даже самого ничтожного из своих приверженцев.
     Когда  Мерри  подошел  ближе,  величавая осанка графа, как и  следовало
ожидать,  ошеломила  юношу  из  далекого  захолустья.  Повелительный  облик,
одухотворенное лицо, выражение  которого говорило о глубоких  и значительных
мыслях,  бросающееся в  глаза сходство графа  с  длинным  рядом  шотландских
королей, -  все  это,  сливаясь, создавало образ,  внушавший благоговение  и
трепет.  Одеждой  граф  мало  отличался от окружавших его знатных  вельмож и
баронов. Вместо кирасы на нем был кожаный колет, богато расшитый шелками, на
шее висела  массивная  золотая цепь с медальоном, черный бархатный берет был
украшен маленьким пером и  нитью прекрасного крупного  жемчуга; у пояса, как
неразлучный спутник  его  правой руки, висел длинный  тяжелый меч. Золоченые
шпоры на сапогах как нельзя лучше дополняли его экипировку.
     - Это письмо от почтенного проповедника божьего слова Генри Уордена, не
так ли, молодой человек? - спросил Мерри. Хэлберт подтвердил, что это именно
так.  - И он пишет нам,  по-видимому  находясь  в  бедственном  положении, о
котором  вы можете  сообщить некоторые подробности. Прошу вас, скажите  нам,
что с ним.
     Хэлберт  Глендининг в некотором смущении стал описывать обстоятельства,
при которых  проповедник был  заключен в  темницу. Когда он дошел до спора о
"браке через соединение рук", Хэлберта  поразило выражение гнева и досады на
лице Мерри; не понимая причины, но чувствуя, что он говорит невпопад, юноша,
вопреки благоразумию и этикету, просто-напросто замолчал.
     -  Что с этим дуралеем случилось? - воскликнул граф,  насупив рыжеватые
брови  и сверкая  разгневанным  взором.  - Ты, видно, не  научился  говорить
правду без запинки.
     - Прошу прощения, -  ответил Хэлберт,  найдя удачное объяснение, -  мне
еще никогда не случалось говорить в таком обществе.
     -  Кажется, он действительно скромный молодой человек, -  сказал Мерри,
обращаясь к ближайшему из своей свиты, - а в борьбе за правое дело, пожалуй,
устоит и  против друга и против врага. Продолжай, друг мой, выкладывай смело
все подряд.
     Хэлберт  рассказал  о  ссоре Джулиана  Эвенела с  проповедником; Мерри,
покусывая губы,  заставил  себя  слушать его  отчет с полнейшим равнодушием.
Сначала он даже как будто стал на сторону барона.
     -  У Генри Уордена усердие не по разуму, - рассудил он, - и  божеский и
человеческий закон иногда покровительствует некоторым любовным связям,  даже
если  формально они  незаконны,  и  дети в  таких случаях  не лишаются права
наследования.
     Произнеся эту фразу с  ударением, как некую декларацию, он  внимательно
всмотрелся в лица тех немногих приближенных, которые присутствовали при этой
беседе. Почти все согласились, говоря, что "тут возражений  быть не  может",
но  один  или  двое молча потупили  взоры.  Затем  Мерри  снова повернулся к
Глендинингу  и   велел   ему  продолжать   рассказ,  не  пропуская   никаких
подробностей. Когда  юноша упомянул о том, как сурово Джулиан оттолкнул свою
любовницу,  Мерри тяжело перевел дух, стиснул зубы  и схватился  за  рукоять
кинжала. Еще раз окинув взглядом всех  окружающих, к которым  присоединились
два-три  реформатских  проповедника, он  молча подавил свою ярость  и  снова
приказал Хэлберту вернуться  к  повествованию. Когда он услышал, как Уордена
тащили в каземат, граф, казалось, нашел  возможность дать волю своему гневу,
не сомневаясь в сочувствии и одобрении всех, кто его окружал.
     -  Вы,  пэры и благородные джентльмены  Шотландии, будьте судьями между
мною и этим  Джулианом Эвенелом, - воскликнул он. - Судите его за то, что он
нарушил  свое собственное слово  и пренебрег моей охранной грамотой.  Будьте
судьями и вы, благочестивые братья: этот человек поднял руку на проповедника
евангелия и может продать его кровь почитателям антихриста.
     - Да погибнет он смертью предателей,  - решили бароны,  - и пусть палач
проткнет его язык раскаленным железом за клятвопреступление.
     - Да подвергнется он участи жрецов Ваала, - закричали проповедники, - и
пусть пепел его будет брошен в Тофет!
