ся
мимо яркой луны, и вскоре все исчезло.
     Еще  никогда не испытывала Мэри такого гнетущего  страха:  ей казалось,
что она  теряет сознание.  Сделав над собой усилие, она поборола смятение и,
как предписывает в таких случаях католическая церковь, обратилась с молитвой
к  святым  и  ангелам.   Вконец  измученная,  она  погрузилась  в  тревожный
прерывистый сон, а на рассвете  ее разбудили  крики: "Измена! Предательство!
Держите их! В погоню!" Эта суматоха поднялась в башне, когда стало известно,
что сэру Пирси Шафтону удалось бежать.
     Предчувствуя новое  несчастье,  Мэри Эвенел, наскоро  оправив  на  себе
платье, которого  на  ночь не снимала, отважилась выйти из  своей комнаты  и
тотчас столкнулась  с растрепанной,  как седая сивилла, старой Тибб, которая
носилась  из   комнаты   в   комнату,  причитая,  что   подлый   англичанин,
смертоубийца, сбежал,  а  бедный  ребенок Хэлберт  Глендининг,  неотмщенный,
вовек не найдет  покоя  в своей кровавой могиле. Снизу раздавались  громовые
возгласы  молодых  людей.  Убедившись  в  том,  что  из-за  предосторожности
хитроумной Мизи Хэппер они очутились взаперти в башне и не имеют возможности
пуститься в погоню  за беглецами, они изливали свое бешенство в проклятиях и
угрозах. Вскоре раздался повелительный  голос отца Евстафия,  потребовавшего
прекратить шум. Мэри Эвенел  почувствовала, что  ей  тяжело быть па  людях и
участвовать  в  обсуждении происшедших  событий, и снова  удалилась  в  свою
уединенную ком-пату.
     Остальные  члены семьи  собрались на совет  в трапезной. Эдуард был вне
себя  от  бешенства,  а  отец  Евстафий  в  не  меньшей  степени  возмущался
дерзостью, с какой  Мизи составила  план  бегства, смелостью и ловкостью,  с
которыми она  привела его  в  исполнение.  Но  удивление  и гнев  были равно
бессильны. Железные перекладины на окнах, установленные  для того,  чтобы не
допустить  вторжения   извне,  теперь   оказались  тюремными  решетками,  не
выпускающими никого изнутри. Были, правда, открыты верхние бойницы башни, но
без лестницы или веревки, необходимых всем бескрылым существам, спуститься с
такой вышины на землю было невозможно. Шум  и крики, доносившиеся из  башни,
быстро привлекли  к ограде  Глендеарга жителей близлежащих домов; но мужчины
явились  в башню еще  накануне,  для  караульной  службы  в  течение ночи, а
женщины и  дети,  кроме  бесполезных  возгласов  удивления,  никакой  помощи
оказать не  могли; ближайшие же соседи находились на  расстоянии  нескольких
миль.   Госпожа   Элспет  заливалась   слезами,  но   сохранила  достаточное
присутствие духа, чтобы  докричаться до стоявших за  оградой женщин и детей,
приказывая  им сейчас  же перестать скулить, а  вместо этого  присмотреть за
коровами! Мало того, что на душе  горько, так дрянная  девчонка заперла  всю
семью в их собственной башне, да так крепко, точно в джеддартской тюрьме.
     Между тем мужчины, не придумав ничего лучшего, единодушно решили ломать
двери, пустив в ход ломы и те инструменты, какие были в доме. Все эти орудия
мало  подходили  для данной  цели,  а двери в  свое время  были  сделаны  на
совесть.  Внутренняя,  дубовая дверь в  течение  трех  убийственно медленных
часов сопротивлялась их натиску,  а следующая, железная, сулила отнять у них
в лучшем случае двойное количество труда и времени.
     Пока  мужчины были заняты этой  неблагодарной  работой, Мэри  Эвенел  с
гораздо  меньшими  усилиями  доискалась  до  истинного  смысла  таинственных
заклинаний Белой дамы.  Разглядывая место, на которое указывало  привидение,
она заметила  отстающую половицу - приподнять ее не стоило  никакого  труда.
Вынув эту доску,  Мэри,  к  своему  изумлению,  обнаружила черную книгу,  ту
самую, которую постоянно читала ее покойная мать; завладев дорогой находкой,
она почувствовала самую большую радость, доступную ее сердцу в  минуты столь
глубокой скорби.
     Почти  не зная  ее  содержания,  Мэри с  детства,  повинуясь матери,  с
благоговением относилась к этой книге.
