знакомец преспокойно охватил руками колени Милы, и, чтобы не  упасть,
ей пришлось опереться на его плечо.
     - Пустите меня, - сказала она  испуганно  и  рассерженно,  -  не  то  я
кликну на помощь. Мне некогда любезничать  с  вами,  и  я  не  из  тех,  что
балуются с первым встречным. Пустите меня, говорят вам, не то я закричу.
     - Мила, - сказал незнакомец, откидывая капюшон, - я для вас не  "первый
встречный", хотя наше знакомство не  из  давних.  Нас  связывают  отношения,
которые разорвать не в вашей власти и признать которые -  ваш  долг.  Жизнь,
состояние и честь тех, кто вам дороже  всего  на  свете,  зависят  от  моего
рвения и моей преданности. Мне надо поговорить с вами. Подайте  мне  кувшин,
чтобы никто, случайно увидев нас, не нашел бы ничего странного  в  том,  что
вы задержались здесь со мной ненадолго.
     Мила узнала таинственного ночного гостя, и ее невольно  охватил  страх,
к которому примешивалась и некоторая доля преклонения.  Скажем  прямо:  Мила
была женщиной, и при ее вкусе ко всему изысканному,  при  ее  мечтательности
красота, молодость, смелый взгляд и вкрадчивый голос Пиччинино оказывали  на
нее свое тайное влияние.
     - Синьор, - заговорила девушка (она невольно принимала его за  человека
знатного, лишь переряженного в чужую одежду), -  синьор,  я  сделаю  как  вы
хотите, но не задерживайте меня силой и  говорите  скорее,  потому  что  это
небезопасно и для вас и для меня.
     Она подала ему кувшин, и разбойник не  спеша  стал  пить.  Не  отпуская
обнаженной руки девушки и любуясь ее красотой, он нажимал на эту руку  и  по
мере того, как утолял свою притворную или настоящую  жажду,  заставлял  Милу
постепенно наклонять к нему кувшин.
     - А теперь, Мила, - сказал  он,  прикрывая  лицо,  на  которое  дал  ей
вдоволь наглядеться, - теперь слушайте! Тот монах, что  напугал  вас  вчера,
явится сюда, едва ваш брат и отец уйдут из дома. Они сегодня должны  обедать
у  маркиза  Ла-Серра.  Не  старайтесь  удерживать  их,  наоборот,  если  они
останутся дома, если увидят этого монаха, если  они  захотят  прогнать  его,
это поведет к большой беде, и я буду не в силах помешать этому. Если  же  вы
будете благоразумны и захотите помочь вашей семье, вы постараетесь  избежать
опасности и не позволите монаху показаться у  вас  в  доме.  Приходите  сюда
будто бы со стиркой: я уверен, перед тем как пойти к  вам,  он  будет  долго
слоняться вокруг и попытается подстеречь вас  здесь,  потому  что  во  дворе
побоится наткнуться на ваших соседей. Будьте покойны - он трус и среди  бела
дня не посмеет применить силу из страха огласки. Он снова начнет твердить  о
своей низкой страсти. Оборвите его сразу, но притворитесь, будто  переменили
свое мнение о нем. Велите ему  отойти,  потому-де  что  за  вами  следят,  и
назначьте ему свидание на двадцать часов*. Место я  вам  укажу,  вы  придете
туда одна и часом раньше срока. Я там буду. Так что в этом для вас не  будет
ничего опасного. Я разделаюсь с монахом,  и  вы  никогда  о  нем  больше  не
услышите. Вы  будете  избавлены  от  гнусного  преследователя,  над  княжной
Агатой перестанет висеть угроза бесчестия от подлой клеветы  и  вашему  отцу
не придется больше постоянно опасаться тюрьмы,  а  вашему  брату  -  кинжала
убийцы.
     ______________
     * То есть за четыре часа до заката. (Прим. автора.)

     - Боже мой! Боже мой! -  воскликнула  Мила,  задыхаясь  от  волнений  и
ужаса. - Значит, этот человек  так  ненавидит  нас  и  может  причинить  нам
столько зла? Значит, этот человек сам аббат Нинфо?
     - Говорите тише, девушка, и пусть никто из окружающих  вас  не  услышит
сегодня этого проклятого имени, держитесь  спокойно  и  делайте  вид,  будто
ничего не знаете и ничего не собираетесь предпринимать. Если  вы  промолвите
об этом хоть полслова  кому  бы  то  ни  было,  вам  помешают  спасти  ваших
близких. Вам скажут, чтобы вы не верили мне, потому что они сами не верят  в
ваше благоразумие и решимость. Кто  знает,  а  вдруг  меня  посчитают  вашим
врагом? За себя я не боюсь, но я боюсь, как бы мои друзья не  погубили  себя
по своей нерешительности. Вы одна можете  спасти  их,  Мила;  хотите  ли  вы
сделать это?
