ильными
рядами,  сдерживая  вопли  отчаяния,  так  что  их  тихий плач  не  прерывал
размеренного пения иноков, но сливался с ним.
     В  таком  порядке  процессия  вступила   на  базарную  площадь  деревни
Кеннаквайр, где до сих пор  высится старинный крест замечательной  резьбы  -
дар одного из древних монархов  Шотландии.  В  те  времена рядом  с  крестом
поднимался в вышину огромных размеров дуб, гораздо более  древний, чем  этот
крест, и  почти  столь же почитаемый.  Может  быть, здесь, где  вознес  свои
готические шпили  во  славу  христианства величественный монастырь,  некогда
происходили обряды поклонения  друидов, и  кенна"  квайрский  дуб был  этому
свидетелем. Подобно дереву Бентанга в африканских деревнях или дубу Плестоу,
который  упоминается  Уайтом  в  книге  "Естественная  история  и  древности
Селборна", кеннаквайрский дуб был местом постоянных встреч и свиданий, и все
сельские  жители относились к нему с любовью и благоговением. Такое  чувство
свойственно  многим народам,  и корни  его надо искать, может  быть,  в  той
отдаленной  эпохе, когда  патриарх  пиршествовал  с  ангелами под Мамрийским
дубом [Вряд  ли нужно говорить, что  в  Мелрозе,  который явился  прообразом
Кеннаквайра, не было такого дуба. (Прим. автора.)].
     Вокруг  креста  в должном  порядке  расположились монахи, а  под  сенью
старого дерева  столпились все  старые, слабые и  пораженные  страхом жители
поселка. Когда каждый  занял  свое место, наступило  глубокое  торжественное
молчание. Иноки прекратили пение, миряне заглушили плач, и  все в безмолвном
ужасе ждали приближения  еретиков, к которым  их издавна учили относиться со
страхом и трепетом.
     Наконец вдали  послышался конский топот, и между деревьями, окружавшими
поселок,   замелькали   сверкающие  копья.  Шум,   постепенно   разрастаясь,
превратился  в  сплошной гул,  в котором  цоканье копыт сливалось со  звоном
доспехов.  Вскоре на главной улице, ведущей к неправильному четырехугольнику
рыночной  площади в центре  деревни,  показались  всадники. Они  въезжали не
спеша,  по двое  в  ряд  и  в строжайшем  порядке. Объехав  площадь  кругом,
передние ряды  остановились  и  повернули своих  лошадей  головами к центру.
Следующие верховые двигались в таком же порядке, пока не сомкнулось наружное
кольцо,  вслед за  которым построились следующие  ряды, и, наконец,  площадь
оказалась опоясанной сплошной стеной из четырех рядов вооруженных всадников.
     Воспользовавшись минутной  тишиной,  аббат  сделал  знак,  по  которому
братия хором затянула  торжественный псалом "De profundis clamavi" [Я взываю
из бездны  (лит.)], а сам стал  всматриваться в  лица солдат,  чтобы понять,
какое впечатление производят на  них эти величественные, скорбные звуки. Все
молчали.  У иных  на  лице появлялось презрительное  выражение, а  остальные
пребывали в  полнейшем равнодушии. Видимо,  они настолько  свыклись со своей
профессией, что ни шествие, ни церковное пение уже не могли пробудить в  них
угасшую восторженность.
     "Их сердца окаменели, - подумал аббат, упав  духом, но не отчаиваясь. -
Может быть, начальники окажутся лучше подчиненных".
     Начальники между  тем  медленно приближались во  главе своей  свиты,  в
числе которой находился и  Хэлберт Глендининг. Мерри вел оживленный разговор
с Мортоном, и проповедник Генри Уорден, который, покинув  монастырь,  тотчас
присоединился к ним, был единственным лицом, кому было разрешено участвовать
в этом разговоре.
     -  Итак, вы решились, - обратился  Мортон к  Мерри, - отдать наследницу
Эвенелов со  всеми  ее будущими богатствами  этому безвестному и  отнюдь  не
знатному юноше?
     -  Разве Уорден не сообщил  вам, - возразил Мерри,  -  что  они выросли
вместе и с детства любят друг друга?
