все
эти необоснованные подозрения?
     - Это сразу можно  сказать, -  ответил помощник приора,  - и я  не хочу
утаить  от вас то,  что  может  послужить вашей защите.  Эта  девушка,  Мэри
Эвенел,  догадываясь,  что вы под маской  дружелюбия таите  злобу  против ее
названого брата, благоразумно послала старика Мартина Тэккета вслед за вами,
чтобы  предотвратить  возможную беду.  Однако пагубные  страсти,  овладевшие
вами, победили предосторожность, продиктованную дружбой, ибо, дойдя по вашим
следам  на утренней  росе  до источника, Мартин нашел только залитую  кровью
траву и свежую могилу; сколько ни блуждал он потом  по лесу, он не  разыскал
ни Хэлберта, ни вас и воротился с печальной вестью к своей молодой хозяйке.
     - Скажите,  не  попался ли ему на глаза  мой  камзол? - воскликнул  сэр
Пирси. - Когда я пришел в себя, на мне, поверх рубашки,  был  только плащ, а
камзол, как ваше преподобие можете сами удостовериться, исчез!
     С этими словами он распахнул свой плащ, не подумав, со свойственной ему
опрометчивостью, что показывает рубашку, забрызганную кровью.
     - Ах  ты, жестокий человек, - воскликнул монах, воочию увидев, что  его
догадки подтверждаются. - Неужели  ты  будешь  отрицать  свое  злодейство  и
теперь, когда па твоей одежде вопиет пролитая тобой кровь! Неужели  и впредь
будешь  ты отрицать,  что это  твоя преступная рука  отняла у матери сына, у
аббатства - вассала,  у  шотландской королевы  - надежного  защитника?  Чего
можешь  ты  теперь  ожидать от  нас? Еще  хорошо, если  мы только лишим тебя
нашего покровительства и передадим английским властям!
     - Клянусь всеми  святыми! - вскричал доведенный  до отчаяния кавалер. -
Если сия кровь свидетельствует против меня, то это весьма бунтарская  кровь,
принимая во  внимание,  что еще сегодня утром  она текла в  моих собственных
жилах.
     - Как это может быть, сэр Пирси, - возразил отец Евстафий, - когда я не
вижу раны, откуда могла вытечь эта кровь?
     - В этом, -  понизил голос рыцарь, -  и заключается самое непостижимое.
Взгляните сюда!
     С этими словами  он расстегнул ворот рубашки, обнажил грудь  и  показал
место, куда  вонзился  меч  Хэлберта.  Рана  была видна, но зарубцевалась  и
казалась зажившей.
     - Тут уж и моему долготерпению пришел конец! - вспылил помощник приора.
- Сэр рыцарь, свое кровопролитное злодейство вы завершаете наглостью. Неужто
вы считаете меня ребенком или глупцом, которому можно втолковать, что совсем
свежая  кровь на вашей рубашке есть кровь, пролившаяся из этой раны, которая
зажила  уже  несколько  недель  или  месяцев  тому назад?  Злосчастный  шут,
напрасно надеешься ты обмануть нас. Уже слишком ясно для всех, что эти пятна
- кровь жертвы, загубленной тобою в неравном смертельном бою.
     Сэр Пирси ненадолго задумался и затем сказал:
     -  Извольте,  я буду откровенен с вами, отец  мой, только  велите  этим
людям отойти, чтобы нас никто по мог услышать, и я расскажу вам все, что мне
известно об этом  таинственном происшествии.  Однако  ж не удивляйся, добрый
отец  мой,  если многого  не сможешь  уразуметь. Сие  оказалось,  признаюсь,
слишком темно и для моего ума.
     Отец  Евстафий приказал Эдуарду и двум  слугам уйти  из комнаты; уверив
молодого  Глендининга,   что   его  беседа   наедине   с   пленником   будет
непродолжительной, он разрешил Эдуарду  стоять на часах за дверью - без этой
уступки  было   бы,  вероятно,  нелегко  убедить  его  удалиться.  Выйдя  из
трапезной, Эдуард сразу отправил гонцов к нескольким знакомым семьям, жившим
на  монастырских землях, с  вестью о том, что Хэлберт Глендининг пал от руки
англичанина,  и  с просьбой к сыновьям  этих семейств  немедленно приехать в
Глеыдеарг. Долг отмщения в подобных случаях почитался священным, и Эдуард не
сомневался,  что они  безотлагательно  приедут в  сопровождении достаточного
числа  помощников,  чтобы держать  пленника  под стражей.  Затем он запер на
замок внутренние и внешние двери  башни, а также ворота во дворе. Приняв все
эти  меры  предосторожности, он поспешил на женскую половину, чтобы по  мере
сил утешить  мать и названую сестру  и уверить  их,  что убийца его брата не
уйдет от наказания.