     - Да, хочу, - отвечала она, - но что будет со мной,  если  вы  обманете
меня? Если вы не придете на условное место?
     - Ты, значит, не знаешь, кто я?
     - Нет, не знаю. Никто не хотел рассказывать мне этого.
     - Тогда посмотри на меня еще раз, попробуй хорошенько вглядеться в  мое
лицо, и ты поймешь меня лучше, чем все те, кто стал  бы  говорить  тебе  обо
мне.
     Пиччинино откинул капюшон и сумел придать своему красивому  лицу  такое
успокоительное выражение, выражение такой сердечности и мягкости,  что  Мила
в своей невинности сразу подчинилась страшному обаянию этого человека.
     - Мне кажется, - вспыхнув, сказала она, - вы  добры  и  справедливы,  и
если в вас и сидит дьявол, то, вероятно, он обрядился ангелом.
     Пиччинино  опустил  капюшон,   чтобы   скрыть   удовольствие,   которое
доставило ему это простодушное признание из прекраснейших в мире уст.
     - Ну вот, и следуй этому чувству, -  сказал  он,  -  подчиняйся  только
тому, что велит твое сердце. Надо тебе знать к тому же,  что  твой  дядя  из
монастыря Бель-Пассо воспитал меня как своего сына, а любимая  тобою  княжна
Агата доверила мне и свое состояние и свою честь. Не будь она женщиной,  так
сказать, слишком  щепетильной,  она  сама  бы  назначила  аббату  Нинфо  это
свидание, без которого нам не обойтись.
     - Но ведь я тоже женщина, - сказала  Мила,  -  и  мне  страшно.  Почему
нельзя обойтись без этого свидания?
     - Разве ты не знаешь, что мне  надо  похитить  аббата  Нинфо?  Как  мне
захватить его посреди Катании или у  ворот  виллы  Фикарацци?  Не  лучше  ли
заставить его выйти из своего логова и заманить в ловушку? Его  злая  судьба
сама захотела, чтобы он загорелся к тебе безумной любовью.
     - Ах, не произносите слово  "любовь",  говоря  об  этом  человеке!  Мне
омерзительно слушать. И вы  хотите,  чтобы  я  притворилась,  будто  он  мне
приятен! Я умру от стыда и отвращения.
     - Прощай, Мила! - сказал разбойник, делая вид, что собирается  уйти.  -
Я вижу, ты в самом деле  женщина,  как  и  все  прочие,  существо  слабое  и
пустое. Я вижу, ты думаешь только о себе, и тебе нет никакого дела до  того,
что самые близкие и священные для тебя люди будут опозорены и погублены.
     - Ну нет, я не такова! - гордо возразила она. - Я отдам жизнь  за  них,
а что до моей чести, то я сумею умереть, прежде чем посягнут на нее.
     - В добрый час, храбрая девушка! Вот  речи,  достойные  племянницы  фра
Анджело. Впрочем, сама видишь, я совершенно спокоен за  тебя.  Я  знаю,  что
тебе никакая опасность не грозит.
     - Значит, она угрожает вам, синьор?  Если  вы  погибнете,  кто  защитит
меня от монаха?
     - Удар кинжала! И вовсе не в твою прекрасную грудь, как  ты  грозишься,
мой ангел, но в горло той поганой скотине, что недостойна погибнуть от  руки
женщины. Впрочем, до этого не дойдет.
     - Где мне надо назначить свидание?
     - В Николози, в доме Кармело Томабене, садовника. Ты  скажешь,  что  он
тебе родня и друг; добавишь, что он в отъезде, но что у тебя есть  ключи  от
дома. Там большой огороженный сад, и в  него  можно  войти  незаметно,  если
пройти через ущелье, где крест Дестаторе. Ты все запомнила?
     - Прекрасно запомнила. И он придет?
     - Он придет туда непременно, не подозревая, что этот Томабене  накрепко
связан с неким Пиччинино, которого считают  главарем  разбойничьей  шайки  и
которому аббат вчера предлагал княжеское состояние, за  то,  чтобы  похитить
твоего брата и убить его в случае нужды.
     - Святая мадонна, помилуй меня! Пиччинино! Я слышала  рассказы  о  нем,
это страшный человек. Он придет с вами? Я умру со страха, увидев его.
