю глубочайшее уважение. Да и  как  иначе можно к ним
относиться,  когда  в этой корпорации  находятся мудрый Сид Ахмет Бенинхали,
круглолицый президент  клуба "Зритель", бедняжка Бен Силтон и многие другие,
которые  уподоблялись   привратникам,  введя  к  нам   в  дом  произведения,
услаждавшие самые тяжелые и окрылявшие самые светлые часы нашей жизни.
     По моим наблюдениям, издателей  той категории, к коей  я имею  смелость
отнести вас, неизменно  сопровождает цепь счастливых случайностей, благодаря
которым именно в  ваших руках оказываются произведения, впоследствии любезно
отдаваемые  вами читающей публике. Один счастливец гуляет  по берегу моря, и
волна  швыряет ему под  ноги  небольшой цилиндрический сосуд или шкатулку  с
сильно  пострадавшей от морской  воды  рукописью, которую с  большим  трудом
удается  расшифровать, и  т. д. [См. "Историю Автоматеса". (Прим.  автора.)]
Другой заходит в бакалейную лавочку купить  фунт масла, и смотри пожалуйста:
бумага,  в  которую  завернули  его  покупку,  представляет  собой  рукопись
каббалиста ["Приключения гинеи". (Прим. автора.)]. Третьему удается получить
у  хозяйки  меблированных комнат бумаги, оставшиеся в старинном  бюро  после
умершего  жильца   [].  Все  это,  разумеется,  возможные  происшествия,  но
почему-то они приключаются  запросто с издателями вашей страны и столь редко
со  всеми остальными.  О себе  скажу, что во время моих одиноких прогулок  у
моря я ни  разу не  видел,  чтобы оно выбросило  на берег  что-нибудь, кроме
водорослей, разве что  мертвую мореную звезду. Моя  квартирная  хозяйка  еще
никогда не  преподносила  мне  никаких  документов,  кроме  своих  проклятых
счетов, а самой занимательной находкой в области  оберточной бумаги был один
из любимых фрагментов моего собственного романа, содержащий унцию табаку.
     Нет,  капитан,  источники,  из  которых   я   почерпнул  умение  увлечь
читателей, достались мне не в подарок от случайностей. Я с головой зарылся в
библиотеки,  чтобы  из  старых  небылиц  создать  новые,   мои  собственные;
переворошил такие  фолианты, что, если судить  по  закорючкам,  которые  мне
приходилось  разгадывать,  они бы  могли  быть  каббалистическими рукописями
Корнелия Агриппы, хотя я ни разу не видел, чтобы "открылась дверь и появился
дьявол"  [См.  балладу  Саути  о  юноше,  читавшем  книги  кудесника  (Прим.
автора.)].  Но  всех безмолвных  обитателей  библиотек тревожил  я упорством
своих посещений.

     Меня завидев, убегал паук,
     И страшен мухам был знаток наук.