     Глава XXVII

     Ну, божьей матерью клянусь, шериф,
     Неладно ведь, что я, вельможа, знатный,
     Задержан за случайное убийство
     Бродяги, у которого всего лишь
     И есть добра, что бронзовая пряжка
     На поясе, где заткнут острый нож.
     Старинная пьеса

     Пока Эдуард, охваченный страстной  жаждой  мести -  чувством, которое у
него до  сих  пор  никогда  не проявлялось, -  принимал  меры к  тому, чтобы
держать под  присмотром и покарать предполагаемого  убийцу своего брата, сэр
Пирси Шафтон вел беседу с помощником приора. Отец Евстафий очень внимательно
слушал его, тем  более что  повествование рыцаря  было весьма  запутанным  -
самолюбие заставляло его скрывать или сокращать подробности, а без них никак
нельзя было понять, что в действительности произошло.
     -  Вы  должны  знать,  преподобный отец, - говорил  кавалер, - что  сей
деревенский неуч  осмелился - в присутствии  вашего  почтенного владыки, при
вас  и  при других высокопоставленных и уважаемых персонах, не  говоря уже о
благородной девице Мэри Эвенел, которую  я из самых лучших побуждений именую
своей Скромностью, - нанести мне грубое  оскорбление,  нестерпимое  для моей
чести, особенно ввиду места и времени сей обиды, после чего мой справедливый
гнев превозмог рассудительность, и я оказал ему высокую честь, вызвав его на
поединок, как равного.
     - Но, сэр рыцарь, - возразил помощник приора, - вы намеренно оставляете
в  тени два обстоятельства.  Во-первых, отчего безделка, которую вам показал
Хэлберт,  так глубоко оскорбила вас, как мы  были тому свидетелями? И  затем
объясните,  как мог юноша, видевший вас если не в первый, то во второй раз в
жизни, так хорошо разузнать ваше прошлое, чтобы столь болезненно задеть вас?
     На лице кавалера вспыхнул румянец.
     - С  вашего разрешения, преподобный отец, мы оставим первый вопрос пока
в стороне  ввиду того, что  он  к существу дела  отношения не  имеет; а  что
касается второго вопроса,  то  я  во всеуслышание  заявляю, что знаю сам  не
больше вас и склоняюсь к убеждению, что  противнику моему помогал  не иначе,
как сам сатана, о чем еще будет речь впереди. Итак, сэр... Вчера вечером мое
безмятежное  лицо  ничем не  выдавало  нашего  уговора о  поединке, согласно
обычаю,-принятому  у  нас,   потомков   Марса,  кои  сообщают  своим  чертам
вызывающе-воинственное  выражение  лишь  тогда,  когда  их  рука   ополчится
губительным мечом.
     Я   забавлял  прелестную  Скромность  романсами  и  разными  пустяками,
восхитительными для ее  неискушенного слуха. Встав на заре, я  встретился  с
моим   противником,   который,  надо  сказать   по  справедливости,   будучи
неискушенным поселянином, держал себя так стойко, как я только мог желать...
Теперь о  самом  поединке, высокочтимый  сэр;  он  начался  с того,  что  я,
испытывая,  какова  выдержка  моего  соперника, обрушил  на него  с  десяток
классических  ударов, из которых каждый мог бы проткнуть его  насквозь;  но,
гнушаясь  пользоваться  моим  роковым для  него  превосходством,  я  обуздал
милосердием  свое справедливое  негодование и стал присматриваться,  как  бы
причинить  ему  ранение,  не опасное для  жизни. Но  тут, дорогой  сэр,  он,
подстрекаемый, как я думаю, самим дьяволом,  снова уязвил мою честь,  нанеся
мне  оскорбление,  подобное первому.  Тогда, горя желанием  проучить  его, я
пустил  в  ход эстрамазоне,  но  в  эту минуту поскользнулся... что  следует
считать  не  оплошностью  с  моей  стороны,  никак не  его  превосходством в
искусстве  дуэли,  а, как я  уже сказал,  вмешательством сатаны и  скользкой
травой!..  Короче говоря,  прежде  чем я встал в  должную  позицию, его  меч
очутился у моей  незащищенной груди, так  что, мне кажется, я был  известным
образом  проткнут  насквозь.  Тогда  мой  мальчуган,  безмерно  перепуганный
неожиданной  и   незаслуженной  удачей  в   сем  удивительном  столкновении,
пускается  в бегство, бросив меня одного, и я от потери крови,  растраченной
мною столь безрассудно,  погружаюсь  в  глубокий обморок, а когда прихожу  в
себя, проснувшись как после глубокого сна, я убеждаюсь, что лежу, закутанный
в плащ, у  одной  из  берез, растущих  неподалеку  от  места нашей  схватки.