     Улыбка, с которой Мерри слушал волю своих приближенных, показывала, что
ему  не терпится поскорее расправиться  с ослушником;  однако  возможно, что
мрачная усмешка, пробегавшая по его загорелому лицу и  надменным губам, была
отчасти  вызвана жестокостью  Джулиана по отношению к  его  подруге,  судьба
которой  напоминала   графу   судьбу  его   матери.  Когда  Хэлберт   кончил
рассказывать, Мерри заговорил с ним очень милостиво.
     - Какой смелый и привлекательный  юноша, - сказал он  окружающим.  - Из
такого теста должны быть люди в наше бурное время, - чтоб  характер человека
чувствовался сразу! Хочу узнать этого юношу поближе.
     Он стал подробнее расспрашивать Хэлберта об укреплениях замка Эвенелов,
о  численности  войск барона, о  том,  кто  является  ближайшим  наследником
Джулиана;  тут  Хэлберту  пришлось  рассказать  грустную  историю жизни Мэри
Эвенел, и его невольное смущение не ускользнуло от Мерри.
     - Вот ты какой, Джулиан Эвенел! - воскликнул граф. - Раззадориваешь мой
гаев, вместо того чтобы умолять меня о снисхождении! Я знал Уолтера Эвенела,
отца этой  девушки,  -  это был настоящий шотландец  и  хороший солдат. Наша
сестра, королева, должна восстановить  его дочь в правах, и если ей  вернуть
отцовские  владения,   она   будет  подходящей  невестой  для  какого-нибудь
смельчака, который  нам  больше  по  сердцу, чем изменник Джулиан,  - Затем,
взглянув  на  юношу,  он спросил:  - А  ты,  молодой  человек,  благородного
происхождения?
     Неуверенным   и  прерывающимся   голосом  начал   Хэлберт   перечислять
притязания Глендинингов на отдаленное родство  с древним родом Глендонуайнов
из Гэллоуэя, но граф с улыбкой перебил его:
     -  Нет, нет, предоставим эти генеалогии бардам и герольдам. В наши  дни
судьбу человека решают не его предки, а его подвиги. Сияющий свет Реформации
блистает  одинаково и над принцем  и над  крестьянином, и  крестьянин  может
прославиться наравне  с  принцем,  доблестно сражаясь за  новое  вероучение.
Увлекательно наше  время: со  стойким сердцем  и  сильной рукой каждый может
невозбранно  достичь высоких  ступеней. Но скажи мне откровенно,  отчего  ты
покинул родительский дом?
     Хэлберт  Глендининг  без  утайки  рассказал  о  своем поединке с  Пирси
Шафтаном и о его предполагаемой смерти.
     - Клянусь моей правой рукой, - воскликнул Мерри, - ты дерзкий ястребок,
если,  едва оперившись, уже стал мериться силами с таким коршуном, как Пирси
Шафтон.  Королева  Елизавета  подарила  бы  свою перчатку,  набитую золотыми
монетами,  за известие о том, что  этот щеголь-заговорщик засыпан землей. Не
так ли, Мортон?
     - Клянусь, что  так,  -  ответил Мортон, -  но прибавьте, что в  глазах
королевы ее  перчатка дороже золота. Пограничные жители вроде  этого молодца
вряд ли с ней согласятся.
     - А как нам поступить с этим юным убийцей? - спросил граф. - Что скажут
наши проповедники!
     -  А вы напомните  им  про Моисея и  Ванею, - ответил  Мортон. -  Одним
египтянином стало меньше, вот и все.
     -  Пусть так,  -  согласился,  смеясь,  Мерри.  -  Зароем  в песок этот
рассказ, подобно тому  как пророк засыпал песком  тело  убитого. Я  не дам в
обиду  этого храбреца. Ты  будешь в нашей свите, Глендининг, - так, кажется,
тебя  зовут? Назначаем  тебя нашим  оруженосцем. Начальник  обоза  даст тебе
одежду и оружие.
     В  продолжение  этого похода  Мерри несколько раз  испытывал  отвагу  и
находчивость Глендининга  и  так  уверовал в  его  мужественность,  что все,
знающие графа, стали считать юношу любимцем  фортуны. Ему оставалось сделать
только один шаг, чтобы окончательно утвердиться в доверии и милости Мерри, -
надо было отречься от католической религии. Проповедники Реформации, которые
сопровождали Мерри и  создавали ему доброе  имя в народе, без труда обратили
Хэлберта в свою веру, так  как он  с  самого  раннего детства  не чувствовал
большого влечения к католицизму и был готов  прислушаться к  более  разумным
религиозным  взглядам. Став единоверцем своего начальника,  Хэлберт приобрел
его полное расположение и  безотлучно  находился при нем во время пребывания
графа на  западе  Шотландии;  из-за  упорства противников  Мерри  этот поход
затягивался со дня на день и из недели в неделю.