     Из гробницы  учености  я воспарил,  подобно магу  в персидских сказках,
пробывшему двенадцать  месяцев в  пещере;  но  только я не вознесся  по  его
примеру над собравшейся толпой, а смешался с нею, локтями проложил себе путь
от  самых высших слоев  общества до самых низших, подвергаясь презрению или,
еще  того  хуже,  высокомерному  снисхождению  со  стороны  одних  и  грубой
фамильярности  других.  И  для  чего  все это,  спросите  вы?  Чтобы собрать
материалы для  одной из тех  рукописей, которые в вашей-  стране  так  часто
попадают в руки автора  случайно,  - другими словами, чтобы написать хороший
роман.
     "О афиняне, сколь тяжко нам приходится трудиться, чтоб  одобренье  ваше
заслужить!"
     На  этом, дорогой Клаттербак, я мог бы  и остановить"  ся - это было бы
трогательно и почтительно по отношению к уважаемой публике. Но я не хочу вас
обманывать; хотя обман, простите за это  замечание, - ходячая монета в вашей
стране.  Истина  заключается  в том, что я учился и  жил для поощрения своей
любознательности  и приятного  препровождения времени.  Пусть  я за истекшие
годы, в одном или другом обличье, часто  -  быть может, чаще, чем  позволяло
благоразумие, -  появлялся перед публикой,  все же  я не вправе  ожидать для
себя особой благосклонности, заслуженной теми, кто жертвует все свое время и
весь свой досуг на просвещение и забаву своих ближних.
     После такого прямого заявления, мой дорогой  капитан, разумеется, ясно,
что   я  с  благодарностью  приму  рукопись,   которая,   как   отметил  ваш
бенедиктинец, состоит из двух частей, различных по сюжету, стилю и эпохе. Но
я  очень  сожалею,  что не  могу удовлетворить ваше литературное тщеславие и
согласиться  тна то, чтоб на  титульном  листе  стояло  ваше имя. Откровенно
объясню вам причину моего отказа.
     Издатели в вашей стране до такой степени благодушны и бездеятельны, что
неоднократно навлекали на  себя  позор  тем,  что,  забыв своих  помощников,
которые вначале  привлекли  к  ним  внимание  и  благосклонность  публики, в
дальнейшем дали использовать свои имена обманщикам  и шарлатанам, живущим за
счет чужих  мыслей. Например,  мне  стыдно  сказать,  как мудрый  Сид  Ахмет
Бенинхали,  по  наущению некоего Хуана Авельянеды, бесцеремонно  обошелся  с
талантливым  Мигелем  Сервантесом  и  опубликовал  вторую часть  приключений
своего   героя,   прославленного    Дон-Кихота,   без   ведома   и   участия
вышеупомянутого автора.
     Правда,  арабский мудрец вспомнил о своем долге и впоследствии  сочинил
весьма  правдоподобное  продолжение подвигов  Ламанчского рыцаря, в  котором
упомянутый   Авельянеда   из   Тордесильяса   подвергается   чувствительному
наказанию.  В этом отношении  вы, горе-издатели, напоминаете  дрессированную
обезьянку, с  которой один хитроумный старый  шотландец сравнивал Иакова  I:
"Если Жако в руке  у тебя, ты можешь заставив его  укусить меня; если Жако в
руке у меня, то я могу заставить его укусить тебя".
     Но несмотря на amende honorable  [Повинную (франц.)], принесенную Сидом
Ахметом, его временная измена свела в могилу хитроумного идальго Дон-Кихота,
если можно  назвать мертвым того, чья память бессмертна. Сервантес убил его,
дабы  он  снова  не  попал  в  преступные  руки.  Ужасное,  но  справедливое
последствие измены Сида Ахмета.
     Можно  привести  другой  пример,  более  современный  и  гораздо  менее
значительный. Я  с  прискорбием замечаю, что  мой старый  знакомый  Джедедия
Клейшботэм зашел  в своем дурном поведении  так  далеко,  что покинул своего
партнера и  стал действовать  в одиночку. Боюсь, что бедный  педагог получит
мало пользы  от новых союзников, разве что будет развлекаться спорами  среди
читателей, да и  среди джентльменов в длинных мантиях, недоумевающих, кто он
такой.
     Посему  примите к  сведению,  капитан  Клаттербак,  что  я научен этими
примерами великих людей и принимаю вас в компаньоны, но без права голоса. Не
давая  вам разрешения выступать от имени товарищества, которое мы собираемся
учредить, я  на титульном  листе заявлю о своей  собственности, поставлю мой
собственный  знак  на принадлежащее мне  литературное имущество. И  подделка
сего   знака,   как   то   удостоверяет  мой   стряпчий,   будет   таким  же
предосудительным  деянием, как  подделка, например, подписи  врача, от  чего
предостерегают лекарственные ярлычки на  склянках,  где особо оговорено, что
подделка является уголовным  преступлением. Следовательно, мой дорогой друг,
если ваше имя когда-нибудь появится на титульном листе, а моего имени там не
будет, читатели будут знать, с кем они имеют дело.
     Считаю ниже своего достоинства прибегать к доводам или  угрозам, но вам
должно быть ясно, что, с одной стороны, вы обязаны своим литературным бытием
единственно мне, а с другой,  - вы находитесь целиком в моем распоряжении. Я
могу  по своему желанию лишить вас ренты,  вычеркнуть ваше  имя  из  списков
пенсионеров, более того  - могу даже убить вас, и  никто не привлечет меня к
ответственности.   Это   звучит  неучтиво  для  слуха  джентльмена,  который
прослужил в армии в течение всей войны, но  я  полагаю, что  вы не будете на
меня в обиде.
     Теперь,  любезный сэр, обратимся к нашей задаче и постараемся как можно
тщательнее  переделать  рукопись  вашего  бенедиктинца,  чтобы  она отвечала
вкусам нашего  критического  века. Вы увидите, что я  широко  воспользовался
разрешением бенедиктинца и изменил все, что слишком льстило римской  церкви,
которая мне ненавистна хотя бы из-за одних только постов и покаяний.
     Наш читатель, уж наверно, потерял терпение, и мы должны вместе с Джоном
Беньяном признать, что