Ощупываю  свои руки,  ноги  -  и боли  почти  не  чувствую, только  жестокую
слабость. Прикасаюсь рукой к ране - она затянулась и  зажила совершенно, как
вы ее сейчас видели. И вот я встаю и являюсь сюда. Теперь вы знаете все, что
со мной сегодня произошло.
     - Выслушав столь  необычайный рассказ, я могу ответить  только  одно, -
сказал монах,  -  вряд ли сам сэр  Пирси Шафтон ожидает,  что  я ому поверю.
Много тут непостижимого: что это за ссора, причину которой вы скрываете, что
за  рана, полученная  утром,  которая  к  заходу солнца  бесследно заживает,
засыпанная  могила,  в которой никто не  похоронен,  уцелевший побежденный в
добром здравии и  пропавший без вести  победитель. Подобную -несуразицу, сэр
рыцарь, я отказываюсь считать евангельской истиной.
     - Преподобный  отец, - возразил сэр Пирси,  - прежде  всего  прошу  вас
заметить,  что если  я  мирно и  любезно излагаю  вам  свои  объяснения,  за
правдивость   которых   поручился  заранее,  то  делаю  сие  единственно  из
благоговения  перед  саном  вашим и облачением. Заявляю,  что лишь духовному
лицу,  даме  и  законному  государю  моему  склонен  я  что-либо  доказывать
повторными уверениями, - остальных,  кто сомневается, удостаиваю я  убеждать
не  иначе  как  острием  доброго  меча  моего.  Сделав  сие  введение,  могу
прибавить:   ручаюсь  честью  своей  как  дворянин   и  совестью  своей  как
правоверный  католик, что  все события  нынешнего дня  произошли  со мной  в
точности, как я их вам описал.
     - Это звучит убедительно,  сэр рыцарь, - ответил помощник приора,  - но
посудите  сами:  разве  одних  заверений достаточно,  чтобы  заставить людей
поверить  в то, что противно разуму? Позвольте спросить вас, была ли могила,
которую видели у места вашей встречи, уже зарыта, когда начался поединок?
     - Преподобный отец, - воскликнул рыцарь, -  я не утаю от вас решительно
ничего, открою  вам  сокровенные тайники  моей души,  и,  подобно  тому, как
кристальные струн  ручья позволяют  увидеть мельчайшие  камешки  па песчаном
дне, подобно тому...
     - Ради самого неба,  отвечайте напрямик, - перебил его отец Евстафий, -
эта напыщенная болтовня в  серьезном деле только мешает. Когда  вы скрестили
оружие, могила была открыта?
     - Да, отец  мой, -  ответил кавалер, - я это удостоверяю. Подобно тому,
кто удостоверил, что...
     - Довольно, сын мой, воздержитесь от иносказаний и выслушайте меня. Еще
вчера вечером на  том месте никакой могилы не  было. Старый  Мартин случайно
забрел  туда  в  поисках  пропавшей  овцы.  Между тем  на  рассвете, как  вы
утверждаете, могила была  уже готова.  Около  нее произошел поединок, и  вот
появляется только  один из противников. Он залит кровью, но, судя  по всему,
не ранен. - Тут  сэр  Пирси не  удержался от негодующего жеста. - Подождите,
сын мой, еще минуту внимания! Сейчас могила засыпана и покрыта дерном. Можно
сделать только один вывод: там покоится окровавленное тело побежденного.
     -  Быть не может, клянусь  небом! - воскликнул рыцарь. -  Разве что сей
молодчик  сам  себя зарезал и сам  себя закопал в могилу, дабы меня почитали
его убийцей.
     - Не позже, чем  к завтрашнему утру, могила  будет  разрыта,  -  сказал
монах. - Я сам буду при этом присутствовать.
     -  А я заранее протестую против всех улик, которые  могут быть обращены
против  меня в  результате  раскопок, - заявил англичанин. - Настаиваю,  что
содержимое сей могилы, каково бы оно  ни  было,  не имеет ко  мне отношения.