     Глава XXXVI

     Был в ущелье грохот битвы
     Еле слышен нам вдали:
     Впереди - война и ужас,
     Кровь и смерть за ними шли.
     Пенроуз

     Была уже  поздняя осень, когда граф Мортон  однажды  поутру, без  зова,
вошел в приемную Мерри, где дежурил Хэлберт Глендининг.
     - Доложите обо мне графу, Хэлберт, - сказал Мор-тон, -  у меня есть для
него новости  из  Тевиотденла,  -  для  вас,  впрочем,  тоже,  Глендининг...
Новости, новости, милорд! - закричал он нетерпеливо у  самой двери в спальню
графа. - Выходите же поскорее!
     Мерри  вышел,  поздоровался  со   своим  соратником  и  с  любопытством
осведомился о новостях.
     - Ко мне  прибыл с юга надежный друг, - сказал Мор-тон. - Он заезжал  в
монастырь святой Марии и привез важные сведения.
     -  Что  за сведения,  -  спросил Мерри,  - и  можно ли  доверять  этому
человеку?
     -  За его преданность я ручаюсь головой, -  ответил Мортон. - Желал  бы
всем, кто окружает вашу светлость, заслужить такой отзыв.
     - Кого и в чем вы хотите упрекнуть? - поинтересовался Мерри.
     -  Хочу  сказать,  что  египтянин,  убитый  шотландским  Моисеем, вашим
преданным Хэлбертом Глендинингом, оказывается, воскрес, процветает, как ни в
чем  не  бывало,  веселый  и  нарядный  в   этом  тевиотдейлском  Гошене,  в
Кеннаквайрской обители.
     - Что это значит, милорд? - удивился Мерри.
     - А то, что ваш  новый  оруженосец сочинил  сказку. Пирси Шафтон цел  и
невредим, и вот вам доказательство - этого болтунишку, говорят, удерживает в
аббатстве  любовь  к  какой-то  дочери мельника,  которая в  мужском  наряде
скиталась с ним по Шотландии.
     - Глендининг, -  обратился к нему  граф, сурово нахмурившись, - неужели
ты осмелился добиваться моего доверия заведомой ложью?
     - Милорд, я неспособен на ложь, - сказал Хэлберт. - Я поперхнулся бы на
первом лживом слове, я не солгал бы даже ради того, чтобы спасти свою жизнь.
Смотрите, этот меч моего  отца пронзил тело Пирси Шафтона. Острие меча вышло
со спины,  рукоять уперлась в грудь. Вот так же  глубоко вонзится этот меч в
грудь каждого, кто посмеет обвинять меня во лжи.
     -  Мальчишка!  Ты  возвышаешь  голос,  говоря с  дворянином! - вскричал
Мортон.
     -  Замолчи,  Хэлберт! - приказал  Мерри.  -  И  вы,  милорд  Мортон, не
торопитесь осуждать его. Он говорит правду - это написано на его лице.
     -  Желаю вам,  чтобы содержание  рукописи соответствовало  заглавию,  -
возразил Мортон, мало кому веривший на слово. - Остерегайтесь, милорд! Из-за
чрезмерной доверчивости вы когда-нибудь лишитесь жизни.
     -   А   вы,    Мортон,   лишитесь   ваших   друзей   из-за   чрезмерной
подозрительности, - ответил Мерри. - Довольно об этом. Еще какие новости?
     - Сэр Джон  Фостер,  - сказал  Мортон, - готовится послать  в Шотландию
отряд с приказанием опустошить обитель святой Марии...
     - Как, в мое отсутствие, без  моего  разрешения?  - воскликнул  граф. -
Неужто он обезумел, неужто вторгнется как враг во владения королевы?
     - Фостер действует по именному приказу Елизавет ты, - продолжал Мортон,
- а с  этими  приказами, вы  знаете, шутки  плохи. Этот поход  был, впрочем,
задуман давно и  несколько раз откладывался, пока  мы с вами  были здесь, но
слух о нем  произвел большой переполох в Кеннаквайре. Старый аббат Бонифаций
отказался от должности, и как вы думаете, кого выбрали на его место?