     Его в передней долго мы держали
     И факелом во мраке освещали.

     Итак,  прощайте,  любезный капитан.  Передайте  мой почтительный поклон
пастору, школьному учителю, мировому  судье  и  всем  членам вашего дружного
клуба  в Кеннаквайре. Я  никогда не видел и не увижу никого из них и все  же
думаю,  что  знаю их  лучше,  чем  кто-либо другой из рода  человеческого. В
скором  времени  я  вас представлю  моему жизнерадостному приятелю,  мистеру
Джону Баллантайну из Тринити-гроув; вы застанете его еще разгоряченным после
большой  перепалки  с одним  из его собратьев издателей  [После  того как  в
Лондоне  были  опубликованы поддельные "Рассказы трактирщика",  о чем  я уже
упоминал,  мистер Джон  Валлантайн, издатель подлинных  "Рассказов",  сильно
повздорил с вмешавшимся в это  дело книгопродавцем.  Каждый  утверждал,  что
имел дело с настоящим Джедедией Клейшботэмом. (Прим. автора.)]. Да будет мир
между  ними!  Больно  уж  гневливое  наше   ремесло,   и  irritabile   genus
[Раздражительный  род  людей   (лат.)]  включает  книгопродавцев  наравне  с
сочинителями книг. Еще раз прощайте!

     Автор "Уэверли".



     Глава I

     От них вся эта мерзость, от монахов!
     От них невежество и суеверье
     В невежественный, суеверный век.
     Хвала творцу! Целительною бурей
     Развеял он тлетворные пары.
     Но ведь не все тут от блудницы этой,
     Чей трон незыблем на семи холмах!
     Скорей я с сэром Роджером поверю,
     Что старая колдунья Молли Уайт
     Взвилась верхом на помеле с котом
     И вызвала грозу минувшей ночью.
     Старинная пьеса

     В названии деревни  Кеннаквайр,  упомянутой в рукописи бенедиктинца, то
же кельтское окончание, что и в Траквайре, и Каквайре,  и  в других  сложных
именах.  Премудрый  Чалмерс  производит  это  словечко  "квайр"  от названия
извилистого потока; это заключение весьма правдоподобно, ибо близ деревни, о
которой  идет  речь, река Твид  извивается, как  змея. Деревня  эта  издавна
славилась великолепным монастырем святой  Марии, который был основан Давидом
I, королем Шотландии, в правление коего были воздвигнуты в  том  же графстве
не  менее великолепные обители Мелроза, Джедбурга  и  Келсо. Дарственные  на
землю,  которыми  король обеспечил  эти богатые  братства, заслужили  ему от
летописцев-монахов  прозвище святого, а от одного из его обедневших потомков
- язвительный отзыв, что его святость дорого обошлась государству.
     Весьма  вероятно, впрочем, что Давид,  монарх столь же мудрый,  сколь и
благочестивый, проявил такую большую щедрость в отношении церкви не из одних
тол