Дьявольское наваждение меня так  неотступно преследует, что почем знать: сам
сатана  может  принять  образ  этого  поселянина,  дабы  ввергнуть,  меня  в
дальнейшие  злоключения. Заявляю вам, святой отец, я неколебимо убежден, что
все терзания, коим я подвергаюсь,  являются проделками нечистой силы. Стоило
мне  попасть в  эту  северную  страну,  где,  как говорят,  всюду  гнездится
колдовство, как я стал встречать вместо благоговейного уважения, к  которому
при  дворе  Фелицианы привык даже со стороны  высочайших особ, -  насмешки и
дерзости  деревенского   олуха!  Меня,  которого  Винченцо  Савиола  называл
проворнейшим и искуснейшим из  всех его учеников, превзошел какой-то пастух,
смыслящий в фехтовании не больше  любого деревенского драчуна. При этом, как
я понимаю, меня с помощью весьма внушительного стоккато  проткнули насквозь,
так  что я сразу потерял  сознание, а опомнившись, не  обнаружил на  себе ни
свежей  раны,  ни  кровоподтека,  а  одежду - всю в целости, за  исключением
персикового камзола,  подбитого  атласом, который я  попросил  бы разыскать,
если только  дьявол, перетаскивая  меня, не обронил его в лесной глуши,  что
было  бы  крайне  обидно,  поскольку  этот редкостный по своей причудливости
камзол я в первый раз надел на придворный праздник в Саутуорке.
     - Сэр рыцарь, - возразил отец Евстафий, - вы опять отклоняетесь от сути
вопроса. То,  о чем  я вас  спрашиваю, имеет значение для  жизни  человека и
может быть  важно для вашей  собственной участи, а вы мне отвечаете какой-то
побасенкой о поношенном камзоле.
     - Поношенном! -  возмутился рыцарь. - Однако! Клянусь  всеми  богами  и
всеми  святыми,  поищите  при  британском  дворе  кавалера  более  изысканно
деликатного  и более  деликатно  изысканного, более  чарующе своеобразного и
более  своеобразно  чарующего,  меняющего  принадлежности  своих  щегольских
нарядов  столь непрерывно,  как  сие  приличествует  общепризнанному светилу
высшего света, и если таковой найдется, я разрешу вам именовать меня холопом
и лжецом.
     Отец  Евстафий  ничего  не  сказал,  но подумал,  что  имеет  основания
сомневаться в правдивости кавалера, рассказавшего ему столь неправдоподобную
историю. Вспомнив, однако, свое собственное загадочное приключение и то, что
случилось с  отцом Филиппом, он решил воздержаться от выводов. Ограничившись
вследствие этого замечанием,  что  все сие, без  сомнения,  весьма  странно,
монах попросил сэра Пирси припомнить,  были ли у пего еще какие-либо причины
подозревать, что существует особый к нему интерес со стороны нечистой силы и
всякой чертовщины.
     - Благочестивый сэр, - ответствовал англичанин, - я еще  не поведал вам
об одном необычайном обстоятельстве, каковое  оставляет  в  тени все прочие:
если бы  я даже не  был осмеян  в споре,  побежден  в бою, ранен и исцелен в
течение нескольких часов, все равно, - это обстоятельство само по себе и без
связи с чем-либо уже  убедило бы меня  в том,  что  я  стал игрушкой в руках
злокозненных  демонов.  Благородный  сэр,  рассказы  о  любви   и   любовных
похождениях не для  вашего слуха, да и не таков сэр Пирси Шафтон, чтобы кому
бы то ни было хвастать  своими успехами у самых избранных и изящных красавиц
при  дворе,  тем  более  что одна  леди  из блистательного  созвездия чести,
веселья и красоты, имени которой  я не открою, удостоила назвать  меня своей
Молчаливостью. И все же истина должна быть провозглашена. Согласно суждениям
при  дворе  и толкам в больших и малых  городах,  сэр  Пирси  Шафтон признан
первым кавалером  своего  времени,  как  непревзойденный в находчивости  при
знакомстве,  в  нежном  и  внимательном   ухаживании,  в   скромности  после
одержанной  победы,  наконец  -  в  благородстве при  расставании. До  такой
степени сумел  он расположить  к себе первых красавиц при дворе, что, затмив
собою и царедворцев в шелковых панталонах и украшенных перьями победителей в
турнирах, он стал высшим образцом  для всех знатных и щедрых юношей. И после
всего этого, преподобный сэр, встретив в этом  заброшенном краю некую особу,
заслуживающую по крови и рождению титула леди,  я, не желая терять навыков в
науке нежной страсти и  проявляя  преданность  всему женскому полу, согласно
данной  когда-то  клятве, осыпал  стрелами  комплиментов  эту  Мэри  Эвенел,
называя  ее моей Скромностью, и не щадил других  изящных и ловко придуманных
любезностей, руководствуясь при  этом более своей снисходительностью, нежели
достоинствами  сей  девицы,  подобно  малолетнему   охотнику,  который,  при
отсутствии стоящей дичи, будет стрелять и в ворону и в сороку.