     Покойная супруга сэра Уолтера  Эвенела,  вероятно, потому не торопилась
посвящать свою дочь в тайны священного писания, чтобы  девушка  со  временем
лучше поняла  и его наставления  и опасность, грозившую в ту эпоху всем, кто
его изучал. Смерть унесла леди Эвенел раньше, чем прекратилось преследование
реформатства, и дочь ее еще не настолько выросла, чтобы оцепить всю важность
нового религиозного учения. Любящая мать, однако, позаботилась  о воспитании
Мэри в духе реформатства, что ей было дороже всего на свете. В  черную книгу
были  вложены   рукописные   листки,   в   которых   подробно  пояснялись  и
сопоставлялись   различные  места  из  священного  писания,  указывавшие  на
заблуждения и человеческие домыслы, которыми римская церковь исказила здание
христианства,  воздвигнутое  божественным  зодчим.  Эти  сопоставления  были
изложены спокойно, в духе  христианской терпимости, так что могли бы служить
примером  для  богословов  той  эпохи;   они   были   понятны,  убедительны,
справедливы и  подкреплены  необходимыми ссылками и доказательствами.  Кроме
того, там  было  несколько записей, не имевших  отношения  к полемике  между
вероучениями:  их  можно было бы определить как сокровенную беседу набожного
человека с самим собой. На одном из  листков, который, судя по его ветхости,
бывал  в  ходу очень часто, мать  Мэри  начертала  несколько  проникновенных
изречений, которые  могли ободрить  отчаявшегося  человека  и  уверить его в
благоволении и  покровительстве свыше.  В  нынешнем  подавленном  настроении
девушку привлекали  именно эти записи, сделанные дорогой рукой, ниспосланные
ей в минуту  такого душевного  смятения  и столь удивительным образом.  Мэри
перечитывала задушевное обещание: "Я никогда  не забуду и не покину тебя", и
утешительный  призыв:  "Помяни меня в день скорби, и ты обрящешь  спасение".
Она шептала эти слова, и ее сердце соглашалось: воистину, это слово божье.
     Есть люди, к которым религиозное чувство пришло среди бурь  и тревог; у
других оно проснулось в  минуты разгула и мирской суеты; у  некоторых первые
слабые ростки его  показались среди сельского  досуга, в безмятежной тишине.
Но, может  быть, чаще всего религия  в ореоле непогрешимости влечет  к  себе
людей,  подавленных  великим  горем, когда  их  слезы,  подобно благодатному
дождю, способствуют укоренению и произрастанию небесных  семян  в их сердце.
Именно так случилось с Мэри Эвенел.
     Она как будто не слышала снизу ни дребезжания, ни скрежета, ни скрипа и
лязга железных рычагов  о  железные решетки, к ней не доносились размеренные
возгласы  мужчин, с помощью которых  они объединяли своп  усилия, чтобы всем
бить  одновременно  и  с  определенной  скоростью;  она оставалась  глуха  к
проклятиям  и  угрозам  по  адресу  беглецов,  которые,  скрывшись,  обрекли
стольких людей на изнурительно тяжелый труд. Как ни резали слух дикие звуки,
чуждые прощению, согласию и любви, ни этот грохот и ничто другое не могло бы
отвлечь  Мэри  от  нового  направления мыслей,  возникшего в связи с книгой,
которая таким необычайным путем попала к ней в руки. "Безмятежность небесная
надо  мной, - говорила  она себе, - а шум,  что раздается  вокруг, - это шум
низменных земных страстей".
     Уже миновал  полдень,  а железная дверь  никак не  поддавалась. Но  тут
узники Глендеарга  получили  подкрепление: у ворот  башни нежданно-негаданно
появился  Кристи  из  Клинт-хилла  во  главе  маленького отряда  из  четырех
всадников,  у которых на  шапках  торчали  ветки остролиста - эмблема барона
Эвенела.
     -  Эй, хозяева!  -  крикнул Кристи. - Я  вам привез  в. подарок  одного
человека.
     - Подари нам лучше свободу, - ответил Дэн из Хаулетхэрста.
     Кристи очень удивился, когда узнал, что тут произошло.
     - Хоть повесьте меня,  -  крикнул  он, -  если  у  вас  хватит  совести
повесить  человека  за такую  малость,  -  но  мне не  удержаться от  смеха!