     - Уверен, что никого, - сказал Мерри, - они не посмеют избирать аббата,
не узнав волю королевы и не посоветовавшись со мной.
     Мортон пожал плечами.
     -  Выбрали  ученика  старого кардинала Битона,  самого  близкого  друга
нашего неутомимого  сентэндрюского примаса, коварного и решительного монаха.
Из  помощника приора в аббатстве Евстафий стал лордом-аббатом, и, по примеру
папы  Юлия Второго, он  набирает людей, обучает их военному делу и готовится
дать отпор Фостеру, если тот нагрянет.
     - Это  побоище надо предотвратить, - поспешно перебил его Мерри. -  Кто
бы ни вышел победителем,  для нас  такая  схватка может  стать роковой.  Кто
командует войском аббата?
     - Не кто иной, как  наш преданный старый друг Джулиан Эвенел, - ответил
Мортон.
     - Глендининг,  немедленно  трубите поход! - приказал Мерри. - Все,  кто
нам предан, - в седло без промедления! Да, милорд, перед нами роковой выбор.
Если мы  присоединимся к  нашим  английским  друзьям,  вся  Шотландия  будет
поносить  нас.  Даже  дряхлые  старухи   накинутся  со   своими  прялками  и
веретенами,  самые камни мостовой  поднимутся и не дадут нам проходу. Мы  не
можем примкнуть к столь позорному делу. Доверие сестры мне и без того трудно
сохранить, а после такого поступка  она совсем от меня  отвернется. С другой
стороны,  если мы  окажем  сопротивление  начальнику  английской пограничной
стражи, Елизавета  обвинит  нас в  покровительстве  ее  врагам  и  в  других
преступлениях и мы лишимся ее поддержки,
     - Этот дракон в юбке - наш главный  козырь в игре, - сказал Мортон. - И
все-таки я не  желал бы безучастно смотреть, как английские клинки вонзаются
в шотландские  тела.  Может быть, нам замешкаться в пути,  делать  небольшие
переходы, будто мы жалеем лошадей? И пусть там аббат  и  солдат  наскакивают
друг  на  друга, как бешеная собака  на  быка.  Кто нас  осудит  за то,  что
случилось, когда мы были бог знает как далеко?
     - Все нас  осудят, Джеймс Дуглас, - возразил Мерри, - мы наживем врагов
и тут и там. Лучше как можно скорее примчаться на место и сделать все, что в
наших силах,  чтобы сохранить мир. Как жаль, что Пирси Шафтон не сломал себе
шею на  самом  высоком нортумберлендском  утесе,  прежде чем  он появился  в
Шотландии на своей кобыле. Сколько суматохи из-за этого хлыща,  и еще  может
вспыхнуть междоусобная война.
     -  Если бы  нас уведомили вовремя, - сказал Дуглас, - мы подстерегли бы
его  на границе.  Мало ли  головорезов,  которые навсегда избавили бы нас от
него,  взяв  за  труды  только  его  шпоры.  А  теперь,  Джеймс  Стюарт, как
говорится,  ногу  в  стремя!  Я  слышу,  труба  зовет.  Посмотрим, чей  конь
выносливее.
     Человек  триста  хорошо  вооруженных  всадников сопровождали этих  двух
могущественных  баронов, которые сначала направились  в  графство Дамфриз, а
оттуда  на восток,  в  Тевиотдейл. Из-за  стремительной  скачки значительная
часть  лошадей, как Мортон и  предсказывал, выбыла из  строя, так что отряд,
приближаясь к месту назначения, насчитывал не более двухсот всадников, да  и
те в большинстве добирались на измученных конях.
     В пути их то развлекали, то тревожили  разноречивые слухи о продвижении
английских  войск и о сопротивлении, какое мог оказать аббат. Когда они были
уже в шести-семи милях от  монастыря  святой Марии, им навстречу примчался в
сопровождении нескольких слуг один из местных лэрдов, которого вызвал Мерри,
зная, что на  его сведения можно  положиться.  "Их лица пылали от  скачки  и
шпоры алели в крови".
     По  словам этого лэрда, сэр Джон Фостер много раз назначал и столько же
раз откладывал нападение на монастырь, но известие, что Пирси Шафтон открыто
пребывает  в  аббатстве, его так  возмутило,  что  он решил  незамедлительно
выполнить приказ королевы,  предписавшей ему во что бы то ни стало захватить
мятежного эвфуиста,
     Благодаря своей неутомимой энергии аббат собрал войско,  по численности
почти  равное  английскому отряду,  но гораздо менее опытное в военном деле.