     - И притом, - сказал разбойник, с  радостью  обнаружив,  что  Миле  был
совсем неведом настоящий ход событий, - и притом,  бьюсь  об  заклад,  тебе,
как всем здешним девушкам, до смерти хочется увидеть его?
     - Мне  было  бы  любопытно  его  увидеть  -  ведь  говорят,  он  ужасно
безобразный! Но я ни за что не хочу, чтобы он увидел меня.
     - Будь покойна, у этого садовника в Николози никого не будет, только  я
один. А меня ты тоже боишься, девочка? Очень я  страшен  с  виду?  Похож  на
злодея?
     - По правде сказать - вовсе нет. Но почему же  мне  надо  идти  на  это
свидание? Может быть, достаточно отправить  туда  аббата...  то  есть  этого
монаха?
     - Он недоверчив, как все  преступники.  Он  не  войдет  в  сад  Кармело
Томабене, если не увидит тебя там одну. Придя за час до назначенного  срока,
ты не рискуешь встретиться с ним на дороге. Впрочем, иди  через  Бель-Пассо,
ты эту дорогу, наверное, знаешь лучше, чем ту, другую. Была ты  когда-нибудь
в Николози?
     - Никогда, синьор. А это далеко?
     - Слишком далеко для твоих маленьких ножек, Мила, но ты  умеешь  ездить
на муле?
     - О да, разумеется.
     - Позади  дверца  Пальмароза  тебя  будет  ждать  надежная  и   смирная
кобылка, тебе ее передаст  мальчик  с  белой  розой  вместо  пароля.  Закинь
уздечку на шею этой дебрей скотинке  и  спокойно  пусти  ее  быстрым  шагом.
Получаса не прейдет, и она без ошибки доставит тебя к моей  двери,  ни  разу
не споткнувшись, как бы ни показалась страшна тебе самой та дорога,  которую
ей заблагорассудится выбрать. Ты не побоишься, Мила?
     - А если мне встретится аббат?
     - Подхлестни мою Бьянку - тебя никто не догонит, будь покойна.
     - Но раз это неподалеку от Бель-Пассо,  разрешите  мне  попросить  дядю
проводить меня.
     - Нет, нет! Твой дядя занят в другом месте по тому же самому  делу.  Не
если ты предупредишь  его,  он  захочет  сопровождать  тебя;  если  он  тебя
увидит, то отправится с тобою, и все, что мы затеяли, пойдет прахом.  Больше
я ничего не могу сказать  тебе  -  мне  некогда.  Кажется,  тебя  зовут.  Ты
колеблешься? Значит, ты отказываешься?
     - Я не колеблюсь, я пойду туда! Синьор, вы верите в бога?
     Наивный и неожиданный вопрос заставил Пиччинино побледнеть и  в  то  же
время вызвал у него улыбку.
     - Почему ты спрашиваешь меня  об  этом?  -  сказал  он,  закрывая  лицо
капюшоном.
     - Ах, вы сами отлично знаете почему, - сказала она. - Бог все слышит  и
видит, он наказывает лжецов и помогает невинным.
     Голос Пьетранджело, кликавшего дочь, раздался во второй раз.
     - Уходи,  -  сказал  Пиччинино,  поддерживая  ее  и  помогая  проворней
подняться по лестнице. - Не смотри: одно твое слово - и мы погибли.
     - Вы тоже?
     - И я!
     "Это  было  б  очень  жаль",  -  подумала  Мила,  оборачиваясь  наверху
лестницы, чтобы еще раз взглянуть на  прекрасного  незнакомца.  Он  невольно
представлялся ей  героем  и  высоким  покровителем,  которого  она  в  своем
капризном воображении уже ставила рядом с Агатой. У него был такой  ласковый
голос, такая ласковая улыбка! Его речь была  так  благородна,  властный  вид
покорял с первого взгляда. "Я буду  осторожна  и  отважна,  -  говорила  она
себе, - и вот  я,  простая  девушка,  спасу  всех!"  Увы,  воробушек  всегда
поддается ястребу!
     В этом разговоре Пиччинино уступал внутренней потребности  усложнить  и
затруднить дело ради своей выгоды и просто для своей забавы. Правда,  лучшее
средство  поймать  аббата  Нинфо  было  зазвать  его  к  себе  на   приманку
распутства. Но можно было бы выбрать какую-нибудь другую  девушку  на  месте
простодушной Милы и, пользуясь некоторым сходством или  одинаковым  нарядом,
передать ей роль женщины, которая показалась бы в саду. Аббат  подчас  бывал
чрезвычайно недоверчив, потому что был страшным трусом. Однако,  ослепленный
глупым самомнением и подгоняемый грубой похотью, он мог попасть  в  западню.