Интересно вы выглядите за  вашими собственными решетками, ни дать ни взять -
крысы в мышеловке! Там  сзади у вас еще бородач какой-то, крысиный  дед, что
ли?
     -  Замолчи,  грубиян, - оборвал его Эдуард, - это наш  помощник приора.
Тут тебе не время, не место и не компания для непристойных шуток!
     - Го-го! Мой молодой  господин  не в духе? -  воскликнул  Кристи. -  Вы
упираете на то, что пол-Шотландии именует его своим духовным отцом; так будь
он моим  собственным  родным отцом, я бы  и  то над ним посмеялся. А  теперь
довольно,  вижу,  вам  без меня не  обойтись.  Сноровки  нет  у  вас решетки
высаживать; надо ломом у самого крюка ковырнуть  - понимаешь, молодо-зелено?
Просунь-ка мне сюда тот рычаг!  Ах, хороша птичка, любые  запоры  откроет, и
ищи ветра в поле. Да, частенько  влетал я за тюремные решетки, у вас столько
зубов  во рту не наберется... и выбирался  оттуда,  не задерживался, об этом
хорошо знает комендант Лохмабенской крепости.
     Кристи  не  зря  похвалялся своим мастерством. Под  руководством  столь
многоопытного механика узники Глендеарга  сбили крюки  и болты; не  прошло и
получаса,  как  решетчатые ворота,  так  долго  не  уступавшие  их  усилиям,
распахнулись настежь.
     - А теперь  на  коней,  друзья,  - воскликнул  Эдуард,  -  в  погоню за
Шафтоном!
     - Стон! - вмешался Кристи из Клинт-хилла.  - Что за погоня!  Шафтон ваш
гость, друг моего господина и  мой собственный Друг к  тому же.  Объясните в
двух словах: какого дьявола вздумалось вам за ним гнаться?
     -  Прочь с  дороги! - гневно крикнул Эдуард.  - Меня  никто не удержит.
Этот негодяй убил моего брата!
     - Что он толкует? - обратился Кристи к остальным молодым людям. - Убил?
Кто убил? Кого убил?
     - Англичанин, сэр Пирси Шафтон, - стал объяснять Дэн из Хаулетхэрста, -
вчера утром убил молодого  Хэлберта Глендининга; и вот мы все собрались, как
полагается, отплатить за убийство.
     - Что за сумасшествие!  - воскликнул Кристи. - Во-первых, я  застаю вас
взаперти в вашей собственной башне; во-вторых, я еще должен удержать  вас от
мщения за убийство, которое вам приснилось.
     -  Говорю тебе,  -  вскипел  Эдуард, - что  вчера утром  этот  коварный
англичанин зарезал и похоронил моего брата.
     - А  я  говорю вам, - возразил Кристи, - что вчера вечером видел вашего
брата  живым и здоровым. Хотел бы  я поучиться  у него,  как  выбираться  из
могилы.  Неспроста  люди  говорят,  что  зеленая травка  держит  крепче, чем
толстая решетка.
     Все  затихли, глядя на  Кристи с изумлением. Отец Евстафий, до  сих пор
избегавший разговора с  начальником "Джеков", сейчас подошел к нему и сурово
спросил, действительно ли он уверен, что Хэлберт Глендининг жив.
     -  Отец  мой,  -  ответил  Кристи  более  почтительно,  чем  он  привык
разговаривать  со  всеми,  кроме  своего  господина,  - признаюсь, я  иногда
подшучиваю над вашей братией долгополыми, но только не над вами, потому что,
если  вспомните, один разок вы мне спасли жизнь.  Так вот,  если правда, что
днем  светит солнце, а ночыо  луна,  та  правда,  что  вчера в  замке  моего
господина барона Эвенела ужинал Хэлберт Глендининг, а пришел он к нам вместе
с одним стариком, о котором будет речь впереди.
     - А где он сейчас?
     - На  это пусть уж вам дьявол ответит, - проворчал Кристи, - потому что
дьявол,  как  видно,  завладел  всей  семьей.   Взбалмошный  этот   Хэлберт,
испугался, что ли, обычной выходки нашего барона (а у того настроение бывает
разное),  чего-то  ради бросился в озеро и не хуже дикой  утки переплыл его.
Робин из Редкасла загнал хорошую лошадку, когда гнался за ним на рассвете.
     - А зачем за ним гнались? - спросил  помощник приора. - Что дурного  он
совершил?
     - Ничего дурного  за ним я не знаю, - сказал Кристи,  -  но  таков  был
приказ барона, который чего-то взбеленился. Я ведь уже говорил, что там  все
поголовно с ума спятили.