Этим войском командовал Джулиан Эвенел, и предполагалось, что бой произойдет
на берегах речки, окаймляющей монастырские владения.
     - Кто знает это место? - спросил Мерри.
     - Я, милорд, - вызвался Глендининг.
     - Хорошо,  отбери  человек двадцать, у кого  кони покрепче, -  приказал
граф, -  и скачите туда  что есть силы. Объявите, что  я следую  за вами  по
пятам,  веду сильное войско  и беспощадно изрублю в куски  того,  кто первый
начнет бой. Дэвидсон,  - обратился он к лэрду, прискакавшему с известиями, -
ты будешь моим проводником. За дело, Глендининг! Скажи Фостеру,  что  я  его
заклинаю: если он  дорожит своим положением при дворе, пусть предоставит мне
распутать это дело. Скажи аббату, что я сожгу монастырь вместе с ним  самим,
если он нанесет  хоть  один удар  до моего прибытия.  А этому  псу, Джулиану
Эвенелу, передай, что мы с ним еще не расквитались по одному счету;  если же
он вздумает  открыть  новый  счет, я насажу  его голову на  верхушку  самого
высокого монастырского шпиля. Теперь живо! Шпор и лошадей не жалеть!
     -  Ваше  приказание будет выполнено, милорд,  -  сказал  Глендининг  и,
отобрав воинов, скакуны которых были  в лучшем состоянии,  пустился с ними в
путь  со  всей  скоростью,  на  которую были  способны кони. Холмы  и овраги
замелькали под копытами скакунов.
     Всадники не проехали еще и полпути,  как им начали попадаться беглецы с
поля сражения, и стало  ясно, что битва началась. Двое верховых поддерживали
в  седле третьего - это был  их старший брат, раненный стрелой  навылет. Все
они  были  вассалами  монастыря, и  Хэлберт,  окликнув  их  по именам,  стал
расспрашивать о ходе боя, но в эту минуту, как  ни старались братья удержать
раненого в седле, он упал, и двое младших соскочили с лошадей, чтобы принять
последний вздох старшего.  Люди в таком  состоянии не  могут быть источником
надежных сведений, и Глендининг со своим  отрядом поспешил  дальше;  тревога
его возрастала при  виде  мчавшихся врассыпную  всадников  с крестом святого
Андрея на шлемах и латах, - видимо, они без оглядки бежали с  поля сражения.
Большинство   беглецов,  завидя   на   дороге  сплоченный   отряд  конников,
сворачивали налево или направо,  держась на таком расстоянии, что заговорить
с  ними  было невозможно. Другие, совсем растерявшись  от страха, продолжали
скакать  посреди дороги,  неистово  пришпоривая лошадей; отвечая  на  окрики
бессмысленным взглядом,  они  неслись,  бросив  поводья  и не делая  попытки
остановиться. Хэлберт знал многих в лицо и, судя по их состоянию,  больше не
сомневался  в  том,  что вассалы обители святой Марии наголову разбиты.  Его
охватила невыразимая тревога о  судьбе Эдуарда, который, несомненно,  должен
был  участвовать  в битве.  Пришпорив  своего  коня,  он  помчался  с  такой
быстротой,  что только  пять-шесть спутников могли за  ним угнаться, и скоро
добрался до холма, у  подножия которого, в полукруглом изгибе  речки, лежала
равнина, ставшая полем брани.
     Его глазам представилось печальное зрелище. Говоря словами поэта, война
и ужас пронеслись над полем, оставив за собой только страдание и смерть. Бой
велся с  ожесточением, как  это  всегда  бывает в стычках между пограничными
отрядами,  когда  исконная  вражда  и  взаимные  обиды  воодушевляют   обоих
противников на  упорную  борьбу. Ближе к  середине поля лежали тела  воинов,
павших  в  рукопашной  схватке  с неприятелем.  Неумолимая ненависть, гнев и
презрение застыли  на их  суровых  лицах,  окоченелые руки  еще держались за
рукояти сломанных мечей или тщетно порывались  вытащить из раны смертоносную
стрелу. Потеряв  доблесть, только  что проявленную  в бою, некоторые раненые
взывали  о  помощи,  в  отчаянии  просили  воды, а  другие  коснеющим языком
лепетали слова полузабытой  молитвы, в которую  никогда но вдумывались, даже
когда ее  учили наизусть. Не  уверенный в том, что ему надо сейчас делать по
долгу службы,  Хэлберт стал объезжать  равнину, думая, не увидит ли он среди
убитых и раненых своего брата Эдуарда. Англичане ему не препятствов