Поставить за дверью здорового молодца, применить силу - и он оказался  бы  в
руках Пиччинино. В запасе у разбойника имелись и другие уловки, которыми  он
привык пользоваться и которые отлично помогли бы ему,  ибо  Нинфо  со  всеми
своими интригами, любопытством, постоянным шпионством, нахальным  лганьем  и
бесстыдным упорством в действиях был самым низким подлецом  и  притом  самым
ограниченным и тупым человеком на свете. Вообще злодеев слишком  боятся,  не
зная, что большинство их - люди глупые. Аббат затратил бы  вполовину  меньше
усилий и наделал бы вдвое больше зла, будь  он  немножко  сообразительней  и
проницательней.
     Мы видели, например, как часто  он  почти  докапывался  до  истины.  Он
затевал тысячу переодеваний и изобретал тысячу образцовых козней,  добиваясь
узнать, что творится на вилле Пальмароза, и в  конце  концов  уверился,  что
Микеле - любовник княжны. Он оказался за тысячу лье от догадки,  что  же  на
самом деле связывает  их.  Он  мог  легко  использовать  набожность  доктора
Рекуперати, которому при суровой честности не  хватало  предусмотрительности
и глубоких познаний. И все же, задумав выкрасть у Рекуперати  завещание,  он
откладывал дело со дня на день, никак не умея  внушить  доктору  ни  чуточки
доверия.  И  так  крепко  держалась  на  его  лице  печать  беспримесной   и
безграничной низости, что он и пяти минут не  мог  играть  роль  порядочного
человека.
     Его пороки не давали ему покоя - это он и сам заявлял,  -  когда  бывал
пьян. Развратный, жадный, он плохо владел  собой,  терял  голову  в  минуты,
когда ему более всего нужна была ясность мысли, и тогда не доводил до  конца
ни одной из своих интриг. Кардинал  много  лет  пользовался  им  в  качестве
ничем не брезговавшего полицейского агента, но считал его  только  одним  из
средств  последнего  разбора.  В  дни,  когда  прелат  еще  отличался  своим
остроумием и цинизмом, он сам заклеймил Нинфо позорным прозвищем, надолго  к
нему приставшим и не заслуживающий перевода.
     Поэтому ему никак не удавалось проникнуть в семейные  тайны  и  в  дела
государственной важности, которым  монсиньор  Джеронимо  посвятил  всю  свою
жизнь. Презрение к аббату кардинал сохранил даже  после  того,  как  потерял
память, и, почти впав в детстве, прелат нисколько не боялся  Нинфо.  И  если
кардинал находил силы говорить с аббатом, то неизменно  употреблял  позорную
кличку, которой когда-то наградил его.
     Другим доказательством недомыслия аббата была питаемая им  уверенность,
будто он может соблазнить любую женщину, какую пожелает.
     - Немножко золота и побольше вранья,  -  говаривал  он,  -  с  добавкой
угроз, обещаний и любезностей  помогут  добиться  и  самой  гордой  и  самой
скромной.
     Поэтому он льстил себя надеждой получить часть  состояния  Агаты,  если
по его приказу похитят того, кого он считал ее любовником. Из тщеславия  или
в минуту обманутой похоти он был только способен подставить Микеле под  дуло
карабина какого-нибудь бандита и закричать "пали!", но  не  решился  бы  сам
убить его, как не осмелился бы покуситься на Милу, схватись она  за  ножницы
в порядке защиты.
     Но как ни был гнусен этот человек, у него была  власть  совершать  зло.
Она не была ему присуща, ею наделяла его злоба других людей.  Неаполитанская
полиция  оказывала  ему  свою  низкую  и  отвратительную  помощь,  когда  он
обращался за ней. Многих невинных он подверг изгнанию  и  разорению,  многие
его жертвы томились в тюремных камерах, и он мог легко захватить Микеле,  не
обращаясь к помощи горных разбойников.
     Но аббат желал сохранить возможность выдать Микеле за солидный выкуп  и
поэтому хотел сговориться с отъявленными бандитами, которым не  было  смысла
предавать его. Вся его роль здесь свелась бы к тому, чтобы  найти  bravi*  и
сказать им: "Я раскрыл одну любовную интрижку, которая может  принести  кучу
денег. Устройте дельце, а барыш поделим пополам".
     ______________
     * Наемных убийц (итал.).