     - Мэри Эвенел, без сомнения, ценит ваше внимание, - сказал монах,  - но
с  какой  целью распространяетесь  вы  о  своем легкомысленном  поведении  в
прошлом и ныне?
     - Ах, для того,  - воскликнул  рыцарь, - чтобы с  очевидностью доказать
вам, что кого-то из нас околдовали: или мою скромность, или меня! Подумайте,
вместо того  чтобы  отвечать на  мое  приветствие вежливым поклоном, на  мой
многозначительный  взгляд  -  сдержанной  улыбкой, на  мой  уход - затаенным
вздохом,  чем,   клянусь,   вознаграждали   мое  скромное  поклонение  самые
знаменитые  танцовщицы  и надменнейшие красавицы  при дворе Фелицианы.  Мэри
Эвенел  обращается со  мной так небрежно  и так холодно, как будто перед ней
какой-то неуклюжий простофиля  с этих мрачных  гор.  Даже  сегодня,  когда я
опустился у  ее  ног  на  колени,  чтобы  привести  ее  в чувство крепчайшей
эссенцией,  изготовленной самыми очаровательными руками при дворе Фелицианы,
она  отстранила  меня  взглядом,  в  котором  ясно сквозило  отвращение,  и,
кажется,  вдобавок  оттолкнула  ногой,  дабы  я  поскорее  убирался   прочь.
Согласитесь,   преподобный    отец,   что   такие   происшествия    странны,
противоестественны и даже зловещи; они противоречат обычному течению жизни и
объясняются лишь  колдовством  и  наваждением. А теперь,  представив  вашему
преподобию полное, правдивое  и безыскусственное  изложение всего,  что  мне
известно, оставляю вашей мудрости разрешить то, что в сей загадке разрешимо,
сам же я намереваюсь с первым лучом рассвета направиться в Эдинбург.
     - Сожалею, что должен воспрепятствовать вашим намерениям, сэр рыцарь, -
возразил монах. - Это желание ваше едва ли осуществимо.
     - Как  так,  преподобный отец! - воскликнул  рыцарь в изумлении. - Если
ваше  замечание  относится к  моему отъезду, извольте знать,  что он  должен
состояться, потому что я так решил.
     - Сэр рыцарь, - повторил помощник приора,  - я  должен  еще раз указать
вам, что это невозможно без соизволения лорда-аббата.
     - Уважаемый сэр, - горделиво отчеканил рыцарь, - я выражаю лорду-аббату
свою сердечную и благодарную признательность,  но позволю себе заметить, что
для решения данного вопроса не требуется  ничьего  соизволения, кроме  моего
собственного.
     - Извините  меня,  -  сказал отец Евстафий,  -  именно в  этом  вопросе
лорд-аббат имеет решающий голос. Щеки кавалера зарделись.
     - Меня изумляют речи вашего преподобия, - промолвил он. - Неужели из-за
предполагаемой  смерти ничтожного  буяна-грубияна вы  решитесь посягнуть  на
свободу дворянина из рода Пирси?
     -  Сэр рыцарь,  - вежливо возразил  помощник приора, -  ваша знаменитая
родословная и ваш пламенный гнев равно бессильны помочь вам в этом деле.  Не
должно искать убежища на шотландской земле, а получив  его, лить шотландскую
кровь, как воду.
     - Повторяю вам еще раз, - воскликнул  кавалер, -  что тут  была пролита
только моя собственная кровь!
     - Это  надо еще доказать, - ответил  монах.  - Мы,  члены общины святой
Марии в Кеннаквайре, не имеем обыкновения принимать волшебные сказки в обмен
на жизнь наших вассалов.
     - А  мы, члены рода Пирси, - воскликнул Шафтон,--не терпим ни угроз, ни
насилия. Заявляю, что завтра я еду, будь что будет.
     - А я, - с той же решительностью произнес отец Евстафий, - заявляю, что
не позволю в