     -  И,  кроме того, - сказал Уорден, - оба они  почти  чудом спаслись от
обольщений Рима и нашли путь в лоно истинной церкви.  Находясь в Глендеарге,
я узнал всю их историю.  Хотя мне  по  характеру и  по призванию не пристало
заниматься сватовством и  свадьбами,  но  я должен вмешаться,  видя, что вы,
милостивые лорды, можете совершить бесцельное зло. Не следует препятствовать
естественным и достойным чувствам, которые с благословения церкви становятся
залогом семейного счастья  здесь  и залогом блаженства в лучшем мире. Говорю
вам, что поступите дурно, если разорвете  эти узы и отдадите девицу Эвенел в
жены Беннигаску, хоть он и родич самого лорда Мортона.
     - Нечего  сказать, милорд,  - заговорил Мортон, - хороши причины, из-за
которых  вы колеблетесь исполнить мою  пустяковую  просьбу  и обвенчать  эту
сельскую  дурочку с  молодым Беннигаском. Будем  говорить начистоту, милорд:
видно,  вы  предпочитаете  видеть  замок Эвенелов в руках  человека, который
именем и  положением обязан лично вам, вашей благосклонности, чем отдать его
одному из рода Дугласов - моему родственнику.
     - Досточтимый  лорд Мортон, - ответил Мерри, - я тут не сделал  ничего,
что могло бы вас огорчить. Молодой Глендининг доказал мне свою преданность и
может быть полезен впоследствии. Я почти обещал  ему устроить этот  брак еще
при жизни Джулиана  Эвенела,  когда союз с этой девицей не сулил ему ничего,
кроме ее лилейной ручки. Между тем вы, Мортон, стали помышлять об этом браке
вашего  родственника, только когда увидели Джулиана мертвым на  поле битвы и
сообразили, что имение  его теперь стало выморочным и  достанется  тому, кто
первый  его   захватит.  Полноте,  милорд,  вы  оказываете  вашему  знатному
родственнику  плохую услугу, сватая за него девицу, выросшую  чуть  ли  не в
коровнике.  Ибо  эта Мэри, если не считать случайности ее рождения, во  всем
остальном - просто-напросто деревенщина. Я полагал, что вы больше заботитесь
о чести рода Дугласов.
     -  Не  беспокойтесь за  честь  рода  Дугласов,  я  ее не дам в обиду, -
высокомерно возразил Мортон, - но наряду с Эвенелами могут пострадать другие
благородные  семьи,  если  кровных  потомков  наших  древних баронов  начнут
соединять брачными узами с мужичьем...
     - Пустые слова! - перебил его лорд  Мерри. - В такое время, как сейчас,
имеет  значение  человек,  а не родословная. Хэй был простым крестьянином до
сражения при Лонкарти, и ярмо, которое внесено геральдикой в присвоенный ему
герб,  действительно  с его  помощью тащило за  собой  плуг.  Бурные времена
обращают  князей в земледельцев, а мужиков  - в  баронов.  Все знатные семьи
происходят от какого-нибудь  скромного  предка, и хорошо, если они сохраняют
доблести, благодаря которым этот предок прославился.
     - Я  просил  бы  лорда Мерри сделать  исключение для рода  Дугласов,  -
надменно процедил Мортон. - Люди видели и видят в Дугласах могучее дерево, а
не деревцо, полноводный поток, а не ручей.  В самых ранних наших шотландских
летописях Черный Дуглас могуч и славен, как ныне его потомки.
     -  Преклоняюсь  перед  знатностью рода  Дугласов, - немного  насмешливо
ответил  Мерри.  -  Согласен, что даже мы, потомки  королей, едва  ли  можем
состязаться  с ними  в  благородстве  происхождения.  Хотя  корона и скипетр
принадлежали  Стюартам  в  течение  нескольких  поколений,  наша родословная
все-таки не идет дальше скромного сенешаля Алануса.
     Мортон  вспыхнул,  готовясь  ответить,  но  Генри  Уорден со смелостью,
издавна  свойственной протестантскому  духовенству, прервал  спор,  который,
разгораясь, стал угрожать самолюбию спорящих.
     -  Милорды,  -  сказал  он,  -  исполняя  долг,  возложенный   на  меня
создателем,  я должен быть неустрашим, Стыд и  позор,  что  двое вельмож,  с
таким  успехом защищающих дело Реформации,  заводят  спор о  сущих пустяках.
Подумайте  о  том, как  долго  вы  оба жили  одной мыслью,  смотрели  одними
глазами, слушали одними ушами, как долго крепили своим союзом нашу  общину и
своим единодушием наводили страх на антихристовы скопища. Неужели вы  теперь
готовы  рассориться   из-за  какого-то   ветхого,   полуразрушенного  замка,
нескольких бесплодных холмов,  из-за любви и верности  простого копьеносца к
никому не  известной  девице и, наконец, из-за еще  более  вздорных вопросов
ничего не стоящей генеалогии.