     Однако и тут он остался в дураках.  Его  надул  один  отчаянный  bravo,
действовавший  в  городе  под  руководством  Пиччинино  и  которому  тот  не
разрешал ничего предпринимать без спроса. Он вызвал аббата на свидание,  где
тот встретился с двойником  Пиччинино,  а  настоящий  Пиччинино  подсказывал
ему,  сидя  в  это  время  тут  же,  за  перегородкой.   Любому   из   двоих
заговорщиков, кто сболтнет что-нибудь или шевельнет пальцем без его  приказа
(а они его знали  за  человека  слова),  он  пригрозил  на  месте  проломить
голову. Впрочем, молодой авантюрист правил своей  шайкой  так  ловко  и  так
умел сочетать мягкость с крутыми мерами, что даже его отец  (правда,  орудуя
более широко и занимаясь предприятиями большего масштаба) никогда не  внушал
к  себе  такой  любви  и  такого  страха.  И  поэтому   Пиччинино   мог   не
беспокоиться: его тайн не выдали бы и под  пыткой,  и  в  зтот  раз  он  мог
удовлетворить часто находившую на него прихоть - никому не  доверяясь  и  не
пользуясь ничьей подмогой, самому закончить дело, где требовалась не  грубая
сила, а только ловкость и хитрость.
     Вот почему Пиччинино, уверенному в  успехе  этого  совсем  не  сложного
предприятия, хотелось ради собственного  удовольствия  ввести  в  свой  план
какие-нибудь поэтические, необычайные, причудливые приключения, либо  вполне
реальные наслаждения. Его живое  воображение  и  его  хладнокровный  расчет,
сталкиваясь,  постоянно  заводили  Пиччинино  в  противоречивые   испытания,
откуда он  благодаря  отличной  сообразительности  и  самообладанию,  всегда
выходил с успехом. Он так умело вел свои дела, что, помимо его помощников  и
весьма ограниченного числа близких людей, никому  не  удалось  бы  доказать,
что  знаменитый  разбойник  Пиччинино,  побочный  сын  Дестаторе,  и  мирный
крестьянин Кармело Томабене - одно и то  же  лицо.  Правда,  последний  тоже
считался сыном Кастро-Реале, но в горах гуляло еще столько других  молодцов,
которые хвастались тем же опасным происхождением!


XXXV

ГЕРАЛЬДИКА

     Стало быть, Пиччинино, захоти он того, мог оказаться  поистине  опасным
врагом семьи Лаворатори; но  Мила  вовсе  не  подозревала  об  этом,  а  фра
Анджело  полагался  на  склонность  к  героизму,  которая,  если  можно  так
выразиться, составляла половину  души  его  бывшего  ученика.  Добрый  монах
все-таки был не совсем спокоен. Он надеялся вновь повидаться с  Пиччинино  и
убедиться в его намерениях, но напрасно поджидал он его и всюду  разыскивал.
Фра Анджело даже начинал надумывать - не пустил ли он волка в овчарню  и  не
было ли опасной ошибкой перекладывать на других  умелых  людей  то,  что  не
хотелось делать самому.
     Во время сьесты он отправился  на  виллу  Пальмароза  и  застал  Агату,
когда она уже собиралась насладиться этим блаженным  часом  ничегонеделания,
столь необходимым для всех жителей юга.
     - Успокойтесь,  добрый  отец,  -  сказала  она  ему.  -   Мои   тревоги
рассеялись вместе с ночной тьмой. На  рассвете  я  почувствовала,  что  мало
надеюсь на вашего ученика, и мне захотелось самой  проверить,  не  перерезал
ли он горло Микеле ночью. Оказалось - мальчик мирно спит, а  Пиччинино  ушел
еще до зари.
     - И вы, сударыня, решили убедиться в этом самолично?  Как  неосторожно!
А что будут говорить в предместье о вашем поступке?
     - Никто  ничего  не  узнает,  я  надеюсь.  Я  пошла  одна,  пешком,   и
закуталась в обыкновенный mazzaro*. Если мне навстречу и попался  кто-нибудь
из знакомых, наверное никто не признал меня. Кроме того, отец  мой,  у  меня
больше нет серьезных опасений: аббату не известно ничего.
     ______________
     * Плащ из черного шелка, закрывающий став и голову. (Прим. автора.)

     - Вы в этом уверены?
     - Вполне, да и кардинал не способен ничего припомнить,  это  подтвердил
мне доктор. Но аббат по-прежнему лелеет свои  злые  умыслы,  разумеется.  Вы
знаете, что он считает Микеле моим любовником?
     - И Пиччинино верит этому? - испуганно спросил монах.
     - Теперь уже нет, - ответила Агата.  -  Я  получила