     - А ты куда спешишь, Эдуард? - спросил монах.
     -  В Корри-нан-Шиан, отец мой, - ответил юноша. - Мартин и Дэн,  берите
заступы и мотыги, следуйте за мной, если не боитесь!
     - Это дельно, - одобрил отец Евстафий. - И сейчас же дай нам знать, что
вы там найдете.
     - Эй, Эдуард! - крикнул ему вслед Кристи. - Если  вы найдете там  такую
дичину, как  Хэлберт  Глендининг,  я  обязуюсь  съесть  ее даже без  соли. А
здорово зашагал  этот юнец Эдуард,  приятно посмотреть.  Пока  мальчишку  не
проверишь на серьезном деле, не знаешь, что  у него на сердце. Хэлберт - тот
всегда носился, как  дикий козел, а  этот вечно торчал в уголку у  камина  с
книжкой или с другой ерундой.  Так бывает и с заряженным ружьем - стоит себе
в углу, как старый костыль, а нажмешь курок, и оттуда валом и огонь и дым. А
вот  и мой  пленник!  Преподобный  сэр,  давайте  отложим  все прочие дела в
сторону: мне надо сказать вам несколько слов  про него. Я для того и приехал
пораньше, но помешала вся эта канитель.
     В  это  время во дворе башни  Глендеарг  появились еще  два  всадника с
эмблемой  барона  Эвенела  на  шапках, и между ними на  лошади со связанными
руками ехал реформатский проповедник Генри Уорден.


     Глава XXXI

     Товарищ школьный мой, юнец смышленый,
     Задумчивый и замкнутый с друзьями...
     Трудясь, он забывал еду и отдых,
     Терзая тело, чтоб возвысить ум.
     Старинная пьеса

     По просьбе начальника "Джеков" отец Евстафий вернулся в башню  вместе с
ним. Закрыв за собой  дверь, Кристи приблизился к помощнику приора и  весьма
самоуверенно и развязно приступил к изложению своего дела.
     -  Мой  господин,  - сказал он,  -  шлет  вам  через  меня  свои лучшие
пожелания, преподобный сэр.  Вам  - больше,  чем всей братии  и  даже самому
аббату; хотя он  всюду  именуется лордом и прочее, всему свету известно, что
козырный туз в колоде - это вы.
     - Если у вас есть надобность поговорить  со мной  о о  делах обители, -
сказал помощник  приора,  -  хорошо  бы это  сделать незамедлительно.  Время
дорого, и участь Хэлберта Глендининга не дает мне покоя.
     - Ручаюсь  за  его целость своей головой, руками и ногами, - воскликнул
Кристи, - повторяю вам, он жив-здоров не хуже меня.
     - Не следует ли мне передать эту радостную весть его несчастной матери?
- сказал отец  Евстафий. - Впрочем, лучше  подождем,  пока раскопают могилу.
Итак, сэр "джек", что велел передать мне твой господин?
     -  Моему  лорду и  повелителю  стало известно, -  начал Кристи,  -  что
аббатство святой  Марии  поверило в россказни  некоторых  притворных  друзей
(барон в  свободную минуту еще отблагодарит их!) и будто у  вас считают, что
Джулиан Эвенел отдаляется  от святой церкви, связывается с еретиками и  с их
покровителями и зарится па богатства обители.
     - Покороче, любезный  нарочный, - перебил его помощник приора. - Дьявол
всего опаснее, когда он опутывает своими назиданиями.
     - Короче? Можно! Мой господин  желает жить  с вами в  дружбе, и,  чтобы
посрамить клеветников, он посылает вашему аббату того самого  Генри Уордена,
который своими проповедями взбудоражил весь мир. Можете поступить с ним так,
как велит святая церковь и как будет угодно господину аббату.
     При  этом известии  глаза  отца Евстафия  так  и засверкали. Уже  давно
считалось, что очень  важно захватить этого  проповедника,  рвение  которого
находило такой отклик в сердцах, что он, пожалуй, был не менее любим народом
и не менее страшен для римской церкви, чем сам Джон Нокс.