     - Этот почтенный человек совершенно прав, благородный Дуглас, -  сказал
Мерри, протягивая руку Мортону. - Наш союз настолько важен для правого дела,
что его  не  могут  нарушить  столь  вздорные разногласия. Я твердо  намерен
выполнить желание  Глендининга - я уже  дал  ему слово.  Войны, в  которых я
участвовал,  принесли  несчастье  многим семьям; постараюсь,  если  это  мне
удастся,  сделать хоть  одну семью счастливой. А девиц  и замков в Шотландии
хватит, и даю вам  слово, мой благородный союзник, что молодой Беннигаск  не
останется без богатой невесты.
     -  Милорд, - подхватил Уорден, - вы говорите как вельможа и христианин.
Увы! В нашей  стране царит ненависть,  льется кровь... Не  будем  же  мешать
столь редким проявлениям  нежной семейной привязанности. И не гонись с таким
упорством   за  богатым  приданым  для  твоего  родственника,  лорд  Мортон:
супружеское счастье зависит не от богатства.
     -  Если вы намекаете  на  мое семейное горе,  - сказал Мортон,  супруга
которого, прельстившая его знатностью и богатством, была повреждена в уме, -
то знайте, что только ваше облачение и свобода, вернее вольность, дарованная
проповедникам, спасают вас от моего гнева.
     -  Увы,  милорд,  -  ответил Уорден,  -  как  обидчиво  и уязвимо  ваше
самолюбие!  Когда, повинуясь  нашему  высокому призванию, мы указываем нашей
государыне  на  ее  заблуждения, кто рукоплещет нашей  смелости  громче, чем
благородный граф Мортон? Но едва  прикоснулись  мы к  его собственной  ране,
давно  нуждающейся в помощи  ланцета, как  он в страхе  и нетерпеливом гневе
избегает заботливого хирурга.
     -  Довольно об этом, почтенный и уважаемый сэр,  - прервал его Мерри. -
Вы сами нарушаете правила благоразумия, какие только что  проповедовали.  Мы
уже вступаем в поселок, и гордый аббат вышел нам навстречу  во главе  своего
улья. Ты горячо  просил  за  него, Уорден, иначе я  разорил бы это  гнездо и
разогнал всех грачей.
     - Не надо,  -  возразил Уорден. - Уильям  Аллан,  которого они называют
аббатом Евстафием, такой человек, что для нашего дела опаснее его страдание,
чем его благоденствие. Как бы вы его ни преследовали, он все вытерпит, и чем
больше вы будете  его  притеснять,  тем  могущественнее  будет  влияние  его
красноречия и мужества. Вознесенный на монастырский трон, он встретит вражду
и зависть,  но замените его золотое  распятие деревянным, пустите бродить по
стране  как гонимого и  нищего странника, -  и терпение  его, красноречие  и
ученость отвратят  больше сердец от нашего правого дела, чем удалось уловить
всем митрофорным аббатам Шотландии за последние сто лет.
     - Все  это чистейший вздор, - заметил Мортон.  - Доходы с  монастырских
земель  -  вот настоящая сила, которая в один  день соберет  больше  солдат,
больше  коней и оружия,  чем он привлечет своими проповедями  за  всю жизнь.
Прошли  времена  Петра Пустынника, когда монахи  могли заставить целые армии
направиться из Англии в Иерусалим. Но золото и война  и сейчас много значат.
Будь у Джулиана Эвенела сегодня утром лишних два десятка солдат - сэру Джону
Фостеру несдобровать. Чтобы обезвредить аббатство, надо отобрать его доходы.
     - Разумеется,  аббат должен  будет уплатить  нам  контрибуцию, - сказал
Мерри,  - и, если  он пожелает остаться в своей обители, ему придется выдать
Пирси Шафтона.
     К этому  времени  оба военачальника  въехали на  базарную  площадь. Они
отличались  от  всех  своим  вооружением,  пышными  плюмажами  на  шлемах  и
многочисленной свитой, одетой в их цвета и украшенной их  гербами. Мортон, а
в особенности Мерри, близкий родственник царствующей династии, имели тогда в
своем  распоряжении почти такой же  двор, какой  был у шотландской королевы.
Когда они остановились, от свиты Мерри отделился вестник, который подъехал к
монахам и сказал:
     - Аббату святой Марии приказано явиться к графу Мерри.
     -  Аббат обители  святой  Марии,  - ответил  отец  Евстафий, -  в своих
монастырских владениях выше всякого светского лорда.  Если граф Мерри желает
с ним говорить, пусть явится сам.