     Научившись весьма  искусно приспособлять  свои доктрины применительно к
потребностям  и  вкусам  варварской   эпохи,  римская   церковь  позднее,  с
изобретением   книгопечатания  и  развитием  пауки,   уподобилась  огромному
Левиафану, в тело которого, колеблемое волнами, вонзали свои гарпуны десятки
тысяч реформатских рыбаков. В Шотландии римская церковь уже дышала на ладан,
но, повинуясь инстинкту самосохранения,  она,  истекая кровью, напрягала все
усилия,  чтобы  отразить удары врагов, наседающих  на  ее  владения и  на ее
авторитет.  Во  многих  больших городах монастыри были  сметены с лица земли
народной  яростью, кое-где дворяне, примкнувшие к  повой церкви, захватывали
монастырские земли, однако  католическое духовенство оставалось под  защитой
государства  и  сохраняло  свои богатства  и  привилегии  повсюду,  где  оно
опиралось  на силу  и  заставляло себя  уважать. Именно  в  таком  положении
находилось аббатство святой Марии  в  Кеннаквайре. Ни территория обители, ни
ее влияние не были ущемлены; соседние крупные землевладельцы  воздерживались
от  расхищения  монастырского  имущества -  отчасти потому,  что  партия,  к
которой они принадлежали, по-прежнему  поддерживала старую  религию, отчасти
потому, что каждый из баронов зарился на всю добычу целиком и  опасался, что
при дележе ему мало достанется. Сверх  того, было  известно,  что  аббатство
святой  Марии   находится   под   покровительством   могущественных   графов
Нортумберленда   и   Уэстморленда,  ревностных   сторонников   католичества,
впоследствии ставших во главе восстания в десятый год правления Елизаветы.
     Приверженцы   отживающей   римской    церкви   считали,    что   пример
неустрашимости  со  стороны монастыря, сохранившего свои  привилегии и право
суда  над  еретиками,  может  сдержать  распространение  новых  веяний;  при
поддержке  законов,  никем  не  отмененных,  при  покровительстве  королевы,
монашество,  оставаясь  на  должной  высоте,  сохранит  за   Римом  владения
шотландских монастырей и, может быть, даже вернет в  лоно  церкви утраченные
ею поместья.
     Католики северной Шотландии деятельно обсуждали этот вопрос между собой
и  со  своими  единоверцами  на  юге  страны.  Отец  Евстафий,  связанный  с
католичеством и монашеским обетом  и внутренними убеждениями, тоже загорелся
пламенем нетерпимости и  потребовал со всей  суровостью  покарать  за  ересь
первого  реформатского  проповедника,  или,  проще  говоря, первого  видного
еретика, который осмелится ступить на монастырскую землю. Человек от природы
добрый и отзывчивый,  он, как это нередко бывает,  оказался  на ложном пути,
увлекаемый  собственным  благородством. Никогда  отец  Евстафий не  стал  бы
страстным деятелем инквизиции в Испании,  где инквизиторы были всемогущи,  -
их  приговоры приводились  в  исполнение,  а судьи  не подвергались  никакой
опасности. В таком положении его суровость наверняка смягчалась  бы в пользу
преступника, которого он мог бы по собственной прихоти казнить или миловать.
Но в Шотландии в эту переломную эпоху дело обстояло совсем не так.  Тут надо
было  решить,  отважится   ли  кто-нибудь  из  духовенства,  рискуя  жизнью,
выступить  в  защиту  прав  церкви?  Найдется  ли человек,  который  решится
испепелить грешника церковным громом? Или у церкви  не больше власти,  чем у
намалеванного  Юпитера, чьи громы вызывают одни  только насмешки?  Сплетение
многих  противоречивых обстоятельств не переставало терзать  отца Евстафия -
ему предстояло решить, хватит ли у него  присутствия духа, сознавая грозящую
ему  опасность, со  стоической  суровостью совершить  расправу, которая,  по
общему  мнению,  была  выгодна  для  церкви,  а  по  древнему  закону  и его
собственному убеждению - заслуживала не только оправдания, но даже похвалы.
     В то самое время, когда католики лелеяли эти  планы, случай послал им в
объятия  искомую   жертву.  Пылкий  и  прямодушный,  как  все   восторженные
реформаторы этого века, Генри У орден так  далеко перешагнул границы того, о
чем его секте было дозволено рассуждать, что теперь,  как выяснилось, личное
достоинство  шотландской королевы  требовало предания его суду. Уорден бежал
из  Эдинбурга,  заручившись  рекомендательными  письмами  от  лорда  Джеймса
Стюарта   (впоследствии  прославленного  графа   Мерри)   к   некоторым   из
малоземельных баронов, владения  которых граничили с Англией. В этих письмах
лорд Джеймс  негласно просил  помочь проповедник