     Получив  такой ответ,  Мерри  презрительно  улыбнулся,  но  соскочил со
своего высокого седла и в сопровождении Мортона  и  свиты  подошел к кресту,
где стояли монахи. Они содрогнулись при  приближении столь могущественного и
грозного вождя еретиков. Но,  являя  всей  своей осанкой  укор  и ободрение,
аббат  выступил вперед как неустрашимый военачальник, понимающий, что только
личная храбрость может укрепить падающее мужество его соратников.
     -  Лорд  Джеймс  Стюарт,  или  граф  Мерри,  если  таков твой титул,  -
провозгласил он,  -  я, Евстафий,  аббат монастыря  святой Марии,  спрашиваю
тебя: по какому праву  занял ты своим войском нашу мирную деревню  и окружил
нашу братию рядами вооруженных людей?  Если ты ищешь гостеприимства, то мы в
нем  никогда не отказывали  учтивому  гостю,  если же  ты замышляешь насилие
против мирных  монахов,  то объяви нам немедленно, с какой целью и под каким
предлогом ты сюда явился.
     -  Сэр аббат, -  ответил Мерри,  - ваша речь была бы уместнее в  другом
столетии,  когда бы ее слушали не  столь  значительные  особы,  как  мы.  Не
отвечать на ваши  вопросы явились мы сюда,  а  потребовать  ответа  у вас  -
почему  вы  нарушили  мир, вооружили ваших  вассалов  и  призвали  к  оружию
подданных  королевы?  Из-за  этого  было  перебито  множество  людей,  могут
возникнуть большие осложнения и даже возможен разрыв с Англией.
     - Lupus in fabula [Волк в басне (лат.)], - презрительно произнес аббат.
-  Волк обвинял ягненка в том, что тот замутил воду в реке, хотя  волк стоял
выше по  течению: ему просто нужен был предлог, чтобы  растерзать ягненка. К
оружию -  подданных королевы? Я сделал это  для  защиты владений королевы от
чужеземцев.  Я  только исполнял свой  долг  и сожалею, что  мне  не  удалось
действовать с большим успехом.
     -  Ваша  ли  это  обязанность  оказывать  приют  изменнику,  мятежнику,
восставшему  против английской королевы, и  разжигать войну между Англией  и
Шотландией?
     -  Во  времена  моей  молодости,  милорд, -  ответил  аббат  с  тем  же
бесстрашием,  - война с Англией не казалась  таким страшным делом. Беднейший
сельский  житель Шотландии  счел  бы позором  для себя  не пустить  на порог
преследуемого  изгнанника из  страха перед Англией.  Тем  более  не  мог так
поступить аббат, которому правила ордена предписывают никому не отказывать в
гостеприимстве  и  праве убежища  у  алтаря.  Правда, в  доброе старое время
англичане редко видели лицо шотландского дворянина иначе, чем сквозь забрало
его шлема.
     -  Монах!  -  гневно  воскликнул  Мортон.  -  Наглостью  ты  ничего  не
добьешься!  Прошло время, когда  римское духовенство  безнаказанно глумилось
над дворянами. Отдай нам Пирси Шафтона, или, клянусь щитом моего  отца, твой
монастырь запылает так, что небу жарко станет.
     - Опомнись, лорд Мортон, развалины  монастыря падут  на гробницы  твоих
собственных предков. Но как бы  ни рассудил господь,  аббат святой  Марии не
предаст человека, которому единожды обещал покровительство.
     - Аббат,  - сказал Мерри, - подумай  хорошенько,  пока мы не прибегли к
суровым мерам. Руки этих людей, -  продолжал он, указывая на своих солдат, -
не пощадят ваших святынь, если придется обшарить  кельи и алтари  в  поисках
англичанина.
     - В этом не  будет  нужды,  - послышался голос из  толпы,  и, грациозно
приблизившись  к  графу Мерри,  эвфуист сбросил с себя плащ,  скрывавший его
лицо  и фигуру. -  Прочь облако, которое заволакивало Шафтона!  - воскликнул
он.  -  Вы  видите  перед  собой,  милорды,  рыцаря  из  Уилвертона, который
избавляет вас от преступных насилий и святотатства.
     - Перед  богом и  людьми, - провозгласил аббат,  -  требую я  соблюдать
права  и привилегии дома господня и  восстаю против  насильственного захвата
моего  благородного гостя. Если шотландский парламент еще  сохранил честь  и
доблесть, вы услышите его суждение, милорды!
     -  Не торопись  со своими  угрозами,  - ответил Мерри. -  Мои намерения
относительно  сэра Пирси,  может  быть,  не  таковы,  как ты  предполагаешь.
Арестуйте его, герольд, он наш пленник.
     - Я не  сопротивляюсь,  -  заявил  эвфуист, -  оставляя за собой  право
вызвать на  поединок и лорда Мерри, и  лорда Мортона, как сие  принято между
дворянами когда задета честь одного из них.
     - Вы найдете достаточно  лиц, готовых принять ваш вызов,  сэр рыцарь, -
сказал Мортон, - не утруждая тех, кто стоит неизмеримо выше вас.
     -  Где  прикажете  искать  этих  достойнейших  противников,  -  спросил
английский рыцарь,  -  чья  кровь еще  чище  той,  что  течет  в жилах Пирси
Шафтона?
     - Вы очень высоко вознеслись, милорд, - заметил Мерри.
     -  Чересчур  высоко для дикого  гусенка,  -  прибавив Стоуварт  Болтон,
подходя к Шафтону.
     - Кто осмелился это сказать? - воскликнул эвфуист, багровея от гнева.
     -  Потише, молодчик, - возразил Болтон, -  правда рот не заткнешь: отец
твоей матери, старый Оверстич из Холдернеса, был всего-навсего портной.  Вот
так-то! Если ты,  спесивая  птичка,  презираешь свою  родню, хорохоришься  в
шелках  и бархатах, за которые  даже  не  заплатил,  и  водишься  с  разными
щеголями и головорезами, так это еще не значит, что мы забыли, кто ты такой.
Матушка твоя, Молли Оверстич, была первой красоткой в своей округе, и на ней
женился  беспутный Шафтон из  Уилвертона, который, как  говорят,  приходится
сродни семейству Пирси, но только с левой стороны.
     -  Дайте рыцарю глотнуть чего-нибудь  покрепче, -  сказал Мортон, -  он
свалился с такой высоты, что ему сразу не оправиться.
     Сэра Пирси  действительно точно  громом поразило. При виде смущенного и
жалкого выражения его лица все окружающие, забыв о грозных событиях, от души
рассмеялись; улыбнулся и аббат.
     - Смейтесь, смейтесь,  господа,  -  промолвил  наконец  рыцарь, пожимая
плечами, - мне не подобает строить  из себя  обиженного.  Однако хотел  бы я
узнать  от  этого  молодого человека, который  смеется громче  всех, как  он
обнаружил это  несчастное пятнышко в  моей безупречной родословной и с какой
целью стал он о нем рассказывать?
     -  Я стал  рассказывать?  -  удивился  Хэлберт Глендининг,  к  которому
относился прочувствованный  вопрос  сэра Пирси.  -  Да я только  сию  минуту
услышал обо всем этом.
     - Как, разве этот старый солдафон узнал все подробности не от тебя? - в
изумлении спросил рыцарь.
     - Нет,  клянусь небом, - ответил  Болтон, - я и  в глаза не видел этого
юношу до сегодняшнего дня.
     - Нет,  вы его  уже видели, уважаемый мистер, -  раздался голос госпожи
Глендининг,  которая,  в свою очередь,  вышла  из толпы  и присоединилась  к
беседующим. - Сын мой,  вот этот  Стоуварт  Болтон  -  тот солдат,  кому  мы
обязаны  жизнью  и всем,  что у нас  есть. Похоже  на то,  что он  здесь как
пленник.  Если так, упроси  благородных лордов  быть  подобрее  с человеком,
который защитил вдову.
     -  Ну, хозяюшка  из  ущелья!  -  воскликнул Болтон. - Со времени  нашей
последней встречи морщин у нас обоих прибавилось немало, но твой язык служит
тебе лучше, чем  мне моя рука. Сынок  твой задал мне жару  сегодня утром. Я,
помнится, предсказывал, что  черноволосый плут будет крепким воином;  а  где
теперь белокурая головка?
     -  Увы, - вздохнула мать, опуская глаза.  - Эдуард принял монашество  и
поступил в эту обитель.
     -  Один  стал  монахом,  другой  -  солдатом.  Незавидные  два ремесла,
почтеннейшая   хозяйка.  Лучше  бы  тебе   сделать  одного  из  них  хорошим
закройщиком,  вроде  старого Оверстича из Холдернеса. Когда-то я  вздыхал  и
завидовал,  глядя  на  твоих двух красавчиков, но сейчас не хотелос